Серый шум

Когда Фобос Монтеро вспоминал своё детство, он видел только серый шум. Бесконечный поток рваных волн и полосок, разбавленных ультра-белыми вспышками. Казалось, что он смотрит на экран видеоприёмника, которому грозой сорвало антенну. Но вскоре помехи оседали и в сером океане вырисовывалась родная комната. Захламленная, грязная комната со стенами из гофрированного металла.

Она вместе с сотнями других жилых контейнеров угрюмо чернела на отвесной стене каньона Мессаго – главной свалки Каракеша. Из единственного Фобос видел дно каньона, точнее горы мусора, покрывавшие его. Иногда на пестром поле отходов он мог заметить, как блестит в лучах каракешского солнца латунный корпус – пролетал кислотник.

Несколько фактов о Каракеше:

«При утилизации тонны смешанных отходов за день (по Земной системе мер) в атмосферу поступает количество токсинов, соответствующее верхней границе допустимой нормы» – рекомендации по утилизации мусора. Центр экологической безопасности, Каракеш, система Бланш.

В каньоне Мессоко ежечасно сжигали двадцать тонн отходов – больше кислоты не позволял купить региональный бюджет.

«Утилизация нейтрализованной кислоты и нерастворенных объектов мусора должна производиться в соответствии с протоколом безопасности БИО-2 (см. Государственные протоколы Каракеша)» – там же.

Правда, при всем желании посмотреть в «Государственные протоколы Каракеша» или даже просто найти их не представлялось возможным. Отсутствие капремонта на типографической фабрике привело к полному её физическому исчезновению (которое совершенно не помешало юридическому существованию типографии, и государство продолжило ежегодно выделять деньги на её ремонт). Но по непонятной причине многомиллиардные субсидии никак не помогли ходу печатного дела на Каракеше и брошюра государственных протоколов превратилась в смутную легенду, таинственный миф для чиновников.

Ходили слухи, что существует электронное издание, но его так никто и не нашёл – в электронном пространстве есть вещи поинтереснее.

Поэтому ответственные лица единогласно решили назвать протоколом БИО-2 сток для кислоты с выходом в реку. Всех это вполне устроило. По телевиденью нередко стали о перевыполненном в десять раз ежегодном плане на выбросы в атмосферу и химическое обогащении вод.

– Мы единственная планета системы Бланш, в реках которой содержится вся таблица Менделеева, – часто трещало из видеоприемников, покрытых серебристым пластиком. И всех это продолжало устраивать. Или почти всех.

Экологическое положение на Каракеше категорически не устроило Рика Берртольда, ведущего передачи «Общественный контроль с Риком Берртольдом» на 703 канале. «Общественный контроль…» показывали по выходным между «ТОП5/25» – хит-парадом забавных видео с животными и «Криминальными сводками» – хит-парадом забавных видео с людьми.

В своей передаче Рик часто разоблачал недобросовестных чиновников и лживых политиков. Но делал он это с одной целью – предупредить своих соотечественников об ужасных опасностях, которые таит жуткий мир вокруг и которые усердно скрывают представители властных структур. Он изобличал пищевые корпорации и поставщиков космоплавательных средств, безжалостно разоблачал пищевые комбинаты и водоочистительные концерны. Любая мелочь, отступление от утвержденных мер безопасности вызывала в нём праведный гнев.

Фобос часто смотрел «Общественный контроль» вместе со своей мамой, худой и тревожной женщиной с добрым взглядом и химической завивкой.

– Всегда будьте начеку! – повторял Рик в конце выпуска, грозя пальцем зрителю и оскаливая свои белоснежные зубы, отбеленные дешевым средством, от которого десны ссыхались и приобретали медный оттенок.

Так Рик закончил и 51 выпуск «Общественного контроля» под названием «Адский каньон смерти». После выяснилось, что так он закончил и весь проект.

703 канал через пару дней просто перестал вещать.

