Я иду по полю, сшибая носком ботинка шары одуванчи

Я иду по полю, сшибая носком ботинка шары одуванчиков.
----------------------------------------------------------



Всё началось весной 2018-го. Я стал плохо ходить. Почти совсем перестал.

В апреле я засобирался домой и приехал с побережья Лены в базовый городок, недалеко от Олёкминска. Оттуда я должен был вылететь в Якутск и далее домой, в Москву. Вечером, когда я потягивал сигарету в курилке, ко мне подошёл сотрудник службы безопасности, мы с ним иногда перебрасывались парой слов о погоде, и сказал:

— Если выпил, сиди в балке и не отсвечивай. Я не хочу тебя оформлять, но ты можешь попасть на глаза начальству, и у меня будут проблемы.

— ?

— Ты же выпил?

— Нет.

— Тогда я сейчас зайду к тебе с медиком.

— Ради бога.

Минут через двадцать они и в самом деле заявились ко мне. Всё как положено — он, фельдшер, двое понятых. Я дунул в анализатор, раз, другой. Естественно это ничего не дало. Фельдшер удивлённо посмотрел на эсбэшника: чего мы, мол, сюда припёрлись?

— Да, брат, видно ты совсем дошёл, — сказал мне тот, — тебя шатает, когда ходишь.

— Просто я устал, шесть месяцев как не был дома.

— Ну, извини. Без обид?

— Всё нормально, я понимаю.

Наутро я улетел в Якутск и, через день, проведя шесть часов в самолёте, прилетел в Москву. Голова разламывалась от боли.

Во Внуково, на выходе, таксист сразу подхватил мой весьма не лёгкий чемодан, быстрым шагом, лавируя между людьми, повёл меня к машине. Люблю Москву, москвичей и московский сервис. Невозможно представить себе такого, чтобы таксист помог донести вещи до машины, где-нибудь в Воркуте, или в том же Якутске — по-деловому, улыбчиво и без подобострастия.

*****

Нет. Всё началось ещё раньше. Летом 2017-го. Уже тогда я начал сильно уставать. Каждое утро мне нужно было ходить километра за полтора к конторе организации, представителем нашей фирмы при которой я был. Работа была не сложной – выдрочить мозги нашим партнёрам, чтобы они с должным вниманием отнеслись к нашим же пожеланиям; проконтролировать отгрузку по количеству; подписать документы; накрутить хвосты своим инженерам входного контроля на предмет соответствия качества отгружаемой продукции её техдокументации (один из этих инженеров, тяжёлый алкоголик, требовал постоянного пристального внимания); вздрючить нашего логиста — почему бы нет; отчитаться на ежедневном селекторе. В общем, работа — не бей лежачего. Через день я топил баню и парился. Ходил в лес по грибы и жарил их с картошкой. Кувыркался с Оксанкой. «Тебя как будто выключили», — иногда пеняла она мне.

Я сильно уставал. Но никогда не отдыхал, не устав перед этим.

*****

Нет. Ещё раньше. В декабре 2016-го, там же в Якутии, на работе, я перенёс второй инсульт. Микро. Ишемический. На ногах. Было хреновато, но ничего, отлежался, не обращаясь к медикам.

*****

Ещё раньше. Ранняя осень 2015-го. Я лежу, заваленный обломками кирпича и штукатурки. Глаза, рот и лёгкие забиты кирпичной крошкой и цементной пылью. В голове стоит такой громкий шум, что он находится за пределами слышимости. Я осознаю едва уловимый крик: «Вот он!» Видимых повреждений и крови не было. Брат помог вытащить меня в Москву. Спасибо, Алёшка. Спасибо, что воздаёшь им за то, что они задолжали нашей семье в прошлой войне.

*****

Ещё раньше. Осенью 2014-го у меня был первый инсульт. Тоже ишемический. И тоже на ногах без обращения к медикам. Я тогда сидел без работы. Мои были на даче. Почти весь день провалялся на диване без сознания и ещё пару дней едва ползал до туалета и обратно.

*****

Ещё раньше. В 34 года я стал замечать, что у меня немеет передняя сторона правого бедра. И вообще я перестал остро реагировать на боль. Я её чувствовал, но не особенно обращал внимания. И начал забывать дышать, когда засыпал. Синдром Ундины. Все смеялись, когда я произносил его название.

