И все-таки, наш народ священников любит...

И все-таки, наш народ священников любит. Правда, по-разному. Кто-то – просто любит. А кто-то – любит осуждать, подмечать слабости и ошибки, и как следствие – любит злословить.

Один из таких примеров ярко запечатлел Василий Макарыч в рассказе «Сапожки»:
«Видели на улице молодого попа и теперь выясняли, сколько он получает. Больше других орал Витька Кибяков, рябой, бледный, с большими печальными глазами. Даже когда он надрывался и, между прочим, оскорблял всех, глаза оставались печальными и умными, точно они смотрели на самого Витьку – безнадежно грустно.
– Ты знаешь, что у него персональная "Волга"?! – кричал Рашпиль (Витьку звали "Рашпиль"), – У их, когда они еще учатся, стипендия – сто пятьдесят рублей! Понял? Сти-пен-дия!
– У них есть персональные, верно, но не у молодых. Чего ты мне будешь говорить? Персональные – у этих… апостолов. Не у апостолов, а у этих… как их?..
– Понял? У апостолов – персональные "Волги"! Во, пень дремучий. Сам ты апостол!
– Сто пятьдесят стипендия! А сколько же тогда оклад?
– А ты что, думаешь, он тебе за так будет гонениям подвергаться? На! Пятьсот рублей хотел?
– Он должен быть верующим!
Сергей не хотел ввязываться в спор, хотя мог бы поспорить: пятьсот рублей молодому попу – это много».

Т.е. тут простые шофера-работяги четко определили цену, за которую можно подвергаться гонениям – пятьсот рублей. А уж если послушать, что говорят и пишут о священниках те люди, что ни разу в Церкви не бывали – то остается то ли удивляться тому, как этих толстопузых попов – крохоборов – извращенцев – дегенератов носит земля, то ли этим самым попам завидовать...

...Когда я, в какой-то мере неожиданно для себя стал священником, – в моих мозгах достаточно прочно сидела мысль, что все-таки священники – люди не совсем нормальные. Вернее, мне-то встречались вполне нормальные – искренние, честные, добропорядочные, а главное – не лицемерно верующие, но опыт комсомольской жизни утверждал, что где-то есть и другие – лицемерные, коварные, двуличные, жадные, лживые… Конечно же я, став священником, от всей души хотел быть настоящим и даже не секунды не сомневался в том, что про меня всяких разных нехороших историй рассказывать не будут...

Тогда, в начале девяностых, все решалось легко и быстро, и я, уехав в кафедральный город в пятницу вечером – на воскресном Всенощном бдении, т.е. вечером субботу уже был облачен в подрясник, а утром в воскресенье – рукоположен в диаконы. Через два дня, в праздник Рождества Иоанна Предтечи, состоялась моя священническая хиротония, в среду я сослужил опытному священнику, в четверг служил свою первую Литургию самостоятельно и сразу после её окончания уехал в распоряжение благочинного. Таким образом, в следующее воскресение мне довелось послужить уже в родном храме, затем пять дней – в соборе при благочинном, а через две недели после диаконской хиротонии я уже прибыл окончательно на свое место служения. К этому времени настоятель отбыл в отпуск, а я стал самостоятельно служить, исповедовать, крестить, причащать, венчать, освящать квартиры. Честно сказать, работы было невпроворот, и порой, придя в храм к семи часам утра, я получал возможность впервые за день попить чай и что-нибудь съесть не раньше, чем часов в шестнадцать. Пару раз тогда довелось крестить одновременно более 100 человек! Однако, молодой организм не чувствовал усталости, а если и уставал – то быстро восстанавливался. А мне всё было в новинку, интересно и потому я старался ничего не упускать…

Как-то в один из будних, но богослужебных дней, мне пришлось отпевать при гробе молодую, трагически погибшую девушку. Храм и квартира, где было отпевание, находились в противоположных концах города и за мной приехал водитель на «крутом» (по тем временам!) автомобиле – «Волга» -ГАЗ 24-10 стального цвета. Водитель оказался парнем общительным, мы о чем-то говорили по пути на отпевание, потом он  довёз меня до храма, и мы вновь о чем-то с интересом беседовали, а ещё  он предложил «подбросить» меня до дома, на что я с радостью согласился. Поставив требный чемоданчик в пономарке и, повесив на вешалку рясу, я сел в машину и вспомнил, что улицу, на которой стоял наш дом  перекопали. А улица начиналась около единственного на то время в городе ресторанчика, в простонародье именуемого «Кабак».  Водитель спросил: «куда поедем-то?», на что я, памятуя о перекопанной дороге, без всякой «задней мысли» сказал ему: «Довези до ресторана, а там я дойду!»

