История одного советского офицера

Они шли по пустынным улицам ночного города и разговаривали о чем угодно, но только не о своих чувствах друг к другу. Хотя оба и хотели этого, но… шестнадцать лет, первое свидание, точнее, провожание девушки после танцевального вечера в школе. Не все так просто в таком возрасте. Да и не только в таком. «Ну, - думал он. – Наконец-то. Идем рядом. Разговариваем. А еще вчера я и мечтать об этом не решался. Теперь все будет по-другому. Завтра встретимся опять. Обнять бы, да страшно. Вдруг обидится…». «Скоро дойдем до дома, - думала она. – Обнимет или не обнимет? Поцелует или не поцелует. Столько в гляделки играли – полгода! Надо бы ему и посмелее быть, за талию, что ли, обнять. Хотя бы. Нельзя откладывать на завтра то, что можешь сделать сегодня, сейчас!...». Со стороны вокзала резанул тишину свисток паровоза, с соседней улицы долетел, едва слышимый, шум проезжающего автомобиля, а у подъезда стоял папа девушки и пристально и хмуро вглядывался в приближающуюся парочку. «Прощания не будет, - с досадой подумала она. – Очень жаль!». «Ну, вот и пришли, - подумал он. – А, это, наверное, отец. Встречает. Строгий. Теперь уже не обнять. Ну, ладно, все еще впереди…»… Домой он шел пешком, хотя путь был неблизким. Думал о ней. Неожиданно вспомнился день, вернее, момент, да, именно момент, когда он в нее влюбился. В сентябре школьники бежали традиционный кросс в загородном парке. Незадолго до старта он случайно взглянул на девочку из параллельного класса, кажется, ее звали Леной, и замер от восхищения. Лена, касаясь одной рукой молодой сосенки, такой же стройной, как она, сосредоточенно разминалась перед бегом, делая наклоны столь грациозно, что он не смог оторвать от нее восхищенного взгляда. Девочка это заметила, смутилась и отошла к группе одноклассников,  но, как бы на прощание, обожгла его пронзительным взглядом карих глаз…
В еще не лихое, но уже порядком бурлившее время второй половины восьмидесятых, служил в одном из многих районных городов Центральной России подполковник Владимир Иванович Головков, тридцати девяти лет от роду, невысокий, коренастый, темноволосый, характером добрый и отзывчивый, женатый, растивший двух сыновей. Что касается воинской службы, то подполковник Головков занимал должность начальника отделения кадров так называемой кадрированной дивизии, являвшейся как бы дополнением к учебной танковой дивизии, дислоцировавшейся там же.
Владимир Иванович был человеком неконфликтным, покладистым, но эмоциональным и, наверное, по причине своей излишней доброты и эмоциональности, частенько слишком близко принимал к сердцу проблемы, возникающие в процессе его службы, да и не только службы, а и жизни вообще.  Работать бы ему где-нибудь «на гражданке», инженером, например, но судьбы отца и деда – профессиональных военных, полковников, требовала продолжения династии. Никакого учебного заведения кроме военного училища после школы и быть не могло. Но, когда младший лейтенант Головков после окончания училища попал в войска, то быстро понял, что командовать, пусть даже взводом – это не для него. То же еще более быстро поняли и его прямые командиры, и с должности командира взвода младший лейтенант Головков был направлен на штабную работу. Рассматривалась возможность назначения его на должность замполита, но не сложилось – слишком молод и неопытен.
Владимиру Ивановичу новое место службы понравилось. Главное – не надо было никем командовать. Сидишь на своем рабочем месте и исполняешь обязанности. Пришел сверху приказ – доводишь до сведения, дал начальник штаба устное указание – «делаешь под козырек». Работаешь больше с бумагами, чем с людьми, ведешь учет личного состава, оформляешь командировки и много другого, но подобного. Конечно, случалось, что приходилось напрягаться, решать не решаемые вопросы и даже не спать ночами, соображая, как разрешить ситуацию, но это были редкие эпизоды, случающиеся в жизни каждого, и никуда от такого не денешься. С сослуживцами Владимир Иванович ладил. Младшие чины обращались к нему «товарищ лейтенант, капитан, майор, подполковник» - по мере получения им очередного звания, офицеры его уровня – «Володя», а начальство, судя по настроению, либо «лейтенант, капитан, майор, подполковник», когда оно пребывало не в духе, либо, когда у начальства было все хорошо - «Владимир Иванович». Хотя, нет, «Владимиром Ивановичем» лейтенанта Головкова начальство не именовало – званием не вышел! «Владимир Иванович» начался с капитана.
