Как я с академиком чаю испил...

          Я вам, ребяты, вот чё скажу.
    
          Вот все грят: "Ах, искусства, ах, искусства! Она выражает, она просвещает, она вдохновляет". Ерунда всё это. Меня, так она утомляет. Хотя конечно, ежели какой старец-золотые руки, например, лепит свою очередную "Юность" с эдакой ослепительной натурщицы, с эдакой прелестной фемиды, так чево бы и не вдохновить?! Хотя, - как пить дать, - эта прелестница потому и пошла к старцу, что тот уже не выражает ... Или, возьмём вот хотя бы какого-нибудь художника. Малюет, малюет день-деньской, ни черта не идёт, одно слово - худо. И ему худо, и мне - никак не усеку, чё он хотел намалевать. И, вроде б, подойдёшь, подскажешь, так он, мерзавец, ещё и обидится, мину состроит, а самому, паскуде, и невдомёк, что я однажды аж одному академику картину исправил! И ничё, нормально.
    
          Я вам эту историйку ща расскажу, дай тока бог памяти.   

          Во, ребят! Помните, около нашего дома монастырь есть? Помните? Ну, вот. Иду я как-то мимо, а там лужок такой чудный, в высохшем пруду, и "травка зеленеет, солнышко блестит" ... Ну вот, иду я там и вижу - прям посредь лужка художник какой-то. Ну, палитр в руке, пюпитр, или как у них там, у художников, - мольберт, кажись - рядом стоит. Кисточки, так те за ушами понатыканы, в руках, а одна аж в зубах торчит. В общем, пузо выставил, лысина назад зачёсана. Как есть, монастырь рисует. Но, вижу - чёй-то в нём мне лично знакомое, прямо-таки даже родное. На кого, думаю, сволочь, похож?

          Подхожу ближе. Ба! Дак это же мой знакомый академик , тот самый, что на приёме в Академии мне именные кисточки вручал! (Было дело, занесло меня туды однажды).

          Вот те на! Вот игде свиделись!

          Ну, враз, подхожу ближе, прямо-таки вплотную и грю: "Опять здравствуйте, - грю, - Евгений Борисович! ... Ну, чё, наш монастырь решили порисовать? Ну, ну. Ну и чё, получается?" - и гляжу прям ему в мольберт.

          А он увидел меня, вздрогнул аж и грит: "Ах! Это Вы, - грит, - Михал Виктрыч! Скока лет, скока зим!". И улыбка, как косоворотка - до ушей. "Дак Вы чё, - грит, - издеся живёте, да? Ах, да?! А я-то, старый бармалей, решил натуру порисовать. Дак ежли б я, - грит, - знал, - грит, - что Вы издеся живёте, так я б сюды и не сунулся б. Вы ж ту натуру давным-давно, поди, нарисовали, и уж, наверное, получше меня". "А чё, - грю, - её рисовать - эту натуру-то, ежли она - вот она, стоит, никуда не денется. Приходи, - грю, - да и смотри". И по плечу его так ласково: "Приходи, - грю, - и смотри! А что лучше вас, так то вы точно сказали, очень верно, - грю, - подметили. Я, - грю, - ежели на что глаз положу, так сразу, можно сказать, всё схвачу. Вот тута у вас, Евгений Борисыч, - грю, не то чёй-то, сразу видать". И кисточку у него из-за уха, и - прямо ею в мольберт. А академик-то - покраснел как рак, потом побелел и грит: "Ах я, старый остолоп! Да куды ж мне против Вашего-то глазу! Я, - грит, - эту картину на выставке выставлю под Вашей, Михал Виктрыч, фамилией". А сам - аж взопрел весь и, вижу, быстренько-быстренько так складывается. "А чё мне, - грю, - ваша мазня? Вы, - грю, - её под своей выставляйте!". На том и разошлись. Чай я его приглашал пить, да он не пошёл.

          А через год присылает он мне благодарственное письмо с выставки, с Парижу, и пишет, что картина первую премию взяла, в благодарностях рассыпается.

          ... А чё там было-то, на картине - мазня какая-то. Чушь. А натура - вон она, каждый день мимо прохожу - стоит!

                7 июня 1984 г.