Би-жутерия свободы 111

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 111
 
Переполненный избыточновесовыми эмоциями Данило (так он величал себя в исключительных ситуациях) Шницель разрыдался на Мурочкином плече по соседству со стоячим испанским воротничком вечерней кофточки ручной вязки, в то место, где предположительно должна была находиться её грудь-нулёвка. И он понял, что припрятанное у него – задушевно до слёз.
Незаметно для самого себя Даник осторожно, чтобы не задеть свои дрейфующие мысли и самолюбие других, продвигался к дверям, как король по апатичной шахматной доске. Он приготовился к взятию истерических приступов дамы, как реакции на её неожиданный шах ответить сокрушительным матом.
Муру охватили смешанные чувства сладкого характера и недвусмысленные желания по отношению к балладному карлику Дюбуа, у которого в петлице пиджака цвета «Хлебнул горя с огуречным рассолом» торчком  пылала пунцовая сахароза и несомненно имелась прорва неотложных тел с побочными цирковыми эффектами. Её преследовали: страсть, не терпящая отлагательства, и кисло-сладкие эрото-воспоминания. Но извлечь из них материальную выгоду Мурочке не удавалось, несмотря на хлопчатобумажное платьице в роспуск. Даже пространный рассказ о том, как её пылкий любовник вернулся домой к жене после загула с Мурой в период распада семьи и полураспада морали не успокаивал, хотя его мыльные щелочные слова вызывали у неё защитную кислотную реакцию в желудке. Там они лепились и их невозможно было разобрать на составные части.
Ей не забыть любовную сцену, напоминавшую вольную борьбу с плотными шторами В бирюзовых тиснениях и аркадными фалдами, украшенными кистями, не пропускавшими свет на сеанс в пристанционном доме колхозника, где отведённое в сторону время ожидало скорейшего исхода.
Так досчатую Мурочку достало безутешное горе, привалившееся к ней широченной спиной.
Под перезвон гантелей в гимнастическом зале идёт 1950 год.
Льняная рубашка льнёт к юному телу. По направлению первичной пионерской организации «Подгузники совести» она зачислена в шпионскую школу художественной гимнастики. Там она садится на шпагат, и раскрывает в полной красе свой глубокий талант. Залившись краской со смущением, Мура выбегает из здания школы и долго плачет при ущербной луне в унисон гулкой зычности средневекового трубчатого животного – кафедрального органа.
Это было время, когда детородная промышленность ещё не пришла в упадок, и хронометрированный секс по-эстонски (пять качков в минуту) не вошёл в моду. Тогда она была всего лишь начинающей певичкой-минетчицей, улизнувшей со ствола члена, но от этого у неё голос не стал гортанным как у Эдит Пиаф. Кто-то назовёт случившееся боевым крещением, а кто-то не всё усмотрит и ничего не скажет. Мурочке хотелось, чтобы сотрудницы увидели красавца и краснобая Даника, безутешно ищущим успокоения на её якобы дотоле никем неосязаемой груди (Г. Печенега в счёт не шёл).
– Пойдём отсюда, ласточка моя, здесь я наелся как жучок крапивы. Разве ты не видишь, что я решил запустить усы – третью неделю не расчёсываюсь до крови. Прежде чем нам принесут фирменный коктейль «Трупный яд», я обещаю исполнить любое твоё желание, – зашептал Шницель, который с королевскими замашками в постелях случайных подружек чувствовал себя обыкновенным туристом в Италии, несмотря на опасность объятий с Пизанской башней и покосившимся на него полицейским. Так Даник валялся у её подножья, пока карабинер не протрезвел.
– Уходите? – поймал их у едва приоткрытых наружных резиновых губ дверей метрдотель. – Ну и херес с вами! – с этими словами он с напускным равнодушием рукава рубахи-парня протянул Данику плоскую бутылку через стальные вальцы пальцев и крадучись вдоль стены вернулся в зал к клиентам.
Шницель пришёл в бешенство, вспомнив, как он отошёл от дел и перед ним распахнулись массивные двери безделья. Возмущение и рвение Даника проявились в отрыве от костей посыпанного бертолетовой солью мяса – ресторанишко оказалось недостойным его. На миг у отсыревшей Муры Спички появилось ощущение, что ухажёр не поленился плениться её неотразимой красотой. Кусачим насекомым на лобке, она словила его на слове,
– Мне не терпится умереть от счастья, быть захороненной на Новодевичьем, и вернуться на Землю призраком. Говорят, невидимки не старятся, и их морщинки остаются неподсчитанными.
– Без вопросов, при условии, если ты соблаговолишь подчиниться приказу сверху – лежать навытяжку (он был осведомлён, что Мура полна суеверий, и что с приходом старости возраст превращается в религию). Впрочем, ты не такая уж старая (декоративные укрощения оттопыренных ушей, морщинистая волнообразная поверхность шеи только подчёркивали их неуместность). У тебя ещё вполне могут быть приёмные дети. А сейчас, золотце моё, мне хочется раствориться в дверях без осадка, на манер колумбийского кофе, – прошептал ей на ухо Даник, вспомнивший, что всё дорожает, кроме бесценной досадной ошибки – жизни. Но разве можно смотреть смерти в глаза, если у неё пустые глазницы. Да и потом, самой весомой потерей, можно сказать, тяжелейшей утратой для него, были деньги необходимые до зарезу очередной жертвы.
– Пора бросить слюнявую практику целовать ноги через благоухающие ботинки! К черту ухарское бунтарство! Едем в клуб к Зосе, предварительно заглянув в прокоммунистическое кафе «Красный лангуст». В обществе кутил нас заждалось бесплатное угощение. Тебе повезло Мурочка, я не домашний тиран. Во мне уживаются транжир и протагонист! Упразднённая любовь достигает гротескных форм, соответствуя телесным наказаниям! Неуправляемая страсть слепа! Не отсылайте её к глазомеру-офтальмологу. Не пытайтесь прописывать ей очки. Признаться, я допустил ошибку – не стал композитором, хотя после нескольких лет стараний мне посчастливилось переложить вещи с места на место, что вовсе не значило переменить их положение ключевыми словами из поэмы «Стенания стёганого одеяла стенографа».