Ситуация изменилась в конце семидесятых годов, когда он, находясь уже в звании капитана, был направлен к новому месту службы – в Польскую Народную Республику, в  дислоцировавшийся там советский мотострелковый полк. Полк насчитывал более двух тысяч человек личного состава, больше, чем другие подобные полки, за что получил прозвище «китайский», то есть военнослужащих в нем было, «как китайцев» - неисчислимо! Получил должность помощника начальника штаба по строевой части, позже – уже старшего помощника начальника штаба, уже в звании майора. Вначале было особенно тяжело – свои обязанности приходилось постигать, практически, с нуля, причем, в процессе работы, которую с него тут же начали спрашивать по полной программе. Самые тяжелые периоды падали на весну и осень – на месяцы военного призыва в армию новобранцев и демобилизации отслуживших солдат и сержантов. В каждый из таких периодов полк обновлялся на шестьсот человек в течение примерно трех месяцев. В обязанности офицера Головкова входило оформление вновь прибывающих – в состав полка и убывающих – из состава полка. Помогали ему в этом два солдата срочной службы. Работать часто приходилось с восьми утра до двенадцати, а то и до часа ночи: составить документы, подписать их у командира полка, поставить печати, вручить убывающим и отправить их на обязательное ночное построение – перед отправкой домой. То же, только в обратном порядке, по вновь прибывшим. Постоянное напряжение, недосыпание, боязнь ошибиться – и так в течение почти четырех лет. В конце концов, организм майора Головкова начал давать сбои.
Однажды, после очередного «ночного бдения», грудь сдавило, как обручем и долго не отпускало. Вечером, уже дома, долго не мог заснуть из-за частого сердцебиения, а утром сердце, наоборот, билось с заметными, причем разными по продолжительности перерывами, как будто вот-вот остановится.
Днем Владимир Иванович, выбрав время, зашел к полковому врачу, капитану, недавно прибывшему в воинскую часть для дальнейшего прохождения службы. Капитан внимательно осмотрел пациента, послушал, задал несколько вопросов и успокоил:
- Ничего страшного. Такое бывает из-за переутомления, либо, как последствие перенесенного сильного стресса, особенно, неоднократного…
Владимир Иванович понимающе невесело усмехнулся – уж чего-чего, а переутомления хватало!.. А капитан продолжал:
- Ощущение обруча, сдавливающего грудь, как и острая боль в области сердца – это признаки начинающейся стенокардии, но Вам, товарищ майор, волноваться не стоит. Вы – в самом начале заболевания, все еще можно поправить и, как минимум, отсрочить. Полноценное питание, обязательно – зелень, достаточный спокойный сон, регулярная физическая нагрузка, конечно, небольшая, рекорды ставить ни к чему, а, главное – отсутствие стрессов… Хотя, куда от них денешься, особенно, в армии!..
Действительно, куда от них денешься – Владимир Иванович согласно кивал головой, понимая, что все это – слова, а от судьбы не уйдешь, но советы доктора запомнил и вечером пересказал жене.
- Правильный у Вас доктор, - определила Наталья Михайловна. – А зелени теперь будешь есть много. Уж об этом я позабочусь!..
Однако сверхурочные бдения продолжались, и неизвестно, чем бы все это закончилось, но подоспело очередное назначение, в этот раз, в центр России. Кадрированная дивизия или дивизия кадра, в которую он попал, представляла собой небольшое подразделение из шестидесяти человек, в основном, офицеров, и предназначалась для формирования на ее основе полноценной дивизии, если бы это потребовалось. Вот здесь-то подполковник Головков, как говорят в таких случаях, вздохнул спокойно. Никаких тебе массовых прибытий новобранцев и увольнений отслуживших свой срок солдат и сержантов. Редкие оформления офицеров в командировки, ведение списков – всего на шестьдесят человек, другая, тоже несложная, текучка – курорт, да и только! После чернобыльской аварии несколько офицеров его подразделения были, в разное время, направлены на Украину, для участия в ликвидации последствий взрыва реактора на четвертом энергоблоке, а, вернувшись, особенно о своей деятельности в радиоактивной зоне не распространялись – видимо, дали соответствующую подписку о неразглашении. О возможности своей поездки в Чернобыль Владимир Иванович особенно не задумывался – все происходило где-то очень далеко, информации в газетах и на телевидении не появлялась, хотя в стране, одновременно с перестройкой и ускорением была объявлена и гласность, но получалось, что эта самая гласность оказалась какой-то дозированной, ненастоящей, что ли. Правда, отправляя очередного офицера на Украину, Владимир Иванович все же подумывал о том, что когда-нибудь, возможно, придет и его очередь. Но время шло, наступил 1987 год, а о нем «наверху» не вспоминали, и он спокойно служил и был вполне доволен сложившимся положением вещей. Тем более, что приступы стенокардии прекратились, но жена упорно продолжала кормить супруга зеленью и другими витаминами – уже для профилактики.
Все изменилось, как бывает в таких случаях, в один миг. В конце марта из управления кадров Московского военного округа в часть пришла кодограмма, в которой подполковнику Головкову предписывалось в короткий срок убыть из своей воинской части в г. Белая Церковь для выполнения спецработ. А Белая Церковь – это Украина!
Командир учебной танковой дивизии был немногословен:
- Ну что, подполковник, пришла пора и тебе съездить на Украину, помочь украинскому народу справиться со страшной бедой. Приказываю убыть в город Белая Церковь в кратчайшие сроки!
- Товарищ полковник! – обратился Владимир Иванович к комдиву. – Разрешите остаться до среды. Жена сейчас находится в командировке, в Ленинграде, на торговой ярмарке, вернется в среду. Хочется попрощаться.