Но вскоре Рик появился на вненомерном канале «Наша Правда», гордо носившего звание независимого государственного СМИ. Программа теперь называлась «Под контролем с Риком Берртольдом», а Рик продолжал разоблачать все, что мог. Он обличил группу экстремистов, готовивших теракт под видом мирного шествия, опроверг слухи о обрушении на типографической фабрике. Разнес в пух и прах он и миф о непригодном жилье у каньона Мессаго. Выпуск назывался «Райский курорт жизни».

– Спите спокойно, мы контролируем все! – говорил Рик теперь. Он больше не показывал свои белоснежные зубы, а руки всегда держал в карманах.

Через полгода Рик Берртольд умер от передозировки джином.

Так и рос Фобос Монтеро в маленьком ржавом контейнере, снаружи окруженном опасностью и страхом, но защищенным изнутри умиротворяющим треском видеоприёмника, который без умолка говорил, чего нужно бояться и кому нельзя верить.

Вспоминая детство, Фобос, никак не мог вспомнить себя. Приглядевшись в серый шум, он мог разглядеть Рика Берртольда.

– Двадцать три межпланетных серфера из тысячи, ежедневно поступающих в продажу на Каракеше имеют критические неисправности, – плевался шипящим звуком Рик.

Иногда в помехах памяти мелькал высокий скелет матери. Отдельно возникали её высохшие руки. Они беспомощно дрожали – денег на антидепрессанты хватало не всегда.

Измученные руки таяли в черной слизи. Из мрачного отмута тут же нагло выныривала улыбка Икара – друга Фобоса, жившего в контейнере сверху.

Отца не было. Он работал межпланетным коммивояжером и появлялся редко. В памяти отпечатался только смутный запах титана и перетершихся резиновых подтяжек.

Не было и самого Фобоса.

Серый шум заполнял все детство.

Затем из него медленно, нехотя выплывало одно-единственное воспоминание.

Фобос говорил по телефону. Он только что втёр в глаза ядовитую химическую мазь для ухода за тяжелыми кожными заболеваниями.

Привычный мир исказился и наполнился бредовыми видениями. Разглядывая причудливые галлюцинации он долго не понимал, что ему пытается объяснить сотрудник социальной службы, позвонивший в самый, по мнению Фобоса, неподходящий момент.

«Кайфолом», – крутилось в голове.

Потом он понял и выронил телефон.

Фобос не помнил, что именно сказал прокуренный голос на другом конце провода, но в памяти навсегда отпечатался глухой стук упавшей на пол телефонной трубки – стук могильного заступа, и треск дешевой коричневой пластмассы на ней, как хруст скелета, сминаемого раскаленным металлом обшивки космического корабля.

Отец Фобоса потерпел крушение во время очередного полета.

Когда с трудом Фобос добрался до больницы, мазь ещё действовала.

Никто преграждал ему дорогу с криком «вам сюда нельзя», как часто показывали в дешевых сериалах. В больнице было тихо и пусто. По коричневым, от пыли и песка стенам, бегали скрюченные тени давно умерших людей: рядовых строителей, инженеров, шахтеров – безликого наполнителя общества, что ни денег, ни славы за жизнь не собрали, и ничего после себя не оставили. Да и будто бы кто-то давал им этот шанс.

Наткнувшись наконец на старого медбрата Фобос узнал, куда привозят недавно поступивших пациентов – всех без разбора отправляли в карантинный отстойник.

В отстойнике были синие стены. Вдоль них стояли койки, на одной из которых лежал окровавленный клубок из мяса и бинтов, Фаэтон Монтеро, отец Фобоса.

У дальней стены стоял врач, в глазах которого застыла сумасшедшая потерянность.

– Зачем его сюда привезли? Зачем такое везти в больницу? – кричали глаза врача. Или он это говорил? Фобос не мог сказать наверняка.

Фобос подошел ближе к отцу. На изувеченном теле копошились странные букашки – маленькие человечки, совершенно не похожие друг на друга. Одни – синий, с треугольной плоской головой и вдавленным морщинистым глазом – прыгал на животе. Двое других, вовсе без головы, с ухом вместо тела и с тонкими руками, выходящими из его основания, вытачивали обелиск из белого камня кости, торчащей на месте правой ноги.

