Она часто приходила на это место

Она часто приходила сюда, просто потому, что это было удобным местом. Сквозь все городские многоэтажки, среди которых места не только парку, но даже небольшому островку земли не всегда могло найтись, эта маленькая полянка, окруженная длинным, скучным и серым зданием с одной стороны, а перекрестком с другой, даже несмотря на всю свою открытость, привлекала.

Она приходила, иногда что-то выкапывала, иногда просто стояла и смотрела куда-то за машины, словно вглядываясь в низкие облака над городом и дожидаясь чьего-то прихода с той улицы, по ту сторону проезжей части. Она могла делать так часами. Даже под ледяным осенним ветром, стоя лапами на земле, усыпанной засохшими грязными листьями, которые взлетали от первого же дуновения, поднимались в воздух и, совершив несколько самых обычных виражей, приземлялись уже позади, позволяя рассмотреть ту зачахшую и утоптанную траву под людскими ногами, даже тогда, в одной шерсти, местами уже не росшей, а только скомканной клочьями, она стояла, дрожа всем телом, и рассматривала эту даль, словно пытаясь её понять.

Бывало, она просто ложилась и вылизывалась, снова копалась в холодной земле или смотрела на пешеходов. В дождливую погоду вид её был самый жалкий и, выходи люди в ливень из дома, они бы обязательно подобрали несчастное животное с улицы и, в худшем случае, просто доставили бы в ближайший приют. Но люди не выходили в ливень на улицу. Только не осенью, когда холод так глубоко проникал в их души, что они порой даже себя не могли понять, отдаваясь потоку ледяной вьюги осенних листьев за окном. И если случайно, хотя какая-нибудь заблудшая тень нашлась бы среди мрака этих дней, то дела ей до обычной дворняжки не было бы никакого. У них свои заботы.

А иногда она не появлялась. Никто этого не видел, никто не замечал её вообще, потому отсутствие не было чем-то важным. Она просто не приходила. И тогда, в такие дни, погода словно затихала и мирно ждала её, не поднимая ветра, не вороша листьев у ног прохожих, не капая дождем по толстому, тяжелому асфальту, а просто замирала и, лишь изредка становившись темнее, она ожидала своего животного друга.

Но однажды всё пошло не так, как обычно. Любая история начиналась с того, что что-то шло необычно, и кому это учуять, если не собаке?

Она уже с утра лежала у одного из засохших стволов дерева, больше напоминающего кочергу или разросшийся во все стороны мертвый плющ. Листья чуть скрывали собаку, но всё же большая её часть приподнималась над горами стухших красно-оранжевых огней.

Всё началось с того, что в это утро один прохожий отдал лежащему животному остатки рыбы, вернее, оставшиеся от неё косточки с редко нанизанным на них мясом. Для человека это, может, уже и мусор, но для голодного животного — целый праздник. Да, пусть там неприятные кости, пусть это и больно, но это еда. Это отданная человеком еда.

Собака медленно начала пробовать кусочек за кусочком. Первый дался сложно, но вот следующий оказался настоящим лакомством. Могла ли собака быть гурманом? Могла ли она так ценить еду и её вкус, когда речь шла о выживании? Если да, то это были те чувства, которые она сейчас испытывала. Запах грязи и выхлопных труб проезжающих машин, смешанный со вкусом выкинутой рыбы и осенних листьев с землей. Это было настоящее счастье.

Продолжая трапезу, она, чуткая, загнанная жизнью в угол собака, не сразу распознала черно-серую фигуру кошки, крадущейся перед ней. Она была исхудавшей, уже местами облысевшей, но молодой кошкой, только недавно родившей, по виду, нескольких котят. И хоть внешне она была большее похожей на нечто уже неживое, глаза говорили обратное – они горели пламенем ненависти и отваги. Как мать, пытающаяся защитить своих детей, она со злом всматривалась в собаку, направляясь к ней, подходя всё ближе и ближе.

Но собака не отступала. Она так же продолжала лежать, рассматривая свою новую знакомую, и жевала кусочек рыбы, словно не понимая происходящего. Кошка медленнее, но так же тихо приближалась к сопернику, пока не прокралась прямо на расстояние, позволявшее совершить удар. Прижавшись к земле, взъерошившись, она зашипела в морду врагу и, кинувшись на него, поцарапала, быстро отскочила, схватив первый попавшийся кусок рыбы, и побежала так быстро, как только могла передвигаться с таким куском в зубах. Она не оборачивалась.

Собака же только смотрела ей вслед, иногда опуская голову и пытаясь унять боль расцарапанного носа, потерев его о лапу. Жевать уже ничего не оставалось – украденный кусок был последним, потому она дальше так и лежала, совершенно пустым и скучным взглядом провожая кошку, которой не было уже и видно, но след которой остался.

А после день словно завершился. Какое-то время было ещё светло, но несколько часов спустя и свет пропал, оставляя собаку самой себе и сгрызающему её ветру. Но этой ночью она не ушла, как делала это обычно. Она продолжала лежать, примостив морду у себя перед лапами и слушая звук всё реже и реже проезжающих машин, рассматривая пролетавшие вдаль сухие листья.

***

В следующий раз кошка пришла только через несколько дней. Собака в это утро выкопала нечто странных размеров и формы, но, кажется, съедобное. Можно было бы принять это за хлеб, но имел он вид крайне плачевный. И если люди когда-нибудь и выкинули его, то сейчас им беспокоиться было не о чем, ведь теперь это лишь «то, что от него осталось».

