Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 44

      Глава 44

      Поздней весной 329 года до н. э. Александр, оставив в Арахозии четыре тысячи пехотинцев и шестьсот всадников, снова углубился в горы, его армии предстояло пересечь самые высокие хребты Паропамисад, их северо-восточную часть. Было учтено всё, что могло быть предусмотрено: вступавшая в свои права весна изгоняла холод и подтачивала глыбы льда, глаза воинов прикрывали тонкие дощечки и повязки с узкими прорезями для предохранения от снежной слепоты, тюки с поклажей и провиантом были накрепко увязаны. Конечно, было трудно и без травм не обошлось: путь пролегал на средней высоте в восемь тысяч локтей, разреженный воздух давал о себе знать, но людей воодушевляло то, что нынешняя дорога, как говорили проводники, будет в два раза короче преодолённой зимой. Александр подавал пример самоотверженности, выступал впереди, брал кирку и собственноручно рубил лёд, подбадривал отстававших и помогал им.


      Бесс в это время пировал в своей сатрапии. Ему удалось собрать восемь тысяч бактрийцев; кроме того, он рассчитывал также на то, что переговоры с кочевниками будут успешны. Привлечь на свою сторону массагетов, обитающих в бескрайних северных просторах, хоразмиев, дахов, саков, соблазнить индов с юга, уговорить могучих высоченных скифов, как думал бактрийский сатрап, будет легко. Пока они не выступили единым фронтом с Бессом только потому, что не увидели неуёмной жадности Александра к землям и к их богатствам, но, как только степняки познакомятся с алчностью македонянина поближе, как только Бесс нанесёт незваным гостям первый успешный удар, все сомнения у колеблющихся отпадут. Самолично возложенная на свою голову царская диадема лишила самопровозгласившего себя Артаксерксом V узурпатора остатков благоразумия, он поносил Дария, объяснял победы македонянина только тупостью и трусостью перса и уверял всех в том, что Александр падёт на колени перед законным властителем, лишь его узреет. Разгорячённые винными парами приспешники Бесса Спитамен и Оксиарт усердно ему подпевали, к ним присоединились остальные, но среди обнаглевшей орды нашёлся и один не разделивший восхвалений и не выступивший в общем хвалебном хоре. Мидиец Кобар, трезвомыслящий, уравновешенный, настроенный скептически, не принял участия в самолюбовании, для объяснения узурпатору причин своей сдержанности Кобару хватило нескольких фраз: «Природу человека можно назвать превратной ещё и потому, что каждый хуже видит свои дела, чем чужие. Сомнительными бывают решения, внушённые людьми самим себе: одним мешает страх, другим — страсти, третьим — естественная преданность собственным идеям. Никто сам себя не презирает. Ты сам испытал, что каждый считает единственно хорошим то, что он придумал. На твоей голове тяжёлое бремя — царский венец. Его следует носить разумно или, чего я страшусь, он раздавит тебя. Тут необходима рассудительность, а не стремительность*».

-------------------------------
      * Монолог приводится по «Истории Александра Македонского» Руфа Квинта Курция, книга VII, глава 4.
-------------------------------

      Бесс разъярился. Упоминание того, что сдавшихся ждёт более лёгкая участь, чем попытавшихся оказать сопротивление, окончательно вывело его из себя. На Кобара обрушились крики негодования, обвинения в трусости и предательстве праведного дела и братьев по оружию. Мидиец выслушал всё смиренно, но на следующий день покинул самонадеянного бактрийца и перешёл на сторону Александра.

      Его поведение заставило протрезветь многие головы. Восемь тысяч человек против десятков тысяч профессиональной армии македонян, пусть она и будет действовать в незнакомой местности, были жалким ополчением; на поддержку мятежа Арией и Дрангианой нечего было надеяться: Сатибарзан поначалу тоже хвалился — где он теперь? Да и Барсаэнт убежал, казалось, далеко, но выдали его Александру арахозские инды — не спрятался… Примкнувшие к Бессу храбрились главным образом потому, что были уверены: Александр в Бактрию и Согдиану не пойдёт, а двинется прямиком в Индию — за жемчугами, шелками и прочими ценностями. Но, как только истинные намерения сына Зевса стали ясны, многие одумались…



      Бактрия, представлявшая нагромождение утёсов со всего одним городом, столицей Бактрами, и Согдиана, со своими степями, песками и немногочисленными оазисами, в которых и протекала жизнь недавно вкусивших прелесть осёдлого существования бывших кочевников, не поражали красотой, но, как это часто бывает, отказав в одном, творец наделил эти земли природными богатствами.

