Несвоевременный человек. Гл. 12

Естествознатель, физик и псих собственной персоной, в одном из под виски флаконе

На закуску

– Люди ко мне тянутся, несмотря на мою, скажем так, неоднозначную харизматичность. Верно, говорю? – Потянув на себя скатерть со стола, Прокоп таким существенным способом привлек к себе внимание своего слушателя в пол уха, сидящего напротив него. Как будто тот и без этого не обратил бы своего внимания на Прокопа, которого, конечно, не переслушаешь, но в тоже время и нет никакой возможности его не слышать, когда он так громко, с применением невербального нарратива изъясняется. И тут хочешь, не хочешь, а хотя бы для собственной безопасности должен быть внимательным к Прокопу, который сам редко кого слушает, но в тоже время достаточно деспотично относится к тем, кто его мало и в крайних случаях вообще не слушает.
 – Вот не послушал меня, как его там… А! бизнесмен из туманного Альбиона, сэр Велингтон, и где теперь этот сэр, – разводя руки в стороны, подводил итоги глухости разного рода сэров и пэров Прокоп, большой знаток этой высокомерной к чужим советам джентльменской братии, – нету отныне достопочтимого и всеми уважаемого сэра Велингтона, а есть всеми разыскиваемый, презренный мистер Велингтон, сбежавший в Америки с чужими деньгами. И что спрашивается, будет делать с этими нечестно нажитыми деньгами бесчестный бывший сэр, а нынче человек без принципов, Велингтон. Конечно, с деньгами и при том немалыми, на этот вопрос легче ответить. Но ведь презираемый всеми человек, бывший сэр Велингтон, особо ценит признание себя человеком из джентльменов, что при нынешнем положении дел с ним, – его разыскивает интерпол, – недостижимая роскошь. И приходится теперь этому паскудному человеку проводить всё время в кругу таких же как и он, людей со своими подлостями и пережитками.
– А ведь когда-то этот бывший сэр Велингтон, задирал передо мной свой высокомерный нос, которым он пронизывал синеву неба. Мол, я только с джентльменами считаюсь и только их за полноценных людей и принимаю. А ты, Прокоп, мне хоть и компаньон по всем этим странным и мутным делам, в которых я ни черта не разбираюсь, но не обессудь, я тебя чрезмерно презираю за всю твою деловую суть. «Нет в тебе, Прокоп, – говорит мне сей высокочтимый сэр Велингтон, – той государственной основательности, на которой держится наша демократия». «Что ж, оттого-то ты мне и нужен, со своей джентльменской фамилией», – говорю я этому лопуху, в пол уха слушающего меня, но зато во все глаза облизывающегося, смотря на мою, родных кровей спутницу, Матильду Алексеевну, урождённую Марьей, а Матильдой она для форсу назвалась. Ну а в Матильде и в самом деле было на что посмотреть, а уж насчёт подержаться, то и у меня человека крепкого и хладнокровного, бывало что сбивалось дыхание от неудержимости стремлений Матильды заполучить желаемое.
– Ну а этот, тогда ещё сэр Велингтон, само собой потёк мыслями о Матильде. И это ожидаемо, учитывая характерность местных дам, иссушенных местным климатом и избалованных местным джентльменством – и оттого они все столь сухи на проявление чувств и только на словах самостоятельны. А так они сами уже и сесть на стул не могут, по причине всего этого джентльменского обхождения, предваряющего всякое их желание сесть. А вот Матильда другое дело, она первым делом позаботится о комфорте нахождения своего благодетеля в этом чуждом ему своими порядками обществе, и к кусанию локтей всех этих, пардон пэров, лично сама, лучшее место в столовой для меня найдёт и будет безошибочно предупреждать моё желание выпить. – Обозначит своё видение за джентльменским столом Прокоп.
И, вообще, у Прокопа был свой особый взгляд на этих, одни только хладнокровные кости, гордость и предупреждение против всех джентльменов мадам, которые по причине всей этой своей, за гранью разумного, самоуверенности, и рожей на сугубо частное мнение Прокопа не вышли. И у Прокопа была масса рационализаторских предложений, как это дело поправить. – Я для начала их так бы на свой сухожилистый зад посадил, убрав в сторону стул, что они бы раз и навсегда поняли, что мягким задом куда как мягче и удобнее присаживается на пол. И они бы с этого момента носы свои не воротили от мясного, – а то, видите ли, постное им всё подавай, – и за обе щёки налегали на человеческие кушанья, и стали бы милее и добрей. – Прокоп знает, что говорит, а Матильда со своей здравостью ума и тела, тому очевидное доказательство.
– И к тому же я бы внёс кардинальные изменения в ваши порядки за столом, которые только для одного и служат, для экономии на желудках гостей, которые как сели голодные, так и вышли из-за стола в таком же ненавистном для себя беспорядке. А я сразу по внешнему виду всей этой аристократии просёк, на чём зиждиться вся эта их родовитость. На жидком супе и как результат, на таком же стуле. И гуманность к нашим братьям меньшим здесь не причём, а всё дело в их неимоверной скупости, которая с одной стороны, с них требует ответственности перед своими многочисленными наследниками, и в тоже время им для поддержания своего аристократического статуса необходимо давать приёмы. Вот они и придумали все эти церемониалы и этикеты, для того чтобы и не слишком потратиться и в тоже время приличия соблюсти. А все эти этикеты только одни лишь неудобства вносят в процесс столования, и я вам не левша, чтобы брать столовый прибор в левую руку. Так только одно расстройство мимо рта получается, а какой это вызывает переполох в головах напротив или рядом сидящих господ джентльменов и статных дам, то и уму непостижимо. – Продолжил вносить ясность в своё видение джентльменов Прокоп.
– Ведь им этикет не велит замечать всё это, как бы, по их мнению, безобразие, которое я мимо своего рта позволяю, вот они и бледнеют и краснеют одновременно, а также переполняются возмущением на такого невежу, как я. А им тем временем есть охота и сильно голодно, но им в рот и крошка не лезет, так как там внутри них полно всего этого обуревающего их возмущения. А я между тем ничего этого специально не замечаю, и для того чтобы их ещё больше распалить, хватаю ладонью руки все эти рассыпавшиеся на столе крошки и к потрясению какой-нибудь светской дамы напротив, подмигну ей и закину себе в рот все эти крошки.
– А все потом начинают впадать в волнительные истерики по поводу случившегося с герцогиней Ельской, которой вдруг стало резко плохо и она начала задыхаться как вроде оттого, что подавилась горошком. А вот ела бы она как все приличные люди, крупных размеров продукты, то с ней бы такой конфузии никогда не случилось. Ну а вся эта собравшаяся публика, всё сплошь состоящая из аристократических персон, только мастера делать громкие заявления, а как доходит до дела, то они все впали в драматический ступор и не знают, как спасти эту задыхающуюся герцогиню Ельскую. И если быть до конца честным, то и я бы на неё наплевал, после того как она на меня не способствующе пищеварению посмотрела вначале обеда, да и страхолюдина она была ещё та. Но я человек по большому счёту человеколюбивый, да и желание заткнуть всю эту аристократическую братию за пояс не нужно списывать, вот я и спас эту герцогиню от неминуемой смерти, огрев её по лопатке ладонью руки. А как только я её таким способом согрел и спас, то она и сама не удержалась и посрамилась в деле точного следованию этикету – она со свистом выплюнула из себя этот горошек и прямо кому-то в бокал. И спрашивается, какого нос нужно было в презрении морщить, когда и сама преотлично плюёшься. А уж наедине со своими слугами и лакеями, поди что ещё не такое наплевательское на них отношение позволяешь. В общем, одно ханжество и лицемерие.  Но вернёмся к сэру Велингтону. – Сказал Прокоп, возвратив тему в прежнее русло (а так у него было много чего порассказать насчёт этих герцогинь, которых он после этого случая кормил с рук).
– Так что дело было времени, когда сэр Велингтон и другая джентльменская благовоспитанность начнёт наперебой интересоваться у меня,  зачем и откуда у меня такое счастье, и как я, даже совсем не джентльмен и с виду не такой как они благоприятной внешности, сумел заполучить в своё обхождение Матильду. Я же ничего не скажу, а для начала приведу в разумение сэра Ричарда, посмевшего себе такую невоспитанность, называть Матильду так неделикатно, только по имени. «Запомни, мудила, для тебя она Матильда Алексеевна», – вбив кулаком в его нос понимание, я расставлю все точки над «i» в понимание этими господами, что я не потерплю неуважительного отношения к Матильде Алексеевны на своих глазах, – а за спиной пускай сколько влезет треплются. – Продолжил рассказ Прокоп.
– Впрочем, с сэром Ричардом до такого противостояния всё же не дошло, – усмехнулся Прокоп, – а мне достаточно было нанизать на вилку улитку, и в самый непредусмотренный сэром Ричардом момент, когда он разинул свой рот больше чем следовало и требуют приличия, к всеобщему потрясению и уморению некоторых особенно впечатлительных дам и господ, заткнул рот сэра Ричарда этой улиткой, запулив её туда. Чего видимо в этих джентльменских салонах ещё никому не удавалось сделать, и это так сказать, неимоверно подняло мой авторитет в джентльменских кругах. И ко мне чуть опосля подходили весьма уважаемые джентльмены, чтобы пожать руку и выразить признательность и своё восхищение моим умением по-джентльменски осадить неприятного, джентльмена под вопросом, сэра Ричарда, – он, как только я ему, таким образом, заткнул рот, потерял равновесие и, не удержавшись на ногах, рухнул на один из рядом стоящих стульев.
«Вы, – дрожащей рукой пожимая мою руку, прослезившись, выражал мне отдельную благодарность сэр Мильтон, – напомнили мне времена моей молодости. Когда джентльмены были настоящими джентльменами, и им одного слова было достаточно, чтобы указать зарвавшемуся господину его настоящее место». Я было хотел напомнить сэру Мильтону, что я и слова не сказал этому сэру Ричарду, но решив, что сэр Мильтон слишком слаб в ногах, оставил всё как есть. – Сделал важное уточнение Прокоп. – К тому же мне прекрасно известно, на чём было основано это восхищение моим поступком. Сэр Ричард действительно всех достал своей первостатейной исключительностью, с которой он всегда самые лучшие места за столом занимал, а сейчас, когда я здесь объявился с Матильдой Алексеевной и в джентльменских умах в момент начали строиться свои планы по отношению к Матильде Алексеевне, то в первую очередь, кто на пути осуществления всех этих планов встал, так это сэр Ричард. Так что когда я его, таким образом, выбил из числа претендентов на внимание Матильды Алексеевны, то для других джентльменов появился шанс быть ею замеченными.
– Но бог с этим сэром Ричардом, с кем я в будущем сошёлся на контригре против сэра Велингтона, который, как посчиталось сэром Ричардом, дабы расстроить наши будущие с ним партнёрские отношения, ввёл меня насчёт него, сэра Ричарда, в заблуждение и настроил на эту конфронтацию. Сейчас же, когда понимание друг с другом было налажено, я объяснил всем этим породистым господам, что есть на самом деле порода. «Вот посмотри на себя, сэр Велингтон, нос крючком, а в голове одни пролысины, и скажи мне, на кого приятней смотреть, на тебя сморчок или на Матильду Алексеевну?»,  – обратился я к сэру Велингтону. И что спрашивается, может на это ответить сэр Велингтон, когда на него без огорчения никто и посмотреть не может (кроме, конечно, тех джентльменов, на кого без своего огорчения не посмотришь), а вот при виде Матильды рождаются совсем иные мысли и чувства. Ну и всё это джентльменское окружение сэра Велингтона, и скрыть ничего в себе не может при виде, тьфу на этого сэра Велингтона. А стоит им посмотреть на Матильду Алексеевну, так у всех светлеют лица и даже в частных случаях разыгрывается воображение.
– Но я не такой паскудный, как сэр Велингтон человек, и я всегда готов протянуть руку помощи застрявшему в своей никчёмной значительности человеку. «Ты, – говорю я сэру Велингтону, отведя его в чулан, – неимоверно подлейшей характерности человек, но такой мне как раз и нужен». «И для чего я вам, милостивый государь, могу с понадобиться? – уже не прежним тоном, а с должным пониманием своих насущных нужд, интересуется сэр Велингтон, перед глазами которого так и стоит Матильда Алексеевна. «А вот для этого и этого», – говорю я ему, а он со своей стороны и не думал меня слушать, воображая себе Матильду Алексеевну. Что поделать, падки сэры на случайные связи. Хотя в деле подсчёта прибылей, он был неимоверно расчётлив и скуп. За что в итоге и поплатился. – Закончил свой рассказ Прокоп.
