Замри отомри

— Хоровод! Все – к центру! Разошлись! Кружимся на месте! Присели! Встали! Прыжки! Бежим по кругу! Делаем позы! Замри!!!
Такая игра. Не успел остановиться, как вкопанный, не замер – выходи из игры. А если замер, тут тоже есть подвох: ведущий начинает медленно, с ехидцей растягивать слова. Эти слова можно легко спутать с командой «отомри», потому что подбираются такие, началом похожие. Например: «отомсти», «отойди», «откуси» и тому подобное. Не выдержишь, поторопившись, шевельнёшься – и вон из игры. Тут выдержка нужна. Только попробуй, выдержи, если после команды «отомри» надо бежать что есть силы и постараться первым «застукалиться» – постучать ладонями по забору. Успеешь, сам будешь ведущим.
Любила Лида эту игру. Легко любить дело, которое у тебя получается, тем более блестяще, лучше всех. Была у девчонки выдержка, терпение особенное, наблюдательность и бегала она стремительно, словно летела. Ну, лет до четырнадцати доигралась, а потом уже другие интересы подступили, другие игры начались. Теперь уж соревновались девчонки в том, чьи наряды краше, моднее, кто смелее накрасится, наденет каблуки повыше, за кем больше мальчиков «бегает». Так именно и говорили: кто за кем «бегает». И тут Лида не вышла в лидеры. У матери от зарплаты до зарплаты еле на еду хватало, где уж за модой гнаться! И лицо красить мать не разрешала, внушала: «У тебя папаши богатого нет, пойдёшь по рукам – судьбу свою сломаешь. У тебя один козырь в руках – чистота, честь твоя девичья, ум рассудительный, без этого вашего молодёжного бешенства. Держись, не поддавайся на азарт, не попади под влияние компании...» И Лида, помня, что она у матери одна, что мать для неё живёт, работает, сил не жалеет, терпела. Сама, когда так мечталось получить что-то, стать заметной, яркой, не уступить пустоголовым подружкам, приказывала себе: «Замри!» и замирала в стонущих внутри желаниях.
Пришлось после девяти классов школы идти в профессию. Мать, родившая её в почти тридцать лет, сама детдомовка, была слаба здоровьем, и работала всю сознательную Лидину жизнь на двух работах: посудомойкой и дворником за служебную комнату, а ещё нанималась к соседям то окна мыть, то полы. Боялась Антонина Петровна, что, как сама говорила, «не дотянет дочку». Часто перегнувшись пополам, хваталась за живот, мучительно скривив лицо, стояла так минуту-другую, и Лида в такие мгновенья слышала в голове материнский возглас: «Замри!» и сама замирала, забывая дышать. Это было тяжелее, чем отказываться от молодёжных желаний, ради матери она дала бы себе кусок из тела вырезать, но не могла даже заставить маму пойти в больницу. «Ну, когда мне по врачам ходить? Ты же видишь, доча, работать надо!» И работала, и работала...
Лида легко поступила в строительный колледж на отделение ландшафтного дизайна, куда было пять человек на одно субсидированное место. Понятно, на платное обучение средств не было, но её рисунки, отличные знания по биологии дали ей наивысший проходной балл. Мама очень волновалась: «Может, надо на другой факультет, где конкурс меньше? Срежешься, что тогда?» Она постоянно твердила это, и Лида, сжав зубы, сама себя заставляла: «Замри!» А когда поступила, обняла мать, прижалась щекой к её щеке и, сама от себя такого не ожидая, заплакала, тихо, сладостно, может быть потому, что в мозгу прозвучало, как напев тихой радости: «Отомри-и-и-и...»,  и свобода наполнила душу чувством полёта.
