День начала

Четырнадцать дней спустя. Тишина озарила своим светом невидимые стены подземного убежища. Здесь больше не слышен людской плач, всхлипывания или дыхание. Только мелодичное завывание сквозняка у маленькой форточки близ потолка, из которой тоненьким лучом пробивается свет и освещает застывшую картину мира, только что избавившегося от последних людей.

Но маленькая комнатушка внизу была лишь листвой, опавшей на землю у дерева, и если пройти дальше, скрипом деревянных лестниц прорезать тишину, заставить кружиться в бауманском танце пыль и выйти за пределы тьмы, оставив следы её цепких объятий на своих плечах, своей шее, подняться в гостинную, то мир бы показал свои ветви.

Растения пышным цветом обволакивали всё, до чего дотягивались их корни. Стлались. Извивались и заползали в рты, глаза и уши лежавших на полу и сидевших в креслах бедолаг. Цвели сквозь меланхоличный тлен тел, чьи жизни смерть собрала одним молниеносным движением, не дав даже дёрнуться зрачкам. Люди спали вечностью, кто-то остановил на веки свой блеклый взгляд где-то между началом третьей колонки новостей и броским объявлением напротив в чёрно-белой жёлтой прессе. Они не знали, читая будничные строки, что вот-вот их часы треснут и из них посыплются в бесконечность цифры, стрелки, шестерёнки и вытечет циферблат, оставив лишь окантовку, корпус.

Если провести на прощанье ладонью по запылившемуся журнальному столику и выйти через парадный вход, то глазу бессмертного наблюдателя представится в поклоне мир. Без людей. Но куклы им ничуть не уступили. Марионетки природы. Они лишь корни, проросшие сквозь мёртвую плоть внутреннего мира людей. Они едва заметно движутся по узким улочкам городов, ускоряются к более широким и бегут по площадям. Они — бессмертные мёртвые.

Их теченье, будто подземный змей дерева, разрастается по всему безликому шару. Огромные мосты опоясывают острова и континенты. Хтонические громады живых гор сперва перерастают любые вершины, затем обрушиваются на них древесной чумой. И вся эта процессия движется к общему центру, сердцу всего сущего. Она пульсирует, будто вены кровеносной... Нет, человеконосной системы, несущей весь этот маскарад куда-то вверх.

И когда всё это соединится воедино, когда мир вдруг станет не однополярным даже, а единым, собранным в одной точке, на месте горячего сердца древесных кукол, сплавившихся в стебель шипастой розы, возникнет последний и первый цветок, несущий в себе всё, что и чем когда-либо являлись люди.