Но сейчас речь идёт не о том, и Прокоп ждёт ответной реакции со стороны своего полуслушателя: юриста и толкователя в одном лице, месье Тужура. Так его прозвал Прокоп по причине своей жуткой настырности в деле перековеркования чужих имён и «большой» любви к иноземным представителям своих отечеств. Ну а месье Тужур был особый, высокооплачиваемый случай, так что ему не было никакой возможности отвертеться от такого рода подтрунивания над ним Прокопа, который во всю измывался над месье Тужуром, как только его не называя. А посмей месье Тужур отстаивать своё настоящее имя, а, по мнению Прокопа, проявлять строптивость и независимость своего мнения, за которое он ему не платит, то лучше бы он лишний раз промолчал.
– Не месье я и тем более не Тужур. – Вот как-нибудь встретив соотечественника, взбунтуется в месье Тужуре вся его конституция, построенная на либеральных началах и индивидуализме, которого ещё с лихвой наполняют головы у людей с западническим, а, по мнению Прокопа, упадническим мышлением и он ностальгически вспомнит, как в своё время, в студентах, пел Марсельезу, и он, забывшись на время, начнёт возражать Прокопу. А Прокоп от такой неожиданности и забудет, что до обеда не пьёт и захочет пропустить рюмку другую, когда есть такой повод, вывести на чистую воду или на поверхность революционно звучащие в устах реакционера идеи.
– А кто же ты, падлюка, как не последний в моих глазах месье Тужур? – прямо как по Чехову начнёт Прокоп свои пытки месье Тужура, вдруг вознамерившегося им не быть.
– Я, – с оскорблённым достоинством говорит месье Тужур (пока точно не выяснено, кто он на самом деле, то будем придерживаться этой линии в его именовании), – кабальеро Фернандес. – Искря глазами, смотрит на Прокопа месье Тужур, назвавший себя кабальеро Фернаденсом. А Прокоп от этих его заявлений чуть было рюмкой коньяка не подавился. А из глаз аж потекло слезами. – Но тогда объясни мне, почему я тебя, сучьего потроха, всё это время зову месье Тужуром? – Интересуется Прокоп. А месье Тужур или кабальеро Фернандес, и не знает, что на это ответить, кроме всякой глупости.
– Так кто же кроме вас знает, какие тараканы у вас в голове водятся. – А вот это кабальеро Фернандес хватил лишнего, хотя пьёт вроде только Прокоп. Но Прокоп не стал вбивать в голову этому дерзкому кабальеро Фернандесу понимание своего места, а он ограничился одними разъяснительными словами. – Ну, если ты на этом настаиваешь, – хитро, из под прищура посмотрел на кабальеро Фернандеса Прокоп, – то я готов пойти тебе навстречу. Но вот как быть с оплатой, ведь в договорах ты указан, как месье Тужур, и раз это имя выдуманное, то это освобождает меня от всяких выплат. – И теперь уже кабальеро Фернандес загнан в свою ловушку, где перед ним встала наисложнейшая дилемма выбора между своим именем и ему же надо на что-то кушать, да и внимание у противоположного пола трудно добиться без соответствующего лоска. И кабальеро Фернандесу пришлось смириться и согласиться на глупое имя месье Тужура.
– Я, – говорит кабальеро Фернандес, – согласен быть месье Тужуром. – Но теперь уже Прокоп проявляет строптивость, он после третьей рюмки не согласен так легко отпускать с этим именем такого несговорчивого месье Тужура.
– А я теперь не вижу в тебе месье Тужура. – Вот так бесцеремонно, прямо в глаза заявляет месье Тужуру Прокоп. – Ты во мне прямо что-то такое разбудил и теперь я должен основательно подумать над твоим именем. – Сказал Прокоп, заказывая себе ещё бодрящего напитка. Ну а месье Тужур хотел было возмутиться таким бесчинством Прокопа, но Прокоп быстро его осадил своим заявлением. – Лучше сам мне помогай, а то я такую сейчас пакость придумаю, – а ты знаешь, что я в этом деле мастер, – что месье Тужуром тебе за счастье будет зваться. – И месье Тужур замолкает в своём возмущении и начинает судорожно соображать, как же прозваться. И лучше бы он это делал поскорее, а то Прокоп слишком в этом деле некультурен и начнёт прямо одну провокацию придумывать.
– Для начала нужно решить, откуда я тебя выписал. –  Вглядываясь в месье Тужура, принялся размышлять вслух Прокоп. Что естественно находит свой отрицательный отклик со стороны месье Тужура. – Я что вам посылка, или бандероль, чтобы меня выписывать! – переполняет негодованием месье Тужура. И лучше бы месье Тужур промолчал, а так он навёл Прокопа на подходящую мысль. – Точно! – воскликнул Прокоп. – Будешь зваться Бандеролью. А вот кем, сеньором, сэром, или на крайний случай, зер гудом, то я ещё не решил. – Прокоп со всей внимательностью, на которую был способен в тот момент, посмотрел на месье Тужура, в перспективе сеньора Бандероля, и этот его взгляд не понравился, ни месье Тужуру, ни сеньору Бандеролю. Уж больно он был пристрастен к нему.
– От такого взгляда на тебя, даже если он принадлежит человеку приличному и полному только одних достоинств, ничего хорошего не стоит ожидать. – Рассудил про себя месье Тужур в кооперации с сеньором Бандеролем. – А уж от такого наиподлейшего человека, каким по сути является Прокоп, только одна пакость родится. И это мой объективный взгляд на своего работодателя Прокопа, а не та рождённая классовой борьбой субъективность. – Месье Тужур с сеньором Бандеролем никогда лишнего не скажут и не придумают, и если Прокоп мерзавец и человек достойный только самых последних оскорблений, то они всегда так о нём подумают, но при этом не больше, чем того он заслужил. И месье Тужур, как и сеньор Бандероль, никогда не будут думать, что Прокоп, лишь по причине своей неграмотности, такой неуживчивый с людьми интеллигентного склада ума человек. И если Прокоп проявляет специфическую грамотность в своём отвержении этой межклассовой прокладки, как он называет этот созидающий мир умом слой человечества, то месье Тужур, а вслед за ним и сеньор Бандероль, это вынужденно признают. 
– Что тут поделаешь, если Прокоп терпеть не может людей такого склада ума, которые, по его мнению, и делать ничего не умеют, кроме, как только умничать. – Со своей колокольни понимал Прокопа месье Тужур и сеньор Бандероль в одном лице. «И при этом такую самоуверенную в своей правоте физиономию сконструируют, что даже убедишься на мгновение в своей неправоте на их приживальческий счёт. Типа это они являются всему основополагающей причиной, – вначале в их головах рождаются перспективы со своими проектами, а уж затем настаёт этап их осуществления, для которых и ты сойдёшь, – а сам ты только грубый и главное неразумный инструмент в их руках». – А вот Прокоп со своей колокольни вот так на этих умников смотрел и понимал.
Между тем Прокоп закусил стакан и сделал очередные выводы насчёт месье Тужура и сеньора Бандероля в одном лице. – Мне нужны люди основательные и самостоятельные настолько, насколько я им это позволю. – С расстановкой акцентов сказал Прокоп и теперь так основательно посмотрел на месье Тужура, что тот не сомневался в том, что всего этого в нём, как не старается к нему приглядываться Прокоп, он этого не видит.
– Одна мишура и бестолковость. Вот, что я в тебе вижу, месье Бандероль. – Вот что такое среднее размыслил Прокоп, глядя на месье Бандероля, начав уже путаться в словах. – И в обратном ты меня, падла, не переубедишь. – Закусился по новой со стаканом Прокоп, крепко отстаивая свои принципы. – А вот те качественные, зер гуд люди, не то, что вы, люди всё больше бестолковые и сумасбродного характера, а всё оттого, что юристы, самостоятельно доходят до понимания: быть только в разумных границах самостоятельности. И даже если ты слегка переусердствовал в деле их разумения насчёт себя, – я тебя, гад, покажу, кто я такой и в лоб, – то эти математического ума люди не станут подчиняться рефлексам и инстинктам, и лезть в бочку, а правильно всё рассудят и, решив, что это выйдет себе дороже, оставят всё как есть. Тогда такие как ты, месье Тужур, беспокойные люди, живёте только для одного, чтобы всем вокруг было до безобразия беспокойно за таких как ты месье. И для этого вы готовы на любого рода безрассудность …– Прокоп здесь сбился с мысли, а может, решил подыскать подходящее для месье Тужура слово, чтобы у него от одного его озвучивания вынесло мозг. И Прокоп вроде как нашёл нечто удивительно подходящее. И это было не одно слово, а целое каверзного характера предположение.
– Даже пойти на бесстыдство, и назваться юристом. Тьфу, что за гадость. – Прямо ошарашил месье Тужура и сеньора Бандероля в одном лице, но уже не в столь уверенной связке, своим заявлением Прокоп. И месье Тужур даже на мгновение растерялся и вновь себе позволил выйти за рамки, на этот раз благовоспитанного сеньора Бандероля, который пока что не был замечен в такого рода нарушениях границ установленных Прокопом правил.
– Как это понимать? – всё внутри месье Тужура восстало и возмутилось и выразилось в этом вопросе. А Прокоп при этом даже и не понимает, что он такого сказал. – И почему вы все впадаете в непонимание именно тогда, когда всё до слезинки ясно. – Со своей стороны возмутился Прокоп такой общеначалием своих собеседников из среды вроде как грамотных. – Но грамотность и учёность есть не одно и тоже, вот и приходиться доводить до всех этих грамотеев науку учёности. – Сжав в кулаки инструменты обучения наукам, проскрипел про себя Прокоп, правда, не спеша приводить свои задумки в действие. Всё-таки месье Тужур был ему в чём-то приятен, и он к нему даже испытывал своего рода симпатию, а это говорит о том, что месье Тужур не полностью потерянный для общества человек – нужно лишь приложить к нему воспитательного характера усилия.
Ну а Прокоп, как уже можно было понять, человек в этом деле настойчивый и его хлебом не корми, а дай возможность кого-нибудь направить на путь истинный. – Я по своей сути человек принципиальный и по-своему законопослушный, – как-то так характеризовал себя Прокоп, – но только с одним уточнением, законов природы. А то, что человеком наставительно придумано, то всё это искусственно и временно, и значит, не подлежит ответственному следованию. Кто знает, что послезавтра этот законодатель придумает, – а придумает он обязательно что-то не связующее с прежним временем, в созвучии с его духом, – и то, что сегодня как вроде законное, не станет ли завтра вне закона. В общем, я человек системный. Что природа для нас придумала, то этим правилам и придерживаюсь. И если бы мне были известны все наличные скорости и положения вселенной, то я бы всё о ней вам рассказал, но так как я знаком только с этим миром, то могу лишь о нём вести речь.
– Мы все ограниченные скоростью света люди, – с лёгким недовольством продолжил делиться своей насущностью Прокоп, и при этом так на себя не похоже, что его слушатели, а вернее сказать, единственный слушатель, глазам своим не верил, слыша и видя всё это в отражении зеркала, откуда на Прокопа смотрел на себя непохожий Прокоп в состоянии крайней степени подпития, – но есть ведь что-то за границами этой световой ограниченности. Говорят, обратная сторона времени, прошлое. Но это только гипотетические догадки, на базе своих оснований для существования. И нам, к сожалению, не заглянуть за эти световые пределы, но приблизиться к пониманию всё-таки можно. И если учесть знаковую характерность этой световой обратности, парадокс, и использовать логику, уже с её обратностью, то получается, что если нам удастся разобраться в истоках возникновения встреченного в этой световой реальности парадокса, то можно будет приоткрыть окно в ту, за световую заграничность.
– А я ведь с детства мечтал побывать во всех этих заграницах, – а вот это уже был прежний Прокоп, и другим он не позволял себя показывать на людях, – и меня прямо тянуло туда всеми фибрами своей души. Но всё время что-то вставало на пути к моей мечте и не пускало. Может сила гравитации родины? Ведь даже там, в этих заграницах, я эту заграницу никак не чувствую. Может это и есть парадокс пограничного состояния? – задавался риторическим вопросом Прокоп. – Вот, наверное, поэтому я себя так часто путано веду. Здесь за гранью приличного, а там вечно нахожусь в пограничном состоянии. А у таких как ты, месье Тужур, только себе на уме паскудных господ, на всё один и тот же ответ: «Я это не пойму и не собираюсь понимать».