Здесь, в колледже Лида впервые избавилась от систематических своих замираний. Во-первых, в отличие от школы, где ей не слишком давались гуманитарные дисциплины, на своём курсе она была отличницей, Во-вторых, парней было больше, чем девушек, и внимания хватало всем, даже не слишком шикарным. И, наконец, Лида проявила себя ещё и в спорте. Она оказалась лучшей бегуньей их учебного заведения, попала на районные соревнования и заняла второе место. Её фото красовалась сразу на двух стендах в вестибюле: «Наши герои спорта» и «Отличники учёбы». Впервые за годы отрочества Лида была бы счастлива, если бы не мамино нездоровье. Перед Новым годом Антонина Петровна попала в больницу, ей сделали срочную операцию и запретили активные физические нагрузки. Лида слезами и уговорами настояла на том, чтобы мама перешла на работу в их колледж вахтёром. Она ходила к директору с этой просьбой ещё в конце первого курса, а теперь уже училась на третьем. Надо сказать, что работа дворника последних полтора года была на ней, хотя там числилась мама. Лида вставала в пять утра, убирала двор и шла на учёбу. Потому спать ложилась рано, и ни на какие гулянки сил у неё не было. Училась она настолько прилежно, что получала повышенную стипендию, и даже не помышляла о том, чтобы сдать свои позиции.
Теперь, когда дочери исполнилось восемнадцать, мама стала потихоньку наставлять, пилить, подзуживать, подсказывать: «Доча, замуж надо. За самого хорошего мальчика, ты же всех ребят знаешь. Смотри, не ошибись! Не богатого ищи, а умного, доброго, чтоб работать любил. Смотри, чтоб небалованный – пить, курить бы не хотел. Красавца не выбирай – чужой будет мужик...» Лиду просто бесили эти её разговоры, и она снова и снова твердила себе: «Замри!», чтобы не сорваться, не оборвать грубо маму, опускала глаза в пол. Но когда взглядывала на мать, тепло нежности подступало комком к горлу, любовь переполняла душу.
Но, вода камень точит. Стала Лида приглядываться к сокурсниками. Никто не нравился настолько, чтобы искорка пробежала. Хорошие товарищи, свои ребята – и всё. Хотя и Лёша Зайцев и Коля Двойнёнков глаз с неё не сводят, смущаются, задевают ненароком... И что? Лёша красавчик, поблёскивает синими глазами, ямочка на щеке играет. «Нет, Лёшенька, не мой ты человек. Почти всем нашим девчонкам вскружил голову, а ни с кем не дружишь постоянно. Теперь вот я тебе понадобилась, а ты мне нет. А ты, Коля, парень добрый, лицом приятный, но что же так разъелся-то? Дружба дружбой, но не более...»
На последнем курсе дизайнеры, скоро разлетятся, кто куда. Лиде повезло: директор пригласил в кабинет, предложил частный заказ: в собственном доме, как теперь говорят, коттедже, спроектировать и осуществить оформление земельного участка вокруг дома. Тридцать соток голой земли! Можно будет, пояснил Андрей Юрьевич, засчитать, как дипломную работу. Лида взялась за дело. Хозяева тут же оплачивали счета, двое рабочих узбека трудились старательно и честно. Надо было успеть к концу учебного года, и Лида просто горела на работе, ей самой казалось, что сначала свитера, а потом майки успевали за день пропахнуть не только потом, но и дымом её внутреннего негасимого костра. Хозяйка, статная, суховатая в общении блондинка сорока восьми лет, внимательно приглядывала за ходом работ, редко роняя то или иное замечание, к счастью, совпадавшее с Лидиными планами. Ольга Денисовна была человеком образованным, воспитанным, не стояла над душой, чему Лида была очень рада.
Успела, получила оплату и, несколько сдержанное, одобрение заказчиков. Теперь надо было сделать подробное описание и подготовить хороший фото отчёт. Ольга Денисовна разрешила фотографировать с любой точки на воздухе и из дома. Впервые Лида вошла в коттедж, поразилась красоте обстановки, большим количеством живописных полотен на стенах, даже, не сдержавшись, тихо ахнула.
— Это работы нашего сына Василия. Он получил хорошее образование, профессионал. Завтра Вася приезжает с пленера, так что, Лидия, вы постарайтесь закончить съёмку до пяти вечера. 
— Да, спасибо. Мне немного осталось...
Она была на занятиях до трёх, не стала обедать, купила по дороге булку, бежала на остановку, ехала в троллейбусе и грызла, мучаясь от невозможности запить сухое. В усадьбе попила из крана на улице, подставляя горсть под струю. В четыре тридцать сделала последнее фото, помахала Ольге Денисовне, стоявшей на балконе, рукой и пошла к воротам, которые перед ней распахнулись, и тёмно-синий джип заставил её отступить в сторону. Лида попыталась проскочить в ворота, но они сошлись у неё перед лицом так, что она даже испугалась.
