Две встречи - встреча первая

               

        Даже   сейчас, по  прошествии   немалого  времени,  вспоминая  эту  встречу,  он  готов  сгореть от стыда…
      Однажды по каким-то своим делам приехал в Москву его бывший сокурсник Ваня Киреев.  Это был  тихий застенчивый юноша,  понятно, не хватающий звёзд с неба,  не лезущий в их глубокомысленные споры и рассуждения, касающиеся западной современной литературы, и, понятно, не имеющего, как они, успеха у девиц. Хотя он был старостой группы, хорошистом, всегда благожелательным, для них он был этаким безличным Ванечкой, с которым  всё же  приходилось общаться и даже иногда попивать пиво, но этим и ограничивалось. По их разумению, с ним было  скучновато: не тот уровень,  не тот интеллект, не те интересы… После получения диплома, Ванечка по распределению уехал в какую-то Тмутаракань  (по их мнению  – куда же ему ещё), а они, естественно, подались на вольные хлеба: кто в журналистику, кто на телевидение, а он, как подающий  надежды, был оставлен на кафедре. И вот,  много лет спустя  (где-то более десяти лет прошло) – телефонный звонок: «Да, я  слушаю… Кто, кто?  Ванька?  Какой  ещё Ванька? – Как какой? Ты что, не узнаёшь?- и тут же в телефоне раздаётся радостное озорное пение: в селе  малом Ванька жил,  Ванька Таньку  по-олюбил, тпру, да ну, да го-го-го… Таньку Ванька по-олюбил… Теперь  узнал? – Не узнал, и хватит валять дурака… У  меня нет времени выслушивать этот бред… - «Два В», да это же я, твой сокурсник  Ванька Киреев». Да, теперь он вспомнил и Ваньку, и эту дурацкую песенку, которую тот пел  дуэтом с какой-то девицей на концертах самодеятельности…  И вот Ванька в Москве, и горит желанием с ним повидаться. Сказать, что он обрадовался этому звонку? Нет, но раз тот хочет, снизойдём, удовлетворим его желание, его любопытство,  предоставим ему возможность лицезреть,  как сейчас принято говорить, успешного мужчину.
   Ванечка не очень изменился. Стал чуть мужиковатей, но в остальном, остался таким же: тот же счастливый блеск в глазах, такая же быстрая,  как бегущий по поленьям огонёк, речь, и такие же, в такт его речи, стремительные движения рукой.
  -А ну,  поворотись-ка, сынку…- рассматривает  Иван Виктора со всех сторон.- Что я могу сказать: нисколько не изменился.  Как всегда, как рояль, элегантен, суров и недоступен…
  -По-моему, тебя изменения тоже не очень коснулись…
  -Ну, это, как сказать…- многозначительно произносит Иван.- Однако, пока о тебе: из секретных источников довелось узнать, что тебя оставили на кафедре зарубежной литературы,  заочно учился в аспирантуре…  затем…  затем в твоей биографии какой-то пробел,  белое пятно… Сознавайся: преподавал где-нибудь за кордоном, или перешёл на другое, более хлебное,  место?   А?..
  -Почти что  верную информацию сообщили тебе секретные источники. Да, оставили на кафедре, да, немного преподавал, да, поступил заочно в аспирантуру, да, хотел писать диссертацию, но  передумал,  но,  в общем,  это  не важно… А сейчас у меня как бы долгий академический отпуск… (с иронией) творческий…
-Всё одно… Тебе на роду написано:  доктор филологических наук, профессор, любимец женщин, записной пижон…  А я вот  по-прежнему сею  разумное, доброе, вечное…
          -И каковы всходы?
          -С каждым годом всё хуже и хуже…  В деревне это особенно заметно…
          -И не хочешь оттуда выбраться?
          -Куда?
