Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 42

      Глава 42

      Тем временем быстроходные дромадеры несли Полидаманта и его спутников по азиатским пустыням. Сто шестьдесят парасангов* они преодолели за десять дней — скорость была исключительной.

------------------------------
      * 1100 километров.
------------------------------

      Прибыв в Экбатаны, Полидамант переоделся в македонскую одежду, разыскал Клеандра, имевшего прямой доступ к Пармениону и право входить к полководцу в любое время, и показал ему приказ Александра. Офицер прочёл послание и оторвал глаза от пергамента:

      — Ты тоже участвуешь?

      — Да.

      — Но двое — это слишком мало и слишком опасно.

      — Нас будет пятеро. У меня ещё три письма — к Ситалку, Геракону и Агафону. Александр сказал, что ты поможешь мне с ними связаться.

      — Хорошо. Но действовать надо осторожно, незаметно и быстро. Тянуть не будем.

      — Завтра сможем?

      — Надеюсь. Те, которых ты назвал, должны быть в городе, — ответил Клеандр.

      С его помощью курьер отыскал ещё троих адресатов и вручил им письма царя.

      Александр всё предусмотрел: семьи Полидаманта и сопровождавших его остались во Фраде заложниками, чтобы посланцу не пришло в голову куда-нибудь свернуть; сыновья четырёх офицеров тоже служили в царских илах* и находились в полной власти коварного правителя — никто не мог ослушаться воли сына Зевса и уклониться от роли палача.

------------------------------
      * Ила — рота или эскадрон в войске древних греков.
------------------------------

      Заговорщики поневоле решили свершить своё тёмное дело во второй половине следующего дня и к назначенному часу уже подошли к резиденции своей жертвы.



      Незадолго до этого Парменион прохаживался по террасе величественного дворца. Несмотря на последний месяц осени, день выдался солнечным и тёплым. Почтенный старец подставлял так много повидавшую голову лёгкому ветерку, долетавшему с гор, мерил размеренной поступью бывшую Дариеву обитель и тосковал по Никанору, отдавшему жизнь за величие Македонии. Парменион потерял уже второго сына и переживал ещё за Филоту, зная, что он гораздо невоздержаннее на язык, чем братья. Сколько раз говорил отец сыну, чтобы тот не высовывался и не доверял свои мысли всем ушам подряд! Хотя надо было признать, что горячий отпрыск был прав. Нет, Парменион не кичился своими талантами и опытом, благодаря которым македонская армия с честью выходила из любых передряг: показать лучшее, на что способен, и никогда не забывать о людях, которым, кроме сражений и трофеев, всегда необходимы еда, вода, одежда, обмундирование и жильё, было для Пармениона естественным, долгом, свято исполняемым им и при Филиппе, и при Александре. Царь олицетворял для него продолжение династии, законного преемника престола, Парменион многое списывал на его молодость, наставляя его почти как сына. Почтенный старец не гордился, не важничал — более всего он недоумевал, что Александр решил оставить всё приобретённое за четыре года, устроенное к пользе новой власти наспех и, следовательно, плохо приспособленное под её нужды, отвечающее не всему насущному и не всем запросам, исполняющее не все функции и потенциала всех своих возможностей не раскрывающее. Оставить — и устремиться вперёд, в совершенно неведомые края. «Тот, кто хочет добиться всего, не достигнет ничего» говорили ещё за две тысячи лет до Гёте…

      Парменион имел понятие о государственном устройсте, он знал, что окраины огромных стран входят в них, по существу, только номинально, — сколько он насмотрелся на это на примере расширения родной Македонии! А в этом случае политику в отношении дальних провинций необходимо было проводить осторожную и крайне лояльную. Северо-западная полоса Индии — юго-восток империи Ахеменидов — при Дарии существовала практически независимо, как и Бактрия с Согдианой, как и заснеженная Арахозия.