— Ой, ну что же вы? Так и травму получить можно! Калитка-то рядом.
Лида, почувствовав, что краска залила лицо, обернулась на голос. Чуть выше среднего роста, загорелый, с короткой стрижкой молодой мужчина смотрел на неё с лёгкой усмешкой. Лида догадалась, что это сын хозяев, ещё сильнее смутилась, опустила голову.
— Вы уж не обижайтесь, я просто встревожился за вас. А вы кто? А-а-а... понял, понял! Вы и есть наш дизайнер! Так?
Лида кивнула и взглянула в его лицо. Вот тут и поняла, что такое эта самая искра: словно родного человека увидела, дорогого, но непонятного. Почему-то сильно заколотилось сердце, пересохло во рту. Он тоже смотрел на неё теперь не так просто и с приветливой насмешкой. Лицо его напряглось, словно что-то его удивило, поразило даже. Так они стояли, молча, наверное, не меньше минуты. Наконец, с лёгким хрипом в голосе Василий проговорил, глядя ей в глаза:
— Не уходите, пожалуйста. Проведите со мной экскурсию по территории, покажите свою работу.
Так всё и началось, так и решилась её судьба. Это было счастье, настоящее, полное! Была красивая свадьба, родился сын, свекровь со свёкром подарили им свою бывшую квартиру в центре города... Мама Лидина, конечно, продолжала болеть, но теперь ушла на пенсию и могла совсем не работать, потому что дочь с зятем ей охотно помогали. Только служебную комнату пришлось ей сдать, и она поселилась в съёмной квартире, которую оплачивал Вася. Благодаря дипломной работе, у Лиды появились состоятельные заказчики, связи, Василий работал в Художественном Фонде и преподавал в университете. А Лида вскоре ушла в декрет, успев только устроиться на работу в строительную фирму, ещё выполняла заказы, кстати, на третий месяц после рождения сына, уже взялась за дело, которым могла заниматься не по расписанию, а по возможности. Это было счастье! И Лида только один раз за эти три года вспомнила свою любимую присказку «замри», когда рожала Ванечку, и крики рвались из горла. Да, было счастье... Но совсем недолго оно было.
Вот так – всё в один день. Мама упала дома и не могла встать. Кое-как подползла к телефону, позвонила Лиде и в «скорую». Лида успела раньше медиков, поехала с мамой, укрыв её одеялом в намёрзшей машине. Маму положили в реанимацию. Лида долго ждала такси в вестибюле больницы, только собралась прилечь после возвращения, как ей позвонили. На другом конце связи видимо поняли, что у неё зашлось сердце, и добрый девичий голос попытался её утешить: «Ваша мама не страдала. После уколов ей стало легче, она улыбалась, а потом заснула... И всё» Это «и всё» билось в мозгу вместе с ритмичным стуком сердца: «И всё, и всё, и всё...» Но сколько она ни приказывала себе: «Замри», это биение никак не утихало, преследовало даже в короткие промежутки, валившей в слабость, дрёмы.
Василия дома не было, он с друзьями уехал на зимний пленер в небольшую деревушку в соседнем районе области, где у художников из Фонда была дача – простая деревенская изба с русской печью, сараями и удобствами на улице. Туда они выезжали группами по три-четыре человека в выходные дни, соблюдая принятую очерёдность. Главное достоинство дачи состояло в том, что дом стоял на берегу большого озера, окружённого рамой лугов, за которыми вставали стенами леса: справа хвойный, слева смешанный. Деревня совсем обезлюдела, и только дачники ещё приезжали сюда, в дичавшую с годами местность.
Лида ждала мужа. В воскресенье, как она узнала по телефону, из морга тела не выдавались, надо было ждать понедельника. На дачу не дозвониться: мобильник не дотягивал. Этот тягучий, пасмурный, скорбный день никак не переползал в вечер, когда должен был приехать Вася и, наконец, подставить ей своё плечо в непереносимом горе. Сын требовал забот, что помогало держаться, но вот малыш уснул, а отца его всё не было. Обычно муж возвращался к восьми, а тут – полдевятого, девять, девять пять, девять десять... Звонок в дверь. «Что он, ключи забыл или потерял?» – вздрогнула Лида, не спрашивая, кто там, отжала защёлку замка. На площадке – мало знакомый ей молодой художник, коллега Васи по университету. Он вошёл, молча, прислонился спиной к стене. Лида вдруг заволновалась, руки её задрожали.