Комдив не возражал. Жена, работник торговли, действительно, вернулась в среду. Стройная, выглядевшая заметно моложе своих тридцати семи, блондинка с классически красивым лицом, серыми, немного в зелень, глазами и почти не сходящей с него ироничной улыбкой, в этот раз была серьезна и заметно озабочена, если не испугана, но виду старалась не показывать. Попрощались сдержанно, хотя оба понимали, что Владимиру Ивановичу предстоит далеко не рядовая, не простая поездка – Чернобыль, образно говоря, «стоял у порога».
Оформив себе командировку, Владимир Иванович вернулся домой, надел повседневную военную форму, собрал чемодан, вернее, до собрал уже собранный женой, проехал на троллейбусе до вокзала, купил билет, сел в поезд и… застучали колеса, унося подполковника Головкова в неведомое.
Время летело быстро, как и километровые столбы за окном полупустого вагона. Уже в четверг поезд прибыл в Белую Церковь. Украина встретила солнцем, теплом, зелеными листьями на деревьях.
Владимир Иванович явился в так называемый распределительный пункт, где слегка удивленный дежурный офицер объяснил, что его ждут здесь в понедельник, а пока товарищ подполковник может спокойно, а, главное, бесплатно – номер уже оплачен – пожить в гостинице, погулять по городу, осмотреть достопримечательности. Четыре дня отдыха явились неожиданным и приятным подарком судьбы. Сердце – сказалось, видимо, волнение – напомнившее о себе в поезде, успокоилось, и непредсказуемое, полное возможных опасностей, будущее, пусть временно, конечно, но скрылось за воображаемым горизонтом.
Город жил своей обычной жизнью, работали кинотеатры, магазины, кафе, по улицам, раскинув на плечи волосы, фланировали юные украинки, в общем, все – как в любом другом городе, входящем в весеннюю пору, словно никакого Чернобыля не было вовсе. Владимир Иванович гулял день, другой, посетил все или почти все магазины, обнаружил два предприятия: молокозавод и завод резинотехнических изделий и нигде не то, что не заметил какой-то паники, а даже  разговоров не услышал о трагедии, происходящей всего в нескольких сотнях километров от города. На третий день он заскучал и уже с нетерпением ждал понедельника, когда безвременье должно было закончиться.
Долгожданный понедельник пришел в положенное ему время. Подполковник Головков явился утром в распределительный пункт, рядом с которым уже стоял, ожидая пассажиров, небольшой автобус. Пассажиров оказалось человек десять, как военных, так и гражданских. По дороге почти всех высадили - по дислоцировавшимся в разных местах воинским частям, и до двадцать шестой бригады – конечного пункта маршрута – доехали только двое: подполковник Головков и старший лейтенант запаса, фамилии которого Владимир Иванович так и не узнал и с которым впоследствии ни разу не встретился.
Двадцать шестая бригада дислоцировалась примерно в полутора километрах южнее границы тридцатикилометровой зоны вокруг Чернобыльской АЭС в палаточном лагере, построенном ликвидаторами весной – осенью 1986 года, вблизи населенного пункта Оранное. Владимир Иванович быстро отыскал штаб бригады и предстал перед полковником – командиром бригады и майором – начальником штаба. Вначале Владимиру Ивановичу показалось весьма странным, что начальник штаба – майор, а он – его заместитель – подполковник. Но удивляться долго не пришлось. Майор свою службу заканчивал, набрав соответствующее количество рентген, вскоре его заменил вновь прибывший подполковник, и все встало на свои места.
Жить предстояло в вагончике, состоявшем из двух помещений – направо и налево от входа. Каждое из помещений было рассчитано на двух офицеров. Вполне нормально. Солдаты и сержанты располагались в типовых армейских палатках с двойными стенами из щитов ДСП и утеплителем между ними. В каждой палатке были установлены двухярусные кровати на тридцать человек, а посредине помещения находилась печка, которую топили углем. Зимой, конечно. Немного в стороне от палаток возвышался ангар, являвшийся одновременно столовой и клубом, в котором по субботам ликвидаторы смотрели кино, либо выступления приезжих артистов.
В обязанности подполковника Головкова входило, в основном, ведение учета личного состава и распределение его по батальонам. Дел было много, поэтому на атомную станцию попал далеко не сразу – «сидел» в лагере, занимался штабной работой, и это ему нравилось – дело-то привычное! Ночами приходила тоска по любимой Наталье Михайловне, но Владимир Иванович понимал, что разлука – дело временное и особенно не переживал – все еще будет! Иногда в памяти всплывали красотки с распущенными волосами, блуждающие по улицам Белой Церкви. А однажды приснилась Владимиру Ивановичу Леночка – девочка из параллельного класса, первая его серьезная школьная любовь. Влюблялся он и раньше, но это были детские либо полудетские чувства, а тут… тут уже было мало просто обожания со стороны, хотелось общаться, касаться руки, плеча, талии и даже обниматься… Леночка заметила особенное отношение к ней со стороны Головкова и тоже прониклась к нему симпатией. Апофеозом их отношений явилось долгожданное общение на танцах, организуемых в школе по субботам под магнитофонную музыку. Они, по инициативе Головкина, станцевали несколько танцев, поговорили о том, о сем, и он проводил Леночку домой. Но дальше все пошло не так.  Леночка, почти взрослая шестнадцатилетняя девушка, ждала, что Володя обнимет ее и поцелует, Головков же еще не созрел для таких подвигов, а тут еще из дома вышел отец девушки и, подозрительно посмотрев на ухажера, отправил ее домой. Потом неожиданно начались летние каникулы, а осенью, уже в десятом классе, контакты не возобновились – Леночка заметно повзрослела, поправилась, покрасила русые волосы в ярко рыжий цвет и стала для Головкова совершенно недоступной, в общем, «не его поля ягода». Чувство постепенно потускнело, и пришла следующая любовь, но образ страстно любимой девочки-девятиклассницы и, особенно, ни с чем не сравнимый взор ее карих глаз, а также легкую, грациозную, как бы танцующую походку, Владимир Иванович хранил в своем сердце все последующие годы и иногда видел именно такую Леночку во сне. И сны эти были добрыми, спокойными и умиротворяющими – они с Леночкой любили друг друга и были счастливы. Тем не менее, и украинские красотки, и Леночка его особенно не напрягали. Дни бежали быстро, грудь обручем не схватывало, настроение стабильно держалось на уровне «выше среднего».