– А я и мои соотечественники, между тем, никогда с таким общим аршином не подходили к измерению чужестранцев. – Продолжил свои нравоучения месье Тужура Прокоп, при первом с ним знакомстве. – Ну а то, что все чужестранцы, по нашему мнению, уже тем достойны сожаления, что слишком далеки от нашего отечества и понимания, то это не диагноз, а лёгкая форма подтрунивания над ними. А так мы с огромным уважением относимся ко всякого рода заграничной фамилии, и особенно, если она принадлежит к светилам в какой-нибудь области науки, или на крайний случай, к актёрскому дарованию. И мы не какие-нибудь там жлобы, чтобы в первую очередь отдавать предпочтение родовитым фамилиям, которые уже одним тем заслуживают уважение, что столько поколений придерживаются традиций предков, и в целях бережливости сидят на одном и том же стуле, но нам по большому счёту без особой разности, на скольких стульях сидят иноземные люди. И как всем моим соотечественникам известно, то у всякого иноземного жителя имеется в наличии этот особый бзик, сидение на двух стульях. И зачем это вам нужно? – задался вопросом Прокоп. И не давая возможности месье Тужуру среагировать, заглянул под стол, чтобы убедиться в своих предположениях насчёт месье Тужура. Который впал в ещё большую прострацию, когда увидел всю в сомнениях физиономию Прокопа, для которого увиденное под столом местонахождение месье Тужура, вызвало массу вопросом. На которые между тем отвечать месье Тужуру, а вот это уже вызывает свои вопросы у самого месье Тужура.
Ведь Прокоп обязательно с интерпретирует увиденное в своём странном ключе и тогда месье Тужуру не поздоровается, если, к примеру, Прокоп примет его за своего соотечественника – месье Тужур сидел на одном стуле, а это значит, либо то, что он ввёл Прокопа в заблуждение, прикинувшись иноземцем, либо он какой-то неправильный иностранец – с обратной стороны земли, где люди живут в других измерениях и когда все нормальные люди спят, они не спят и ходят верх ногами. 
– И как это понимать? – многозначительно спросил месье Тужура Прокоп, однозначно положив на стол кулак. И месье Тужур ничего другого не оставалось делать, как признать себя за представителя того рода племени, которое во всём противоположном противостоит Прокопу и его соотечественникам. – А сразу в этом я не признался оттого, что боялся быть вами непонятым. – Уточнил месье Тужур.
– И что же в тебе такого есть, что я не мог понять? – сурово вопросил Прокоп.
– У нас взгляды на мир диаметрально противоположные, уже хотя бы по своему географическому положению, а это налагает на нас свои отличия. – Дал пространный ответ месье Тужур.
– Это типа, когда мы думаем головой, то вы ногами. Так что ли? – убедительнейше вопросил Прокоп. И месье Тужур понял, в чём убеждал его Прокоп – нужно соглашаться. И месье Тужур согласился.
– Но тогда ты ни какой не месье, а как там тебя? – спросил Прокоп.
– Сейчас наша страна освободилась от всех сковывающих нас в прошлом штампов и каждый волен зваться, как ему вздумается. – С долей апломба заявил теперь и не пойми кто, месье Тужур, или какая-нибудь новая яркая личность. Ну а у Прокопа, как у человека консервативных взглядов на ту потустороннюю далёкость и отчасти дикость, где в своей головокружительной жизненной ипостаси пребывают соотечественники месье Тужура или какой-нибудь другой яркой личности, сразу же возникают полные не толерантности вопросы.
– Ты, надеюсь, не из этих, как там его, трансформеров? – вопросил Прокоп. И месье Тужур, поморщившись лицом, заверил Прокопа, что он не из этих. И на этом было решено замолчать эту тревожную для восприятия Прокопом тему. Хотя насчёт принадлежности месье Тужура к собратьям из другого измерения, где всё с ног на голову поставлено, то он к этой теме ещё не раз возвращался.
– Вот скажи мне, – здесь Прокоп сбивался на раздумье, как бы назвать месье Тужура, который и под сеньора Бандероля не подходил, и за месье уже не шёл, – ладно, будешь зваться мистером Званым. – Решил так Прокоп и месье Тужур в очередной раз был по-новому зван. – Так вот, скажи мне мистер Званый, как там в ваших заземельях обстоят дела с демократией? – Прокопу одного вопроса хватило, чтобы срезать мистера Званого, столь высокого мнения о своих демократиях, что он ничего подобного услышать со стороны Прокопа и не представлял. И опять, правда уже в личности мистера Званого, просыпается этот неугомонный месье Тужур, который начинает мутить воду. – Ви, – заявляет этот неугомонный месье Тужур, – ничего в наших демократиях не понимаете и не поймёте.
– Это оттого, что у вас всё с ног на голову поставлено? – Задаёт уточняющий вопрос Прокоп. И месье Тужур ничего не отрицает, себе дороже. – И поэтому тоже. – Сквозь зубы выговаривает месье Тужур. Но Прокоп уже его не слушает, он по интонации голоса месье Тужура уже всё понял – злится, падлюка, а это значит, что он всё верно сказал.
Между тем Прокопу желается порассуждать о заграницах, куда он был большой ходок. Правда в последнее время заграница себя постепенно изживает, хотя бы тем, что не везде к себе пускает Прокопа, видного общественного деятеля, желающего произвести культурный обмен, а не как кто-то там думает, внести свою неясность и раздор в иноземные, уже сформировавшиеся элиты и истеблишмент, который по расчётам Прокопа, находится только в зачаточном положении. – Нет в нём того специфического духу, способствующего укреплению менталитета. – Обосновывал свою позицию и взгляды на этот, тьфу, что за истеблишмент, дальновидный Прокоп, желая обогатить эту иноземщину своим культурным кодом и духом. – А они мне в ответ одно и тоже: чтобы твоего духу здесь больше не было! Непорядок. Я им покажу, как сметь со мной так разговаривать. – Грозился навестить очередных родственников по парламентерскому духу Прокоп, покупая билет на самолёт, в первый класс, согласно представлению себя и места в этом свете.
Ну а Прокоп, как уже раз говорилось, был человеком системным, и оттого он так обстоятельно, только при наличии должных оснований, – а на слово он не обязывался никому верить, – подходил к рассмотрению всего этого высшего света, которому ещё нужно убедить людей научного склада ума, – а к ним, безусловно, относился и Прокоп, – что они имеют право на это и на то(!). Ну а светлость лица и высоконравственная благовоспитанность во всём виде, в нынешние времена, когда на этом поприще так преуспели специалисты визажной кисточки и пластической хирургии, не есть основание верить всему, что вы скажите, а уж говорить о том, чтобы записывать в бомонд, то это будет совсем лишнее.
Сейчас, в эти теперешние времена, физиогномика лица претерпела существенные изменения в сравнении даже с двадцатилетней давностью. А если попытаться заглянуть чуть дальше, то там идеалы красоты и благовоспитанного разумения на лице и вовсе несравнимы с нашими, наполненными интеллектуальной начинкой лицами. Теперь уже и не встретишь того высокоблагородия во всём облике и взгляде, особенно в этом, только себе на уме, с одного вспыхивающего в негодовании взгляде Его высокоблагородия, уже размазавшего все твои сопли из носа пощёчиной, а дальше можно и кулаком, если вы-с не столь почтенный господин, как это посчитает Его высокоблагородие, которого вы оскорбили своим непочтением, а в частности, не оказав должного доверия его слову.
 – Я вам, любезнейший, – аргументировано обоснует свои воспитательного характера действия Его высокоблагородие, – оказал высокую честь, одолжить мне энную сумму на шампанское для дам, а вы, подлец такой, не поверили мне на слово, а стребовали расписку. Да вы за кого меня принимаете? – На этом вопросе сурово окинет этого не почтеннейшего господина при деньгах, но без всякой веры в честное слово Его высокоблагородия Его высокоблагородие, который и без дополнительных усилий на своё разумение со стороны шампанского, без которого Его высокоблагородие слегка чахнет, видит, насколько приземлено мыслит этот паскудник. А всему виной все его деньги, которые своей гравитационной составляющей прижимают его к земле и не дают свободно от себя мыслить. И, пожалуй, он за всей этой своей приземлённостью ещё себе позволит недопустимое, принять Его высокоблагородие за того, за кого Его высокоблагородие его принимает. И Его высокоблагородие немедленно должен затребовать ответа с этого хамла, не посмел ли он себе даже в мыслях чего лишнего.
– Я надеюсь, вы не позволили себе такого же рода непристойности, с какими вы на себя в зеркало смотрите, причисляя себя за ровню мне? – вопрошает Его высокоблагородие это посмевшее хамло, причислять себя за его ровню, когда Его высокоблагородие в минуты своей забывчивости, – со всяким высокоблагородием бывает, что он забывает, где его деньги и в чьих карманах лежат, – позволило этому хамлу себя облагородить, и дать на время попользоваться своими деньгами. А зная, как Его высокоблагородие легко расстаётся с деньгами, можно даже не беспокоиться за то, как это время быстротечно пролетит. И, конечно, его визави ничего такого не думал, а то, что он тогда-то на нетрезвую голову подумывал, то это был другой Его высокоблагородие.
– Пристрелить бы тебя, гад, из пистолета, да дамы шампанского шибко просят. – Делает из всего этого вывод Его высокоблагородие, обменивая свой без единого патрона револьвер на мятые купюры этого негодяя и прохиндея, сумевшего воспользоваться слабостью Его высокоблагородия к благородным поступкам. А как говорится, Его высокоблагородие и бережливость, две вещи несовместимые, и оттого все Его высокоблагородия держатся только на одном честном слове, за которые ты недостойный ушлёпок и получаешь по сусалам.
Ну а в нынешнее же время, люди с Его высокоблагородными взглядами на себя, конечно, никуда не делись, но они себя уже так не выпячивают и стали что ли, более скромней. И нынче всё больше пользуется успехом, или иными словами сказать, своей обиходностью, выдающиеся лица. А в чём то или иное лицо выдающееся, то спроси об этом носителей этих лиц, при этом не факт, что они сами вам на этот вопрос ответят и притом не кулаком. Ведь если ты интересуешься этим вопросом, то у тебя сразу видно, не наличествует такого рода выдающность, а это значит, что с тобой разговаривать не о чём. Всё равно ничего не поймёшь.
А вот Прокоп, явно один не из таких выдающихся лиц, но при этом он по особенному, по настырному, выделен из общей массы народа своей природой, не оставил попыток разобраться в этом интересном для себя вопросе, выявляющим характерность нашего времени. И в виду того, что Прокопу было сложно отказать в уважении, послав его куда подальше в ответ на его интерес к тебе, – «И чем же ты столь выдающ среди своих современников, что все должны тебя выделять из общей массы и прислушиваться ко всему тобой сказанному?», – не в свойственной себе краткой манере спросит Прокоп, – то пойманному им за обшлаг костюма современнику и по совместительству носителю такого одухотворённого своей выдающностью лица, с обязательным снаряжением за спиной в виде рюкзака, – мир ни на долю мгновения не останавливается, вот и они ведут кочевой образ жизни (современные кочевники именно так и выглядят), – приходится как-то выкручиваться под таким напором любознательности этого, явно человека из другого, неандертальского времени.
А современник с выдающимся лицом достаточно образован и учён, чтобы не знать, как непроходимо непонятливы все эти, не идущие в ногу со временем и его локомотивом, прогрессом, люди-неандертальцы. И как с ними тяжело им, людям современных взглядов, приходится. Ведь они современного языка совсем не понимают и их понимание настоящего, основывается на атавизмах прошлого. А с другой стороны и игнорировать их трудно получается, ведь их доказательная база, как правило, основывается на их могучей по сравнению с ними, все как один дрыщами, физике тела. И тут часто приходится поступаться своими принципами и переходить на общий с этими людьми из прошлого язык.
– Я, – пока ещё с вызовом посмотрев на Прокопа, подчёркнуто выразительно к своему яркому индивидуализму, заявил современник Прокопа с не таким как у него, а с выдающимся лицом, – выдающ уже тем, что на вас, человек из толпы, не похож! – в конце своего самоутверждения, современник с выдающимся лицом, дабы сделать уточняющий акцент, добавил истеричных ноток. А в этот момент Прокоп как раз вступил своему современнику на ногу своей тяжеленой ногой, – и тут дело даже не в весе его ноги, а в самом факте вступления в чужие области ответственности себя, – так что даже и не поймёшь, что послужило истинной причиной этой истеричности.
Что же насчёт ответного слова Прокопа на это заявление его современника с выдающимся лицом, то Прокоп совсем не обиделся на то, что он был отвергнут этим выдающимся лицом, и даже слегка воодушевился. Ведь никому не хочется быть на кого-то похожим, а хочется быть в единственном оригинальном исполнении. Вот отчего Прокоп слывёт в кругу людей его знающих, большим оригиналом. И современный подтекст этого именования его как-то даже удивляет.
– С этим, конечно, трудно спорить, если посмотреть на нас со стороны, и даже у людей с умом, а не поветрием вместо него, могут возникнут странные вопросы, обнаружь они рядом с тобой такого как я. – Прокоп с не передающимся простыми словами, а вот другого зловредного рода итоговыми словами можно, выражением лица, посмотрел на своего современника с несгибаемой волей отстаивать свою хрупкую идентичность, в результате чего тому пришлось не поверить своим глазам, ни разу не видевших себя в таком неприглядном виде. Ведь он, по современному называемый человеком снежинкой, несёт в себе эти хрупкие и холодной красотой отдающиеся только на словах качества, привык только к бережному к себе отношению, – он, если честно сказать, чего с ним с рождения не случалось, маменькин и бабушкин сынок, – и может ведь не выдержать такого к себе неприятного ему обращения. Но этому неандертальцу видимо всё это не важно и он живёт своими категориями грубого качества.