 — Что? Что случилось? – замирая, спросила она.
— Я... Мы были на даче вместе. Василий Константинович пошёл на озеро, а там... лёд был некрепкий... и он...
Лида замотала головой, затопала ногами.
— Нет, нет-нет-нет! – каким-то не своим голосом закричала она. – Это нельзя! Невозможно! Где он? Где?
— Там было нас ещё трое, сосед тоже один был, полковник в отставке... Достали мы его баграми. Полковник на вашей машине помог довезти до города, «скорую» вызвали, милицию... Василий Константинович теперь в морге уголовного отдела. Ещё нас допрашивали, подписку о невыезде взяли. Машина ваша у них там... Вам вызвать медпомощь? – спохватился мужчина, увидев, как побледнела Лида.
— Нет, не надо. Идите.
Он стоял на месте, не отрывая взгляда от её лица. Она взяла его за грудки и, с невероятной для женщины силой, вытолкала за дверь, щёлкнувшей замком, потом, глядя на дверь, спиной пошла внутрь квартиры. Всё так же, не отводя взгляда от входа, на ощупь, упала в кресло и забилась в сокрушительных рыданиях. Лида не помнила, как оказалась в ванной, как подставляла лицо под ледяную струю, как добралась до кровати и в одежде упала на неё, отключила сознание только одним, вспомнившимся потом словом «замри», и замерла на некоторое время.
Утром пришли люди с работы Василия, она что-то говорила, делала, но вспомнить это ей и потом никогда не удалось. Одно постоянно вспоминалось, поражая её своей необъяснимостью: она на какое-то время совершенно забыла о ребёнке, словно его не было совсем. Кто-то кормил Ваню, присматривал за ним, а её это оставляло в стороне, не привлекало внимания. Так продолжалось все четыре дня: хоронила маму и Васю в один день, мама всё ждала в морге на столе под простынёй, пока выдадут тело Васи. Были поминки в кафе рядом с кладбищем. Кто и что заказывал, Лида не интересовалась, только выложила на стол деньги, а когда сняла с книжки, когда и с кем успела побывать в банке – не помнила. Смутно припоминались разверстые могилы, рядом одна с другой, почему-то подумалось, что это похоже на раскрытую книгу... А потом был день, после поминок, когда она просто тупо, пластом лежала одна в квартире, наотрез отказав всем, кто предлагал помощь, отдав Ваню, как оказалось соседке пенсионерке, лежала, как в коме. Но вот к концу дня, когда услышала со двора детский плач, вдруг содрогнулась, защемлённая воскресшей памятью, резко села на кровати и чётко подумала: «Отомри!»
После этого тридцать лет прошли, как в тумане. Жила, работала, делала всё правильно, хорошо, даже талантливо, но сама не получала удовольствия ни от работы, ни от жизни, словно не жила, а смотрела длинное, скучное кино. Иногда думала: «Не удалось мне отмереть. Только тело двигается, а душа замерла накрепко».