В кровавом месиве рта варило похлебку племя зубов–каннибалов. Еще множество нечетких, мимолетных фигур и образов мелькало вокруг. На потрескавшейся и местами осыпавшейся штукатурке на миг возникла черная тень, покрытая шерстью угольного цвета. Она улыбнулась пустыми белыми глазами и растворилась в синеве стены. Поглощенный видениями, Фобос не сразу заметил, что отец что–то ему говорит.

– … люблю, – услышал он обрывок фразы.
– Что? Папа, что ты сказал?

Но умирающий его уже не слышал. Взгляд помутнел. Лицо исказила гримаса ужаса и боли.

– Вижу астероид на два часа квадрат тридца... Как же астероид? Борт четыреста пятьдесят семь… сажусь. Сажусь! – бредил он. – Астероид!

Фобоса толкнул плечом уходящий врач.

– Ты. Ты был самым лучшим у меня, – в панике бормотал Фобос. – Как ты?
– Шасси поврежден… Астероид…

Фаэтон скрипел словно изображая поврежденный голос бортового компьютера. Но вот он стал тише, умолк. Кровавая слюна изо рта брызнула на пожелтевшую простыню. Из крови выросли розы. Фаэтон умер.

Все последующие воспоминания покрывала коричневая дымка. Серый шум проржавел и загорелся. Его дым пах кожной мазью и бытовой химией.

Где-то в этом дыму проснулся посреди ночи Фобос. Его трясло.

Коричневая дымка уже тогда заволакивала поврежденную химией память.

«Если бы мне сейчас придется делать когнитивное сканирование, подумают, что я несколько месяцев в песчаной буре бродил», - думал он и нервно смеялся.

В смутных картинах, словно на старых фотографиях, Фобос видел, как они с Икаром сидят на крыше пустого контейнера, хозяин которого то ли застрелился, то ли перерезал всю семью и сел. Подобные события случались часто и перепутать было легко.

Стоял ясный вечер. Кислотная пасть Мессаго чернела, а по лиловому небу разливался виноградный оттенок.

– Слушай, – сказал Икар.
– А?
– А че, если Вожика убедить, что он бессмертный?
– Чё?
– И предложить прыгнуть в шахту лифта. Или нет. Сюда сигануть?
– Чувак, давай на трезвую голову. У меня и так сейчас крыша уедет. Поедет вернее. Поехала, если совсем честно!
– Х–хе–хе. Значит, нужно еще дунуть, – Икар протянул руку назад и достал прожженную жестянку.
– Давай… Ща так дунем.

Тут воспоминание cделало резкий скачок на несколько часов вперед.

Солнце уже зашло.

В угасающем зареве аметистового заката загорались первые яркие звезды. Стал различим Актар, за ним розоватым пламенем вспыхнул Серил. В хрустальных виноградных гроздях еще тлеющего заката воссияла Исила – царица звезд Каракеша. Прошло с четверть часа прежде чем в сгустившихся сумерках блеснул и забрезжил слабым светом Тарр – старый умирающий скиталец звездного неба. Но вот появился и он, и над каньоном засияло созвездие Великой Стрелы.

Говорят, в свете стрелы читали прощальные молитвы риккхи – древняя цивилизация Каракеша. Они благодарили мир за безбедную жизнь и пели звездам в надежде, что там, на Великой Стреле их услышат праотцы и ушедшие братья. Риккхи пели им – накрывайте на стол, разливайте брагу в кубки, мы скоро придем к вам.

Всех риккхов давно перебили, а тела без погребения бросили в Мессаго, где их исклевали падальщики и пожрали земляные жуки.

Но до сих пор в час, когда на землю опускаются сумерки, и на небосводе загорается стрела, тогда ветер доносит с горизонта звуки древней песни воинственного народа.