      На юго-восточной границе бывшего царства Дария и на территории самой Индии все воевали со всеми: род на род, племя на племя, царёк на царька. Слагались и распадались союзы и примитивные коалиции, спокойные, без особых потрясений годы были редки. На севере-востоке согдийцы и бактрийцы сражались с кочевниками, тоже с переменным успехом. Массагеты и саки нападали и отходили в бескрайние степи, где отловить их было невозможно — разве что отогнать подальше. Дарий это знал, как и царствовавшие до него Киры, Ксерксы и Артаксерксы. Судьбы народов на окраинах империи мало кого интересовали, тем более что восточные сатрапии были заселены относительно недавно начавшими вести осёдлый образ жизни людьми. Подати центру они платили значительные, но не особо обременявшие, ибо земли и недра были достаточно богаты. Дарий в их дела и в их счёты почти не вмешивался: владыке империи было достаточно того, что караваны, видимо предварительно откупаясь от слищком воинственных и алчных степняков, через Бактрию и Согдиану шли регулярно, что в самих сатрапиях добывали и посылали на обработку к столичным умельцам золото и удивительные сердолики и лазуриты. С северо-востока в центр и далее: в Малую Азию, в Египет, в Грецию — переводились золото и самоцветы; из Индии поступали жемчуг, шелка, благовония, боевые слоны. Караваны шли — торговля цвела и дополнительно обогащала империю и её владыку, а далёкие конфликты из Персеполя виделись незначительными.

      Конечно, такое положение вещей вряд ли можно было назвать стабильным, но подданные Ахеменидов привыкли к нему, прибились и сосуществовали с очередным правителем — до поры до времени без ярых бунтов, но постоянно храня в сердце надежду на обретение полной независимости. Вторжение же Александра ставило всё с ног на голову: он шёл войной на войну — и Бесс, провозгласивший себя единственным законным преемником Дария, надевший тиару и ставший зваться Артаксерксом V, мог объединиться с извечными врагами — кочевниками — против македонян. Парменион не знал, в какой мере станет успешен сатрап Бактрии, но был уверен в том, что Александр столкнётся с гражданской войной на незнакомой земле, которая не может быть выиграна ни одним, ни несколькими сражениями по всем правилам боевого искусства, с грамотным построением на флангах и в центре, с атакой несокрушимой фалангой. Нет: восставшее население — это партизанские операции, молниеносные и чрезвычайно опасные вылазки, ловушки повсеместно, засада за каждым поворотом, когда даже чахлые рощи в мгновение ока ощетиниваются направленными на пришельцев дротиками и салютуют тучей стрел.

      «Если бы он меня послушал! — думал Парменион. — Если бы! Я призывал его оглядываться на Македонию и реже обращать свой взор на Бактрию и индусов, я говорил, что Малой Азии, Сирии, Египта и трёх персидских столиц вместе с Вавилоном будет достаточно. Почему он меня не послушал, почему не принял того, что предлагал ему Дарий? Даже если Александру нужна вся Азия, не надо было идти на Экбатаны и отлавливать перса — надо было начать переговоры, выторговать для себя самые выгодные условия и только потом ползучей экспансией оттеснять Дария всё дальше и дальше на восток, в те самые сатрапии, о которых азиат имел самые приблизительные представления, хоть они и числились его владениями. А теперь вместо неповоротливого жирного Дария Александру придётся тягаться с алчным хищным Бессом, прекрасно ориентирующимся на востоке, плавающим в дальних провинциях, как рыба в воде. Как люди пересекут огромные горы, что будет с ними, когда они войдут в Бактрию и Согдиану? Это же тысячи и тысячи жертв…»

      Парменион коротко вздохнул. Что толку рассуждать о том, как могло бы быть, если ситуация сложилась так, как сложилась? Дарий убит, Бесс поднимает восстание, не обращать внимания на его притязания нельзя — армия выступит против него. Александра манят север и юг востока, залежи сердоликов, лазуритов и других драгоценных минералов в Согдиане и золото Бактрии, её удивительные источники масла с водой, бьющие из-под земли. Персы сгущают их и используют при строительстве кораблей — значит, и македоняне последуют их примеру, употребив таинственную смесь или разрабатывая подобное ближе к морю, да и при строительстве жилищ она незаменима… У кочевников надо будет закупать лошадей и скот — следовательно, Александр задействует все свои дипломатические способности, чтобы не допустить возможности их объединения с Бессом или разрушить союз, если он уже создан. А дальше Индия, а дальше — Большая вода, но прежде всего — эти грозные горы Паропамисада*, до вершин которых, сказывают, не долетают и орлы.