Вот ей  пятьдесят семь, пенсионерка, хотя частные заказы, пусть  и редкие теперь, ещё берётся выполнять. Ваня, наконец, собрался жениться, а невеста Лиде не нравится. Да, красива Ирина, даже очень красива: стройная, черноволосая, глаза, как два костра – в углях трепещут золотые искры, и выплёскивается наружу обжигающее пламя. Ходит красиво, плавно, гордо. А вот говорит... Цедит слова неохотно, свысока, когда с Лидой общается, а с Ваней разговаривает властно, с напором, агрессивно. Лида почти не понимает смысл её речи, там всё недомолвки, сленг, намёки... Но сын, после окончания университета и аспирантуры достигший заметного положения среди коллег адвокатов, для жениха не молод – тридцать три года от роду, волосы поредели, залысины блестят, рост невысокий, брюшко наметилось. Не в папу удался. А невесте двадцать один, все козыри у неё. В общем, женился Иван, привёл жену в родительский дом, к тому времени они жили в особняке Ваниных дедушки с бабушкой по отцу. Те ушли один за другой в предыдущие пять лет. Свою бывшую квартиру они сдавали, что было заметным материальным подспорьем семье. В доме было достаточно места для всех, но невестка начала требовать, чтобы Лида переселилась в свою прошлую квартиру, потому что молодой семье надо жить отдельно. О том, что потеряются значительные деньги, она знать не желала – мешала ей свекровь, хотя встречались только иногда на кухне,  и то Лида старалась побыстрее уйти, не мозолить глаза. Никакой ругани, споров не было, просто, отношения натянулись тугой резиной, и Лида чувствовала, что Ирина не сможет удержать свой край – хлестнёт отпущенная сторона по ней, ох, как хлестнёт!.. В один день вопрос не решишь: с квартирантами подписан договор, надо ждать конца его исполнения, а это десять месяцев.
Лида стала всё чаще слышать, как накалялся, набирая громкость, голос невестки, как мягко протестовал сын, как не подбирались Ирой слова, а сыпались с ощутимой целью – долететь до свекрови... Полгода такой жизни словно расцарапали всю душу. Вот и снова, как магическое заклинание, она повторяла время от времени, всё чаще и настойчивее своё детское слово «замри». Но теперь это замирание давалось всё труднее, давило на мозг, отзывалось ноющей болью в груди. «Старость моя пришла, не хватает сил на терпение!» – сокрушалась она в мыслях.  Стало темнеть в глазах, начали болеть суставы. Лидия пошла к врачу и принесла с собой домой кучу рецептов и направлений на обследования и анализы. Черед две недели был поставлен диагноз, она легла в больницу. Месяц лечения принёс облегчение, но накатила слабость. А из спальни молодых каждый вечер неслись раздражённые вопли невестки, а вчера что-то ударило в стену, раздался звук разбившегося стекла.
Сегодня воскресенье. Все дома. Лидия почти не выходит из комнаты, не идёт гулять в сад по тусклой дождливой погоде. Два дня она кашляет, подстыла где-то. А сегодня после обеда в желудке запекло. Тихо в доме, словно спят наверху. Лидия тихонько включила свой телевизор, смотрит передачу об известном артисте, шепчет разгорающейся боли своё «замри». Вдруг явно слышит злой, даже яростный крик: «Отстань от меня! Я не хочу!» Потом тихий, неразборчивый ответ сына с нотками просьбы, уговора. И снова Ирина: «Ты тряпка! Тюфяк! Ничего не можешь! Слабак!» И вдруг слова Вани, злые, горькие, с кипящей внутри обидой: «Лучше нашла? Силача пожелала? Иди туда! Я не держу!» Дверь громыхнула, и невестка побежала по лестнице вниз, закрыла кухонную дверь. Тихо стало, но не как прежде, напряжение повисло в доме, словно серая паутина на потолке. Сын не выходил, как раньше, не шёл успокаивать жену. Скоро она сама пошла наверх, и Лида выдохнула, в надежде на восстановление мира. Но тут Ваня выкрикнул нехорошее слово и, хлопнув дверью спальни, тяжело пошёл вниз. Он в кухне открыл водяной кран, а невестка тут же пошла к нему. Боль в желудке усилилась, Лидия очень хотела пить, решилась тоже войти на кухню. Там сын целовал жену, его крепкие руки поднимали подол её платья. Лида не успела отступить, как ей в голову полетел молоток для отбивания мяса с воплем невестки: «И тут она! Тварь!» Молоток попал в голову, почти в середину лба. Лидия сразу уплыла в чёрную воду засасывающего болота.
В больнице, в реанимации, она очнулась. Её осмотрел врач, сказал, что лоб ей зашили, что она ещё хорошо отделалась, кость цела. Её перевели в палату, где лежали ещё две  женщины. Врач сказал внятно о Лидии: «Больную не беспокоить! Сотрясение мозга», – и ушёл. Сначала Лидия всё никак не могла вспомнить, как выбралась из болота. Ощущала телом засасывающую холодную глубину, помнила, как хваталась за выскальзывающие из рук липкие комья, а вот как спаслась, не помнила. Одно она знала точно: жить она не хотела, спасаться заставляло не желание остаться на белом свете, а ужас перед удавливающим, чёрным беспросветьем. 