          -Как куда?  В город, понятно…
          -Понимаешь, поначалу, когда я только туда приехал, были такие мысли: вот  отмолочу, отбарабаню положенное – и гуд бай, деревня…  Но дали мне 15 соток  землицы,плохенький, но свой домишко, и…
          -И в тебе проснулись гены кулака мироеда…
          -Представь себе, да… Я же безотцовщина… Я видел, как моя мать вкалывала, чтобы вырастить меня… Мы  жили бедно…  Да  и, будучи студентом, я из кожи лез, чтобы, не дай бог, лишиться стипендии… А тут – я хозяин, у меня 15 соток прекрасного чернозёма, я молод, есть руки  ноги (может во мне, действительно, проснулись, заговорили гены моих предков) и я с остервенением набросился на эту землю, как, истосковавшийся по женским ласкам, находящийся в долгом воздержании мужчина. Обзавёлся книгами по агрономии,  пчеловодству…
          Ему было  неинтересно,  но  он делал вид,  что  внимательно  слушает  Ивана,  хотя думал совсем о другом: вот прекрасный образчик частнособственнической морали… Какой там полёт мысли, какие там возвышенные чувства?..  Это моё – не замай! Вскоре обзаведётся злыми кобелями, чтобы мальчишки не воровали яблоки или груши  из его сада, а затем плавно, постепенно превратится в учительствующего Ионыча, без огня в сердце, без тепла в душе…   Отбарабанит  побыстрее  урок, другой – и  на свои грядки, к своему свинству…
          -Самое главное, я тебе привёз кучу гостинцев: и мёд с собственной пасеки, и закрутки – огурчики, помидорчики, яблочки, и, конечно же, самограй…  В общем, вагон и маленькая тележка. Скажешь: куда и когда – подвезу. Моя Танька делает закрутки – закачаешься.  Кстати, она передавала тебе большой привет. Я  ей  частенько рассказывал о нашем студенческом житие-бытие,  о тебе,  о других  наших сокурсниках и сокурсницах…
          -Эта самая Танька, как я понимаю, твоя жена?..
          -Именно,  помнишь песенку,  которую  я пел дуэтом с Милой Кардашевской  на  концертах  самодеятельности, и которую я тебе напевал по телефону: в селе малом Ванька жил, Таньку Ванька полюбил, оказалась провидческой… Там в селе я как раз и встретил свою Таньку,  в которую, действительно,  без оглядки  влюбился…  Влюбился, женился, и   уже у нас трое киндеров – мал,  мала,  меньше…
          -Ну, ты даёшь,- сказал он и почувствовал, как в нём зашевелилось подленькая зависть, пока что не осознанная, беспредметная, ни чёрная, ни белая, пока что подобная облаку в штанах, но зависть…  Вот  тебе и никакой  Ванечка: жена, трое детей,  а у тебя?..
          -А как у тебя с этим делом? Я помню, как за тобой ухлёстывали наши  бабоньки… Пижон, сердцеед…
          Ванечка, понятно, шуткует,  но почему-то это его задело.
          -Никак.
          -То есть?
          -То есть, предпочитаю спать с женщиной, а  не жить с ней…
          -Уразумел… К твоему образу и подобию это подходит больше… Более естественно… Завидую…
          Врёт! Нисколько он мне не завидует, а, возможно, даже чувствует некое  своё превосходство:  а вот тут, господин будущий профессор,  я тебя  на  повороте обошёл…  Ну,  да ладно…
          -Наверное, нам следовало бы спрыснуть нашу встречу, как ты насчёт этого?
          -Всегда за!