*****

Ещё раньше. В пятом классе, во время тренировки по дзю-до, я со всей дури воткнулся теменем в борцовский ковёр. Дыхание сразу пресеклось, но, тем не менее, я остался в сознании. Тренер обхватил меня поперёк груди и стал резко рывками её сдавливать. Кое-как дыхание завелось. Всё вроде восстановилось. Я продолжил заниматься и даже в дальнейшем показывал неплохие результаты. Тренер, Сергей Сергеевич, был одним из замечательнейших людей, встреченных мною в жизни.

*****

Ещё раньше. Мальформация Арнольда-Киари, сирингомиелия и хроническая ишемия головного мозга. Медики мне сказали, что младенцы с этим не доживают и до половины года. Поди ж ты, я дотянул без особенных проблем до пятидесяти четырёх. Ну как без особенных — инвалидность третьей группы у меня была с 2004-го, но это не очень мешало мне жить. Скорее наоборот. Осознание близости смерти придаёт остроты ощущениям, видите ли.

*****

Я всегда был странным. Всегда странно засыпал, всегда странно ел, всегда странно дышал, всегда странно ходил, я не чувствовал боли. Это было моими изюминками. Я весь состоял из них.

Усталость. Не могу долго держать руку на весу. Нужно торопиться. Всё может закончиться скоро, в любой, удобный для неё момент. Я пишу и пишу без конца, каждую минуту. До изнеможения. Пока в силах поднять руку. Пишу по сто слов в день на экране планшета. Удобная вещь.

*****

Год назад я слетал к маме в Бишкек. Ей уже восемьдесят и, возможно, это наша последняя с ней очная встреча. Так, по крайней мере, говорила моя сестра, выманивая меня из Москвы. Маман плоховато видела, но для её возраста чувствовала себя хорошо. По крайней мере, живости и ерепенистости ума лишена не была, всё как раньше. Теперь, мама, у тебя нет преимущества передо мною в смерти. Хе-хе.

Основной целью, конечно же, было моё обследование у медиков. Благо дешевизна, доступность и качество медуслуг были на хорошем уровне. Я сдал все возможные анализы и мне провели массу исследований. Все они показали, что моё здоровье в отличном состоянии. Кроме… всё было ясно. Врачи смотрели на меня, раскрыв рот, такое они видели только в учебниках.

Мы с сестрой немного побродили по городу. Он сильно изменился с тех пор, когда я его ещё знал. Торговые центры, многоэтажные башни тут и там, тротуарная плитка, забавные скульптуры, доброжелательные аборигены. Но долго и далеко я ходить не мог. В общественном транспорте молодёжь мне сразу же уступала место и меня это веселило.

По вечерам мы сидели во дворе за чаем, ели клубнику и, расстегнувши пуговичку на брюках, ругали президентов, как в старые добрые времена. Я уже отвык от стрёкота цикад. В скворечнике, который я повесил лет сорок назад, по-прежнему жила семейка скворцов. Но они не мяукали, как те — из детства.

*****

По приезде домой я взял больничный. А через день меня увезла скорая с печёночной коликой. Подготовили к операции, положили на стол. И… очнулся я через двадцать четыре дня. Голый, распластанный словно лягушка на предметном стекле, с трубкой, воткнутой в гортань чуть пониже кадыка. Томность и нега во всём теле, даже заботиться о дыхании не нужно — аппарат взвалил на себя эту обязанность. Только одно раздражающее неудобство — я был с ног до головы, и даже в щелях между зубами (это беспокоило меня больше всего), покрыт ярчайше-оранжевой волосатой плесенью. От оранжевого сияния не спасали даже крепко-зажмуренные глаза. Через пару дней оранжевый морок сошёл на нет и я увидел жену. Она обтирала меня марлевым тампоном, смоченным в спирте. Обтирала полностью, уделяя особенное внимание кистям рук и ступням. Мне сразу стало хорошо, жар спал. Всё время, что я там провёл, рядом постоянно находился фельдшер, Ленка платила им.

Заведующий реанимацией во время своих ночных дежурств ставил рядом с моей кроватью каталку и спал на ней. Похоже, мой случай был для него вызовом, проверкой на профессионализм. Ещё бы, за время комы у меня четыре раза останавливалось сердце, я категорически отказывался дышать, плюс перитонит, синдром Мендельсона, сепсис и пневмония — вульгарное удаление желчного пузыря окончилось моей смертью, потом ещё, и ещё, и ещё... О моей инвалидности врачи не знали.