На этот раз кошка не лезла в драку. Имея вид ещё более измученный, она, хоть и пыталась изобразить в своих глазах былую отвагу, прошла прямо к собаке, не сопротивляясь и, как казалось, без единой мысли о нападении, села рядом. Собака посмотрела на неё: избитое тело и горящие глаза с всё ещё живою в них душой – именно это увидела она.

Оставив хлеб кошке, животное отступило несколько назад, чтобы та спокойно могла взять подарок, и продолжило смотреть на странного перед ней щенка. Кошка же недолго так просидела, рассматривая лакомство, словно вгрызаясь в него глазами: она дернулась в его сторону, будто вырвала из рук врага, и быстро начала убегать, пока собака продолжала смотреть ей вслед.

Улегшись, животное с теми же пустыми глазами рассматривала удаляющийся силуэт. Пока кошка внезапно не обернулась.

С тех пор собака больше не лежала. Она всё так же обитала вокруг этого места, но лежать не могла. Она не могла сидеть, всматриваться в некогда такое знакомое и родное небо. Изо дня в день она только бегала, копала и вынюхивала, будто в поисках. Она находила еду, находила мусор, бегала сквозь людей по пешеходной части, перебегала дорогу, но под вечер возвращалась туда же, где впервые встретила кошку.

А ночью она ждала. Иногда сквозь сон она, измождённая поисками, падала на землю и ждала. Весь её вечер занимало ожидание. Как и раньше, она рассматривала улицы, трассы, дороги, – так же и теперь, но в этот раз с тем маленьким, тускнеющим, но огоньком в глазах, который будил её утром искать дальше.

***

Последний. Последний раз они встретились ночью. Осень уже плавно перетекала, переползала и, с ветром, на своих же листьях прилетала к зиме, иногда обрушивая на землю снег, но всё так же оставляя место своему великому ледяному ветру. Дожди шли реже, а снег уже оставался на пыльной земле, скрывая следы людей, машин, животных.

Вся в грязи она быстро пробежала и упала чуть дальше от собаки. Но та это заметила. Вскочив, она бросилась к кошке, но тут же остановилась, всматриваясь в комок, что остался. Кошка протяжно мяукнула и с шипением поднялась на лапы, бросив злой взгляд на собаку. И они пересеклись. Грозный, горящий и злой взгляд кошки встретился с непонимающим, разгорающимся взглядом собаки, стоявшей от своей знакомой всего в паре прыжках. И в этом взгляде, в этих глазах грозного и горящего животного собака читала что-то ещё. Будто отражение звезд, словно те павшие, засохшие листья, спрятанная под ними трава, те жестокие люди, проходящие каждый день по дороге – словно бы всё это смешалось, перемешалось и вылилось в один этот яркий взгляд.

Отвернувшись, кошка только прошипела и бросилась в ту сторону, откуда только что бежала. И собака двинулась за ней. Уверенно, быстро, они вместе бежали вперед, кошка чуть прихрамывая, а собака, молча следуя ей.

Неслись машины, фонари, всё смешивалось в одну городскую кашу, выливавшуюся на ту дорогу, где бежали животные. Словно ограждая, деревья сдерживали этот напор, сдерживали все волны прибивающего города, дав путь спутникам. И центр его был в пункте их назначения.

– Что это, ты что, мяукаешь? – смех.

Собака видела уже этот взгляд. Взгляд отчаяния и готовности, глаза, полные отваги и ненависти, тело, полное жизни и страдания. Она это уже видела.

Трое людей стояли над старым, большим деревом, корни которого въелись так в землю, что выкопать их оттуда казалось просто невозможным. Но вид, вид этого старого, потрепанного, и, главное, лысого ствола приводил в ужас. Как великан он громоздился над всеми прохожими, но не над этой тройкой. Трое этих людей стояли над ним.

Схватив маленького черного котенка, один из них сжимал его всё сильнее и сильнее, громко хохоча, когда тот начинал с хрипом мяукать, будто в поисках матери. Трое котят приходились на троих людей. Три маленькие фигурки жалобно звали на помощь в страхе перед своими убийцами. Тут же перевернув малыша, один из них с силой бросил его на землю, наслаждаясь глухим звуком сломавшихся костей и сдавленным последним стоном.

Больше не обернувшись, кошка рванула к тройке и тут же вцепилась одному из них в ногу. Другой хотел было ударить, но собака, громко рыча, бросилась на него, прокусив врага так сильно, как только могла, не выпуская кожи из пасти. Словно собрав всё то время, что она ожидала, всё время, что она просто лежала и всматривалась вдаль или копала, теперь она его выпустила вместе с клыками. Она дралась так, как дралось бы только бешеное животное. Она рвалась, она кидалась, она терзала. Но что сделать с людьми, у которых было оружие?

Звуки затихли быстро. Через пятнадцать минут. Слышались только ругань и хромые шаги. Но в то же время сквозь эту тишину нельзя было ощутить ни единого звука, даже дыхания, ни один лист больше не поднялся с земли. Ни один лист больше не укрывал её.

И только поверх этой тишины, словно колокол, протяжно мяукала кошка. Ветер не заглушал её. Дождь не начинал капать. Погода словно бы умерла. Умерла вместе с ней. Вместе с ними. И остался только низкий тон плачущей кошки.