          -Я знаю одно неплохое питейное заведение, там и продолжим нашу беседу…
  -По дороге в кафе Иван о чём-то его спрашивал, он ему как будто отвечал, но думал  совсем о другом. «Странно,- рассуждал он про себя,- вроде бы и проучились с ним не один год вместе, и приятно, конечно, вспомнить студенческую жизнь, того или иного сокурсника или сокурсницу, а вот точек соприкосновения  нет.  Да, улыбнулись, вспомнив  нечто приятное, а, может, и  не слишком приятное,  да, повеяло оттуда каким-то светлым очарованием, а дальше?..   А дальше:  мне не интересен его деревенский уклад, его личная жизнь, хотя  несколько минут назад и позавидовал ему, так  же, как и  ему, наверняка,  не интересны мои проблемы, моя личная жизнь, на которую он, конечно,  тоже отреагировал  про себя следующим образом:  что ж,  господин  сердцеед,  можешь «плейбоить» и дальше, только… помнишь, как в одной из сказок мудрого Андерсена: позолота сотрётся – свиная кожа остаётся…  А Ванька и есть та самая свиная кожа, или, как их ещё называют - «соль земли»,  благодаря которым, сохраняются традиции,  устои, национальная культура, а мы, мы – щелкунчики, попрыгунчики… Ты всё пела – это дело, так пойди  же  попляши…» Он всё больше и больше раздражался,  и его начинало тяготить  Ивана  присутствие.
  В кафе, куда они вошли, было тихо, уютно и немногочисленно.
  -Миллион лет уже не был в таком заведении,- шепнул Ваня.
          «А это не тоя парафия, Ванечка… Твоя – землю попашем, попишем стихи…»- мысленно ответил он ему, и в сопровождении последнего барственно последовал к столику, поздоровавшись по дороге с  барменом, и, «сделав ручкой» смазливой официантке, которая, едва они присели, тут же, очаровательно улыбаясь, подошла к ним и протянула меню.
          -Классная тёлка!- сказал Ваня, провожая глазами, сексуально  вихляющую задом, официантку, взявшую у них заказ.
          -Никак мы в этом разбираемся?..
          -А что тут разбираться…  Эта тёлка создана именно для постели, для секса…
          -А есть не для постели?.. Есть  для дружбы, для вдохновения, для желания умереть за неё?..
          В этот момент официантка принесла  водку, холодную закуску, и  с  очаровательной улыбкой,  пожелав  им  приятного аппетита, удалилась.  Они выпили,  и  Иван  начал  объяснять:
          -Ты меня не понял…  В конечном счёте, они все созданы для постели, но постель не должна превалировать в отношениях между мужчиной и женщиной. Поскольку женщина (пусть это прозвучит банально) должна быть и другом, и Музой, и советчиком, и сестрой милосердия, наконец, её первейшая обязанность – быть матерью. Поэтому, все эти «поющие трусы» на эстраде, или эти гламурные куклы на светских тусовках, для меня – тела. Тела, которые, как всякий товар, продаются и покупаются, посему, некто, купивший такое тело, не вдохновляется им и не церемонится. Собственность не долго приносит удовлетворения: глядишь, у кого-то появилось нечто красивей, круче, дороже… Понятно, если у тебя куча бабок, тут же пытаешься этого кого-то превзойти, переплюнуть, нет – глухо завидуешь….