Понятно, что такая идиллия долго продолжаться не могла. Так оно и получилось. 26 апреля, в первую годовщину аварии, в бригаду пришел приказ о представлении тридцати военнослужащих к денежным премиям – за хорошую работу, а около десяти человек – к государственным наградам: ордену Красной Звезды, ордену «Знак Почета», медали «За трудовую доблесть». В составленном командованием списке на государственные награды Владимир Иванович с удивлением обнаружил свою фамилию – комбриг решил представить подполковника Головкова к медали «За трудовую доблесть»!
- За что? – спросил Владимир Иванович у комбрига. – Я же две недели, как приехал, не то, что на станции, но и в тридцатикилометровой зоне ни разу не был?!
- Ничего, - успокоил комбриг, поправляя на коротко постриженной голове свою обязательную «афганку». – Найдет тебя возможность заработать медаль, даже не сомневайся, - и добавил. – А вот второго такого случая представить тебя к награде может больше и не быть.
Владимир Иванович понимал, что его время придет, но оно все не приходило, и он к той неизбежности, которая должна же была когда-то реализоваться, относился все спокойнее и как-то даже философски, поэтому, когда час, все-таки, настал, эмоции не захлестнули, а лишь слегка потеребили нервы.  Пока же Головков с помощью командиров батальонов составил список на тридцать человек для поощрения денежной премией – от имени председателя Правительственной комиссии по ликвидации последствий Чернобыльской аварии, оформил необходимые документы для представления к государственным наградам и на выделенном ему УАЗе поехал в г. Чернобыль, находящийся в семнадцати километрах от станции, то есть, в тридцатикилометровой зоне, в располагавшийся там штаб оперативной группы, чтобы утвердить документы и список у генерала – начальника оперативной группы. Генерал, одетый в повседневную военную пятнистую форму коричневого цвета, посмотрел списки на денежную премию и задал неожиданный вопрос:
- А наших почему здесь нет?
- А я здесь причем, - начал оправдываться Головков. – Мне поручили, я привез.
- Ты откуда, подполковник?
- Из двадцать шестой бригады.
Генерал  написал на листе бумаги несколько фамилий и сказал:
- Этих включишь, а нескольких своих уберешь.
Владимир Иванович представил, как об этом будет докладывать комбригу, и тут же вспомнилось словосочетание «меж двух огней» - с одной стороны – генерал, с другой – комбриг… Но обошлось. Комбриг отнесся к требованию генерала на удивление спокойно, Владимир Иванович заменил несколько «своих» фамилий «генеральскими» и вновь – в Чернобыль!
Генерал внимательно посмотрел список и… опять не подписал, добавив еще три фамилии. Это означало возвращение в лагерь и печатание нового списка. Однако – что делать. Такая служба. Лишь третья поездка в Чернобыль оказалась удачной. Подписанный генералом список Головков с легким сердцем отдал в штаб оперативной группы. Здоровья эта нервотрепка, конечно, не прибавила. Штабная работа тоже требует нервов.
Что интересно – в списках на поощрение указывались фамилия, имя, отчество, звание и сумма премии. Так вот, в списках, составленных в бригаде, премии варьировались от ста до пятисот рублей. Генерал же против вписанных им фамилий ставил до полутора тысяч рублей. И звание не указывал. Каждому – свое!
Подобные списка на поощрение составлялись еще не раз, и однажды Владимиру Ивановичу из Чернобыля пришлось ехать на саму станцию и искать там генерала, бегая по этажам третьего энергоблока, слушая подсказки встреченных офицеров. Какой-то капитан послал его аж на крышу, утверждая, что генерал только что поднялся туда. Владимир Иванович рванул наверх, но на последнем уровне, то есть, этаже, наткнулся на двух ликвидаторов, одетых в освинцованные безрукавки, с «лепестками» на лице и с приборами «РДП-5» на груди.
- Куда тебя несет? - поинтересовались они, преградив ему дорогу.
- На крышу. Там генерал. Мне надо у него список завизировать!
- Нет там генерала. Ушел генерал.  Ищи по этажам…
- Почему без лепестка? – строго спросил вдруг один из ликвидаторов.