Жизнь поучала, чтобы не забыли:
«Не всяк из нас любимыми прощён.
Сегодня хорошо под пяткой милой,
и завтра хорошо быть тряпкой хилой,
но лучше б было где-нибудь ещё».

Да он садомазахист, не зря же её анонимно предупреждали, когда вербовали в органах, вспомнила Мура, что когда цветные фонтаны соизволят бить чесночным соусом Даню после установления его личности наотмашь, муниципалитет поставит пострадавшему мраморный памятник. Но ей-то необразованной с непонятной бастурмой мыслей, что с этого?! Мурочка Спичка нигде, ничего, ни с кем не кончала, считая себя удачливой выпускницей Ляли Узбеккер – таможницы аэропорта Бишматьево, которой она предъявляла поддельный паспорт гуттаперчивой женщины со штампом, свидетельствующим о выезде за границу дозволенного.
От теплокровной Ляли Мурочка получила на прощание сострадательную улыбку, физиологический раствор и разрешение на торговлю притираниями к новой жизни в чрезвычайной обстановке в стране задержанного развития (когда на неё нападало зевотно-канделяберное настроение, она грубила себе и отправлялась спать в оперу, снарядившись холодным оружием и горячими закусками).
От нервного холода зубки чародейки Мурочки Спички (коррозивной женщины вулканического происхождения с фигурой неравнобедренного треугольника) начали выбивать морзянку, когда по радио сообщили, что точка морального разложения трезубца триместра в университете городского хозяйства и кипения не одно и тоже.
Как пешка, стремящаяся в ферзи, Спичка, говорившая покачиваясь на кончиках всех языков, мнила себя королевским отпрыском, маня к себе. Её забил спорадический кашель – вентиляционная лёгочная система забарахлила, как в минуты ожидания подключения к электрической сети, когда она всё задрожит от прикосновения его кончиков пальцев к её живым интересам. Лазерные излучатели её бирюзовых глаз вспыхнули.
Даник с легковесностью бутылочной пробки вопросительно поднял плошки глаз председателя безапелляционного суда, преисполненные тоски в фа мажоре. Он уверовал в то, что звонко смыкающиеся бокалы, перекроют остальные шумы. Ему хотелось облакотиться на небо, залившееся здоровым румянцем.
Человек, всячески избегавший первых брачных ночей с их перфоративно-ротационными вторжениями, без устали танцевал за столом. А когда в горле разгуливался залихватский «Стрептококковый перепляс» его целителями становились проточная анисовая водка и коньяк, притом, что Даник был более чем знаком с финансовой недостаточностью в бумажнике из крокодиловой кожи.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #112)