Её холодный гул и в этот вечер пролетел над пустынным простором золотистых металлических домиков, живым ветром донесся до каньона и эхом заиграл на его отвесных стенах, словно на боевых барабанах.

– Прискорбнейше сообщаю, что у нас больше нечего дуть, – Икар сидел на краю контейнера, свесив его краю ноги. Фобос ходил поодаль и бесцельно смотрел в небо.
– Ты слышишь это?
– О, тебя на слуховые галюны проперло?
– Наверное, – гул сменился свирелью.
– Знаешь, у меня друзья, они как нажруться, так сразу заливать на что-нибудь типа... Я тебя люблю, ты мой братан.
– Да так всегда.
– Знаешь, чушь все это.
– Ну, да, когда ты обдолбился спиртом легко любить… всех, весь мир!
– Да, – протянул Икар, – а вот под под этим – он поднял прожжённую жестяную банку – под этим так говорить совсем не хочется.
– Под этим сдохнуть хочется.
– Хэ зэ. Но, знаешь, ты мне настоящий брат. Братишка прям. Заметь я это не бухой говорю, – Икар протянул руку. – Заметь, я это не бухой говорю.
– Ты мне тоже.

Фобос крепко пожал руку Икара. Он попытался положить другую руку Икару на плечо, но тот отстранился.

– Нет. Давай без х***и.

На небосводе низко, у самого горизонта сияла стрела.

– Я никогда тебя не кину, брат, – добавил Икар.

Через два месяца с крыши этого же контейнера Икар прыгнул в Мессаго.
Почему? Этого Фобос так и не смог понять.

Дальше все снова пропадало в дымке беспамятства.

– Да, Фобос, хватит унывать, давай дунем, – доносилось эхом оттуда.
– Химоза нормальная тема! Че ты?
– Да не ссы!

Дымка стала красно–желтой и затвердела. Она походила на облизанную блестящую карамель. В сладком мареве надувались пузыри. Нервы не выдерживали.

– Астероид!

Чернота. И бесконечная пустота космоса.

***

– Добрый вечер! Может сдвинем наши столики? – раздался во тьме далекий голос.

Это говорил сам Фобос?

– Фобос! Ты чего разошелся? Тормози! – послышалось сзади.

Но в черноте уже вспыхнула ясная звезда и затмила собой всё.

Фобоса ослепила красота её лица. Изящные и кроткие черты его омывали золотые реки. В бездонных глазах пылал пламень любви и жизни, а в легком движении губ райский голос пел:

– Садитесь лучше к нам.

Словно легкий морской ветер её слова разогнали темноту. Запах химии исчез.

Свет снял драпировку с жизни, вокруг уже зеленели величественные сады Лилля.

Немного фактов о Лилле:

Он не входит в систему Бланш.

Среди вымощенных мрамором дорог и выложенных белыми камнями тропинок, что игриво вились среди холмов и ярусов, то забираясь на крутой склон, то резко пикируя вниз, и соединяли неуклюжие неповоротливые тротуары, среди всего этого порядка взмывали ввысь, кренились, разбивались прямые светлые берега волны бушующего зеленого шторма.

Над кронами деревьев серебряная башня.

Фобос приблизился к звезде счастья и спасения.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

– А я тебя, – ответила звезда.

Счастье словно хмель одурманило его разум и тело. Фобос растворился в белом свете.

Прошли годы. Звезда так и осталась на Лилле, а бедность и нужда вернула Фобоса обратно на Каракеш.

Но каждую ночь, когда смолкали звуки древней молитвы и расцветало звездное небо, Фобос искал среди мириад холодных огней блестящую бусинку, звезду, вокруг которой в бескрайней черни космоса вращалась дивная зеленая планета. Прекрасный Лилль.

***

Графитовые чернила, полетев наперегонки по микротрубочкам, застыли жирными сплющенными буквам на кварцевом сенсоре.