Напротив меня лежала женщина в вегетативном состоянии с раком кишечника. Слева был переменный состав. Их увозили. Привозили новых. Тогда я впервые увидел золотистую гангрену. Ступни и в самом деле отливали золотом. Эта женщина, армянка, всё переживала, что она голая под простынёй. Напротив наискосок пациенты тоже менялись часто. Они умирали, их увозили в морг, привозили новых, и новые умирали тоже. Иногда по два человека за ночь. Меня отгораживали ширмой, чтобы я не видел этого. Но их смерти меня не трогали.

Во время очередного обхода ареопагом мудрецов, когда вся учёная банда переместилась от меня к пациенту, лежащему по соседству, одна из врачиц, поотстав, тихо, чтобы было слышно только мне, сказала: «Тебе отсюда никогда не выйти». С улыбкой. Ленка добилась, чтобы эта, хм…, врач ко мне больше не приближалась. Ленка вообще очень умела разговаривать с ними, всё-таки её врачебный опыт, стаж и должность могли ввести в тремблинг любого служащего этой больницы. Особенно должность, внутрибольничный телеграф быстро разнёс среди заинтересованных лиц информацию о том, кто она и что она — человек-волк.

Но я вышел. Заведующий реанимацией, сказал мне: во время обхода читай книгу, это производит хорошее впечатление и тебя переведут. Я, впервые с юношеских лет, перечитал Петра Первого — сидящий в кровати, покрытый оранжевым мхом, премудрый пискарь в круглых очках.

*****

— Заведём собаку.

— Зачем?

— Будешь её выгуливать. Должен же быть от тебя хоть какой-то прок.

Запрета на ходьбу для меня доктора вроде бы не видели. Через полгода-год я, возможно, в самом деле, смогу ходить. Вот Ленка заблаговременно и готовила меня к мысли о прогулках с собачкой поутру. Запах напалма и всякое такое. Псина будет маленькой, остроносенькой дворняжкой, персикового цвета и плюшевой на ощупь, хулиганистой и непослушной. Я сижу на скамейке, вокруг меня мелкие дети со всей округи играют с моей собакой.

Вообще жена, наконец, успокоилась в отношении меня. Отныне и навсегда я стал её и только её. Никуда не денусь. Возможно, она и права. Инвалидное кресло и концентратор кислорода не самые плохие средства для моей фиксации в определённой точке пространства на длительный промежуток времени. Но бороду то сбрить можно…

В одно из посещений она надела мне на шею цепочку с могеном Давида.

;;;;;; ;;;;; ;;

Я познал человека с прекрасной душой.

*****

Последние два года перед больницей я проработал в Якутии — на постройке газопровода. Я получал грузы со всей России и отправлял грузы обратно. Аэропорты Мирного, Ленска, Олёкминска, Якутска и Ленские речные порты стали моими рабочими местами. Пожалуй, я стал на время самым крупным грузополучателем и грузоотправителем в республике. Многие тысячи грузовых мест и сотни контейнеров с грузами были маркированы моей фамилией – как всегда наша забюрократизированная контора не удосужилась выписать на меня доверенность от нашего предприятия, и грузоотправителям пришлось отправлять посылки на меня, как на частника, налоговые органы, полагаю, снова напряглись при упоминании моего имени. Но я и не настаивал на оформлении доверенностей — тут образовались некоторые бизнес возможности — местные коммерсы воспользовались моими предложениями об услугах. Кроме того у меня завёлся небольшой парк автомобилей, подчинённых только мне. Блоки хороших сигарет и качественный алкоголь до сих пор открывают в Якутии многие двери.

Тогда же наши взрывники пригласили меня на рыбалку. Очень своеобразную. Мы глушили рыбу взрывчаткой. Способ, конечно, варварский, но стерляжья уха была хороша. Правда меня потом просветили, что стерлядь в Якутии не водится и это был хатыс — местный осётр-недомерок. Впрочем, разницы я не уловил. Было жарко и мы постоянно окунались в реку.

*****

В августе меня выписали.

Я лежал на диване, вдыхая через трубочку кислород и изредка ползая в туалет. Сын несколько раз возил меня на дачу, но мне эти экзерсисы были не по силам, и я, в конце концов, отказался. Ленка снова начала садиться за фортепиано! И снова начала рисовать!