------------------------------
      * Паропамисада — современный Гиндукуш, горный массив на юго-востоке Афганистана.
------------------------------

А ещё говорят, что люди слепнут от сверкающей белизны снегов, когда продвигаются вглубь этих гряд и на сотни стадиев слева и справа, сзади и спереди не видно ничего, кроме белого-белого нескончаемого ковра… Македонянам нужно пройти этот путь — и Филота пойдёт вместе с ними. Неужели он не внял советам отца и по-прежнему задирает Александра и поносит его за глаза и в глаза? И почему сын всё время снится отцу, когда семьдесят прожитых лет требуют уже так мало времени для отдыха с закрытыми глазами? Полководец посмотрел на вздымавшиеся на горизонте пики Эльбурса. И здесь горы — неприступные, величественные, такие прекрасные и такие равнодушные, так охотно губящие людей, осмелившихся нарушить их гордую обособленность, посягнуть на их седые главы! Пармениону они уже не нужны. Он с удовольствием отправился бы сейчас в Македонию, засел бы на какой-нибудь речушке, закинул удочку, а рядом невнятно шептала бы что-то золотая листва, шуршали бы, опадая вниз к своим братьям пожухлые затвердевшие листы, пугливые лани раскидывали бы своими копытами жёлто-рыже-багряный покров, застлавший землю, и что-то пели бы ещё не улетевшие в тёплые края птицы, а подле отца сидел бы Филота… И Никанор мог сидеть бы… совсем недавно… Какие потешные они были в детстве, когда маленькими карапузами что-то важно обсуждали промеж себя!

      Вставшие в памяти мирные картины размягчили сердце, старого полководца потянуло на лоно природы, он сошёл с белых террас в росшую около дворца рощу.

      «Я становлюсь стар, — подумал Парменион. — Мне не нужна война, мне снится детство, снятся мои дети, снится Филипп. Неужели он и сейчас воевал бы, если бы Александр… ну да, скажем, не Александр, а Павсаний его не убил бы? Царю Македонии было бы за пятьдесят, но и это намного меньше, чем мне сейчас… Надо сдавать дела и отправляться домой. Эх, если бы удалось вытащить Филоту вместе с собой, но он ни за что не оставит командование эскадронами этеров, сливками македонской аристократии. Это престиж, это гордость, это прекрасные мужчины и восторженные женщины. О, суета сует! Солнце клонится к закату, полдень давно миновал, угасает ещё один день, и как же ослепительны эти горы, как сверкают эти террасы и покойно плывёт в звенящем осеннем воздухе величественный дворец! Сгину я, сгинет он, прокатятся, затихнут и вновь завяжутся войны, а эти горы будут и будут стоять сотни и тысячи лет. Что там за шум? Гарпал, курьеры, секретари?»

      — Пропустить, — кратко распорядился Парменион, услышав о прибытии царского гонца и четырёх приближённых.

      Подошедшие с Полидамантом во главе поклонились и поздоровались, посланец вытащил из-за пазухи тубы со свитками.

      — От Александра и от Филоты.

      Парменион принял свитки и, оставив на потом письмо с царской печатью, первым развернул пергамент от сына — это было неотправленное послание, которое после ареста командующего конницей нашли в его шатре.