ПРЕОДОЛЕНИЕ НАВЯЗЧИВЫХ СТРАХОВ – появилась надпись на мониторе. Текст дальше:

«При возникновении навязчивых страхов, фобий (космофобия, ипохондрия, боязнь внепланетарных общественных объектов), а также панических состояний рекомендуется проведение когнитивных экспериментов.

Когнитивный эксперимент представляет собой воссоздание ситуации, вызывающей панику. Например, человеку, страдающему страхом перед внезапной космической аварией, стоит в качестве эксперимента совершить несколько перелетов на небольших серферах в космосе, крайне желательно в это время находится одному и не уточнять прогноз метеоритных дождей».

Рассеянный, пустой взгляд бесцельно метался по монитору. Слова теряли смысл, менялись местами, насмешливо танцевали в жутком хороводе.

– Космическая авария крайне внезапна. – смеялись они. – Перелет в ситуации метеоритных дождей не рекомендуется!

Расширенный, покрывшийся от возбуждения глянцевой пленкой зрачок застыл на месте. Он судорожно пытался упорядочить разбежавшиеся понятия, найти и восстановить прежний, ясный и холодный смысл, что вселял надежду и веру. Но все было тщетно.

– Астероид! – заорала память.

Фобос Монтеро, покинув безопасное место на хвосте «Ориона», установил курс на куб L–31–25–486. Он больше не мог терпеть. Он летел к Лиллю.

Дикий страх одолевал уставший разум. Он никогда не летал вдали от безопасных караванов. Но к Лиллю из системы Бланш такие больше не отправляли.

Фобос вспоминал отца. Его смерть.

Сердце бешено билось, а по лицу стекали струи пота. Пот капал на герметичные брюки с утеплением, где пронизанная ребрами стяжных нитей термовата постепенно темнела сырыми пятнами. Рот ссохся, сжался и, казалось, царапал сам себя. В горле же пересохло так сильно, что сколько бы Фобос не пил воды, она лишь глухо падала в желудок, разбиваясь в брызги об окаменевшие стенки трахеи и пищевода. 

Легкие постепенно сводило слегка пружинящим спазмом. Испуганному космоплавателю приходилось дышать короткими быстрыми вздохами.

– А вдруг мне не хватит воздуха? – застыла ужасающая мысль перед Монтеро.

Собрав последние силы, он пролистал статью ниже.

РАБОТА С АВТОМАТИЧЕСКИМИ МЫСЛЯМИ – возник заголовок на экране.

Начался легкий озноб. Волной он прошелся по телу, дернул плечо, ощетинился гусиной кожей и осел дрожью в пальцах. Сознание Фобоса устремилось за ним. Он заметил, что витает внутри себя, лишь когда страх задохнуться ясным леденящим монолитом пронзил его грудь. Дыхание перехватило.

Разум вновь вернулся в глаза, и смахнув с них липкую росу пота Фобос попытался сконцентрироваться на тексте. Но это было бесполезно – слова никак не хотели подчиниться.

Тогда Монтеро погасил экран и шатаясь подошел к воздушному кулеру.

22% О2 – прочел он на горящей панели у небольшого синего крана, из которого струилось дыхательная смесь. Проверил баллон. Еще 97 кубометров. Расстегнул серебристую спортивную сумку у кулера. В тусклом освещении настенных ламп блеснули запаянные в пластик упаковки. Десять тысяч кубов. Хватит на год.

– Не желательно брать с собой запасной воздух, воду, питание и других ресурсы, – ругалась статья.
– В среднем один из тысячи баллонов со сжатым кислородом является неисправным, – не согласился Рик Берртольд.

Фобос увеличил концентрацию кислорода до 30% и сел обратно в полукруглое кресло у панели управления.

Откинув спинку, он закрыл глаза и стал медленно и глубоко дышать. Вскоре внутреннее напряжение несколько ослабло, мягкое головокружение и легкость проникли в тело. Фобос приподнялся в кресле.

Всего лишь четырнадцать минут летел корабль с последнего изменения маршрута.

За лобовым стеклом серфера все еще виднелся "Орион".