          -Угу, Муза, мать, сестра милосердия… Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт… Но вот ты повстречал такую вот цыпочку (кивок в сторону официантки) и есть возможность провести с ней волшебную ночь, и как?  Как отец Сергий, отрубишь палец, но не подашься искушению, не совратишься  (что-то потянуло его уколоть, уязвить Ивана), или во имя высоких моральных принципов не позволишь себе изменить своей дражайшей половине…
          -Поддамся, не отрублю, и, вообще, ты опять меня не так понял. Есть женщины для жизни, а есть для постели, но должны быть те и другие. Поэтому были с одной стороны блистательные куртизанки, гетеры, маркитантки, гейши, а с другой, Наталья Гончарова и Софья Андреевна, нарожавшие Пушкину и Льву Толстому кучу детей… Помнится, когда мы проходили в школе  «Войну и мир», меня покоробило и разозлило то, что Толстой так приземлено и,  как мне  казалось, примитивно распорядился судьбой Наташи Ростовой: это воздушное создание (самоё восторг, непосредственность, чистота) превратил в самку, нарожавшую детей, понятно, располневшую, обабившую, утратившую свою утончённость и грацию. Лишь потом я понял: в этом и заключается божественная миссия женщины…
          Да, приятно провести время с умной, с красиво-циничной куртизанкой или гейшей,а можно увлечься и  обыкновенной потаскушкой: «Пой, гармоника… скука, скука… Гармонист пальцы льёт волной… Пей со мной паршивая сука, пей со мной…» Правда я б заменил слово «паршивая» на «красивая»: пей со мной красивая сука… Ибо они должны быть не только красивы, они должны быть обворожительны, прелестны. Притягивающие нас, как свет, порхающих за окном мотыльков… Кстати, в студенческие годы я мечтал попасть в какую-нибудь  компанию, где красивые женщины, вино, разговоры об искусстве, чтение стихов,..  но с моим ли рылом в калашный ряд… С твоим – другое дело…. Ну, давай ещё по одной, за встречу…
          Графинчик с водкой вскоре опустел, он жестом подозвал официантку, глядевшую в их сторону, а затем, когда она подошла, обнял её за талию и, слегка привлекши к себе заворковал: «Оленька, во-первых (протягивая ей графин) надо повторить, во-вторых, мой приятель,  тонкий  знаток  женской  красоты, по достоинству оценил твои прелести,  поэтому вопрос: как ты сегодня?.. Есть ли в твоём жёстком, неумолимом графике  маленькое, маленькое оконце, в которое  можно было бы забраться по романтической лестнице…»
          Оленька засмеялась, взяла из его рук графинчик и ушла, он же почувствовав, что хмель уже начал оказывать на него своё действие, продолжил:
          -Как видишь, никаких проблем… Кстати, ты говорил, что тело только покупается, ничего подобного: можно его взять и на прокат, но это только для своих…
          Иван покривился:
          -Виктор, прости меня деревенщину, провинциала, но я не люблю, когда говорят о женщине пошло…         
  -Понял, замётано…  И  тут  я  с тобой  полностью солидарен,    тоже  не  люблю пошлостей касательно  женщин,  и всё же, честно, ты бы с  ней пошёл?.. Я  имею   в виду эту  Олю?   Ты же только что восторгался  ей…
          -Честно говоря, нет.
          -Облико моралито?..
          -Отнюдь… Восторгаться  - не значит хотеть  Это во-первых. Во-вторых, почему-то это стало не просто престижным иметь любовницу, а то и двух,  а  чуть ли не визитной карточкой настоящего мужчины... Да, бывает, боданёт бес в ребро, да, бывает, соблазнит тебя какая-нибудь молодая особа (от чего нельзя, зарекаться  как  от сумы и  тюрьмы). Но, слава богу, меня это минуло и, думаю,  минует (засмеявшись)  мы же лапотники, дяревня, захолустье… Куда нам до вас столичных, но, если честно, не принимаю многое из того, что завелось сегодня в нашей жизни, что показывает и пропагандирует  телевидение.  И  жёлтую прессу, и дутые дешёвые сенсации вокруг, так называемых, «звёзд»,  и, притянутых на русскую землю  «папарацци», гей парады, чуждых нам проповедников и прочую нечисть, разъедающих  душу…  Ты, кстати, как насчёт религии?
          -Спокойно.
          -То есть?