  Дверь в палату открылась, вошёл сын в белом халате и с белым, как напудренным, лицом. Лидия успела закрыть глаза, сказав себе, «замри». Иван присел на табуретку рядом с кроватью, положил на тумбочку пакет с чем-то, тяжело вздохнул. Лида чуть приподняла веки, взглянула на него.
— Мама, – прошептал Ваня, – как ты, мамочка?
Давно не произносимое «мамочка» огладило лицо Лидии, словно детская ладошка. Из-под её ресниц поползли слезинки, и она открыла глаза.
— Здравствуй, сыночка, – тоже шёпотом сказала она. — Спасибо, что пришёл.      
— Как я мог не прийти! Правда, сказали нельзя тебе ещё много разговаривать, так я на пять минут. Ну, как ты себя чувствуешь?
— Чувствую, и то ладно. Живая. Ты как? Что там...  у вас?
— Тут, мама, так вопрос стоит: врач «скорой помощи» хотел полицию вызвать. Я его деньгами уговорил не звонить. А когда здесь, в больнице оформляли, меня спрашивали, что случилось. Я сказал, что молоток упал с полки тебе на лоб, когда ты хотела пачку лапши достать. А если это не так, то твоей травме объяснение одно: тебя убить хотели. Врач сказал, что ты, к счастью, жива, и жить будешь, но, когда придёшь в сознание, тебя из полиции опросят. Ты, мама, можешь в суд на нас подать – это твоё право.
— На кого это на вас? Ты тут ни причём, это же она!
— А она говорит, скажу, что ты молоток бросил. Её слово против моего. Тут даже если ты  скажешь, что это не я, они подумают, что сына жалеешь, а невестку топишь. Много будет дознаний...
— И что? Простить её? Всё так сказать, как ты врачам объяснил?
— Так бы лучше всего, – проговорил он с трудом, опустив голову. Но подняв взгляд на мать и увидев её страдальчески удивлённое лицо, продолжил, – а простить её нельзя. Я, мама, развожусь с ней. Уже из дома отправил, вот, заявление в суд несу. Не получилось, мама, у меня с женитьбой...
— Ещё получится, сыночек, ты ж не старик. Только душой ищи, по себе человека выбирай. Не печалься, дорогой, я так и скажу, молоток с полки упал, пачку с лапшой я брала, там она стояла...
Когда сын ушёл, Лидия долго смотрела в потолок. Там были какие-то тёмные точки, трещинки, радужные пятна плавали, становясь то жёлто-розовыми медузами, то голубыми кальмарами с множеством шевелящихся щупалец. На груди у Лидии лежала тяжёлая глыба льда. Она морозила всё нутро, давила, мешая дышать. Положив руки на грудь, женщина не почувствовала тепла, только тяжелее стало, теснее. Она сказала себе «замри» и стала терпеть, стараясь хоть как-то отвлечься от ощущения этой тяжести. И тут включились воспоминания – пошли чередой кадры её детства, юности, молодости и любви, тусклой жизни во вдовстве... Она вдруг осознала, что тридцать лет жизни сама стёрла из круга своих чувств, сама отказалась от радостей жизни, от тяготения желаний и призыва событий. «Ах, какая глупость это моё постоянное «замри»! Зачем я так надолго замерла, словно остановила жизненный поток, запрудила его, и он превратился в чёрное болото, где я чуть не погибла?! Я не додала сыну внимания в детстве и юности, не научила его любви и полноте общения. Погрузилась в своё горе, а он остался совсем один на берегу моей безумной запруды... Боже мой! Я виновата! Я сама позволила ему соблазниться красивой пустышкой, не научила разбираться в достоинствах девушек, не помогла устроить личную жизнь, создать хорошую семью...»
Горько вздыхала она в пустоте палаты – женщины ушли в общий зал смотреть телевизор. Но вот глыба на груди стала чуть стаивать, уменьшаться. Дышать стало легче, тепло сначала разлилось по рукам. Потом по всему телу. Стало терпимо, а затем и нормально, как всегда. И Лидия приказала себе ясно и твёрдо: «Отомри! Навсегда».