      Александру нужны были территории, имевшие большие размеры и важное стратегическое значение, он надеялся набрать в них несколько тысяч воинов для похода в Индию: ведь неизвестно было, что ждало армию в загадочной южной стране, вероятно, не пожелающей отдать пришельцам всех своих богатств без боя, — и лёгкие на подъём воинственные бактрийцы и согды могли оказаться хорошим подспорьем в далёких краях.

      Покорение Бактрии и Согдианы царю Азии было необходимо: приведение этих сатрапий под свою длань означало контроль золотых россыпей и добычи самоцветов, доступ к удивительной, способной бить фонтаном из-под земли смеси масла с водой — чёрной, расцвеченной тёмными радужными пятнами, дурно пахнущей, но при обработке превращавшейся в незаменимый компонент для строительства жилищ и флота; экономические ресурсы северо-восточных сатрапий были потребны также для экипировки и снабжения армии продовольствием и свежими лошадьми, для поставки предметов роскоши двору Александра (сын Зевса не забывал, что обстановка в его шатрах, её роскошь и образ жизни, ведущейся самым великим царём всей Ойкумены вне походов и войн, должны соответствовать его положению: сознание собственного величия молодого владыку не покидало); Согдиана  выводила царя Азии на бесчисленных кочевников — сношения с ними тоже могли быть выгодны…

      Итак, Александр решил не оставлять без внимания людские и природные ресурсы северо-востока — и пошёл через горы в Бактрию.

      Пока бунтовщики этого не знали и уповали на то, что царь Азии свернёт на юг, в Индию, они храбрились — как только стало ясно, что сын Зевса к ним всё-таки пожалует, мятежники испугались и разбежались по своим квартирам.

      Сам узурпатор, собрав оставшихся, отправился с ними к берегам Окса*: пощады от Александра ждать убийце не приходилось — оставались надежды измотать его походом по незнакомой местности, обречь македонян на голод, жажду и, следовательно, значительное ослабление, и ещё раз попробовать договориться с кочевниками, чтобы выступить против пришельцев объединённой силой.

------------------------------
      * Совр. Амударья.
------------------------------

      Но кочевники, носившиеся по бескрайним северным степям и империи Ахеменидов фактически не принадлежавшие, не спешили присоединяться к Бессу, как и заявлять о своей лояльности Александру. Подозревая, что дни узурпатора сочтены, они заняли выжидательную позицию. Перемещавшиеся вблизи подобия цивилизации, они понемногу вовлекались в товарно-денежные отношения, узнали цену талантам золота и серебра, выгоды стабильной торговли, целесообразность посылки караванов и выхода на рынки огромной империи. Им нужны были оружие и одежда, предметы обихода — та утварь, которую они сами не производили; наиболее зажиточные: вожди, успешные торговцы — вкусили прелесть роскоши и не прочь были украсить свои шатры изящной посудой. В свою очередь, и сами степняки могли предложить очень многое: золотой и серебряный песок и самородки, удивительные, поражающие своей красотой минералы и драгоценные камни, меха и, конечно, лошадей и скот. Александр был явно богаче Бесса, а его армия — гораздо многочисленнее, по нехитрому рассуждению, дела лучше было вести с ним — и повелители степей стали ждать исхода противостояния.



      После семнадцатидневного перехода через горы Александр достиг цели, перед ним лежала Бактрия.

      Холмы, поросшие елями, Гефестиона не впечатлили:

      — Ёлки, палки — ну и дыра! Здесь даже городов нет. Бактры, крепость Аорн, какая-то Драпсака — ну и названьице!