      — Не набедокурил ли чего… — пробормотал полководец и, разворачивая письмо так, чтобы лучи осеннего солнца высветили строки и семидесятилетние глаза без усилия их прочли, немного двинулся вперёд — этим воспользовались Ситалк и Геракон и зашли за спину Пармениона, Клеандр и Агафон остались стоять перед отцом Филоты вместе с Полидамантом. Узнать то, что написал сын, отец не успел: меч Полидаманта вонзился ему в грудь, ещё два клинка ударили в спину, Клеандр и Агафон пронзили тело последними. Парменион с удивлением посмотрел на падавший из рук свиток, медленно опускавшиеся вдали дворцовые террасы, алую кровь, стекавшую с мечей, и своё оседавшее тело в окружении пяти палачей.

      — Папа? — тихо и робко-радостно спросил кто-то у его уха, и три пары родных рук объяли родительские плечи…


      Охране и офицерам Пармениона прекрасно было видно, что происходит в рощице. С негодующими криками они побежали к учинившим расправу, намереваясь растерзать их в клочья, но были остановлены Полидамантом:

      — Спокойно! — Он поднял левую руку вверх, а правой протянул свиток с царской печатью.

      Пергамент развернули.

      — Указ Александра… — Подбежавшие хмуро и растерянно переглянулись.

      — Основанный на постановлении войскового собрания, — не моргнув глазом, соврал Полидамант.

      Чтобы лжи поверили, она должна быть чудовищной…


      Царский гонец дошёл до того, что запретил приближённым убитого хоронить его, и только после долгих уговоров и просьб тело полководца удалось предать земле — без головы, которая должна была быть доставлена во Фраду в качестве доказательства выполнения приказа.


      На место Пармениона заступил Гарпал, сосредоточив в своих руках огромную власть. Получив официальный титул сатрапа, он контролировал пространство от Гиркании до Срединного моря, в его ведении находилось сто двадцать тысяч талантов, вывезенных из Персеполя, он управлял центральным казначейством, интендантской службой и поставками провианта армии на марше, он следил за сообщением с Грецией и Македонией. Александр не забыл, что Гарпал был одним из его ближайших сподвижников, разделивших с ним изгнание в пору бытия царя Азии ещё царевичем Македонии…


      Задача Полидаманта была выполнена, в Экбатанах ему и его спутникам более делать было нечего — и тройка царских гонцов отправилась в обратный путь со страшным грузом в суме.



      Александру же до их прибытия пришли совершенно иные вести. Сатибарзан предпринял очередную попытку взбунтовать Арию и вторгся в неё с двумя тысячами воинов. Царь Азии решил не выступать навстречу повстанцу самолично, он с нетерпением ждал возвращения посланных из северной столицы и расправляться с бывшим сатрапом Арии отправил Эригия, которому полностью доверял. Храбрый полководец оправдал ожидания царя. Встретившись с выступившими бунтовщиками, он вызвал их предводителя на личный поединок. Сатибарзан согласился. Враги помчались навстречу друг другу на быстрых лошадях, через несколько мгновений всё было кончено. Сатибарзан был убит. Увидев своего побеждённого вожака, наспех собранное войско упало духом и дальнейшего сопротивления не оказывало.

      Голову Сатибарзана, как водится, повезли Александру. Запятнавший себя убийством Дария и неповиновением царю Азии, свою жизнь мятежный сатрап всё же окончил с честью, приняв смерть в бою.



      — Гефа… — Александр вошёл в шатёр Гефестиона неслышно, горя желанием во что бы то ни стало вымолить прощение у сына Аминтора.

      — А, это ты… — Глаза Гефестиона, лежавшего на ложе, выразили глубокое разочарование. — А я думал, Неарх… — И Аминторид резко развернулся спиной к Александру. Тот тем не менее не оставил своих попыток помириться: царская длань легла любимому на плечо.

      — Ну прости меня! Я был неправ, я был жесток, я не должен был заставлять тебя смотреть…

      — Ты не должен был пытать.

      — Я не пытал… Ты же знаешь, я сам не смог бы…

      — Какая щепетильность! Не смог бы и не смог, даже смотреть страшно было, за занавесочкой покойнее…

      — Но пойми: Филота просто извёл меня своими насмешками. Я был очень зол на него.