- Владимир Иванович в ответ только безнадежно махнул рукой и ринулся вниз. Ватно-марлевую повязку на рот и нос он, действительно, не надевал, хотя и носил с собой два пакета с ними. Как-то рука не поднималась надеть на лицо «лепесток», хотя он и понимал, что радиоактивную пыль, «гуляющую» в воздухе, никто не отменял.
Генерал, в конце концов, нашелся только на следующий день и уже в Чернобыле. Он на этот раз подписал список сразу, не добавляя фамилий. Владимир Иванович, довольный,  передал список в штаб.
1 мая была резко снижена – с пятнадцати до 10 рентген – предельно допустимая доза облучения, которую мог получить ликвидатор за все время его работы либо службы в зоне отчуждения. Оказалось, что в бригаде многие офицеры порог в 10 рентген уже перешагнули и на станцию ехать уже не могли. Вот и настал через подполковника Головкова отработать авансированную ему медаль. Хотя он, конечно же, успел побывать и в г. Чернобыле и на станции по штабным делам, и радиация попробовала его «на зуб». А теперь Владимир Иванович несколько раз съездил на станцию в должности командира группы ликвидаторов: в транспортном коридоре третьего энергоблока убирали радиоактивный мусор, обломки радиоактивного бетона, сдирали с оборудования – вместе с радиоактивной пылью - наклеенные ранее на него пленки и наклеивали новые, руководил подполковник Головков вывозом и захоронением в могильниках конструкций и оборудования из промзоны ЧАЭС, а также «рыжего леса» - соснового леса, растущего к западу от станции и погибшего от воздействия радиации в первые дни после взрыва четвертого энергоблока. То ли символом этого леса, то ли памятником ему возвышалась на опушке огромная сосна, похожая на подсвечник, образованный стволом и двумя мощными сучьями. Сосна была мертва, но издали вполне могла выглядеть молодым и полным жизни деревом, если бы не рыжий цвет ее хвои…
Эти поездки Владимиру Ивановичу понравились гораздо больше, чем суета со списками на поощрение. Вечером он получал конкретное задание в штабе бригады – что и где делать на станции, ликвидаторы на военных УРАЛАх – несколько сот, а то и за тысячу человек - выезжали на станцию рано утром, а он подъезжал позже на УАЗе, дежурный офицер знакомил его с выделенными ему людьми, уже вооруженными необходимым инструментом – в зависимости от вида работ, и он вел ликвидаторов на объект.
Ликвидаторы работали до обеда – до 13-00, а потом их у Головкова забирали, и он либо возвращался на УАЗе в лагерь, либо занимался подписанием «поощрительных» списков.
26 апреля, при подъезде к станции, в девятом часу утра, увидели впереди черные клубы дыма. Опять авария!? Приблизившись, поняли, что горит не на станции, а рядом. Позже прошла информация, что горела трансформаторная подстанция. Но причина для Головкова и его коллег так и осталась загадкой.
На станцию, как командир подразделения ликвидаторов, Владимир Иванович ездил раз пять - шесть, далеко не каждый день. В остальные дни выполнял свою обычную работу. Иногда комбаты просили представить кого-то из своих бойцов к награждению, Владимир Иванович в лагере печатал наградные листы на печатной машинке, увозил в Чернобыль, там подписывал и отдавал там же, в штабе. Таким образом, за почти два месяца он оформил и сдал в штаб оперативной группы наградные материалы почти на двадцать человек.
С почетными грамотами и благодарностями было проще – в лагере печатал список – прошу поощрить таких-то за отличную работу - отвозил список в секретариат оперативной группы, где секретарь – женщина забирала список и выдавала готовые грамоты – за всеми подписями и печатью. А в конце мая процесс еще больше упростился – в секретариате оперативной группы начали выдавать чистые бланки за подписью председателя Правительственной комиссии и уже с печатью, а фамилии Головков впечатывал уже в штабе бригады.
Что касалось благодарностей на уровне бригады – Головков выдавал чистые бланки комбатам, а те, отмечая своих, особо отличившихся бойцов, сами заполняли эти бланки и ставили свои, батальонные, печати.
Хотя лагерь и находился вне территории зоны отчуждения – тридцатикилометровой зоны вокруг станции, опасность загрязнения территории лагеря радиацией была реальной, ведь ежедневно со станции вечером приезжали несколько сот, а то и более тысячи  ликвидаторов, которые, наверняка «привозили» на себе какое-то количество радионуклидов. Радиоактивная пыль «приезжала» и на автомобилях, перевозивших ликвидаторов, хотя автомобили проверялись на обратном пути на пунктах специальной обработки и, в случае необходимости, отмывались, иногда по нескольку раз, от радиоактивной пыли и грязи. Поэтому начальник штаба бригады раз в неделю ходил с дозиметристом по территории лагеря, и дозиметрист во многих местах измерял уровни радиоактивного излучения. Уровни, как правило, оказывались незначительными, не опасными, но однажды дозиметрист аж подпрыгнул: на дорожке, которая вела к бане, прибор показал два рентгена в час! Метр в любую сторону – уровень почти нормальный, а здесь – запредельный! Вызвали экскаватор, экскаваторщик вырыл яму глубиной в два с половиной метра – фонит! Тогда привезли машину бетона, залили яму – радиация спала.