      — Она, кстати, рядом — там и остановимся, прославим провинциальное захолустье.

      — Много чести… И где тут золото добывают, как ты говорил?

      — Наверное, далее, в горах. Бактрия же и на востоке в высоченные хребты упирается. И что тебе не нравится? Трава растёт — для скота пастбища, виноградная лоза — есть что пить, пшеница — есть чем питаться, лес — есть из чего строить. Разве на Македонию не похоже?

      — Ну да, — презрительно фыркнул Гефестион. — Как Багой на меня.

      Александр засмеялся.

      — А что ещё докладывает разведка?

      — Местные отпали от Бесса, но это не значит, что присоединились к тебе — просто возвратились к своим очагам, чтобы уберечь их от разорения. Бесс ушёл с ещё не давшими дёру в Согдиану. А в остальном картина вшивая. Провиант у нас кончается, пшеница у них ещё не созрела, а прошлогодние запасы они так запрятали в своих сирмах*, что днём с огнём не найдёшь.

------------------------------
      * Сирмы — секретные хранилища продовольствия у бактрийцев.
------------------------------

      — Но базары ведь действуют?

      Гефестион отрицательно покачал головой.

      — Так они тебе и вывалили на них возы с зерном! Для них пришельцы — заведомо враги, ведь и Дарий здесь был царём лишь номинально, да и то Бактрия собиралась отпасть ещё при нём. Теперь Дария нет — чем не момент для обретения независимости? Поэтому они и от Бесса откололись. Он всё-таки перс из боковых Ахеменидов, а они — вон, дети гор, не персы, а вчерашние кочевники с вечной страстью к свободе. Не всегда враг врага друг… Чует моё сердце: попортят они нам крови.


      Чтобы дать отдых совершившей тяжелейший переход армии, Александр на несколько дней остановился в Драпсаке.

      С продовольствием дело действительно обстояло очень плохо: запасы подходили к концу. Узурпатор, убегая от прямых столкновений с наступавшим войском и нисколько не жалея предавших его подданных, постарался разорить оставляемые места. От непострадавших местных ничего нельзя было добиться: они сидели по своим холмам, как в естественных укреплениях, желания знакомиться с македонянами не выказывали, ждали, когда армия Александра покинет Бактрию, двинувшись в погоню за Бессом, и, видимо, на всякий случай держали камень за пазухой. «Не хотят с нами дружить — придётся враждовать», — вывел Александр и двинулся через свободолюбивую Бактрию. Крепость Аорн и Бактры были взяты, Бесса ни там, ни там не оказалось — надо было идти дальше на север.

      Оставив в Аорне гарнизон под командованием Архелая и назначив сатрапом Бактрии Артабаза, царь Азии устремился в погоню. Начинался новый этап его походов, по сравнению с которым тяготы прежних перемещений и боёв померкли. Армия столкнулась с труднейшими испытаниями. Нехватка еды стала нескончаемым кошмаром. Все запасы были подчищены до крошки — людям приходилось питаться рыбой, науженной в попадавшихся на пути водоёмах, и травами. Этого, конечно, не хватало — и под нож пошли вьючные животные.

      Близилось лето. Солнце поднималось рано и высушивало небольшие ручейки и водоёмы — на улов больше нельзя было надеяться, но нехватка воды была ещё страшнее. Взятые в дорогу мехи быстро опустели, и за десятки парасангов до Окса восполнить их было нечем. Ехать приходилось ночью, потому что днём в зыбучих песках, пришедших на смену холмам, нельзя было ориентироваться, — дорогу определяли по звёздам, но продвижение не под палящими лучами солнца не спасало организм от стремительного обезвоживания. Алое марево стояло в глазах, горело иссушенное зноем лицо, губы, язык и гортань пересохли и мечтали хотя бы об одном глотке, но его всё не было и не было…

      Когда измученные люди добрались наконец до берега, началось повальное сумасшествие. Все пили и не могли остановиться — и отправлялись на тот свет, как умирает изголодавшийся человек, хватая буханку хлеба и жадно заглатывая кусок за куском. Александр носился за воинами и призывал проявить умеренность, чтобы остаться в живых, но, когда все поняли губительность собственной жадности, было поздно: людей пало больше, чем в самом кровопролитном сражении.