— Дуся, это носки. Приличные собаки не воруют носки. И приличные собаки не скачут, как блохи, стоит хозяину прилечь. И не лижутся! Дуська! Фу! Ах ты, паршивка!

*****

В январе я разучился глотать и дышать во сне. Склиф ждал меня. Каталка, операционная, укол, наркоз и вот я снова в реанимации: Игорь Олегович! Проснитесь!

Операция длилась шесть часов — мне взломали череп, распилили два верхних позвонка и удалили лишние, по их мнению, мозги. Надеюсь, им понравилось увиденное там. Ну и, естественно, заразили менингитом. Не менингитом, менингитищем, так они называли моё состояние между собой. Комы в этот раз не было — умирать, находясь в сознании, оказалось неприятнее. Сердце останавливалось два раза. Снова трубка пониже гортани и гастростома в живот.

Чувствительность возвращалась. Я уже отвык за многие годы реагировать на боль. Чтобы лечить меня от менингита, мне взрезали поясницу, вставили катетер в спинномозговой канал и через каждые шесть часов брали liquor (название прямо с вывески вино-водочного магазина в какой-нибудь англоязычной стране) на цитоз и посев (убей меня бог, если я знаю, что это такое) и вводили туда пять кубиков антибиотика.

Мучительная боль. Я сломал зуб, когда стискивал челюсти. Сопротивлялся, как мог, а мог я очень немного, не было сил даже повернуться на бок. Часа четыре после процедуры я кое-как приходил в себя. Два часа блаженствовал. И всё начиналось снова.

Во время одной из экзекуций фельдшер Сергей, студент-медик, наотмашь хлестнул меня тыльной стороной ладони по губам. Я поперхнулся кровью, но не перестал ёрзать. Тогда он ударил ещё, и ещё… Меня начали связывать. Избиения не прекращались. Раз за разом. День за днём. Неделя за неделей. Каждые шесть часов. Чтобы реже менять памперсы, меня стали реже кормить. Ленке я ничего не сообщил, каждый день по соседству кто-нибудь умирал.

— Уроки русского языка закончились, — однажды, усмехнувшись, сказал Сергей, выкинув в урну блокнот, в котором я писал, общаясь с женой. Усмешки на его лице я не заметил, я старался не смотреть на него, но понял это по интонации голоса.

Врачи в реанимации были никакие и редко появлялись возле клиентов.

*****

Я постепенно приходил в себя после очередного введения антибиотика. Судороги отпустили бёдра. Я ворочался, ища ту заветную ямку в матрасе, уместив в которую ягодицу, боль хоть чуточку уменьшалась. Ухмыляющиеся рожи, нарисованные волосяными чёрными линиями на потолке и заглядывающие мне в глаза своими игольчатыми зрачками, постепенно расплывались. Пение мониторов теряло ритм и превращалось в просто беспорядочное завывание.

Лампы дневного света стремительно проносятся назад. Меня везут по коридору. Эвакуация. Как выяснилось впоследствии, я узнал это из реплик медиков, которыми они обменивались между собой, какой-то бедолага из больных измучившись, позвонил в полицию и сообщил о заложенной бомбе. Его вычислили буквально через пару часов. Бомбы, конечно же, никакой не было. Всех, кого было можно, вывезли на улицу. В отделении остались лишь полутрупы, которых нельзя отключать от систем жизнеобеспечения. Мою каталку толкала Инна, одна из наших фельдшериц, тощенькая напергидроленная девушка лет сорока четырёх. Не доезжая до лифтовой, она остановилась, открыла электронным ключом ординаторскую и втолкнула меня внутрь. Сергей уже был там.

*****

В один из дней, когда меня уже перевели из реанимации наверх, ко мне пришла Лейла. Не скажу, чтобы я был сильно рад её посещению — ещё одно трудное дело, требующее разрешения. Я хотел в нынешних условиях расстаться, чтобы не мучить её. Она этого не хотела. Было бы не справедливо взваливать на неё заботы о своевременной смене мне подгузников и груз моего остатка жизни. Это законная прерогатива законных жён. Пользуясь своим служебным положением Лейла, разыскала телефон моего сына в деканате его института и связалась с ним. Не знаю, что она ему наплела, но разузнала, где я лежу. Сын, мальчик достаточно взрослый и разумный, ни разу не помянул мне об их разговоре.