Приступы стенокардии Владимира Ивановича поначалу не беспокоили. Но поездки с наградными материалами в Чернобыль и на станцию, беготня за генералом свое дело сделали – несколько раз сердце пронзала острая боль, и два раза вечером грудь опять сжимал уже почти забытый обруч. Вот тебе и штабная работа!
В конце апреля выяснилось, что проблемы со здоровьем случаются и у других офицеров. После ужина, выйдя из столовой, неожиданно упал в обморок подполковник, начальник штаба одного из батальонов. Окружающие быстро привели его в чувство.
- Что с тобой? – прозвучал закономерный вопрос.
- Да ничего особенного, - ответил, приходя в себя, офицер. – Наверное, обострилась язва желудка… «Интересное дело, - подумал Владимир Иванович, оказавшийся одним из свидетелей падения подполковника. – Все рядовые и сержанты ликвидаторы-запасники перед Чернобылем прошли медицинскую комиссию, а офицеры – словно в обычную командировку поехали. Никакого обследования. Вряд ли этот офицер прошел бы медкомиссию со своей язвой!».
На станцию подполковник больше не ездил, и вскоре его отправили домой – подальше от греха! А питание в лагере, притом не только у офицеров, но и у рядовых ликвидаторов, было отменным – иммунитет у людей, регулярно попадающих под радиоактивное облучение, должен быть на высоте! Естественно, что язва к обильной, калорийной и совершенно не диетической пище оказалась совершенно не готова.
Между тем, доза, полученная Головковым, потихоньку росла. Владимир Иванович в каждую поездку в зону отчуждения брал с собой дозиметр-накопитель – небольшой футлярчик на тесемке, со специальной таблеткой внутри. По возвращению в лагерь таблетку извлекали, помещали в специальный аппарат, который показывал, какую дозу содержит таблетка – с каждой поездкой все больше и больше. Такие же дозиметры-накопители имелись и у других офицеров. У рядовых ликвидаторов все было по другому – дозиметр-накопитель выдавали одному из всей команды численностью, в среднем, в двадцать пять человек. По показанию этого дозиметра-накопителя определяли дозу, набранную командой. Как-то, заглянув в книгу учета доз офицеров, Владимир Иванович с удивлением обнаружил, что у начальника штаба доза растет ежедневно на 0,01 рентгена – меньше меньшего! Иногда – 0,02, редко - больше! И набрал его начальник всего ничего – четыре рентгена, тогда как у Головкова подходило уже к десяти. Оказалось, что полковник приказал солдату, который вел учет доз, ставить ему за каждую поездку именно минимальную дозу. А ведь начштаба практически ежедневно бывал на станции, и только сама поездка туда и обратно и хождение по территории давали, как минимум, 0,1 рентгена. И тут его осенило – начштаба хотел сделать в зону отчуждения как можно больше поездок, ведь каждый день в Чернобыле идет за три, а, значит и выслуга растет в три раза быстрее! Сколько он получит радиации в самом деле, его, видимо, мало интересовало. А дотянул он время своего пребывания в лагере уже почти до шести месяцев.
В конце мая в бригаду прибыл старший лейтенант – на смену заместителю начальника штаба бригады, то есть, подполковнику Головкову. Запасник, москвич, работник киностудии, получивший воинское звание после окончания ВУЗа с военной кафедрой. Владимир Иванович удивился – его, кадрового военного, подполковника, заменяет старший лейтенант запаса, фактически, гражданское лицо!
Головков доложил о прибытии замены начальнику штаба бригады, тот огорченно покивал головой – Головков свое дело знал! – и приказал ознакомить старшего лейтенанта с расположением лагеря – где находятся батальоны, столовая и штаб - и, конечно, рассказать об обязанностях заместителя начальника штаба.
Старший лейтенант жизнерадостно и где-то нетерпеливо слушал Владимира Ивановича, а, выслушав, успокоил его:
- Не беспокойтесь, товарищ подполковник! Разберемся!
Владимир Иванович с сомнением посмотрел на собеседника, но промолчал. Он встречал подобных жизнерадостных людей, с легкостью обещавших все, что угодно, и… оказывающихся совершенно некомпетентными и бездеятельными. Хотя, возможно, старший лейтенант своей жизнерадостностью просто глушил точивший его изнутри страх перед радиацией, да и перед незнакомой ему работой тоже. Владимир Иванович мысленно пожелал новому зам. начальника штаба успеха, и на этом их контакты закончились.
Пришла пора ехать домой. Четырех офицеров, в  том числе Головкова, на УАЗе довезли до Киева. Войдя в здание железнодорожного вокзала, растерянно остановились – у касс толпился народ, конец очереди не просматривался. Один из офицеров быстро нашел выход из положения. – Мы – чернобыльцы, - громко произнес он, обращаясь к толпе. И… толпа расступилась, открывая проход к заветному окошку, то и в знак уважения, то ли просто от страха перед «радиоактивными людьми» в форме.
И вот – билеты куплены – домой! К сгорающей от неопределенности и тревоги жене и сыновьям, которым еще предстоит найти свой путь в жизни.