      — О боги! Да что это такое! — Александр был в отчаянии.

      — Всего лишь Азия, — ответил Гефестион, додумывая про себя: «И проклятье Филоты». — Здесь погиб Кир, где-то южнее потеряла армию Семирамида, как Египет проглотил в своих пустынях пятьдесят тысяч пришедших с Камбизом. Пески беспощадны к своим и ещё больше не любят пришельцев.

      Умерших предали земле. В воде теперь недостатка не было; обжитый, как и везде, берег помог частично решить проблему с продовольствием: созревали первые овощи и фрукты, ловилась рыба, но на хлеб маркитанты продолжали держать высокие цены. Пообещав разобраться с питанием в ближайшем будущем, Александр организовал переправу через Окс. Разрушенные Бессом мосты и сожжённые лодки македонян не остановили: они использовали набитые соломой и накрепко, чтобы не пропустить воды, сшитые воловьи шкуры и пересекли реку за пять дней.

      Вдогонку за узурпатором был выслан Птолемей, отправившийся с приданными ему частями в Наутаку, где укрывался самозванец.

      Александр тем временем изучал местность и невдалеке от места переправы обнаружил небольшой городок, заселённый бранхидами*.

------------------------------
      * Бранхиды (;;;;;;;;;) — члены рода, который заведовал оракулом Аполлона в Дидиме, близ Милета.
------------------------------

      Жители Милета, полтора столетия назад отдавшие персам сокровища храма Аполлона Дидимского, за своё святотатство заслужили ненависть всех эллинов и были переселены в глубь Азии Ксерксом во избежание расправы, теперь в Тармите* жили их прапраправнуки.

------------------------------
      * Тармит — совр. Термез, самый южный город Узбекистана, расположенный на правом берегу реки Амударья.
------------------------------

      Глаза многих воинов, особенно жителей Милета, пришедших за Окс вместе с Александром, зажглись злобой: сколько сил они положили пять лет назад, борясь за освобождение эллинов от персидского ярма, а потомки изменников всё это время жили здесь и не терзались муками совести за кощунство, совершённое прародителями! Даже священный источник иссяк, когда разгневанный Аполлон ушёл из разграбленного и разрушенного храма, но, стоило Александру повелеть его восстановить, он чудесным образом забил вновь: Аполлон вернулся, его призвал сын Зевса.

      — Разнесём мерзкий Тамрит, отомстим изменникам! — требовали от царя Азии самые горячие головы.

      Александр колебался и предпочёл, чтобы воины сами решили судьбу потомков нечестивцев.

      Мнения разделились: одни требовали жестокого возмездия, другие защищали жителей городка, не имевших непосредственного отношения к осквернению храма. Это сделали их далёкие предки, не второе, не третье и даже не четвёртое поколение, да и кто мог поручиться за то, что сто пятьдесят лет назад сокровища святилища были сданы персам добровольно? За полтора столетия история поросла быльём, о предательстве ходили преимущественно слухи, а молве, как и летописцам, любящим драмы, художественные красоты и часто делающим из мухи слона, не заботясь об истине, нельзя было доверять. Может быть, персы сами разграбили храм и отправили сюда невиновных, чтобы показать грекам, как много предателей скрывается в их рядах? — такое коварство не явилось бы для азиатов чем-то из ряда вон выходящим…

      Видя, что к единому выводу воины не пришли, Александр принял решение сам:

      — Убьём, сожжём, сотрём с лица земли.

      Гефестион начал резко возражать, понимая, что любимым движет желание дать обозлённым и претерпевшим недавно столько лишений людям разрядку:

      — Гнев — плохой советчик. Ксандре, не бери на душу такое зло! Они же наши соотечественники! Кто может точно сказать, что было за тридевять земель полтора столетия назад? Предельно ясно только то, что живущие в Тамрите ныне к этому непричастны.

      Но Александр был непреклонен:

      — Они виноваты — они должны понести наказание.