 – Человека с большой буквы, – добавляет Прокоп и резюмирует свой взгляд на эту снежинку, – а такого как ты, и толком не разберёшь, к какого рода сухопутным и млекопитающим причислить. Вот раньше знаковые люди из разных сфер своей деятельности причислялись к выдающимся учёным, музыкантам и другого характера занятости, тогда как сейчас все вокруг люди под завязку набиты информацией, но в тоже время они полностью безграмотны и в следствие этого, беспомощны перед возникшей перед ними проблемой, требующей для своего решения применить знания на практике.
– Это всё пережитки прошлого, – стиснув зубы, заявляет человек-снежинка с выдающимся лицом, – а я, если хотите знать («мне, впрочем, наплевать», – человек-снежинка слегка покривил душой и ему было не впрочем и больно не наплевать, и оттого он это только подумал, а не высказал в лицо неандертальцу), то моя и моего поколения позиция такова. Она предельно рациональна. Не строить себе иллюзий и не воздвигать себе идолов. А если вам нужен развёрнутый ответ, то это значит, что я знать никого не знаю и знать не хочу. Я вершина эволюционной цепочки и этого достаточно. А все эти, так называемые выдающиеся люди из прошлого, как там их…Ньютон, Коперник и ещё кто-то там из этих толмудчиков, или более толерантно, толкователей истин, то, что они сделали такого, чего без них природа уже не сделала. И не будь их и их трудов, то разве земля без них так же вокруг себя и по орбите не крутилась, а действующие на земле законы перестали действовать. Да ничего подобного, как сдерживала нас земля на себе гравитацией, так и будет продолжать держать нас при себе, несмотря на то, как мы насчёт всего этого думаем. А вот не будь меня для меня, то и земля со всеми её законами прекратит своё существование, так что для того чтобы земля по-прежнему для меня крутилась, я должен оберегать самого себя. – И на этом человек-снежинка решил поставить точку. А так-то у него была масса преинтереснейших вопросов к этому человеку-неандертальцу, к примеру, такой: «А тебе-то, папаша, все эти Ньютоны с Максвеллами, чем таким могли пригодиться?».
Правда человек-снежинка благоразумно счёл не задаваться такого рода вопросами, к тому же при более внимательном обзоре этого типа, он был вынужден признать, что, пожалуй, даже несмотря на то, что эти люди со звучными именами, прославившимися в науках какими-то делами, – человек-снежинка назвал бы их естествознателями-натуралистами, – и рядом с этим неандертальцем не стояли и ему сподручнее было, в руках держать дубинку или лом на худой конец встретившегося ему на безлюдной дороге человека, чем книгу с описаниями подвигов этих математически подкованных господ, среди которых были и сэры, всё-таки этому неандертальцу эти господа со своими описаниями действующих законов, определённо помогли.
– Сила противодействия равна силе направленного действия, или наоборот, – откуда и не пойми, в голове человека-снежинки вспомнилась эта формулировка одного из законов. – А этот тип явно с законами на ты, и получается, что их знание ему очень даже пригодилось в жизни. – Человек-снежинка краем глаза посмотрел на жутко выглядящие кулаки неандертальца, в которых находилось в состоянии покоя столько потенциальной силы. И человек-снежинка к своему удивлению вывел связь между кулаками неандертальца и его необходимостью знать все эти законы физики. – Для того чтобы не стать фигурантом действий другого рода законов, действующих уже на основании проступков физических лиц, называемых гражданами, он должен уметь очень чётко рассчитать силу удара, чтобы административное правонарушение, в лёгкой степени нанесёнными мне увечьями, не вылилось в уголовное, с тяжкими последствиями. – И вот все эти, весьма своевременно пришедшие в голову человека-снежинки мысли, и остановили его на этом месте. Из чего можно было сделать ещё один преинтереснейший вывод: человеку-снежинке, как ни странно это прозвучит, поверхностное знание этих господ учёных в своём роде пригодилось. Он после встречи с неандертальцем проведёт на больничной кровати совсем не то время, которое ему бы пришлось провести там, не знай он этих господ учёных.
– А вот не будь меня для меня, то и земля со всеми её законами прекратило бы своё существование, так что для того чтобы земля по-прежнему для меня крутилась, я должен оберегать самого себя. – На этом закончил человек-снежинка. И с этим трудно поспорить, и тем более человека с такими насчёт себя мыслями трудно переубедить, даже если ты такой убедительный человек, как Прокоп. И Прокопу ничего другого не остаётся делать, как отпустить этого человека-снежинку на все четыре стороны и при этом одновременно. А вот как это Прокоп сумел сделать, то это вопрос к другого рода выдающимся людям, с документами всегда при себе. 
– Рожей, видишь ли, по его мнению, я не вышел, чтобы представлять собой людей нашего времени и свою страну. – Прокоп сделал паузу в своём размышлении по следам этой встречи с человеком-снежинкой, для того чтобы прочитать, как же таких людей по паспортам зовут, – Зинаид Аристархович, – прочитал Прокоп, – что ж, я не удивлён. – Резюмировал Прокоп. Ну а так как Прокоп был всегда последовательным человеком, то он решил, во что бы не стало выяснить и другую точку зрения на себя, так сказать, из вне. А для этого нужно стать этим представительным лицом, на какой-нибудь международной конференции, где, если не напрямую, – что всегда сложно сделать, учитывая с поправкой на дипломатичность, покрытый мраком скрытный менталитет представителей других стран, да и языков, кроме своего и бывшей своей супруги (из-за длины которого и его язвительности, она поплатилась своим близким положением к Прокопу), Прокоп не знает, – то хотя бы за между делом, можно будет узнать друг дружку. 

На любителя
– Ну а там, в этом ПАСЕ, как мной и ожидалось увидеть, только на словах живые люди, а стоило только подойти в кулуарах к такому активному в речах парламентарию, так он сразу записывается в свой пассив, и опять начинаются их прежние сказки, мол, ви меня не так достойно поняли. «Вот у себя дома, куда ты пригласишь меня в гости, ты мне всё и объяснишь. Или я тебя, друг любезный, не так понял?», – Прокопу приходится на повышенных тонах переспрашивать и добиваться своего понимания у этих парламентских рож.
Ну а между тем, к месье де Придуньяку не каждого позовут, а затем пустят, и у него в гостях бывает всё публика избранная и высоко значимая в парламентских кругах. Так что мои соратники по делегатским полномочиям, были слегка удивлены тому, что этот месье взял и пригласил меня на даваемый им званый ужин. «И как ты умеешь находить общий язык со всеми этими скрупулезными до жизненных расчётов типами?», – в удивлении вопрошал меня мой не такой далёкий друг по делегатству. «Всё очень просто, он, как и я, человек большой широты души. И увидев во мне родственную душу, не смог себе отказать, пригласив меня». – Объясняет Прокоп, но ему на этот раз мало кто верит, ясно, что завидуют.
– Всё может быть и так, – как всегда начинает издалека сомневаться в честности Прокопа, его скрытый противник по парламентской фракции, господин Неверов (господин Неверов тоже системный человек и он, находясь под жёстким влиянием своей фамилии, не может жить иначе, как только не веря никому), – и у нас пока нет причин не верить всему вами сказанному, но в тоже время, у нас и аргументированных оснований верить в это нет. А вот повод для большого сомнения в этом у нас есть. – Так дерзко заявил Неверов, что Прокопу тут же захотелось за аргументировать ему кулаком в его позицию. Но Прокопа сдерживают этические рамки парламентария, и он только интересуется у Неверова: Что за на хер сомнения?
– Так ты, Прокоп, языков местных не знаешь, и как спрашивается, ты будешь изъясняться с месье де Придуньяком? – с тайной мыслью задался вопросом Неверов. Что и говорить, а умеет Неверов найти умелые обоснования своей критической позиции. Правда и Прокоп не из той породы людей, кого можно очевидностью остановить ходить мочиться против ветра, и он сразу раскусил скрытые намерения Неверова – хочет, падла, со мной пойти. Я мол, как-никак с переводчиком могу изъясняться с иностранцами, и ты уж точно без халявного коньяка не останешься. – Хрен тебе Неверов попить коньяк за мой счёт. – Прокоп в уме сразу послал Неверова, так не дальновидно рассуждающего. Ведь если Прокоп его возьмёт с собой, то с этого момента коньяк будет халявным только для него, а вот для Прокопа он станет затратным. А это крайне понижает его ценность в глазах Прокопа. А так как Прокоп никогда ни в чём себя не обделял, то эта попытка Неверова набиться ему в собутыльники была немедленно локализована Прокопом.
– Я как-нибудь разберусь. А если на столе будет коньяк, то сам знаешь, что для обоюдного понимания этого вполне достаточно. – А вот на этот аргумент Прокопа, Неверов ничего против сказать не может. И тогда он начинает свой заход с другой стороны. – С этим я не спорю. – Говорит Неверов. – Но ты же сам знаешь всех этих месье и сэров. Прежде чем дело дойдёт до мизерной рюмки коньяка, они сто причин придумают, чтобы оттянуть этот необходимый для взаимопонимания процесс. А за это время ты столько всего непонятного от них натерпишься, – что ещё можно скрипя зубами выдержать, – но где гарантия того, что ты сам не будешь неправильно ими понят и истолкован.
 – Это как это? – с подозрением на провокацию со стороны Неверова, спросил его Прокоп.
– Да запросто. Вот, к примеру, ты, зная насколько эти месье прижимисты в угощении, решишь заранее заправиться коньяком, чтобы, так сказать, на начальном этапе знакомства, было легче переносить своё непонимание этих странных людей. Да и когда в тебе есть настроение, то всегда проще смотреть на всю эту иноземную глупость, которую считают не за глупость, а за нечто должное, все эти люди с иноземщины. И вот когда ты заявишься на этот званый вечер во всём своём блеске энтузиазма вызванного коньяком, то тебя с порога будут поджидать не только гостеприимные хозяева, от чьего взгляда любой, даже самый малый непорядок в твоём костюме не пройдёт мимо незамеченным, – а твой энтузиазм сразу будет в глаза бросаться, – но также трудности связанные с различием наших менталитетов. Где даже самая ничтожная мелочь с тем же приветствием, может вызвать огромный скандал, окажись рядом заинтересованные в раздутии этого скандала личности.
– Это ещё кто такие? – вцепившись взглядом в Неверова, вопросил его Прокоп.
– Ну, если Придуньяки не дураки, то журналистов они к себе на вечер не пригласят, и тогда это может быть какой-нибудь делегат из недружественного нам блока. – Размыслил вслух Неверов.
– Кто именно? – не унимался Прокоп. Неверов, конечно, не хотел упоминать никакие фамилии, да и вообще его высказывание было гипотетического характера, но Прокопу этого не объяснишь, и он вынужден был назвать фамилии этих противных всему его родному духу людей.
– Это сэр Джонсон и сэр Гамильтон. – Сказал Неверов. Прокоп в ответ так лицом выразился, как будто он принюхивался к этим именам, после чего он спросил Неверова. – А месье среди них нет?
– Мне, по крайней мере, неизвестны. – Дал ответ Неверов.
– Ладно, продолжай. – Сказал Прокоп. Неверов уже и не рад, что заговорил с Прокопом обо всём этом, но деваться ему уже некуда и он вынужден был продолжить свой рассказ. – И вот ты оказываешься у порога двери, ведущей в резиденцию четы месье Придуньяков. Кстати, а почему четы? Разве месье де Придуньяк не холост? – задался сам себе вопросом Неверов. И хорошо, что Прокоп, будучи полностью увлечён его рассказом, – он сейчас перенёс себя к двери Придуньяков и так сказать, осматривался, – не услышал от Неверова этого вопроса, а то бы тому ищи потом объяснения тому, почему он его с первых шагов решил сбить с правильного пути. А так как Прокоп всё это пропустил мимо ушей, то Неверов решил оставить всё как есть и продолжил живописать приход Прокопа в гости к Придуньякам.
– Ну и тут же у дверей тебя встречает первая трудность, – ты ведь не знаешь местных особенностей вхождения в гости, – и теперь тебе нужно решить, как дать знать хозяевам, что ты пришёл к ним в гости. «Что же делать? – начинаешь рассуждать ты, переводя свой взгляд со звонка на дверь, из-за которой доносятся лёгкие звуки классической музыки. – Если позвонить в обычный звонок, то при таких шумах из-за двери, тебя никогда не услышат, а если крепко постучать в дверь той же ногой, то существует опасность того, что там, внутри, все перепугаются, но за то сразу услышат. А если добавить к этому «Откройте полиция!», то можно будет заодно вывести на чистую воду всех местных коррупционеров и размах гниения системы. – Рассудишь и рассадишь всех по своим камерам ты. Но только в уме, а так ты человек, допускающий в человеке наличие грешности, не станешь их ставить перед фактом своей внутренней продажности и не дисциплинированности, и нажмёшь на звонок», – продолжил рассказ Неверов. – Ну а там, на мгновение возникнет пауза, вызванная твоим звонком, после чего хозяева, успокоив всех заявлением: «Это ещё один гость, а не полиция, как вы все могли подумать», шаркающим шагом направятся к двери, встречать нового гостя.