…Серая «Волга» лихо подкатила к самому крыльцу «кабака», но я, поблагодарив шофера, вышел и по переброшенной через траншею дощечке, бодрой походкой пошел домой, ощущая спиной заинтересованный взгляд…

Через несколько дней, шагая по городу, мне  встретился хороший знакомый – известный в городе журналист и поэт, к тому же отец моего институтского товарища:
- Привет!
-Здравствуйте!
 - Как жизнь, как семья? С работой –то определился?
-Да всё хорошо, спасибо! На а насчет работы… ( и тут я внутренне смутился: мне казалось, что все уже знают, что я – священник, но… Хотел было и тут сразу признаться, однако, зная характер своего собеседника, решил немножко свернуть разговор)…В принципе – ДА! Я решил быть  поближе к Церкви!
(и тут моего собеседника «прорвало»):
- Да что эта твоя Церковь! Ты знаешь, им тут какого-то молодого попа недавно дали. Так ЕГО! НА СЕРОЙ «ВОЛГЕ»! ПРИВОЗЯТ В КАБАК! И ОН ТАМ С ДЕВКАМИ! ПО – ПОЛНОЧИ «ЗАЖИГАЕТ»!
…Конечно, не будь в этой фразе серой «Волги» - то я, может быть, и и не понял, что этот самый  «молодой поп» сейчас стоит перед своим собеседником и даже не может представить, как в этом самом «Кабаке» открываются двери.  Потому что ни разу там не побывал. Ни в прошлом, ни в будущем…

 Еще один случай вспомнился:
… Примерно через год – другой мне вновь довелось убедиться в особой "любви" к священника со стороны "простых людей".
В то время мы жили в домике, который принадлежал бабушке моей супруги. В «деревенском» (хотя и стоящем в городе) доме, площадью менее 50 кв. метров, с печкой и без водопровода проживали представители четырех поколений: бабушка, её дочь – мама моей супруги, мы с матушкой и двое наших детей. Моя священническая зарплата была меньше предыдущей, учительской, почти в два раза, матушка была в "декрете" и поэтому основой благосостояния нашей семьи были две пенсии представительниц старшего поколения. А я, как единственный трудоспособный мужчина, старался максимально внести свой вклад в домашний уют трудом мужских рук. Так мне за пару лет, правда не без посторонней помощи, удалось построить баню, предбанник, заменить старый, завалившийся штакетник на новый тесовый заборчик, а также  обшить дом рейкой. Чтобы дерево не портилось, мы все новые, выструганные  деревянные элементы покрасили популярным в 90-е годы составом – смесью олифы и половой краски. Усадьба приняла свежий, праздничный вид, а так как мимо нас ходили многие садоводы на свои дачные участки, то иногда приходилось слышать и оценки своего труда. Так, например, как-то две пожилые женщины, проходя мимо, сокрушались, что «попам деньги девать некуда: один хоромы отгрохал, а теперь и другой вон как всё отделал!»
Надо сказать, что «один» - это настоятель, у которого на тот момент в семье уже было четверо детей, а «хоромы» - это небольшая пристройка к старенькому домику, которую изначально для священника купил приход.
…Можно вспоминать многое, но если вспоминать все случаи за почти три десятка лет такого неравнодушного отношения со стороны людей, то не хватит слов описать, ни времени прочитать. Да и не надо этого. Даже это, малое – и то показатель того, что любит у нас народ священников. И любил бы просто, без всяких добавлений, если бы мы, священники, всегда соответствовали тем словам, что написаны на иерейском кресте: ««Образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (1Тим. 4:12)» . Но если хоть в чем-то оступаемся – сразу же начинается «любовь с прибавками»…

 Кстати, интересная подробность: вполне возможно, что тот «молодой поп» о котором писал Шукшин и тот благочинный, в распоряжение которого я прибыл после хиротонии – одно и то же лицо. По крайней мере, события многих рассказов Шукшина происходят на Алтае: в Бийске, Горно-Алтайске, Майме, Манжероке и, конечно же - в родных для Макарыча Сростках. Так вот, архимандрит Ермоген (Росицкий) прибыл в Бийск в конце 60-х годов, т.е. тогда и туда, где и когда  происходит действие рассказа. На момент моего знакомства с ним  - пожилым, «маститым» —  батюшка был седым, грузным, строгим. Но те прихожане, что знали его еще молодым иеромонахом, рассказывали, что в молодости он был очень живым, неравнодушным, горячим.
60-е годы – это время хрущевских гонений на Церковь, только гонители действовали не силой, а обманом, не жестокостью, а клеветой. Как ни странно, но иногда  тогда «ломались» даже те, кто мог выдержать напор и диктат двадцатых и тридцатых годов. И когда в Бийске появился молодой и ревностный священник, то про него сразу поползла молва, мол, и денежки любит, и к бутылке прикладывается, и хорошеньких прихожанок водит домой…  Т.е. обычный «джентльменский набор советского попа». Но если большинство молодых священников не выдерживали, потому что пытались перед явной ложью оправдаться – отец Ермоген никогда не оправдывался. Он принимал на себя всё без исключения, даже самые нелепые обвинения. Зато пред Богом стремился сохранить нелицемерную чистоту. В итоге, когда он, прослужив почти пять десятков лет в Бийске, скончался — многие из пришедших проводить его в последний путь рыдали навзрыд, как, наверное, не плачут по родным отцу с матерью…
Все-таки,  любит у нас народ священников…