Огромный межгалактический лайнер, механическая планета где на вымощенных мрамором палубах зеленели висячие сады и аллеи, а в сквозных резервуарах и аквариумах покоились целые моря.

Клинообразный нос его не колеблясь разрезал туманности и скопления космического мусора и "Орион", покрытый золотыми чешуйками солнечных батарей, походил на громадную рыбу, что мерно плывет в бесконечных просторах вселенского океана. За ним, как рыбы–прилипалы за акулой, плыли небольшие корабли, серферы, космопланы – все те, кто не мог себе позволить каюту на лайнере. Они летели за ним, охваченные сумасшедшей сладкой мечтой – когда-нибудь взойти на палубу прекрасного гиганта.

Порой среди них попадались те, кому было просто по пути с «Орионом», но чаще они просто лукавили: все, кто оказывался в залитых светом залах величественного корабля, где струились фонтаны вина, где пели райские птицы со всех концов галактики, где даже воздух был настолько сладок и свеж, что вызывал неподдельное чувство счастья – все те, кто попадал туда, быстро забывали о своей дороге и о том, что она у них была. «Орион», «Аврора», остальные левиафаны всегда были концом пути, даже больше – его целью, смыслом существования. И кто бы куда не летел, но в глубине души он стремился в просторные светлые каюты, к бескрайним палубам неземной красоты, туда, где ничто из вне уже не имеет значения.

Так и тянулся за «Орионом» широкий автобан легких потерянных суденышек. Кому хватало денег заплатить взнос летели за самым его хвостом под защитой электромагнитных щитов и ПВО. Остальные волочились самом в конце разношерстной флотилии, куда часто залетали осколки метеоров, раздробленных экранами левиафана. Кто-то не хотел платить от жадности, у кого-то не было денег, но деваться было некуда – хоть и под каменным градом, да все равно безопаснее, чем одному лететь в далекие сектора и галактики.

Размышления об астероидах нарушили шаткое спокойствие Фобоса.

– Жадничать заплатить за собственную безопасность! Как же глупо! И ладно денег нет, но так любить деньги или не верить, что можно попасть в аварию. Бред! И эти люди с тонной предрассудков имеют наравне со всеми право голосовать, решать судьбу нашего общества. Они детей воспитывают. Почему только мне это кажется диким?

Но в сумраке кабины некому было ответить. Только голос разума ледяным айсбергом возник в его сознании.

Он сам ведь ничем не лучше. Его страхи также глупы и вредны. Это те же предрассудки. Разве может здраво мыслить тот, кто не в состоянии пролететь и трети сектора самостоятельно? Вероятность встретиться с астероидом меньше сотой процента, столкнуться – ноль. Невозможно не успеть увернуться. Это даже автоматика умеет делать. Ну а с таким пристальным вниманием можно сотню раз и самолично курс скорректировать.

Фобос вскипел.

– Почему я? – закричал он.

Раздался металлический гул.

– Почему у меня такие идиотские страхи?

Из руки брызнула кровь.

– Раньше же я спокойно летал! Сейчас то что?

По матовой металлической пластине стекали густые капли крови, касаясь гидрофобного покрытия газоотводных труб, они съеживались в маленькие алые бусины. Пальцы на правой руке сгибались с трудом – на костяшках остался продолговатый след от удара о край пластины. Разбитые суставы быстро наливались кровью и опухали.

Фобос застыл, уставившись в стену. Затем подошел к штурвалу и рухнул в кресло.

Ярость, перешедшая в ступор, на время заставила забыть про страх, но сейчас он вновь вернулся.

Ужал нахлынул волной.

– Нет! Я не выдержу! Я сойду с ума! Нужно посмотреть уровень астероидной опасности! Нужно возвращаться! Зачем я вообще улетел из хвоста.

Фобос ринулся к монитору.

– Нет! Стоп! Я лучше этих придурков, которым жалко заплатить за место в хвосте. Я лучше и тех, кто бежит от своих страхов. Я борюсь с ними. И должен продолжать бороться. Я могу мыслить здраво и буду продолжать.