          -То есть, не бросился, не кинулся, не каюсь, дабы обрести вечную жизнь, не нацепил на себя крест, не стою со свечой в храме, и прочая, и прочая, и прочая…
          -А я вот покрестился,- словно винясь, сказал Ваня,- и крест ношу. Но не потому, что сейчас это сплошь и рядом, что  стало чуть ли не модным: ходить в церковь, верить в Бога… Душа попросилась…
          -А раньше, понятно, душа не просилась… И потому сегодня мы в одночасье  прозрели, и, развернувшись на 180 градусов, стали верующими, демократами, противниками тоталитаризма и коммунизма… И не просто развернулись, а стали ярыми обличителями  всего советского, где проклятые коммуняки только и делали, что расстреливали свой народ, морили его голодом  и отправляли в ГУЛАГ…
          Он  почувствовал,  что  начал  заводиться.  В  последнее  время  это  с  ним  часто случалось: он раздражался, злился, завидовал одним и ненавидел других. Он понимал, что дороги назад не будет, однако, убеждал себя, что это всё временно  (правда, сколько времени  продлится это «временно» неизвестно)  но всё летело в тартарары, становилось с ног на голову, а все его мысли, недавние представления о жизни, моральные ценности,   сплелись в клубок противоречий и внутреннего антагонизма. Считая себя не только не глупым,  но, стоящим по интеллекту и по своему развитию повыше сегодняшних нуворишей, пытался приспособиться к новым условиям,  однако, не хватало смелости  (вернее, наглости)  пренебречь тем, что было вложено в его  голову с детства. Не мог обманывать, не мог жульничать, не говоря о том, чтобы захватывать чужую (государственную или частную) собственность.  Гуманитарии  (а он был им)  как и множество людей различных профессий, вдруг оказались не у дел. Начался этап борьбы за выживание: одни покидали Родину, отправляясь в поисках счастья в далёкие палестины, другие, используя исконно русское средство, запили. Запили, чтоб не видеть всего этого, чтоб забыться, а то и вовсе подохнуть, потому как не могли ЭТО принять. Правда, его молодой сосед,  до этого торговавший джинсами, а сейчас,   промышляющий перегоном  подержанных иномарок  из-за бугра, предложил  ему  создать  «фирму».  Он  расплывчато  пообещал,  что  подумает,  но  про  себя   решил,  что  как-то  негоже ему, преподавателю университета, войти в пай  с этим  пусть не недоумком, но мало знающим, мало видевшим в своей  жизни, сопляком, который кроме как: купил – перепродал, ничего другого делать не может, и не собирается. Он ещё несколько раз отнекивался на предложение  последнего, но  затем  решил  попробовать:  чем  чёрт  не  шутит…  Неужто,  он   глупее  своего  посредственного  соседа.  И вскоре   (знание  английского и общая эрудиция помогли)  стал не только полноправным членом, но и  главным  переговорщиком  с  иностранными  клиентами  уже не «фирмы», а совместного предприятия, хотя занимались по-прежнему тем   же  –  перепродажей   подержанных   иномарок.   А  ещё, он с   горечью   понял,   что недоумки - не его двадцатилетний сосед, не такие же молодые ребята, до этого пробавлявшиеся спекуляцией и фарцовкой,  а он сам и ему подобные. У молодых  не было таких скрепов, как у них, их мало заботило, что они не имеют высшего образования, что не обладают не только правовыми и экономическими знаниями, но и, вообще, эрудицией, что малокультурны…  Однако, они смело бросились в мутную водичку под названием «рынок», сразу сообразив, что там можно быстренько сколотить первоначальный капиталец, как красиво назвали его  сторонники  и популяризаторы  рынка. Поначалу ему было интересно: шальные деньги, новый круг знакомых, сауна, красивые женщины, продающиеся оптом и в розницу, поездки за кордон… Потом, потом он увидел, что, так называемое первоначальное накопление капитала – это воровство, и преступления, а деньги, о которых говорят, что они не пахнут, пахли и очень сильно. От них исходил запах крови… В те времена, как и многие, он пристрастился не только к красивой жизни, но и, как её следствие, к выпивке, находя в ней некое утешение своим беспокойным мыслям, однако,  старался не попасть в зависимость от зелёного змия, поскольку иногда  (правда, всё реже и реже) отдавал себя творчеству, пописывая стихи, рассказы…  Он снова наполнил рюмки
          -С религией понятно, а как ты вообще пережил всё то, что случилось с нашей страной, как пережил её развал, чем занимался. На что существовал?.. Как я понял, твоя Танька в это время даже умудрялась рожать, и вы не боялись?..- спросил он, жуя дольку лимона.