Она сидела на стуле рядом с моей кроватью и рассказывала, как возила команду школьников на олимпиаду по физике в Сочи. Здесь снег, а там зацвёл какой-то экзотический сорт магнолии. Рассказывала, как ездила к родителям в Таганрог. Лейла вымучено улыбалась, искательно заглядывая мне в глаза, но я видел, что она с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться. Действительно вид у меня был непрезентабельный — я похудел почти на сорок килограммов, из трахеи торчала трубка, говорить шёпотом я мог, лишь зажав её пальцем, кормили меня шприцем через дыру в животе, а перемещался я только в инвалидной коляске, ведомой сиделкой. Правда, некоторое расстояние, чуть не теряя сознания от перенапряжения, я всё же старался проделывать самостоятельно.

— Помнишь, в прошлом году, я принёс к тебе зелёную коробку?

— Да, Игорёша.

— Она лежит на антресолях. Привези мне её.

— Хорошо. А что в ней?

— Рыболовные снасти. Я тут пообещал приятелю. Да, и пачку сигарет — Esse gold.

— Игорь!

— Я буду курить одну сигарету в день. Принеси, пожалуйста, мне это повредить уже не может. И зажигалку.

В палате, напротив меня лежал даргинец, прооперированный по поводу спинномозговой грыжи, глава своего клана, судя по непрерывным телефонным переговорам, не маленького. Он сразу признал в моей подруге соплеменницу и перекинулся с ней несколькими фразами на их языке.

— О чём вы говорили? — чуть погодя спросил я её.

— Он сказал, что ты стал гораздо лучше выглядеть с тех пор, как тебя перевели сюда.

Алим, так звали моего соседа, после посещения Лейлы демонстративно меня зауважал — я тоже стал для него своим и я был старше.

*****

Я жил со вкусом. На полную катушку. Моей жизни хватило бы на десяток. Я любил ткнуть палкой в жизненную гущу и смотреть там мельтешение муравьёв. Оскорблять этические и эстетические чувства окружающих у меня получалось неплохо. Я не запрещал себе чувствовать и пробовать. Меня всегда интересовало, что там, за рамками. Я смотрел и видел. Я поднимался в горы, на их заснеженные цирки, видел свою тень на облаках под ногами и купался в ледниковых озёрах, дно которых было усеяно черепами горных козлов. Я сидел на берегах рек, забитых рыбой идущей на нерест. Я спускался под землю в глубочайшие шахты и видел, как крысы разбегаются из задымлённых после взрывов штреков. Я плавал с подводным ружьём пока губы не чернели от холода, и ходил под парусом раздирая шкотами ладони до мяса. На лошадях я проехал тысячи километров. Я десятилетиями не вылезал из-за руля автомобиля, проезжая изо дня в день сотни километров. На самолётах я множество раз облетел земной шар. Бывало, что я за месяц мог пролететь расстояние равное длине экватора. Я бывал в Норвегии, Финляндии, Польше, Германии, Греции, Израиле, Сирии, Китае. Исходил вдоль и поперёк Москву и Питер. В донских станицах ел гречишный мёд с домашним хлебом, запивая парным молоком. Собирал смородину на берегах Иссык-Куля. Я побывал практически во всех экстремальных точках России, кроме самых восточных. Я прошёл и проехал насквозь Якутию, Алтай, Комякию, все к северу от Питера, весь центр России и весь Урал. Я гражданин трёх государств. Я объехал всю Среднюю Азию и Казахстан — Фрунзе и Ташкент, Джезказган и Пржевальск, Фергану и Шевченко, Коканд и Семипалатинск, Караганду и Ош, Алма-Ату и Кушку. Я стрелял в людей. А они в меня. Приходилось мне и кормить вшей своим телом. Я окончил институт, а из второго я ушёл с четвёртого курса, когда понял, что в большинстве спец предметов разбираюсь лучше преподавателей. Я особенно не гнался за деньгами и не очень задумывался об их наличии, но деньги постоянно у меня были. Я никогда не жил в клетке работа—дом—выходные—отпуск. Я всегда работал на интересной работе и всегда работал на себя. Даже когда я был наёмником, мои доходы всегда превышали зарплату у работодателя. Я как змей-искуситель ходил среди людей, манил и видел алчный огонь в их глазах, видел дрожь их вожделеющих рук. Иногда их надежды оправдывались. Иногда оправдывались мои. Список моих профессий, квалификаций и умений длинен. Я работал лодочником, пляжным спасателем, геологическим рабочим, экскаваторщиком, горняком, геологом, горным инженером, снабженцем, директором, чёрным бухгалтером, программистом, переводчиком, таможенным брокером, перевозчиком денег, экспедитором, дизайнером женской одежды, продавцом, базарным торговцем, наладчиком промышленных лазеров, кладовщиком, прорабом на стройке, кризисным менеджером, сторожем, я организовывал грузоперевозки и проводил рентгеноструктурный анализ геологических образцов, месяцами, не разгибая спины, глядел в окуляр микроскопа. Я даже был репетитором по математике и физике для сестёр-близняшек из семьи рублёвских миллионеров, меня подвигла на это одна из моих подруг. Я брал откаты и раздавал их. Я подделывал документы (склонность к этому передалась мне по наследству — мой дед, таким образом, избежал кары за свои шалости во время гражданской войны) и на меня были заведены два уголовных дела. Следственные органы лишь лет пять, как утратили желание пообщаться со мной. Мне запрещён въезд в Германию. Я был участником мошенничества на выборах. Таможенники многих погранпереходов в Азии и России помнят меня и сейчас. Гайцы отдавали мне честь, когда я проезжал мимо. Я пил одеколон из крышек мыльниц и растворитель из картонных тубусов стартовых зарядов реактивных гранат. Я курил анашу, колол себе героин, морфий и промедол. Я ел медвежатину, собачатину и ворованных баранов. Я ходил на скандальные спектакли скандальных режиссёров и на концертах слушал великую музыку в исполнении великих мастеров. Я смотрел картины самых талантливых и самых спорных художников. Плакал стоя у Распятия Ге. Я прочёл тысячи книг (моя аидише маме привила мне вкус к русской классике, к хорошей литературе) и просмотрел тысячи фильмов. Я жил во дворцах ценой в миллионы и спал в хибарах, где просыпался по утрам, одеревеневшим от лютого холода. Я был два раза женат и у меня двое детей. Я знал десятки женщин. Только Елен у меня было пять, одна из них моя последняя жена. Женщины-карамельки. Меня любили и меня ненавидели. Меня любят и ненавидят поныне. Я не верю в бога и знаю, что того света не существует. Я там был шесть раз. А если он всё же есть, то он хорошо спрятался. Мои дети, и возможные внуки, ни в чём не будут нуждаться, по крайней мере, ещё лет двадцать. Я никому не должен денег. Другие долги я тоже раздал. Почти раздал.