      — Эти насмешки пускает в твой адрес половина армии. Он делал то же, что и другие. Злил он тебя — убил бы его и сказал, что за оскорбления. Пытать зачем?

      — Ты же знаешь, что он был опасен. Не сегодня, так завтра или через месяц, но он не упустил бы своей возможности и попытался бы сыграть в свою пользу, если бы заговор удался.

      — Как?

      — Что «как»?

      — Как попытался бы сыграть? На престол Македонии, кроме него, куча претендентов.

      — Он бы призвал на помощь авторитет и ресурсы своего отца.

      — Парменион стар и честен, он не стал бы играть в эти игры.

      — Откуда ты знаешь?

      — По его делам. Оттуда, что он тебе служил верой и правдой, как и твоему отцу, и ни разу не дал ни малейшего повода усомниться в своём благородстве.

      — Даже если так… после устранения Филоты он тоже может стать опасен. Он сосредоточил в своих руках огромные силы.

      — Ну и что? Ты что, думаешь, что он пойдёт войной на тебя? Чтобы македоняне подняли мечи на македонян, погрязли в междоусобице на чужой земле? Да никогда в жизни! Ты говоришь, Филота был опасен. Его уже нет, но, попомни мои слова, этот заговор не будет последним. И потому, что Филота не имел к нему никакого отношения, и потому, что ты сам подаёшь повод к этому. Ты говоришь, Парменион опасен. Ты отдал приказ Полидаманту его устранить, он, наверное, сейчас уже расправился с ним в Экбатанах. А дальше что? Ты передоверишь его полномочия Гарпалу, и Гарпал сконцентрирует в своих руках ещё бо;льшую власть, потому что уже ведает твоей казной. Что, это лучший вариант? Ты бы вместо мнимой опасности настоящие разглядел бы. Повторяю, Парменион ни разу не дал тебе повода усомниться в своей честности, а Гарпал уже один раз от тебя сбегал. Сбежал один раз — сбежит во второй.

      — Не сбежит.

      — Как пить дать сбежит. Вся армия готова от тебя сбежать, и Гарпал не исключение.

      — У него нету такой власти, как у Пармениона. Я отдал приказ македонянам и грекам в Экбатанах присоединиться к походу.

      — А, значит, там остаётся хлипкий гарнизон — тем более Гарпал сбежит, когда за ним погоню нельзя будет организовать, потому что охрана должна будет стеречь то, что беглец оставит от твоей казны.

      — Сотня тысяч талантов — это огромный обоз, его на паре верблюдов не увезёшь. Не сбежит Гарпал.

      — Время покажет.

      Будущее Гарпала интересовало Александра гораздо меньше, чем примирение с возлюбленным, и царь Азии решил зайти с другой стороны:

      — Войди в моё положение! — Атака началась с артиллерийской подготовки: шею Аминторида покрыли тёплые ласковые поцелуи. — Ты же знаешь, чего я хочу добиться, ты же знаешь, как это трудно, — я просто обязан искоренять любое несогласие с моими планами.

      — Кто же с тобой будет согласен, когда ты всем врёшь? Теперь ты говоришь, что до Бактрии и Согдианы четыре дня пути. А на самом деле? Людям не нужны эти дикие края.

      — Вот напрасно! Совсем напрасно! — оживился Александр. — Ты не знаешь, а я разведал: эти сатрапии совсем не так бедны, как мы поначалу представляли. Там и золото, и драгоценности, и оазисы, а, значит, и провиант, и караваны, а, значит, и товары. Мараканда* — очень богатый город. Когда мы туда дойдём, все будут довольны.

------------------------------
      * Мараканда — совр. Самарканд, город в Узбекистане.
------------------------------

      — Особенно если ты опять прикажешь им сжечь поклажу с трофеями.