          -Занимался тем, чем и должен был заниматься – учил детей,- улыбаясь ответил Иван,- а выживать мне было намного проще, чем другим, как  уже говорил: я вплотную занялся хозяйствованием на земле, и, честно сказать, у меня это не плохо получалось, а  рожать…  Ну, тогда, когда моя благоверная рожала, ещё работал, слава богу, в районом центре роддом. Там, ещё по старой привычке, медсёстры и врачи  равно заботились обо  всех роженицах, а не как сейчас, где услуги и забота ставятся в прямую зависимость от твоего  кошелька.  А  вообще,  я  в  душе  по-прежнему  остался  гражданином Советского Союза и приверженцем социалистических идей. Поэтому, как уже говорил, многое не приемлю из того, что происходит в стране, хотя есть и положительные моменты…
    Ваня ещё больше разрумянился, и улыбка, подвыпившего человека, который счастлив, которого радует жизнь, теперь не сходила с его лица.
  -Ты, конечно, помнишь, как трудно было раньше напечатать стихи в журнале, не говоря о том, чтобы издать свой сборник, а сегодня… А сегодня,- заговорщически  подмигивает Виктору,  и с жестом фокусника, вытаскивающего за уши кролика из цилиндра  (опля!) достаёт из кармана пиджака книжицу,- прошу любить и жаловать… Моя первая книжка стихов… Безо всякой волокиты, без хождения  по  мукам, то бишь,  по редакциям, без умничанья сидящих там литконсультантов,  выговаривающих тебе, что в стихах–де нет оригинальной мысли, что они несколько старомодны и простоваты, что… и так далее, и тому подобное… А сейчас заплатил – и вся недолга.  В данном случае,  я за рынок,- смеётся,- двумя руками.
  Он  взял  книжицу. На  обложке:  Иван  Киреев  «Луга». Неплохое  название. Начал листать:
                Запад есть Запад,
                Восток есть Восток…
                Я от них наутёк.
                Мне по сердцу
                Другая картина:
                Золотые поля,
                Золотые леса,
                Золотая Руси середина…

  И опять его кольнула зависть. Был  когда-то в их  студенческой среде обыкновенный  Ванечка Киреев (от кого, кого, а от него, думалось, вряд ли можно было чего-то ожидать) – и на тебе! Трёх отпрысков произвёл на свет, книжку издал, да и на земле стоит ногами крепко, а он?.. А он Ванечке лапшу вешал, что хотел писать   диссертацию… Какая диссертация? Он даже  не принимался за неё, как только познал это сладкое  слово «деньги». Да, и кому сегодня нужна его диссертация, и кому  сегодня нужен новоиспечённый кандидат филологических наук…. Он прочёл ещё несколько стихотворений.
  -Я думаю, ты подаришь мне свою первую книжку.
  -Конечно,  собственно говоря, я и привёз её для тебя. Нет, нет, не похвастаться, а услышать твоё просвещённое мнение. Мне оно  очень  важно…
  -И автограф.