Я не боюсь умереть и готов к этому постоянно. Я оборачиваюсь в прошлое и не сожалею об утраченных возможностях. Я эти возможности использовал сполна. Я наследил в чужих душах и судьбах. Я всегда бежал, когда не мог бежать — шёл, если не было сил идти — полз. Но никогда не сидел. И не лежал. Я хорошо жил — вкусно — печень, пожаренную с луком, под кьянти.

Я жил не зря. Я чувствовал шероховатость кожи бытия.

Всю жизнь я занимался жизнью. Теперь настало время заняться её противоположностью. Смирение — это не по мне.

Самое глубоко засевшее в мозгу воспоминание детства, с холодком по спине: я лежу на верхней полке в купе и упёршись подбородком в сложенные руки, слегка высунувшись в окно, гляжу вперёд. Мы едем по мосту через бесконечно широкую Волгу в районе Саратова. Ночной ветерок смешан с солярным запахом тепловозного дыма. Огоньки семафоров из зелёных превращаются в красные, едва голова поезда касается их.

*****

Я въехал в каморку под лестницей через стенку с ординаторской. Среди швабр и щёток стояла моя коробка. Сегодня их дежурство, они никуда не уйдут, будут сидеть здесь, курить и совокупляться. Между мною и ними будет лишь тонкая перегородка из гипсокартона.

В телефоне у меня стояла симка, полученная мною у распространителя в бишкекском аэропорту. Я набрал номер полиции:

— В 11:30 институте Склифосовского будет взорвана бомба. Поторопитесь с эвакуацией, иначе погибнут люди, — и достал сигарету.

*****

За стеной я услышал голоса. Колёса каталки с лежащим на ней мучеником стукнули о порог.

Всё-таки смерть должна быть одной и быть окончательной. Когда их несколько — это приедается.

*****


Рецензии