      — Даже если до этого снова дойдёт, в Индии они найдут то, по сравнению с чем их прежние трофеи покажутся им сущей безделицей: сокровищ там видимо-невидимо… Я всё им расскажу: о жемчуге, изумрудах, алмазах, шелках, благовониях, пряностях… Люди воодушевятся и охотно пойдут за мной.

      — Александр, я тебя не понимаю. — Гефестион приподнялся на руках и мотнул головой. — Перестань меня целовать… Я тебя не понимаю. У тебя не желание, а исступление. Эта Индия всем в печёнки въелась. Что тебе в ней? Почему ты так уверен, что это край? Ты знаешь, что говорят местные? Что за Паропамисадами стоят горы ещё более чудовищной высоты и протяжённости. Тебе их не пересечь.

      — Мы их обойдём. — Александр потянулся за ускользающей шеей и снова стал покрывать её поцелуями и для верности, чтобы не потерять, заключил торс любимого в кольцо своих объятий. — Мы их обойдём, пройдём всю Индию, потом свернём за них, и там будет Элизиум… Или не будет. Мне же надо узнать, надо увидеть край Ойкумены! Как это может не волновать?

      — Может, потому что брехня это всё, этот твой край. Кто сказал, что он существует, когда некоторые утверждают, что земля — это шар? Кто вообще этот край видел?

      — Ну какой же шар? С него бы вода стекла…

      — Раз не стекает, значит, есть сила, которая её держит. Ты падаешь не на небо, а на землю — и вода на неё течёт.

      — И на другой стороне?

      Гефестион злорадно хмыкнул и не смог удержаться от издёвки:

      — Дойдёшь — и посмотришь.

      Но царя Азии это не отрезвило:

      — Вот я и посмотрю, шар или не шар… Ты пойми! — горячо зашептал Александр. — Это так манит, это слишком прекрасно, я не могу от этого отказаться и поэтому малейшее неподчинение меня бесит: размолвки всегда задерживают в пути, сомнения замедляют колеблющихся.

      — Александр! — глаза Гефестиона смотрели твёрдо, он сумел вывернуться из царских объятий и теперь сам держал сына Зевса за плечо. — Я не знаю, куда ты идёшь, но я знаю, что ты за собой оставляешь. Размолвки и сомнения — здесь, в этой армии, а в тех землях, которые мы покинули, — смерть и разор, на западе одно за другим всё отпадает по мере твоего удаления на восток. Олимпиада рассорилась с Антипатром и уехала в Эпир…

      — Из-за меня?

      — Из-за твоего отсутствия… Лаконцы снова вышли из подчинения, Греция снова интригует, Зопирион потерял в Малой Скифии тридцать тысяч человек…

      — Из-за меня?

      — Из-за твоего отсутствия… Потерял тридцать тысяч человек и огололил границы Фракии, а это уже очень близко к Македонии. Ты вытянул из Македонии и из Греции десятки тысяч человек — это убыль населения, нерождённые дети. Пустеющее государство становится беззащитным.

      — Мы восполним это здесь. Обзаводятся же наши вторыми жёнами и, следовательно, детьми. Мы их воспитаем, как македонян, они будут и воинами, и гражданами. В случае чего мы укрепим Македонию. Я сам рожу от Барсины, вот увидишь…

      — Я думал, что обычно женщины рожают от мужчин, но у тебя всё наоборот.

      — Ну она от меня. Какая разница! А ты не помнишь, что Филота смеялся над моей бездетностью? Тебя это не обижало?