И вот дверь открывается, но не на распашку, как это всегда делается у нас, у людей всегда гостеприимных и которым нечего скрывать, даже от жён, – а эти господа только с виду радушны, а так у них всегда есть что-то укрывать, и как мне говорили, то у каждого уважающего себя политика и просто человека со связями, в шкафу есть свой скелет. – Неверов многозначительно посмотрел на Прокопа, которого эта новость определенно заинтересовала.
– И что всё это значит? – спросил Прокоп.
– Могу только одно сказать. – Сказал Неверов. – Слишком народ стяжательный. Раз даже с компрометирующими их уликами боится расстаться.
– Это интересно. – Задумчиво сказал Прокоп, решив в случае чего использовать эту информацию. Неверов же продолжает своё видение прихода Прокопа в гости к Придуньякам.
– В общем, дверь не на полную ширину открывается, – это чтобы суметь её прикрыть, если на пороге дверей окажется бедный родственник, – и на пороге с улыбкой до ушей тебя встречает чета Придуньяков. Ты же, как человек не просто пришедший в гости, но и культурный, первым их приветствуешь. «Хелло», – на ихний манер приветствуешь ты их. Хотя…– Неверов сделал задумчивую паузу. – Будет лучше, если ты их поприветствуешь по их местным обычаям. Скажешь им «бонжур». Вот будет до удивления жутко приятно этим месье и …как же ихних баб зовут? – Неверов на этом месте сбился и принялся вслух раздумывать над этой, с порога возникшей проблемой. Тогда как Прокоп со своей стороны пытался найти ответ на этот же вопрос, начав в голове перечислять известные имена французских женщин: Жоржетта, Лизетта, Мариэтта.
Неверов же не стал полагаться на случай, а с научной точки зрения подошёл к разрешению этой проблемы. – Мамзель или мадам? – задался вслух вопросом Неверов и начал выводить свою логическую цепочку. – Здесь явно что-то связано с едой. Ведь все эти французы, прямо культ из еды сделали, так что вполне объяснимо, что они этот культ перенесли на своих баб. И как мне помнится, то все худосочные бабы у них зовутся мамзелями, а вот те, кто в теле, то тех мадамами, и при этом их реже зовут к столу. Вот значит, как у них дела обстоят. Во всём своя рациональность и свой расчёт. Что ж, в этом деле я их полностью поддерживаю. Я лучше мамзель позову в ресторан, чем мадам, которая может быть сидит на диете, а я её, пригласив в ресторан, только расстрою. – Подытожил свои размышления Неверов и, переведя свой взгляд на Прокопа, теперь для него сделал свои обстоятельные выкладки. – В общем, на месте сориентируешься. Если баба месье Придуньяка окажется худосочной тёткой, то назовёшь её мамзель, а ежели она будет бабой здоровой, кровь с молоком, то назовёшь мадам.
– А если она будет, ни рыба, ни мясо? – спросил Прокоп. А вот такого варианта Неверов чего-то и не предусмотрел, и даже нервно заволновался. Но совсем на немного. – Ты сам-то себе проблемы не придумывай на пустом месте. – Заявил Неверов. – Где это такое было видано, чтобы у видного политика супруга обладала такими злостными качествами. Там уж скорее варианты за гранью, чем что-то усреднённое.
– И то верно. – Согласился Прокоп. И Неверов мог продолжить свой рассказ дальше.
– Значит, говоришь им «Бонжур». Чета Придуньяков естественно сразу тобой очаровывается, – шибко любят они, когда ты по-ихнему лопочешь, – но при этом тебе нельзя вот так сразу расслабляться, видя, как они тебе рады. А то ты с радости ещё бросишься обниматься с месье Придуньяком, а с его супругой, если она, конечно, прилично выглядит, целоваться. Нет, ты должен себя подчёркнуто строго и вежливо вести. А раз ты мало что соображаешь во всех этих этикетах, а по-ихнему и вовсе не в зуб ногой, то советую на все их вопросы говорить «Мерси», и применять тактику отзеркаливания.
– Как это? – спросил Прокоп.
– Замечать за всеми, как они себя ведут и в точности повторяться за ними. – Сказал Неверов. Здесь Прокоп хотел было возмутиться: «Ещё чего не хватало, чтобы я, человек благопристойный и верный заветам своих предков, воспитанный на патриархальных началах и домострое, перенимал на себя чужие привычки. Да ещё и такие, которые без использования не цензурированных слов и не объяснишь (а других у них и не наблюдается)», но пока решил придержать себя и послушать Неверова, что он там ещё придумает. Неверов же, видя, что Прокоп не лезет в бутылку, – я чего точно не буду перенимать, хоть даже и временно, так это их жеманство и сюсюканье в разговорах, – почувствовав, что что-то такое важное упустил изначально, обратно возвращается к чете Придуньяков. 
– Да, кстати, – многозначительно посмотрев на Прокопа, говорит Неверов, – запомни самое главное правило, которым руководствуются в своей жизни все эти месье. Если перед тобой встала никак неразрешимая проблема, то ищи женщину, так говорят эти месье. – Неверов замолчал, задумавшись над значением этого выражения, которое хоть и просто звучало, но всё-таки оно было частью чужой для Неверова культуры, и он ещё не до конца разобрался, что оно на самом деле значит. А уж что говорить о Прокопе, который, конечно, это выражение раньше в кино слышал, но не предавал ему особого значения, он думал, что это выражение из тех, которые вставляют в свои драматические истории режиссёры, чтобы придать лоску своему кино. Так что сейчас он был в некотором роде озадачен, когда Неверов, таким образом, озвучил это выражение. – И что оно значит? – задался вопросом Прокоп. Неверов оторвался от своих дум, внимательно посмотрел на Прокопа и выдал свою сентенцию:
– Подкаблучники все эти месье, вот что я думаю.
И с этим заявлением Неверова Прокоп не стал спорить, он что-то подобное уже подозревал за этими месье и сэрами, которые и джентльменство придумали, чтобы под ним скрыть своё зависимое от ихних баб положение, тряпок половых. – Всё у них вокруг этих леди и миледи крутится, а о себе и времени нет подумать. – Сделал вывод Прокоп. Неверов между тем, пока Прокоп не потребовал большей ясности в этом деле, – оно, конечно, так, а что по существу дела? – переходит к детализации встречи Прокопа с Придуньяками.
– И ты, когда в дверях появится супруга месье Придуньяка, слишком себе там не позволяй, делать оценки и выводы насчёт месье Придуньяка. – Заговорил Неверов. –  А то знаю я нашего человека, слишком тороплив он делать все эти выводы, и любит он всё судить со своей колокольни. И как бы не выглядела супруга месье Придуньяка, наш человек, а в данном случае ты, обязательно выразит недовольство месье Придуньяком. Который, по твоему мнению, совсем уж обнаглел, бросая такие открытые вызовы общественному мнению, взяв в супруги такую шикарную красотку, либо же ты с упрёком покачаешь головой, типа месье Придуньяк, при его-то возможностях, мог бы что-то и получше для себя выбрать, а не эту старую жабу. Да, насчёт лягушек. – Как будто только что вспомнил, сказал Неверов. – Как у тебя с желудком? Справишься с этой бесовской едой?  – спросил Неверов.
– Я думал, что это мифы для заграничного туриста. – В удивлении сказал Прокоп. – Что, думаешь, они будут подавать на стол лягушек? – в волнении спросил Прокоп.
– Даже можешь не сомневаться. – Более чем самоуверенно заявил Неверов. – Они ведь не просто по причине своей прижимистости стали есть эту гадость, а они через это блюдо проверяют своего собеседника на крепость нервов, а уж затем на желудок. Так что у тебя нет другого выхода, как только сожрать пару лягушек. – На этих словах Неверова, им обоим нехорошо сглотнулось. И Прокопу даже стало бледно в лице.
– Ну а что ты вообще о французах знаешь? – спросил Неверов, после того как справился с подступившей к горлу тошнотой.
– Как по мне, противный и противоречивый народ. – Заявил Прокоп, после того, как и Неверов справился со своей тошнотой. Неверов выразительно посмотрел на Прокопа и Прокоп дал более развёрнутый ответ. – С одной стороны слишком криклив. Из-за всякой, самой что ни на есть мелочи, поднимет невообразимый шум и гам, и в тоже время до дотошливости вежлив. Так и хочет вставить своё мерси. Да и, наверное, он и шумит оттого, чтобы потом было можно сказать это своё мерси. В общем, загадочный народ, и оттого я не берусь учить их французский. Всё равно ничего из этого не выйдет. Хотя не без своего, отчасти понимания. Ведь как только мне сказали, как по-французски звучит «я», то я сразу понял, откуда растут ноги у этого их самомнения и одновременно существующего недовольства собственным я (я же говорил, что француз слишком противоречив). И я, честно сказать, отдаю должное самокритичности этого народа, не побоявшегося так себя назвать. Правда это мой частный взгляд со стороны, и быть может, я ничего так и не понял. – С долей самокритики закончил своё объяснение Прокоп.
– Я тебя понял. – Сказал Неверов. – А это значит, что ты все эти свои понимания месье оставь при себе и ни при каких обстоятельствах вслух не озвучивай. А то обязательно кто-нибудь такой найдётся, кто захочет с тобой не согласиться. Да тот же месье Придуньяк. «Я, мол, сам месье, и мне уж видней, кто есть настоящий француз», – начнёт лезть в бутылку месье Придуньяк, чтобы, так сказать, оттянуть время для угощения. Ты же на этот раз не сдержишься, – итак весь на нервах, а тут и подвижек в сторону столовой не видно,  – и, ткнув в месье Придуньяка пальцем, заявишь. – А со стороны, месье Придуньяк, всегда видней. И если вы дурак не видите, какой вы дурак, а ваши близкие стесняются что ли об этом вам сказать, – здесь ты многозначительно посмотришь на молодую и слегка дерзко на тебя поглядывающую супругу месье Придуньяка, которая не только не отведёт своего взгляда от тебя, но и к потрясению и дрожи в ногах всех вокруг, оближет свои губы (они до крайней степени соскучились по близким человеческим отношениям, а месье Придуньяк, сами всё видите, не скуп только на обещания), – то кто вам об этом скажет, как не человек со стороны. – Ну а месье Придуньяк после такого твоего бесцеремонного разглядывания его супруги и её не безответности, в первые жизни потеряет дар речи и теперь и не знает, что и как возразить тебе на это  – он попал в своего рода цугцванг. Он и выгнать тебя взашей не может, тогда все посчитают, что месье Придуньяк не только дурак, но и рогоносец, и оставить без последствий здесь тебя, Прокопа, нет никакой возможности. Тогда он будет вдвойне дураком, который итак был всегда дураком, как все о нём думали, а теперь, когда ему вслух это сказали, то он и не отпирается.
– Это, конечно, захватывающе интересно, – перебил Неверова Прокоп, – но как мне это всё осуществить, если я языков не знаю? – спросил Прокоп. И Неверов как будто очнулся от своего же заворожения, в которое он себя загнал через увлечённость своим рассказом. Который он специально так драматизировал, чтобы Прокоп осознал, что ему без него, Неверова, никак не уйти от скандала. А Прокопу, несмотря на все его потуги, видится только одно для себя хорошее.
– Да, всё верно. Я слегка заговорился. – Согласился Неверов. – Но для тебя это нисколько не лучше и только усугубляет ситуацию. Вот представь, ты вслед за месье Придуньяком зашёл в гостиный зал, – свою супругу он от греха подальше отослал от себя, то есть от тебя (насчёт лямуров эти месье дадут фору любому, и они сразу видят, кто для них представляет наибольшую опасность), – и он начинает тебя представлять своим гостям. Ты, конечно, по не знанию языков вынужден положиться на порядочность месье Придуньяка, который не только будет отсебятину нести, но и не сделает больших ошибок в произношении твоего имени. Но ты же знаешь, – тяжело вздохнув, с горечью сказал Неверов, – как эти господа пристрастно, со своей стереотипностью относятся к нам. Так что у меня нет никакого сомнения в том, что этот месье Придуньяк, видя в тебе большой потенциал, доставить ему неприятности на личном фронте, даже если его супруга последняя жаба, решит на полную использовать этот представившийся ему шанс, выставить тебя не в благовидном свете перед всеми его гостями, и даже возможно, что и посмеяться над тобой. – Неверов замолчал, увидев, как накалился лицом Прокоп.