  -Всенепременно…- Иван взял свой сборник, и начал на обратной стороне обложки что-то писать.- Вот,- сказал он, протягивая   сборник,- первый раз в жизни подписываю…
  -Да, в жизни всё в первый раз…-  ответил он философски, читая надпись: «Виктору Васильеву, настоящему поэту, и тонкому ценителю литературы от поэта любителя Ивана Киреева».- Спасибо. И скажу откровенно, исходя из тех стихотворений, что я прочёл, весьма недурно. Я не знаю, каковы остальные стихи, но, если они не хуже, такой сборник можно было бы смело издать как в областном издательстве, так, возможно, и в самой Москве… Я имею в виду те времена, когда существовал Союз Советских писателей
  -С моим то рылом… Нет, тогда было намного трудней, чем сейчас, да и планка профессионализма была повыше… Кстати, а как ты? Пишешь?.. У тебя ведь были прекрасные стихи, или  лета к суровой прозе клонят?- однако, не дождавшись ответа, тут же  пьяно-хвастливо продолжил.- У меня уже готов и второй сборник, и, как мне кажется, он будет покрепче. В этом первом много лирики, много юношеских стихов, во втором же будут совершенно другие: более глубокие, более философские… Я уже и название сборнику придумал: «Моя бедная Русь», Это по названию одного из стихотворений, вот послушай…

      Очнись, оглянись, моя  бедная Русь,
      Со светлых очей сбрось чёрные шоры…
      Пусть снова унижена, обесчещена пусть,
      Останься, как  прежде, мне надеждой, опорой…
     Пускай разор, что тебя постиг,
     Ничто по сравнению с игом татарским…
     Пусть снова прекрасный и светлый  твой лик
     Затёрт,  искажён…   Поблекшие краски
     Дождутся ль того, кто вернёт тебе вновь
     Щедрой рукой Рублёва и Грека
     Лик первозданный, как свет небес,
     Как лик Христа – Бога и Человека?..
     Очнись, оглянись… Или час не настал?
     Пророков в Отечестве нет, не иначе…
     Молчит Русь, молчит…  Сатана правит бал,
     А ангелы плачут, а ангелы плачут…

  -Ну, и как?..  А, вообще, честно  сказать, я  не  жалею, что поехал по распределению в глубинку. Именно там подлинная Россия, там подлинный народ, и я чувствую, что вписался туда, что моё место там, поэтому у меня всё так удачно пошло…    В общем, как  говорится,  программу  минимум  я  одолел…   Помнишь:  человек  должен  вырастить  сына,  посадить дерево и  написать книгу…. Так я   даже   уже  немного перевыполнил… Поэтому на манер Пушкина могу воскликнуть: «Ай, да Ванька, ай, да сукин сын!..»
  Он начал было заводиться от Ванькиной пьяной похвальбы, но сдержался, подумав: «А ведь это, действительно, так: Ванька свою человеческую программу минимум выполнил, а он? А он за неё даже не брался… Да, он сейчас занимается, так называемым, бизнесом,  у него  есть бабки – и не малые, но удовлетворения, ощущения необходимости,  нужности, как у Ваньки, у него нет… И его вдруг неудержимо, неодолимо потянуло на кафедру, к этим милым, с  горящими глазами, юношам и девушкам, к этому удивительному племени  под названием студенчество.
  Если бы Иван так восторженно не живописал свою, до одури, счастливую жизнь, если бы не было этого пьяного хвастовства, может всё и обошлось, а так… В конце концов он завёлся.
  -Я тебе соврал… Никакую диссертацию я и не думал писать…  Сейчас кандидаты никому не нужны. Никому. Также, как и поэты… Ты спрашиваешь: пишу ли я?  Нет… Я делаю бабки… И не нужны мне сегодня диссертации, и не нужны мне литературные журналы и редакции… Сегодня я могу купить и редакторов и корректоров, и сам могу издавать свою писанину, ну а если захочу защитить диссертацию, мне её напишут за бабки лучшие академики… Я, Ванечка, миллионер (конечно, соврал) и  всю вашу деревню  могу скупить на корню…
  Иван смотрел на него широко раскрытыми глазами и как будто трезвел.
  -Виктор, ты прости меня за откровенность, но, хотя ты и миллионер, хотя ты, как говоришь, можешь  всё купить, но ты не очень счастлив.