Вернувшись, подполковник Головков приступил к выполнению своих обычных обязанностей, но вскоре его воинскую часть расформировали, и он оказался в областном центре, в должности старшего помощника начальника отдела областного военного комиссариата. Семья заселилась в предоставленную Владимиру Ивановичу ведомственную квартиру, и служба, во многом похожая на предыдущую, но еще более спокойная, продолжилась, но стенокардия не отпускала – приступы участились, хотя уже не казались такими болезненными, как раньше. А, может, Владимир Иванович просто привык к новому состоянию его организма – человек ко всему привыкает. Но, однажды, в конце восьмидесятых, произошел случай, приведший к гораздо более серьезному приступу, чем предыдущие. Одной из обязанностей подполковника Головкова являлось распределение по районным военным комиссариатам заявок в соответствии с поступавшими «сверху» приказами о направлении на военные сборы офицеров запаса. Обычная рутинная работа. Офицеры запаса с большим удовольствием буквально «сбегали» со своей гражданской работы на военные сборы, которые они не без основания называли «санаторием» - приятное времяпровождение, прерываемое привычными, не сильно напрягающими военными занятиями, а по субботам и воскресеньям – поездки домой, к семьям. Неожиданно из управления кадров округа подполковнику Головкову позвонили и сообщили, что на сборы не явился майор запаса, на «гражданке» - заместитель первого секретаря одного из районных комитетов КПСС. Владимир Иванович позвонил в районный военкомат, там ответили, что майор вовремя получил все необходимые документы, проездные билеты, и обещали разобраться. Разобрались через сорок минут и пояснили, что майор заболел и находится в больнице, а полученные документы и билеты сдал – Почему он не позвонил в облвоенкомат и не сообщил о болезни? И почему вы не сообщили? - спросил Головков. – Майор думал, что вы знаете, - ответили ему. – Откуда?! – изумился Головков. – А что за болезнь?.. – Отравление, - ответили на том конце провода. – «Понятно, - подумал Головков. – Для заместителя секретаря райкома достать такую справку – нечего делать!». Дальнейший разговор показался ему бесполезным. Владимир Иванович позвонил второму секретарю областного комитета КПСС, сообщил об инциденте и предложил дать замену.
- Ты кто такой?! – возмутился второй секретарь, а, услышав, какую должность занимает Головков, еще более возмущенно продолжил. – Почему мне звонит не военком, а какой-то помощник начальника отдела?!..
- Из управления кадров округа позвонили мне, вот я и исполняю, - пояснил Головков… Второй секретарь еще повозмущался, однако замена партийному руководителю была, в  конце концов, найдена, но осадок на душе остался, и давно знакомый, но начавший забываться, обруч, сдавил вечером грудь – мало не покажется. Жена открыла домашнюю аптечку с лекарствами и занялась лечением мужа.
Годы шли, а здоровья не прибавлялось, сердце давало о себе знать все чаще и чаще, несмотря на уже давно привычную петрушку и многочисленные лекарства. В середине девяностых пришлось уволиться из облвоенкомата, свободного времени стало гораздо больше, и Владимир Иванович решил зайти к начальнику медицинской части гарнизонной поликлиники, так же, как и он, подполковнику – посоветоваться. Начмед посмотрел медицинские документы Головкова и убежденно заявил:
- Да тебе надо инвалидность делать со связью с Чернобылем! Иди к терапевту…
Терапевт долго не думал – оформил посыльный лист, и Головков отправился на ВТЭК – оформлять инвалидность. Все, вроде бы, просто, но Владимир Иванович и представить не мог, сколько ему еще ждать, чтобы официально подтвердить то, что у него было уже давным-давно. Медицинская комиссия определила Владимиру Ивановичу вторую группу инвалидности, но… без связи с Чернобылем – ишемическая болезнь сердца была у него диагностирована гораздо раньше!.. Головков опять зашел к начмеду – что делать?!  Подполковник возмутился. – Что они там, с ума посходили?! Налицо – явное ухудшение именно после Чернобыля!.. Отправляй-ка свои документы в военно-врачебную комиссию округа, в Москву!
Владимир Иванович так и сделал. Документы ушли и… как пропали: несколько месяцев – ни ответа, ни привета! Начмед посоветовал ехать в Москву – разбираться на месте. А куда деваться! – Смотри, не нервничай там, - успокаивала Наталья Михайловна. – Не получится – возвращайся. Проживем и без этого…
В Москве Головков быстро нашел нужное здание, а в нем – искомое помещение, вошел и… остолбенел – в большой комнате, за заваленным бумагами столом сидел пожилой подполковник с усталым лицом, а по стенам помещения тянулись бесконечные стеллажи с документами.
- Документы рассматриваются в прядке их поступления, - пояснил подполковник. – Но, так как Вы приехали лично, мы пойдем Вам навстречу… Офицер на удивление быстро нашел нужную папку и положил ее на угол своего стола. – Можете не беспокоиться, поезжайте домой, и ждите решения…
Но Владимир Иванович прощаться не спешил. Он вынул из сумки бутылку марочного коньяка и молча поставил на другой угол стола подполковника.
- Дача взятки лицу при исполнении им служебных обязанностей, - прокомментировал происходящее подполковник, но в глазах его плясали озорные огоньки.