      — Я не поручусь за первое, а второе они уже претерпели. Люди сто пятьдесят лет от родины оторваны, живут в этих диких крах, ни моря, ни Греции за ним, ни Эгеиды вблизи — чего тебе ещё надо? Смотри, как они истосковались, — они вышли к нам, они признают в нас соотечественников.

      — И совершенно напрасно, — мрачно ответил Александр.

      — Да тьфу на тебя! Права пословица: с кем поведёшься, от того и наберёшься — ты стал таким же кровожадным, как персы! И, что ещё хуже, беспричинно кровожадным: те хотя бы чужаков режут, а ты — своих! — Гефестион хлестнул лошадь и в негодовании подъехал к Неарху: — Нера, ну что это такое, а?

      Лицо флотоводца тоже было темнее тучи.

      — Я думаю, что будет дальше, если далёких потомков сомнительно виновных такое ждёт…

      Гефестион вернулся к Александру и попытался в последний раз отговорить его от задуманного:

      — Ты творишь неправое. За зло придёт зло. Вспомни Филоту — он как в воду глядел!

      — Опять ты его оправдываешь…

      — Да не оправдываю я! Сам вспомни, что он напророчил! Всё сбылось! Тебе мало того, что мы пережили в горах и на пути к Оксу? Скольких людей потеряли!

      — Это война, это необходимость.

      — Да какая необходимость! Смотри, они вышли к нам с покрывалами, они видят в нас сородичей, до них вести от нас не доходили десятки лет! Они думают, что к ним пришли свои, может быть, на родину хотят вернуться! Кто сейчас помнит о том, что сто пятьдесят лет назад их какие-то прапрадеды сделали, да и сделали ли они то, что им приписывают? Их виновность — только предположение. Выслушай их — как знать? — у них могут найтись оправдания. Сами, сами-то они ни в чём не виноваты!

      Но мысли Александра текли в другом направлении:

      — Нет. У меня своя миссия, и ты её знаешь. Я не могу оставлять за своей спиной тех, в ком не уверен. Их предки предали нашего бога… своего бога — и потомки могут оказаться способны на предательство.

      — Это ты сейчас их предаёшь!

      — Я не могу оставлять в живых тем, в ком сомневаюсь, — повторил Александр. — Не хнычь! Лес рубят — щепки летят. Это война.

      — Она не исключает благородства. — Гефестион замкнулся. — Я пальцем не пошевельну.

      — Как знаешь.

      Бранхиды действительно вышли к македонянам с покрывалами на головах и смиренно остановились — видимо, хотели показать, что, если вина на их предках и есть, они просят за неё прощения. Наверное, они ещё не поняли, что произошло, когда Александр, Кратер и Кен, увлекая за собой остальных, помчались к ним. Расстояние стремительно сократилось — и сверкающая сталь начала сносить первые головы. В стане бранхидов раздались горестные вопли. Они не защищались, да и что могли сделать против сотен мечей, сражавших их один за другим? Даже матери, державшие детей на руках, не разбегались по домам: некоторые строения каратели уже поджигали, вскоре пылал весь городок. Последних метавшихся атаковавшие прикончили ударами с размаху — и отъехали любоваться занявшимся заревом.

      Через несколько часов всё было кончено, не пощадили даже священные рощи — они были вырублены. Бранхиды отправились на небеса, многие из них так и не поняли за что: ведь даже за действительную вину предков кара, обрушивающаяся на потомков, не должна быть смертной, да и должна ли она быть вообще? Бранхиды никого не убивали; если и сдали сокровища храма добровольно, это могло быть не желанием выслужиться перед персами, а попыткой спасти реликвии. Сто пятьдесят лет назад азиаты были явно сильнее и стойкого успешного сопротивления им, конечно, не могло быть оказано — не отдай жрецы ценности добровольно, персы всё равно бы их изъяли. Да и это переселение — не было ли оно уже карой? — разве отправиться за тридевять земель от родины, от обжитых мест не менее изгнание, чем спасение?

