Донская радуга

Товарищу моему посвящается.


Хутор Рыков, что у Дона прилепился с незапамятных времён казачества, славился браконьерами и выпивохами. Прибился к тому хутору и его насельникам Толян, бывший офицер-моряк, по прозвищу Огурцов-Потничкин, теперешний баландист и выпивоха на халяву, постоянно приглашаемый рыбарями-браконьерами на «поляну» у Дона. Вот как-то раз над Доном и «поляной» радуга выгнулась от Рыкова до Старочеркасска. Тут же Толян, не умевший молчать, глядя на радугу, говорит:

 - Разве это радуга?! Так себе. Радужка.- И стал рассказывать:
 
  - Раз ввечеру повалился я спать. Смежил очи, а в них, как бы, свет какой-то  чУдный и  песня потекла широкая, яркая, с голосовыми переливами. Смотрю, а то дева-радуга. Я на радугу вскочил, вцепился покрепче и еду в  радужном сиянье. Еду – песню пою от удовольствия. Радугу под собой сгибаю, конец правлю туда, где девки за хутором поют. А девки у нас модницы, выдумщицы, рАдужное сияние в косах носят – как месяц светит! Да ещё из сияния звёзд наплетут, да в кудри свои вставят. Страсть как красиво. Просто загляденье ! Весной как песни запоют, зазвенят, как птицы невиданные!
 Про девок–рыковчанок повсюду парни песни поют:
 
...У зари, у зореньки много ясных звёзд,

  А в хуторе Рыковском им и счёту нет!...

  Полюбовался я девками нашими и, не солоно хлебавши, в радужном сиянии в кухню к Кольке Бесу вкатился. Он же там по пьяни всегда отлёживается. Осветил  я его своим сиянием,  дёрнули мы с ним по грамульке самогоночки, да и полетел я, распевая, к «миленькой своей».

  Подлетел на радуге ко своему двору. Хатёнка светом налилась. Как мою песню Райка услыхала, разом на обрадованье повернула.  Даже самогоночки не пожалела, да и сама участие приняла. Я у неё спрашиваю:

         - А  отчего ты сегодня такая добрая? Наверное кУма привечала пока я на радуге ездил?

         - Да нет, - отвечает. – Ты ж ко мне по человечески, вот и я к тебе со всей душой. - И весь вечер она меня «светиком» называла.  Я такой молодой, энергичный стал. Так мы с Райкой шуры-муры квасили  и субботу и воскресенье. Не спали двое суток.

         - И что? – интересуются друзья по поляне у самой реки Дон.

         - Ничего. Потом я спал двое суток, а что она делала одному богу известно. Они ж, бабы, народ ушлый, знают кому и как подсластить.
 
  С тех пор как на улице потемнело, а у нас в хатёнке светлёхонько. Только я шевельнусь, свет по горнице разными цветами заиграет! Я ж об радугу натёрся. Сами знаете – протёртые локти да коленки завсегда хорошо светятся, а тут тёрто об радугу. В потёмки заместо лампы мы теперь мои штаны и рубаху вешаем. И столь приятственный свет, что не только наши хуторские, а из дальних хуторов стали просить на свадьбы для нарядного освещения.

  Толян хлобыстнул пол-стакана, и траванул дальше:

        - Эх, показать сейчас нельзя. Рубаху и штаны в Ольгинскую увезли. Там свадьба. Над столами мою одёжку люминацией повесили, а я вот перед вами яко наг, яко благ, гол, как сокОл.

  Товарищи по «поляне» хохотали, а Борька Валет больше всех, и еле выговорил:

        - Ну и брехло же ты, Толян!

P.S. Ты, читатель дорогой, захаживай в наш хутор. Будут рубаха и штаны дома – полюбуешься, сколь хорошо своя радуга в дому.