- Какая взятка?! – искренне удивился Владимир Иванович. – Вот если бы я выставил этот предмет в самом начале нашей беседы, то – да, это была бы взятка. Но Вы уже нашли мои документы и отложили их для исполнения! Поэтому здесь имеет место, – Владимир Иванович сделал жест рукой в сторону бутылки. – Благодарность, не более того.
- Логично, - согласился подполковник, с интересом посмотрев на посетителя и, привычным движением убрал коньяк в нижний ящик своего стола…
Решение, действительно, состоялось быстро – военно-врачебная комиссия установили связь заболеваний подполковника Головкова с воздействием радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС, и выслала ему соответствующий документ. Областная ВТЭК, на основании решения ВВК, без проволочек выдала Владимиру Ивановичу справку об инвалидности третьей группы со связью увечья с катастрофой на ЧАЭС. А это означало соответствующие немалые выплаты к уже получаемой им пенсии. Даже третья группа со связью с ЧАЭС давала гораздо больше, чем вторая группа по общему заболеванию.
Прошло несколько лет. Кончался век. Гарнизонная поликлиника влачила жалкое существование: из-за значительного не до финансирования врачи уходили в частные клиники, и принимать пациентов иногда было просто некому. Владимир Иванович принял решение перейти в районную поликлинику – по месту жительства. Там, хотя бы, работали кабинеты УЗИ, снятия кардиограмм, забора анализов, да и терапевты держались за свои места. Как-то, в погожий сентябрьский день, выстояв двухчасовую очередь в регистратуру, Владимир Иванович поднялся на второй этаж и встал в очередь, теперь уже к его участковому терапевту – врачу Елене Корольковой. Пришлось ждать еще более часа, и вот он открывает, можно сказать, что уже заветную дверь. За столом сидели пожилая полноватая женщина-врач и медсестра. Женщина взглянула на Головкова и… словно молния пронзила его многострадальное сердце – на него смотрела Леночка, его давняя, но не забытая любовь! Лицо и фигура, конечно, изменились, но глаза… глаза остались те же: карие и пронзительные, приникающие в самые глубины души. Леночка тоже узнала в невысоком пожилом мужчине свою школьную любовь и задохнулась от неожиданности. – Володя!.. Медсестра недоуменно смотрела на обоих… Леночка быстро взяла себя в руки и сказала как-то обыденно и по-доброму. – Ну, вот мы и встретились с Вами, Владимир… - она посмотрела в медицинскую карту Головкина и продолжила. – Иванович. Давайте сейчас займемся Вашими болезнями, а через полчаса у меня заканчивается прием, и мы можем немного пообщаться. Мне бы очень этого хотелось…
- Договорились, - согласился Головков. – Я подожду, сколько потребуется.
Ждать пришлось почти час – пока Елена Григорьевна не приняла всех больных. Медсестра ушла, и они остались вдвоем. Прожитые годы освободили от совершенно лишних в данной ситуации юношеского и девичьего смущений, и разговор был полон волнующих даже через несколько десятков лет откровений.
- Эх, Володя, как же я тебя любила! Ждала, что ты подойдешь, заговоришь, а ты – все мимо и мимо, словно не замечал. Мой будущий муж больше года ходил за мной, ухаживал, а я все ждала… Не дождалась. Вышла замуж, уехали на Дальний Восток, родили детей. Хорошо жили. Любили друг друга. Я довольна. Но тебя забыть так и не смогла… - понятно было, что Леночка говорит искренне, и заметное ее волнение подтверждало это.
Владимир Иванович слушал, поглядывая иногда в окно на непонятно, каким образом, выросшую во дворе поликлиники, теперь уже старую, корявую, сосну, ему было хорошо, но образ Натальи Михайловны, его Наташи, стоял перед глазами, и он понимал – вот оно, главное, а Леночка – это далекое прошлое, к которому возврата нет.
Прощаясь, обменялись номерами телефонов, договорились позванивать друг другу и расстались, каждый – с чувством какой-то недосказанности, неудовлетворенности, как это часто бывает при мимолетных встречах, но здесь-то они просидели вдвоем часа полтора, не меньше. Поделились многим, но недосказанность осталась. И Владимир Иванович почему-то отчетливо понимал, что вряд ли он позвонит Леночке, то есть, Елене Григорьевна без крайней надобности. А какая тут может быть крайняя надобность? Да никакой!
Вечером Владимир Иванович рассказал о неожиданной встрече жене.
- Вон как бывает! – Наталья Михайловна снисходительно усмехнулась. – Теперь у тебя свой человек в поликлинике. Все твои болезни будут под особым контролем. А то только я тебя и лечу. А какой из меня врач?! Теперь будешь ходить к своей Леночке регулярно!.. – было видно, что сказанное Натальей Михайловной ее же и позабавило. – На свидания…
- Скажешь тоже, - отмахнулся Владимир Иванович. – Ты – мое свидание.
Ну, конечно! - Наталья Михайловна иронично усмехнулась, но взгляд ее оставался добрым и спокойным. А за окном вечернее солнце высвечивало по-осеннему быстро гаснущими лучами желтеющие листья кленов и в меру ярко-красные гроздья рябины. Закат был безоблачно золотым и обещал назавтра еще один погожий день замечательного бабьего лета.