      Гефестион и Неарх не приняли участия в убийствах и поджогах и с горечью смотрели, как пепел уносится вверх лёгкими серыми хлопьями над обуглившимися брёвнами бывших домов и чёрный дым темнит солнечный день.

      Критянин повернул голову к сыну Аминтора:

      — Что это было? Ещё одно «предвосхищение», как с Филотой? Или Александр просто тешит кровью своего демона?

      Гефестион невесело усмехнулся:

      — Европейские ценности, торжество демократии, верховенство права и безусловность свободного выбора. Дерьмо в сборе…

      Гефестион ещё мог понять, когда предательство и зло превыше необходимого творили персы: это было у них в натуре, это выстраивалось в строгую последовательность. Ионийские сатрапы предали Дария, Дарий предал свою армию, Бесс предал Дария, скоро, наверное, кто-то предаст Бесса. Персы были жестоки и алчны — их сущность толкала их на зло. Но Александр, златовласый отрок, мечтающий о честных победах, юный царь, несущий свободу, заботливый полководец, предлагающий своё место у костра дрожащему от холода воину, — и этот оскал «упреждения», оборачивающийся подлым вероломством… Оставалось только ждать, что и остальные пророчества Филоты сбудутся…



      Ко всеобщему удивлению, конец бунта Бесса был скор и его подавление не стоило македонянам особых усилий. Спитамен и Оксиарт поняли, что войско Александра не остановить и не измотать: как оно питалось одной рыбой и шло вперёд, так, углубившись в степи, будет есть одну траву, но всё равно продвигаться далее; о серьёзном противостоянии горстки смутьянов профессиональной армии было смешно думать. Кроме того, что Бесс был бездарностью, он оказался ещё и чужаком и был непозволительно инертен, не оказавшим Александру сопротивления и без боя уступившим македонянину всю провинцию. Так же, как бывший царь царей, самозванец отыграл свою роль — на передний план вышли другие персонажи. Приближённые узурпатора решили повторить его собственные действия. Они никогда не были сатрапами, фантазии тешили их честолюбивые помыслы о Бактрии и Согдиане, как о независимых государствах с ними самими во главе. Поднять затихших бактрийцев и согдов было ещё возможно; не признавшие власть Александра и разползшиеся по всей империи маги Дария могли повести антимакедонскую пропаганду. Окажись она успешной — как знать, как переразложится ситуация…

      Не имея точного плана действий на обозримое будущее, Спитамен, Датаферн, Катен и Оксиарт определились с ближайшим. Они не рассчитывали на «милость» Александра, которую он окажет низложившим его врага, благодеяния царя Азии заговорщиков не прельщали — Спитамен сотоварищи хотели усыпить бдительность сына Зевса: ведь, сдавая ему Бесса, они как бы отказывались от дальнейшего сопротивления — во всяком случае, такая мысль могла прийти македонянину в голову. Опираясь на преданных лично им, заговорщики легко уговорили остальных бросить потерявшего весь свой авторитет Бесса и кинули кость наступавшему Птолемею в виде узурпатора, запертого в каком-то жалком сарае, а сами исчезли со своими приспешниками в неизвестном направлении.

      Через несколько часов Бесс был схвачен отрядом Птолемея, закован в цепи и переправлен Александру. Без патетики, театральности и восточных изысков дело, конечно, не обошлось. Сын Зевса встретил подлого изменника презрительными фразами и уничижающими взорами, Бесса раздели догола, обрезали кончики ушей, вырвали ноздри, привязали к позорному столбу, исхлестали плетью и отправили в Экбатаны — особо ценным подарком родственникам Дария. Те тоже приняли самозванца радушно: стали отрезать по кусочку от Артаксеркса V и разбрасывать клочки плоти по всей северной столице, а потом, пресытившись этим, приказали палачам пригнуть к земле вершины двух деревьев, сблизить их и накрепко привязать ноги Бесса к упругим стволам. Когда дело было сделано, палачи, еле удерживавшие согнутые деревья, с явным облегчением их отпустили. Стволы стремительно выпрямились, разорвав тело на две половины. Убийца Дария пережил свою жертву лишь на год.
   
      Продолжение выложено.