Пока он это говорил его пальцы набирали в поисковой строке «астероиды бланш сегодня».

– Все в порядке.

Затем Фобос переключил режим управления на полуавтомат и повернул корабль направо от центральной оси. Этого точно делать не стоило. Дешевые стабилизаторы очень часто не выдерживали резких поворотов и ручные маневры на старых серферах могли закончится плачевно.

Фобос взмок.

– Чисто. Окей. Все хорошо. А то мало ли, вдруг техника сбоит. В этот момент раздался писк приборной панели.

«Астероид», – пронеслось в голове.

В ужасе он рванул руль налево. Сзади раздался оглушительный хлопок. За ним последовал металлический грохот. Фобоса бросило на приборную панель. Казалось, треснула грудная клетка. Дыхание прекратилось. Рука намертво вцепилась в руль.

Корабль мотало из стороны в сторону. Фобос судорожно пытался пристегнуть себя к креслу, но никак не мог защелкнуть замок на ремне. Наконец-то раздался спасительный щелчок. Ремень втянул Фобоса в обтянутый искусственной кожей войлок.

На голову тут же обрушились килограммы металла. Это была сумка с баллонами. Корабль мотнуло, и она отлетела в приборную панель, последовал звонкий хлопок.

Последнее, что увидел Фобос прежде чем потерять сознание, это треснувший и почерневший от разлившихся графитовых чернил монитор. На нем мерцало сообщение: «ОСТОРОЖНО! Критические повреждения в работе стабилизатора!»

* * *

Фобос спал. Это был тревожный и жуткий сон. Ему снилось, будто он сидит в кресле у приборной панели. На голове опухала и твердела гематома. Но он не чувствовал боли, он не был собой. Его сознание витало в воздухе.

Кабину освещал тусклый красный свет от аварийного источника питания. Вокруг чернело множество фигур. Они плавно перемещались, покачиваясь будто водоросли в толще воды, застывали, растворялись в воздухе и вновь рождались в темных углах.

Посреди отсека стояли трое. Ближе всех к Фобосу стоял Икар. На нем была изорванная кожаная куртка, на поясе болталась цепь. В общем, он был одет вполне буднично. Рядом с ним сутулилась высокая женщина в сером кардигане – мать Фобоса. Она о чем-то горячо спорила с Икаром. Последнего их спутника никак не удавалось разглядеть.

Его лицо сияло ярким белым светом и стоило Фобосу посмотреть на него, как чувство несчастья и глубокой вины наполняли душу и возвращали потерявшееся сознание в тело.

Тогда ему мерещилось, будто комната опустела. Проектор пульсировал красным, а кабину наполнял скрежет и шипение. Вот так кошмар!

Оставив попытки рассмотреть загадочного гостя, Фобос прислушался к разговору.

– Ну зачем так сильно волноваться о своей жизни? Так и пожить не успеешь в вечном страхе! – говорил Икар.
– А если не будешь волноваться, то совсем не поживешь! – возмущалась мать.

Спор заходил все дальше. Сознание Фобоса преисполнилось желанием влиться в него. Сказать. Достичь истины. Оно плавно перетекло в плотную тень рядом. Разум опьянел. Его опьянила мысль.

– Ты вообще о своей жизни не думал! И чем это закончилось?! – ругался Фобос на Икара.
– Верно сынок! Нечего его слушать!
– А ты будто думала о жизни? – внезапно вспылил Фобос. – Когда только и делала, что свои таблетки пила?!

Фобоса поглотила ссора. Унесла его, словно бурная горная река. Необузданная, дикая она тревожно металась из стороны в сторону то обжигая злостью, то радуя мнимым прозрением, только для того, чтобы снова бросить в котел бешенства и своры.

– Я вот только и о безопасности думал, и о жизни! – говорил он. – Я и радовался, и не рисковал! Только все равно не повезло. Казалось, все предусмотрел, а нет! Стабилизатор…
– Ремни стабилизаторов на Каракеше производят с грубейшими нарушениями государственных стандартов! – донеслось из дальнего угла кабины.