– А ну говори, что этот подлец Придуньяк задумал. – Прокоп требует ответа, и Неверов даёт его. – Он, во-первых, представляя тебя местной элите, будет выговаривать твоё имя самым наипротивнейшим голосом, с невероятно тошнотной интонацией. «Это месье-е Прёкёпь», – вот так невыносимо слышать, да ещё и в качестве месье (уже одного этого достаточно, чтобы прибить Придуньяка), представит вас Придуньяк. Но это только начало, и он обязательно вас каким-нибудь наиподлейшим способом охарактеризует. «Месье-е Прёкёпь, дюб из дюбов, и вообще невежественный человек, не знающий приличного общества. И если спросите меня, что это невежество здесь делает, то скажу, оно мною приглашено сюда в качестве шута горохового. – Начнёт измываться над тобой месье Придуньяк. – Так что можете удовольствоваться разговорами с ним на любую тему. Он всё равно ничего не понимает». – И на этом Неверов был вынужден закончить свой рассказ, так как Прокоп вскипел, и в ярости выкрикнув: «Я им, падлам, переведу всю их жизнь на новый лад!», унёсся прочь, готовиться к этой знаковой встрече.
И вот Прокоп, как на первых шагах предсказывал Неверов, будучи в приподнятом коньяком состоянии духа, появляется перед дверьми, ведущими в апартаменты Придуньяков, где он сразу же, не тратя время на раздумья, – он уже при подходе к двери много чего раздумал и по закрытым дверям понял, какая всё-таки снобская сволочь эти Придуньяки, ведь его при входе в дом встретил привратник, который доложил Придуньякам о его приходе, а они так и не потрудились подойти к двери и встретить его, – со всей силы вдавил кнопку звонка. Ну а с той стороны двери, как это слышится Прокопу, хоть и ждали его подхода, но видимо никак не ожидали, что он будет таким звонким и резким. И видимо у кого-то не выдержали нервы (Неверов всё-таки был прав насчёт их ожиданий прихода по их душу оперативников из ФБР) и из-за двери до Прокопа донёсся шум падающей посуды и вроде как тел. Но Прокоп всё это пропускает мимо себя, ему не терпится увидеть супругу месье Придуньяка, для того чтобы начать интригу с ней (ищите женщину, так и стоит в голове Прокопа).
– Ну, смотри внимательно, месье Придуньяк, как я посмотрю на твою супругу, а затем она, оказавшись полностью в моей власти, посмотрит на меня. – Еле сдерживая нетерпение, в ожидании открытия двери, рассудил Прокоп, продолжая вдавливать кнопку звонка.
И вот дверь, хоть и не с первого раза, – видимо руки месье Придуньяка дрожали и не могли сразу осилить замок, – но открылись, и перед лицом Прокопа, на пороге своей квартиры, как и предсказывал Неверов, через полуоткрытую дверь предстал месье Придуньяк. И предстал совсем не так, как это описывал Неверов. Так на его мертвом от испуга лице, не было ни намёка на улыбку и, во-вторых, рядом с ним не наблюдалось никакой супруги. И если насчёт бледного лица месье Придуньяка Прокоп ничего не имел против, то вот второй момент, с отсутствием супруги Придуньяка, его несколько напряг – и как ему теперь беспокоиться об отсутствии супруги месье Придуньяка, если он не видит перед собой её внешних характеристик. И тогда возникает огромная вероятность ошибиться в именовании супруги Придуньяка, Жизель (Прокопу шибко это имя нравилось, и он решил, что супругу Придуньяка только так и зовут, а если не так, а какой-нибудь Жанной, то он всё равно будет её звать Жизель).
И тогда Прокоп идёт на хитрость (а так он уже догадался, что это Неверов специально его обманул), и он, озадаченно посмотрев на пустое место рядом с Придуньяком, кивая на это пустое место, спрашивает Придуньяка: «А где твоя мисс?». Здесь, как не трудно догадаться, особых знаний или незнаний чужих языков не обязательно, чтобы понять, что спрашивается. И это всё отлично поняла стоящая в глубине коридора, супруга месье Придуньяка, вроде как мадам Придуньяк, особа жутко своенравная и ревнивая, которую от одного только упоминания мадмуазель рядом с месье Придуньяком шпарило кипятком, а тут речь зашла не о какой-то мадмуазель, а о целой мисс. А это обстоятельство даже для месье Придуньяка, не раз замеченного его супругой за разговорами с одинокими мадмуазель, уже слишком.
Так что пока месье Придуньяк в прихожей пытается отбиться от нападок его верной себе супруги, Прокоп перешагнул через этого недальновидного месье и сам собой представился перед собравшимися в зале гостями. И он был всеми понят, как и все собравшиеся в гостях у Придуньяков гости поняли, с кем имеют дело. Ну а то, что они посчитали, что лучше с этим человеком не связываться и не иметь никаких дел, то это не отменяет того, что понимание не было достигнуто.

На десерт
Как же этого удалось достичь Прокопу, то всё очень просто, он нанял себе в ординарцы переводчика чужих слов на нормальный и им понимаемый язык, и тот чуть ранее прибыл на этот званый ужин через чёрный ход для персонала (как говорят, золото любые двери открывает). 
– В наше время, – обратился Прокоп к совсем недавно присоединившемуся к их столу и сейчас сидящему за столом напротив него человеку, скажем так, неблаговидной наружности, известного нам под именем Людвиг, – при себе всегда нужно держать человека-оркестр, подкованного в юридических правах, умеющего толковать современные смыслы слов и умеющего переводить на нормальный язык все эти современные словесные обёртки человеческих разумений.
 – А ты, я смотрю, уже нахватался от него его ума-разума. – Усмехнулся Людвиг, тыкая вилкой в сторону третьего сидящего за столом человека субтильной наружности, как уже можно догадаться, носящего переходное имя месье Тужур (всё-таки Прокоп с ним ещё не определился и поэтому решил в будущем при его об именовании отталкиваться от этой философской основы – после встречи с месье Придуньяком, Прокоп по особенному «тепло» относился к месье). На что месье Тужур, скрипя зубами, сдержался, а вот Прокоп, внимательно присмотревшись к месье Тужуру, не смог сдержаться и выдвинул претензию, и при этом почему-то, не к Людвигу, так себя по хамски ведущему, а к месье Тужуру, что ни на есть потерпевшей стороне.
– Ты чего это, месье Тужур, – заявляет грозно Прокоп, – молчишь и не проявляешь деликатности обхождения, когда человек к тебе обращается. Или может ты, для себя считаешь достойным чего-то высшего, тогда как нас, людей лапотников, ты только терпишь, по причине своей веры в терпимость. – И хотя месье Тужур так всегда думал, он в этом даже себе признаться не мог, а что уж говорить о том, чтобы признаться в этом Прокопу, который и денег тогда ему не заплатит, а попробуй он заикнуться о подписанном договоре, то выйдет ещё хуже. – Знаешь, где я все эти договоры видал? – в возмущении на такую наглость месье Тужура, поставит его в тупик своим вопросом Прокоп.
Ну а месье Тужур, душа отчасти наивная в вопросах взаимоотношений со своим работодателем, бесхитростно поинтересуется у Прокопа. – Где? – И вот тут-то капкан и захлопнется. – А вот когда ответишь на этот вопрос, то тогда ты и получишь свой немалый гонорар. – На этом ставит точку Прокоп на любой возможности для возмущения месье Тужура.
Ну а сейчас ему нужно немедленно сообразить над тем, что ответить Прокопу, который крепко так на него смотрит и готов его утопить в чашке кофе. Что только на первый взгляд на чашку кофе и большую голову месье Тужура кажется невозможным, но месье Тужур не первый день знал Прокопа, для которого нет ничего невозможного, в том числе соединить несоединимое и вместить невместимое.
– Молчание знак согласия, так я понимаю принцип непротивления сторон. – Сказал месье Тужур, заставив Прокопа с интересом посмотреть на месье Тужура. После чего Прокоп переводит свой взгляд на Людвига и говорит ему. – Это не я от него, а он, паразит, набирается от меня. Я всегда говорил, что эти месье ушлый народ. Они до чего же домовитый и прижимистый народ, и по полной отработают свой гонорар, прихватив вместе с наличностью всё, что им на глаза попадётся. Но я не против, всё равно месье Тужур из всего проглоченного большую часть не переварит. К тому же он у меня вегетарианец и как там ещё? – спросил Прокоп, уставившись на месье Тужура. И хотя месье Тужур не по собственной воле был записан в травоядные, – это Прокоп держал его в этих новомодных рамках, когда брал с собой на приёмы, а так у себя в номере, месье Тужур изрядно позволял себе и другого рода кушанья, – он не стал отрицать очевидное и согласился с этим, так же как и с тем, о чём его просил так дополнить Прокоп.
– Веган. – Хмуро сказал месье Тужур.
– А вот ел бы ты как мы, по человечески, то не был таким хмурым, а радовался жизни. – По своему от комментировал ответ месье Тужура Прокоп. Здесь Прокоп многозначительно улыбается и обращается к Людвигу. – А может проверим насколько крепка его вера в свой питательный путь.
– И что ты предлагаешь? – с тем же, что и у Прокопа хитрым видом, спрашивает его Людвиг.
– А мы сейчас себе закажем что-нибудь такого жарено драматичного, чтобы слюнки потекли при одном только виде блюда, и посмотрим, как на всё это дело посмотрит наш вегетарианец, месье Тужур. – Усмехнулся Прокоп. И Людвиг, пожалуй, был не против поучаствовать в такого рода испытании. – И кто знает, может быть, и я уверую в твой путь, когда увижу, твою крепость веры и жертвенность. – Язвительно подбодрил, а, по мнению месье Тужура, проиезуитствовал Людвиг.   
А вот у Прокопа на этот счёт своё устоявшееся мнение и вероисповедание. – Я, конечно, уважаю чужое верование, даже если я этого человека за человека не считаю, всё-таки этот путь не наш путь. И я никогда не буду руководствоваться в своих действиях желанием желудка, на что нас и подбивает человек-желудок месье Тужур, заставляя отказаться от нашего хлеба насущного, о котором ещё в ветхозаветном источнике упоминалось. – Без тени улыбки, с лицом наисерьёзнейшим заявил Прокоп, укоризненно посмотрев на подлеца в его глазах, месье Тужура, который и сам нормально не ест и других людей сбивает с их аппетитного толку своим оголодавшим видом. Но Прокоп человек с оптимизмом смотрящий даже на таких людей с голодным взглядом, как месье Тужур, и он может всегда сделать совсем другие, а не напрашивающиеся выводы насчёт этих оголодавши выглядящих месье. Они, по мнению Прокопа, не от лютой ненависти к нему и всему нормальному есть не могут, а они, таким образом, демонстрируют свою тягу до знаний, до которых они так голодны. Ну а насчёт того, чтобы поделиться знаниями и вообще, научить уму-разуму, то Прокоп всегда двумя руками за, и он мгновенно сменяет серьёзность лица на милость и начинает приободрять месье Тужура.
– Но ладно, что есть, а что не есть, ответ на этот Гамлетовский вопрос в современной транскрипции, пусть каждый ищет для себя сам, и мы не имеем никакого права осуждать месье Тужура за его образ мыслей. Тем более месье Тужур не настолько глуп, как может показаться с первого взгляда, и он не раз на деле это доказывал. – Прокоп на этом месте сделал крайне необходимую паузу, чтобы вложить в уши подошедшего официанта разволновавший месье Тужура заказ, который он специально подытожил подковыристой фразой. – И оформи всё это в шармане. – И хотя официант мало что понял из сказанного, месье Тужур отлично понял, что это значило и для кого, в конечном счёте, это было сказано.
Прокоп же отослав официанта выполнять заказ, вернулся к незаконченному, то есть к месье Тужуру. – Всё-таки месье Тужур ещё не совсем конченый человек, несмотря на эту его блажь питаться не по-человечески, – что поделать, такая у них среда, понимаю, – и у него есть все шансы остаться нормальным, с нормальными запросами человеком. Отчего его соотечественники всё дальше отдаляются. Видимо это их новое понимания себя и стоящих перед ними задач, есть тот инструмент эволюционного скачка, сделавшего из обезьяны человека. А вот в кого они, таким образом, переформатируются, даже и подумать не решаюсь. Да и позволь я себе назвать полученный результат своим именем, то меня первого в порошок сотрут. Как это уже не раз бывало, когда я со свойственной мне привычкой, не кривить душой и называть вещи своими именами, назвал толстую задницу, которую на всеобщее обозрение выставляла местная дива, которой она и обязана всем своим благосостоянием. И что тут началось, меня начали обвинять во всех моему уму непостижимых грехах, и я, по мнению защитников этой деликатной особенности дивы с толстой задницей (это по моему оскорбительному мнению), шовинист, сексист и не толерантен. Тьфу, что за слово такое омерзительное. – Прокоп перекосился в лице, как будто он съел лимон.