  Это уже было чересчур,  а чересчур  потому, что Ванька был снова прав, поскольку не завидовал ни ему, никому другому. У него была другая шкала ценностей, другое отношение к жизни…Он подозвал Олю, заказал ещё водки, налил уже не в рюмку а в бокал, зло опрокинув её в себя,  а затем,  чуть помедлив, будто читая лекцию нерадивому студенту, продолжил:
  -Ты  счастлив, говоришь? А  в  чём  заключается  твоё счастье?  В  том, что, якобы,  осуществил свою миссию на земле: произвёл, посадил, написал…  Но для этого много ума не надо. Причём, это один уровень счастья, но есть и другой, и его планка намного выше, и   ради этого  другого счастья  (повторюсь: не твоего - произвёл, посадил, написал) некто должен чем то поступиться, а порой и  пожертвовать… И это прямым образом отражается и на этом человеке, и на его отношении к жизни, к искусству. Если для одного предел мечтаний - однодневный шлягер, примитивный детектив, «смелый» эпатажный  с матом спектакль, для другого… Другой ищет, мучается, отказывается от нормальной человеческой жизни, от её благ во имя Творчества, во имя  того, что задевает и будет задевать сердце и разум людей.  Я подчёркиваю – людей, а не современных приматов, балдеющих и визжащих на концертах своих кумиров, гогочущих над дебильным юмором, глотающих примитив сериалов и  примитив современных телевизионных программ… Так вот, если ты не можешь достичь в своём творчестве  высот, если в тебе нет той божественной искры  или, скорее, той сумасшедшинки, отличающей тебя от всех остальных,  то,  как говорят  в  Одессе: хер  тебе цена в базарный день...   Я  это  понял  и
занялся  деланием денег, и скажу откровенно – это тоже довольно приятная штучка, ибо в сегодняшнем социальном раскладе: без бабок  – ты ничто. Так что твоя программа минимум, а затем и максимум, это, своего рода,  самоуспокоение: мол, я честно  всё  выполнил,  чётко   всё   исполнил: засадил  два гектара,   награфоманил   пару книжек стихов, и, наконец, вырастил  продолжателей рода Киреевых…  И победителем, с чувством глубокого удовлетворения отправляешься в мир иной, дабы доложить кому-то там наверху, что ты свою миссию на земле исполнил. А другой уходит из этого мира неудовлетворённым:  не всё выпил, не всех баб перетрахал, не создал, не открыл, не достиг заоблачных высот. Так что, Ванечка, каждому своё…  А религия, куда  душа  твоя запросилась,  создавалась  для  слабых  безропотных терпеливых, не нашедших себя здесь на земле, и надеющихся заполучить за своё послушание, унижение и оскорбление там на небесах райскую жизнь. И вот результат: одни  живут в роскоши, в удовольствиях (кстати, и церковников сегодня совратил «золотой телец…они тоже  захотели жить красиво)  другие же…  А вы терпите, терпите  и  обрящете… Полнейшая чепуха…
  Он чувствовал, что хмель одолевает его всё больше и больше, что его заносит, что он говорит то, во что сам не очень верит, что причиняет Ивану боль, но не мог остановиться. Его понесло, он ещё больше распалялся, а Иван словно съёживался и отдалялся от него, глядя на него расширенными непонимающими глазами. Как они расстались, он не помнил. Одно было понятно – плохо. Ибо после этого Иван ему не звонил, а гостинцы, которые он привёз ему, наверное, роздал нищим.
  Эту случайную встречу со своим бывшим сокурсником он неоднократно пытался забыть, вычеркнуть из жизни, но она сидела в нём занозой. Забыть об этой встречи, он не мог, а когда вспоминал,  жгучий стыд заливал его с головы до пят. Особенно было  ему нестерпимо больно, когда  узнал (тоже от своего сокурсника)  что Иван погиб, пытаясь защитить себя и односельчан от наехавших на село бандитов, пытавшихся завладеть их собственностью.