Там стоял Рик Берртольд в сером твидовом пиджаке и со стаканом джина в руках.

– Будьте начеку, – сказал он и осушил стакан до дна.

В кабине темнело, проектор вновь замигал красным. Икар начал кричать и ругаться. Мать завизжала мерзким высоким голосом. Истерика наполнила помещение. Фобосу тоже захотелось кричать. Но он уже кричал, весь крик, наполняющий кабину, принадлежит ему.

Фигуры вокруг растаяли, забились в темные углы, обратились в мрак.

Аварийный проектор на потолке исчез. На его месте вниз головой горели свечи. Пламень их ритмично мерцал, окрашивая стены красным, а капающий на пол воск вырастил небольшой сталагмит, сбоку которого торчал горящий фитиль.

Икар растаял в воздухе и появился поодаль на разорванной сумке с баллонами. Его покрытое увечьями тело разъедала кислота. Мать стояла на прежнем месте, она вытянулась и осунулась. Её губы посинели и ссохлись. Так она выглядела за несколько недель до того, как умерла от отравления слишком большой дозой антидепрессантов.

Около двери в машинный отсек чернело бездвижное тело. На нем был серый твидовый пиджак, рядом стояла пустая бутылка джина.

Икар и мать продолжали спорить, но Фобос не мог различить ни единого слова. На мгновение ему показалось, что они вовсе не говорят. Крик Икара, превращался в животное рычание, бешеный вой. Первобытные крики эти встречали холодный гул слов матери и тонули в нем. Звук, наполняющий кабину становился все тиши и тише, пока не смолк совсем.

Реальность разъел серый шум. Раздался грохот. Скрежет металла.

Все кануло во тьму и стихло.

Фобос стоял… или лежал?.. он не знал даже, находился ли он где-то. Был ли жив. Все, что он мог сказать наверняка или хотя бы почти наверняка – вокруг была пустота.

Через какое-то время сзади донесся слабый свет. С каждой минутой он креп и вскоре превратился в яркое дневное сияние.

Обернувшись, Фобос увидел третьего спутника.

Сзади него кротко сияла звезда. Он узнал её.

– Пойдем, – сказала звезда.

Счастье поманило Фобоса за собой.

– Я так и не понял, кто прав, – с досадой проговорил он, вспоминая разговор.
– Никто.
– Значит я был прав?
– Нет.
– Почему же?
– Ты вступил в пустой спор, позволил ему увлечь себя.
– Но я хотел убедить их. Добиться истины!
– Поэтому ты и неправ. Наш мир не идеален, и в нем нет истины, она чужда здесь. И даже будь истина известна тебе, правильно ли было бы спорить с теми, кто не захочет ее увидеть?
– Эх… нет. Совсем нет. Что же тогда правильно?
– Понять это. Осознать. Проснуться.

Из сияния вокруг появилась зеленая лужайка. В густой высокой траве лежал Фобос.

– Пора просыпаться, любимый.
– Постой.
– Да?
– Я тебя люблю!

Звезда улыбнулась. Она приоткрыла рот, чтобы ответить, но было поздно. Сон исчез, растаял в воздухе.

Фобос открыл глаза. Над ним синело глубокое небо. Бежали легкие белоснежные облака.

Он привстал. Вокруг благоухал бескрайний луг, из которого неподалеку торчала искореженная металлическая громадина. Вдали за ней блестела высокая башня.

К Фобосу не спеша подошел высокий крупный мужчина. На богатырские плечи его спускалась серебряная седина.

– Где я? – прошептал Фобос.
– В лучшем из миров.
– Где?

Старик только усмехнулся в ответ. Он поправил синюю рабочую куртку с металлическим значком на груди, развернулся и пошел к груде металла на лужайке.

Подойдя к ней и потрогав обгоревшую обшивку, он негромко бросил через плечо:

– На Лилле.