– Ну, это ещё куда ни шло, – продолжил Прокоп, – хотя эта дива только благодаря этой своей непомерно большой заднице и известна. Так вот, я почему-то обязан быть знаком с творчеством вот такого рода задниц, и попробуй только я продемонстрировать свою такого рода творческую неосведомлённость и ретроградность, то меня и за человека не примут. А ведь самих их тем временем спроси об основополагающих законах и науках, с их знаковыми представителями, то они и знать об этом ничего не знают, хотя каждый момент всеми этими законами пользуются и по их правилам живут. Что поделать, таково поколение пользователей, для которого все эти знания лишни. Правда, что-то мне подсказывает, что они скоро и до основополагающих законов мироздания доберутся, раз до природных уже добрались. – Прокоп, нахмурившись, на мгновение в задумчивости замолчал. После чего продолжил:
 – Впрочем, потребитель для меня всегда есть потребитель, и если он желает питаться информационным нарративом, то я деловой человек, всегда готов предоставить ему эту питательную среду. И я скажу, что лучшие инвестиции в наше время, это инвестиции в умственную составляющую. Сейчас, когда игра идёт на понижение её ценности, с этими движущими массами новомодными знаковостями типа сексизма, харасментизма и других атеизмов, – что тоже самое, что и в прошлом со своими -измами, но только более приземлено (раньше всех волновало общая судьба человечества, а сейчас только свои частности), – нужно брать, пока всё это продаётся по такой дешёвке. Вот я в них и вкладываю. И ведь как иногда забавно получается, когда идеологи всех этих -измов, а это как правило, люди близкие к средствам массовой информации, пытаются нападать на меня, человека, вкладывающего в их рты всю эту белиберду.
– «Да что собственно себе позволяет и думает этот Прокопий Игнатович, ведя такой антиобщественный образ жизни?!», – примерно с таким нарративом, с надрывом в голосе, вопиют голоса свободы в лице какой-нибудь отовсюду уехавшей, журналистки Грейс Кухмахер. И ещё прямо тычет в меня рукой с микрофоном в нём. И как будто ей итак не видно, что я при своих возможностях себе позволяю. – Усмехается Прокоп. – Я собой определяю повестку дня, это если насчёт того, что я себе позволяю, а они как маленькие дети, как будто не понимают того, что я себе позволяю, – быть самим собой, чего им недоступно, вот они и нервничают, –  и ещё задаются вопросами. Да без меня у них и новостей приличных не было бы, и все бы отсерели от скуки. А так они, наполнившись праведным гневом, поосуждали меня, выпустили пар, и всем стало легче оттого, что они выполнили перед собой нравственный долг. А что по поводу того, что я думаю, то какое твоё собачье дело, что я думаю, тем более, о тебе я в последнюю очередь думаю. И это, скорей всего, больше всего и заставляет нервничать этих журналистов, почему-то считающих, что мир вокруг них вертится и что все только и жаждут встретиться с ними, чтобы всё о себе им рассказать.
«Наконец-то, наконец-то, я вас, долгожданный журналист, встретил на своём пути, а то я уже и спать не могу от нетерпения всё вам о себе рассказать. И мне так хочется с вами поделиться всеми моими тайнами и склонностями к тайной жизни, где я напропалую изменяю своим декларируемым принципам невмешательства в чужую личную жизнь, и всё за счёт своей. При этом всю свою жизнь провожу безнравственную политику и не берегу не только своё и чужое здоровье, но мне наплевать и на окружающий мир с его экологией, в общем, я не экологично себя веду, пользуюсь не экологически чистой энергией и ем что попало. Но самое главное, это то, что я не отрекаюсь от всего этого, а как упёртый Джордано Бруно, стою на своей, на крамольной для сегодняшнего времени мысли. А ведь мог бы пойти по следам Галилея и отречься от своих взглядов на свою натуральность, а уж потом в нос себе сказать, что всё-таки земля вертится вокруг природных ценностей, а не искусственных, навязанных новой трансформацией мысли.
Я, видите ли, посмел не согласиться с общим мнением, хотя выразители этого мнения ратуют за свободу волеизъявления (видимо только за свою) и пру, как баран своим плотоядным путём (и тут нет никакой неправильности, баран всегда плотояден). А почему они так нетерпимо относятся к тем, кто не согласен с ними, то тут не трудно догадаться, ведь в основе этого их нового мировоззрения лежит идеология собственничества, потребления, типа я большое дело сделаю, отказавшись от употребления одних продуктов, переключившись на другие. И так во всём, замыкая круг человеческого мировоззрения на самом себе. Тогда как на самом деле, для них нет никакого не для кого дела, кроме себя.
Я ведь для вас, людей с прогрессивными взглядами и чистыми лицами, по большому счёту вероотступник. А любая вера, даже если она строится на человеколюбии и терпимости, не скажу, что не терпит, а скажем так, у неё сложные отношения с другими вероисповеданиями, они для неё есть еретические. А это ваше зарождающееся религиозное движение, – а оно несёт в себе признаки религиозности, – источником которого служат капиталистические начала, с его частнособственническим и потребительским подходом к человеку,  стремится не как всякая религия, достичь свободы, а наоборот, её окончательная цель есть закабаление человека.
А идеологическая основа для этой крипто религии на самом деле простая: всё на продажу. А так как на пути к этому свободному рынку стоят заградительные барьеры в виде морали и нравственных ограничений, то для начала нужно их разрушить. Вот почему идёт такой информационный накат на натуральность, со своим переформатированием нормальности. Ну а как только современным идеологам удастся создать новую нормальность, то продажи пойдут по новому сценарию. И я, видимо, ещё не настолько капиталистически подкован и оттого отвергаем». – Вот как-то так «покаюсь» я перед этой кухаркой, взявшейся управлять государством. О чём я ей не скажу, чтобы не вскружить ей голову, а лишь спрошу. – А что тебя, дура, не устраивает? – На что эта Кухмахер в лице от злости передёрнется и, прикусив губу, чтобы не ляпнуть лишнего, сквозь зубы проговорит. – Вы меня не спровоцируете.
– На что? – поинтересуюсь я у неё.
– Вы знаете. – Пробурчит эта Кухмахер. Что повеселит меня, и я в свою очередь захочу выразить ей свою признательность. – Я думаю, что уж точно не меньше вашего. – Скажу я ей.
– Вы это о чём? – ничего не понимая, спросит Кухмахер меня.
– О том, что вы знаете, что я о вас думаю. – Скажу я ей.
– А я быть может, была о вас более хорошего мнения.  – С какой-то прямо обидой скажет Кухмахер.
– Да что-то я вас не пойму, – театральной удивлюсь я, – как же о вас думать, если в любом случае вас от ненависти корёжит. Так какой к чёрту «изм» вам ещё нужен? – разогрею атмосферу своим вопросом я. Ну а Кухмахер, конечно, про себя всё знает, – она натура слишком увлекающаяся собой, часто подпадающая под чужое влияние, и оттого просто следует в фарватере современного меймстрима, – и поэтому она теряется в ответ. Ну а я не знаю никакой жалости и добиваю её своими знаниями. – А ведь вы, в отличие от нас, людей живущих в гармонии со своим природным я, не просто отлично, а профессионально разбираетесь в эти знаковых для нашего времени –измов. А вот что этот ваш профессионализм на самом деле означает, природную данность, что есть не плохо, или же тягу к саморазрушению, что тоже свойственно человеку, то …– здесь Прокоп замолчал, опять впав в задумчивость. А вот Людвига это его высказывание зацепило.
 – Прокоп, ты это чего? – в удивлении вопросил Людвиг. – Ты сам на себя не похож. Как будто кто-то за тебя говорит. – Здесь Людвиг, дабы подчеркнуть свою уверенность в том, что эти слова Прокопа кто-то телепортационным путём вкладывает в него, начал вертеться головой по сторонам этого средней руки ресторана, находящегося на самом верхнем этаже одного из небоскрёбов делового «сити». И хотя там были похожие на людей с паранормальными способностями типажи, особенно сидящий в самом дальнем от них и неприметном углу человек весь в тени, – а это уже одно наводит на такие мысли, – Людвиг всё же решил не заострять внимание на этом типе и, вернувшись к Прокопу, неприкрыто намекая на месье Тужура, сказал. – Это, несомненно, чьё-то дурное влияние.
Прокоп же реагирует на это заявление Людвига совсем не так, как ожидал Людвиг. – А что ты такой уверенный, – с долей злости обрушился на Людвига Прокоп, – думаешь, что они до тебя не доберутся. Ничего подобного и к тебе они придут в своё время. Да, кстати, – Прокоп резко изменяет направленность разговора, где он и сам внешне резко меняется, становясь заинтересованным лицом, – что там у вас в медицине, на всё тех же фундаментальных началах крепится эта ваша, если честно, то прикладная наука? – И судя по наступившим изменениям во внешнем облике Людвига, то Прокоп сумел задеть его за больное место. Ну а Людвиг в отличие от месье Тужура, не такое зависимое лицо, и он не потерпит таких дерзостей в свой адрес – он горой стоит за медицину, которой он отдал и сам не помнит сколько лет. 
– Я бы поостерёгся делать такие, необдуманные и безосновательные заявления. – Набычившись, заявил Людвиг. Но Прокопа не останавливает тон и само сказанное Людвигом, и он продолжает развивать свою мысль. – И нечего рожу кривить, – заявляет Прокоп, – я утверждаю, что медицина это прикладная наука и никак иначе. И мне, пожалуй, одного лишь знания фундаментальных законов мироздания будет достаточно, чтобы с помощью них поставить человека на ноги (конечно, не в сложных и запущенных случаях) И я готов это доказать.
– И как? – задался вопросом Людвиг, несколько удивлённый.
– Дай мне на свой выбор любого больного, и я на основании одних моих естествознаний, если не полностью излечу его, то, как минимум, поставлю его на ноги. – Не просто самоуверенно, а амбициозно-напыщенно заявил Прокоп. И так как это всё им заявлялось без употребления способствующих излишней самоуверенности и вдохновению напитков, то Людвигу пришлось отнестись к его словам серьёзно. – Но это как-то не этично. – Сказал Людвиг.
– Ты это скажи потерявшему всякую надежду на излечение больному, или ты даёшь заднюю? – придвинувшись к столу, уперевшись взглядом в Людвига, задался вопросом Прокоп. И Людвиг, может быть и хотел дать заднюю, но только не в присутствии этого месье, коварно и с подозрением на его, так сказать, несмелость, смотрящего на него. И Людвиг вынужден не давать заднюю, но при этом он всё же попытался увильнуть от прямого ответа. – Даже не думал. – С задетым чувством заявляет Людвиг. – Просто это проблематично устроить, ты же знаешь, что я имею дело больше с неживыми пациентами, а их даже при всём твоём умении, знаниях и желании, вряд ли самостоятельно поставишь на ноги.
– Пожалуй, с этим не поспоришь. – Почесав подбородок, сказал Прокоп. – Но я тебя хорошо знаю, и ты, наверняка, что-нибудь уже придумал. – С хитринкой в глазу посмотрел на Людвига Прокоп. И Людвиг не удержался и точно придумал. – Есть один вариант. – Сказал Людвиг. – Слушаю. – Не давая времени Людвигу одуматься, подогнал его Прокоп. – В отделение неврологии пришла совсем зелёная врач. – В какой-то прямо-таки необыкновенной мечтательной дымке сказал это Людвиг, что даже Прокоп, заинтересовавшись, увидел в этих словах Людвига несколько больше, чем простую констатацию фактов. И Прокопу, отлично знающему не пробивного на чувства Людвига, немедленно захотелось познакомиться с этой зелёной врачихой, которая сумела смягчить нрав Людвига. – Я думаю, что её можно убедить оказать нам содействие. А если её не полностью посвящать в планы наших действий, то она нам даже будет полезна.
– Мне нравится твоё предложение. – Сказал Прокоп. А как только он это сказал, то Людвиг как будто очнулся от наваждения, в которое он впал, вспоминая Варвару, новенького врача. И очнувшись, не слишком обрадовался реальности, с лыбящимся лицом Прокопа напротив.
– Но только без самодеятельности. – Предупредил Прокопа Людвига.
 – Само собой.  – Сказал Прокоп, выставив перед собой в примирительных целях руки, с пальца одной из рук которого, своим ярким блеском затмевало все мысли в голове смотрящего на него человека брильянтовое кольцо.
– И без моего на то согласия, ни шага влево, ни вправо. – Назидательно сказал Людвиг.
– Я всё понял. – Сказал Прокоп.
– Ну, с организационными вопросами в общих чертах порешили, – сказал Людвиг, – и тогда может, поделишься своими задумками? – спросил Людвиг.