      — Я сам бездетен — ну и что? Когда это всё будет, когда они вырастут, что с твоими замыслами тогда станет? А пока мы имеем то, что имеем, — уязвимость на западе. Это всё при том, что Антипатр ещё не знает о казни Линкестида. А узнает — будет стеречь только свои интересы. И, даже если соберёт солдат, пополнения тебе не пошлёт. Оставит у себя — и будет прав. Он должен охранять Македонию. А преуспеет в этом — тебя в Пеллу не пустит. На что ты ему? Север Малой Азии нам не принадлежит, там Вифиния, весь восток Понта вне нашей власти, вокруг Гирканского моря мы не обошли и установили контроль только за южным побережьем. Ты рвёшься вперёд и оставляешь за собой зияющие провалы. Финикия, Иония, Египет — ты ими правишь, но фактически или номинально? Ты можешь отвечать за то, что там происходит, ты вообще знаешь это? Та же Ария, которая в данное время у тебя под боком. Этот Сатибарзан — ты ему доверял, а он поднял бунт и перерезал наших. Из-за твоего доверия люди потеряны. Почему ты убиваешь своих и одариваешь чужих?

      — Гефа, я знаю, я знаю, я всё это знаю. Гирканское море, Понт, все сатрапии — я всё это устрою, дай только время. Я дойду до края Ойкумены, вернусь обратно — и добьюсь полной покорности. Все приведённые к власти мною надёжны не полностью лишь потому, что это состоялось недавно. Просто дай мне время.

      — Я тебе не про время, а про то, что ты делаешь глупости.

      — Никто не застрахован от ошибок.

      — Но, сделав их единожды, ты не должен повторять их.

      — Они неизбежны, потому что я делаю то, чего до меня никто не делал. Мы первопроходцы, Гефестион!

      — Александр, очнись! Какие первопроходцы, что за мания хапать и примерять на себя любые лавры! Ты говоришь об эллинизации, но это уже происходило. В Малой Азии много эллинских храмов — ты просто расширяешь территории, на которой они возводятся и приживаются европейские ценности и наше излюбленное времяпрепровождение. Ты строишь города и заселяешь их нашими, но и Филипп это делал — ты просто повторяешь его путь, только в большем масштабе. Смири свою гордыню, оставь её персам, но не показывай своим. Ты говоришь, Филота был опасен — а чем? Плох тот солдат, который не мечтает стать офицером, плох тот офицер, которому не снится звание полководца. Это естественное, разумеющееся честолюбие. Я не видел в Филоте явного умысла против тебя, а его насмешки вытекали не в меньшей степени от твоего зазнайства, чем от его самомнения и желания иметь больше того, что он имел. Власть всегда оспаривается — оппозицией, претендентами, покорёнными, противоречия и борьба между ними и правителем — обычное дело. Пресекай действия бросающих тебе вызов, но своими делами, а не казнями. Если будешь делать всё на благо своих подданных, они не станут слушать других.

      — Кстати, о честолюбии. Ты возьмёшь под своё командование конницу Филоты?

      — Нет.

      — Я так и знал. Тебе не нужно достающееся это так… — Александр выделил «так». — И, чтобы тебя не мучила совесть, я разделил этеров на две части, по четыре эскадрона. Клит принял командование над одной половиной — теперь ты четыре других себе возьмёшь?

      — Клит принял? — Гефестион внимательно посмотрел на Александра, в голосе сына Аминтора сквозило удивление с примесью недоверия.

      — Именно. При таком раскладе ты не будешь возражать?

      — Хорошо.

      — Ну вот и прекрасно.

      — Ничего прекрасного: должность на злодеянии. Как будто я о ней мечтал… Ничего не забыто. Я тебе говорил и в тысячный раз повторю: пытать Филоту ты не имел права, тем более с такой подлой целью, чтобы невиновный занялся самооговором и взвалил ответственность на себя.

      — А ты можешь назвать хоть одну страну, в которой не было невинно убиенных, хоть одного правителя, в царствование которого этого не произошло?

      — Невинно убиенные не замученные намеренно. Ты поступил, во-первых, отвратительно, а во-вторых, глупо, потому что за такое злодеяние боги тебя обязательно накажут — тем, что тебе дороже всего, на небе в этом прекрасно разбираются. Ты не достигнешь ни края Ойкумены, ни своего Элизиума. И скажи мне спасибо за то, что я тебя предупреждаю — можешь к этому подготовиться, запастись платками утираться от горьких рыданий.

      Продолжение выложено.