– Почему бы и нет. – Откинувшись на спинку стула, заговорил Прокоп. – Вот почему заболевший болезнью человек, в первую очередь лишается возможности менять своё место расположения в пространстве? – спросил Прокоп Людвига. И Людвиг, не желая за зря тратить время, которое обязательно на это уйдёт, начни он сейчас догадываться, пожал плечами и Прокоп принялся объяснять. – К этому его подводят фундаментальные законы мироздания, а в частности принцип квантовой неопределённости, говорящий, что нельзя сделать одновременно два точных измерения элементарной частицы (а для космоса мы есть своя элементарная частица) – то есть нельзя одновременно измерить её местоположение и импульс. А более доступными для понимания словами, как раз подходящими для нашего случая, пока человек движется, невозможно определить его общее состояние. Только в состоянии покоя можно достоверно выяснить его состояние. Вот почему человеку заболевшему, сразу прописывают постельный режим и состояние покоя, где он будет закреплён на одном месте и за ним будет легче вести наблюдение. Это моя вводная часть, так сказать, взгляд на процесс лечения сообразно физической науки. – Обозначил переход ко второй части своего изложения Прокоп. К чему бы он приступил немедленно, если бы не появившийся у стола официант, своим принесённым жаренным и зазывающее пахнущим заказом, не смутил все планы Прокопа заполнить паузу. А так как заказ был принесён и уже стоял перед Прокопом и Людвигом, а месье Тужур решил, по мнению Прокопа, больше на чай налегать, то разговоры были отложены и все ждали одного, как только Прокоп даст команду брать вилки.
Но Прокоп не спешит браться за вилку, а он в издевательских для месье Тужура целях, впитывает в себя умопомрачительный запах мясного блюда и при этом искоса посматривает на то, как от этих запахов и видов мясных блюд выкручивается и переворачивается весь изнутри месье Тужур. И видимо Прокоп всё-таки не такая большая скотина, и он всё-таки решает избавить месье Тужура от всех этих мучений. И при этом не в свойственной себе хамской манере: «Чего скотина уставился, и как мне, кажется, уже унюхался лишнего, а ну пошёл вон!», а Прокоп находит существенный повод, чтобы удалить из-за стола месье Тужура.
– Ай, яй, яй. – Вдруг спохватывается Прокоп, правой рукой ухватившись за воздух, а не как обычно за стакан. – Всё-таки непредусмотрительный у нас официант. – С укоризной покачал головой Прокоп. – Всё ему нужно по два раза говорить и заказывать, как будто итак не ясно, что под такое горячее нужно принести графинчик холодного. – На этих словах Прокоп переводит свой взгляд на месье Тужура и многозначительно на него смотрит. Ну а месье Тужур не первый раз за столом вместе с Прокопом сидит и он всё понимает, что от него ждут. И месье Тужур, тяжко вздохнув (не может он без этих своих марсельезовских замашек выполнить, что от него требуют), без лишних словесных напоминаний поднимается из-за стола и отправляется в сторону администрации заведения.
И только месье Тужур отошёл от стола, как к полной неожиданности Людвига, Прокоп в одно мгновение весь собой меняется, и теперь на месте благодушного и самоуверенного человека, коим только что был Прокоп, перед Людвигом предстал человек в крайней степени смятения. И Прокоп, резко придвинувшись к столу, не давая Людвигу времени на соображения, начинает быстро ему говорить. – У меня времени всего пару минут, чтобы тебе без лишних ушей сказать, так что слушай и запоминай. – На этих словах Прокоп лезет в карман пиджака и вынимает оттуда нечто зажатое в руке. После чего он смотрит на Людвига и, придвинув ему свою руку, говорит. – Давай руку. – Людвиг не стал задаваться вопросами и протянул ему свою руку. Куда Прокоп тут же вкладывает ему некий металлический предмет. – Пока убери, потом посмотришь. – Сказал Прокоп. Людвиг в прежнем порядке, без лишних вопросов убирает в карман полученный предмет, на ощупь похожий на кольцо, а как только кольцо убрано, то Прокоп скороговоркой начинает посвящать его в нечто для него важное.
– Эти все мои заумные разговоры были только фоном прикрытия, для того чтобы не вызывая лишних подозрений, попасть к тебе в клинику. – Здесь Прокоп подаёт знак рукой Людвигу, попытавшему было спросить: «Зачем вся эта конспиративность?», и сам предваряет ответ на этот вопрос. – Через несколько дней для меня настаёт время «Ч», – высохшим голосом проговорил Прокоп, – будет заключаться сделка всей моей жизни, и как понимаешь, у меня нет никакой уверенности в том …– Прокоп на мгновение задумался и продолжил, – скажем так, в моих партнёрах. И мне нужно как-то подстраховаться.
– И как? – придвинувшись к столу, тихо спросил Людвиг.
– Людвиг, я только тебе могу довериться, – внимательно посмотрев на Людвига, сказал Прокоп. И видимо внешний вид Людвига располагал к доверию Прокопа или же ему просто деваться было некуда, да и времени не было, и он пустился в объяснения. – Мне для страховочного варианта нужно, чтобы ты нашёл человека похожего на меня, и чтобы он, так сказать, не мог оспорить новую для себя идентичность. – Сказал Прокоп, и выжидающе вопросов, посмотрел на Людвига. Людвиг не сразу среагировал на это вопрошание Прокопа, при этом было видно, что он понял, что от него хотят.
– Это не так легко сделать. – Сказал Людвиг. – Тем более в такие короткие сроки. И здесь скорее надо полагаться на удачу, чем на что-то ещё.
– А ты посмотри, а насчёт удачи не беспокойся, она никогда меня не подводила, тем более, когда я ей иду навстречу. – Проговорил Прокоп.
– Ну а что дальше, когда я отыщу такого для тебя человека? – спросил Людвиг.
– Дальше наденешь на него кольцо и будешь ждать прихода курьера, которому ты и укажешь на выбранного заменителя. – Сказал Прокоп. Людвиг ничего не сказал, а вопросительно посмотрел на Прокопа, который вслед развернул свой ответ. – Извини друг, я сейчас не могу полностью никому довериться, и поэтому у тебя будет часть пазла, а у курьера вторая часть. Что насчёт курьера, то, я думаю, ты его без дополнительных указаний узнаешь.
– А ты?  – спросил Прокопа Людвига.
– Вообще, я надеюсь сам прийти, – с горькой усмешкой сказал Прокоп, – но если придёт курьер, то значит…– Прокоп сделал задумчивую паузу и, посмотрев на Людвига исподлобья, проговорил, – мы всё равно встретимся, но в другом качестве, и надеюсь, не у тебя на столе. – Прокоп хотел было ещё что-то добавить, но тут к столу вернулся месье Тужур и Прокоп вновь принимает беспечный вид и как бы в завершении весёлого разговора с Людвигом, подытоживает его сакраментальной фразой:
– И эти все месье не столь не разумны, и я их даже уважаю, хотя бы за одно только выражение: «Ищите женщину», которое универсально и работает во всех случаях. В особенности оно подходит под случай поиска скелетов в шкафу. – Усмехнулся Прокоп. – Так ведь? – подмигнув Людвигу, спросил месье Тужура Прокоп. И месье Тужур опять был пойман на противоречии. Ему сейчас хотелось оспаривать во всём Прокопа, но вот с этим его утверждением он не смел спорить и вынужден был с ним согласиться. Правда, месье Тужур остался верен себе, месье с марсельезовскими мыслями, и он вместо того, чтобы сказать: «Всё верно, так оно и есть», взял и сфранцузил. «Уви», – говорит месье Тужур, в один момент роняя челюсти Людвига и Прокопа. Впрочем, Прокоп уже битый этими закидонами месье Тужура калач и он быстрее, чем Людвиг находится и, укоризненно покачав головой, говорит. – Вы, месье Тужур, своей смертью не помрёте. Вас это ваше «уви» согласие, когда-нибудь вгонит в гроб. – Прокоп делает вдох и, не давая возможности месье Тужуру возразить каким-нибудь другим заковыристым антрапе словом, переводит взгляд на Людвига и возвращает разговор на круги своя.
– А я внёс в эту ихнюю формулу «Ищите женщину» свою отличительную знаковость, которая в корне всё изменяет и позволяет мне находиться в числе жюри, а не игроков. – Многозначительно сказал Прокоп. – Я сам определяю ту женщину, которую всем придётся искать. – Прокоп, как показалось Людвигу, одним глазом знаково вздрогнул. А вот что это значило, то Людвигу нужно было хорошенько подумать. К чему он и приступил, потеряв интерес к еде, которую он без понимания вкусовых ощущений чисто технически вкладывал в себя.
Правда, здесь в ресторане, не один только Людвиг так отстраненно отнёсся к принесённому ему блюду, отдавая большее предпочтение своим размышлениям, нежели чему-то ещё. И этим человеком был замеченный ранее Людвигом человек в тени, который не как показалось Людвигу, а он на самом деле был более чем внимателен к их столу, где за между прочим и этим своим наблюдением, он делал некие зарисовки карандашом на листке перед собой. Правда эти его зарисовки и на зарисовки не совсем были похожи, хотя некая симметрическая стройность во всём им черкаемом всё же присутствовала. Что, в общем, так и должно быть, когда формулируешь с помощью математических уравнений, этих цифровых выражениях реальности, калибровочную симметрию. Ну а эта симметрия только для людей неискушённых в физических науках только так звучит страшно бессмысленно, тогда как она на каждом шагу нам встречается и в двух словах человека из тени объяснима.
– Все жизненные взаимодействия существуют лишь для того, чтобы поддерживать в природе абстрактные симметрии. А симметрии природы – есть всеобщие условия, благодаря которым физические законы не зависят от того, где и когда мы их познаём и применяем. Например, в идеальных условиях информационного вакуума, на высоте 10000м над землёй, летя в самолёте, где среда значит всё, и каждое твоё движение будет уловлено составляющими эту среду людьми, каждый из которых из себя представляет не пополняемый из вне информационный запас жизни, или же в комфортных условиях на земле, где всё более изменчиво и на первый взгляд нарушаемо каждую минуту вносимыми из вне изменениями. – Вписывая на листок формулу за формулой, бубнил себе под нос этот человек всё это. Когда же за столом с Прокопом за ним опять наступило равновесие, – месье Тужур вернулся, – человек в тени подытоживает свои размышления: «Физическая система в своих существенных свойствах определяется набором её симметрических преобразований», и ставит поверх получившейся из всех этих вписанных на лист формул снежинки, самую главную формулу «E = mc;».
– Вопрос с массой решили, осталось вычислить момент импульса. – Проговорил человек тени, затем взял чашку, сделал из неё глоток, поморщился из-за того, что всё там, в чашке, остыло и, посмотрев в сторону выхода из ресторана, где в вестибюле крутилось два мутных типа, на этом решает закончить свои посиделки. После чего он со словами: «Надо вычислить их спины», сминает лист бумаги в руке и, выйдя из-за стола, направляется на выход. Достигнув же выхода, человек тени минует вестибюль, и дальше спускает вниз по лестнице, где и скрывается. Когда же вслед за ним спускаются эти двое типов, то в вестибюле показывается самого обыкновенного и неприметного вида человек, который посмотрев в сторону лестницы, прямиком идёт к урне, возле которой до этого сделал свою остановку человек тени, а теперь значит, и он там остановился. И если человек тени останавливался возле неё, чтобы выбросить туда смятый лист бумаги, то самый обыкновенный человек остановился возле неё в противоположных целях – он вынул оттуда этот смятый лист.  После чего он, не обращая внимание на возможные любопытные взгляды посторонних людей вокруг, разворачивает этот лист бумаги и начинает со всем своим вниманием изучать все эти иероглифы для непосвящённых людей.
– Хм. – Хмыкнул после небольшой паузы самый обыкновенный человек. – И чья же масса будет принята за составляющую проекта? – задался вопросом самый обыкновенный человек и, оторвавшись от листа бумаги, посмотрел в гостевой зал ресторана. Где было масса примечательных личностей, что у самого обыкновенного человека разбежались глаза, и он сразу не смог остановиться на чём-то одном. А тут ещё ему со стороны затылка так крепко ударило проходящим ароматом чьей-то молодости, что он, сбитый с толку, в момент разориентировался, и теперь не мог ни о чём думать, кроме того человека, кто мог так сама собой издаваться. А повернуться назад и посмотреть вслед уходящих вдаль созвучий шагов, он почему-то не смел  – не почему-то, а потому, что он боялся разрушить созданный им прямо сейчас и притом моментально, образ своей мечты. А разочаровываться он не хотел и не умел, потому что и потому-то не смотрел никому вслед, а только вперёд. 
– Ищите женщину. – Вдруг навеяло мыслью самого обыкновенного человека. – А в этом определённо что-то есть. – Рассудил самый обыкновенный человек, в один момент обнаружив в ресторане ту, кто ему нужен. – Слишком уж вы предсказуемы и недалёки. – Уперевшись взглядом в одиноко сидящую за столом девушку, размыслил самый обыкновенный человек.