Ай да Пушкин!

Колхоз «Последний оплот» загибался. Свиньи не поросились, коровы не доились, рожь в поле не колосилась. Единственный трактор возвышался во дворе конторы ржавой громадой, из кабины росли кусты смородины. Последний председатель исчез в местных болотах при невыясненных обстоятельствах. Мужики от великой душевной пустоты целыми днями пили «горькую», вспоминая с глубокой ностальгией ударные годы пятилеток. Бабы вкалывали на огородах, отвлекаясь ненадолго – поорать на непутёвых мужей и сопливых ребятишек. По ночам над деревней всходила жёлтая луна и пялилась сквозь тучи в тёмные провалы окон обветшавших изб. На окраине горестно выла голодная собака. Так родилась мужицкая тоска...

Ранним весенним утром в деревню вошёл человек. Направлялся ли он из районного центра или из соседней области – никто так и не заметил. Бодро шагал по утопающей в грязи улице, улыбаясь рябому весеннему солнцу. Даже дурные деревенские собаки непривычно притихли, поджав облезлые хвосты. Подойдя к конторе, человек сорвал с двери листок с надписью «требуется председатель» и скрылся в хищной пасти кабинета.

В «Последнем оплоте» началась паника. Некоторые злые языки утверждали, что это не кто иной, как полномочный представитель самого президента, и скоро в деревне начнётся «чистка» похлеще, чем в 37-м. Однако самый сообразительный из колхозников зоотехник Кузьмин мудро заметил, что человек прибыл без бумаг, без охраны и оружия, а стало быть, не каратель. В ходе дискуссии мужики постановили, что это, по всей видимости, и есть новый председатель. Соблюдая все каноны маскировки, делегация колхозников мелкими перебежками двинулась к центру. Из окон конторы прицельного огня не вели, что ещё раз подтвердило правоту Кузьмина. Незнакомец встретил их на пороге кабинета. Суровый взгляд из-под нахмуренных бровей не предвещал ничего хорошего. По худым мужицким спинам заструился пугающий холодный пот...

Нового председателя звали Александр Сергеевич Пушкин. Пушкина в деревне, оказывается, знали давно и шибко уважали. Уж лет пять, как совершил побег из «оплота» последний учитель, а крепко врезались в цепкую мужицкую память бессмертные строки «...эй, старушка, где же кружка?». «Наш человек», – единодушно решили селяне. Кружки и стаканы, однако, пришлось попрятать и достать проржавевшие лопаты и вилы…

Утром следующего дня под «рентгеновским» взглядом начальника мужики взялись за восстановление разрушенного хозяйства. Целую неделю разгребали с улиц навоз, поднимали завалившиеся заборы, чистили колодцы. Отвыкшие от физического труда «человеки» вечером замертво падали, сотрясая округу богатырским храпом. Пьянство в деревне прекратилось.

Иногда по ночам Пушкин куда-то исчезал, а с первыми петухами в «Последний оплот» заруливала машина, нагруженная всяким добром: то бочками с топливом, то шестерёнки какие для трактора, а то и книги и балалайки для сельского клуба. Так в домах появился свет и детский смех, а на верёвках во дворах – чистое бельё. До позднего вечера в председательском окне горел свет, и любопытные прохожие любовались на неподвижную фигуру, склонившуюся над толстыми конторскими книгами.

В деревне Пушкина зауважали вдвойне. Той весной сев «Последний оплот» завершил в районе первым. Налились поля свежей зеленью, запели в бездонном небе жаворонки, по чистым улицам забегала всякая яйценесущая живность. Ожила деревня, встрепенулась и скинула с себя тугое ярмо мужицкой тоски....

Ко дню взятия Бастилии последний недобитый сельский интеллигент – директор клуба Коновалов – вывесил на центральной улице огромный красный лоскут с надписью: «Пушкин и теперь живее всех живых», пустив в ход истлевший постсоветский реквизит. Александр Сергеевич лукаво улыбался, покручивая пшеничный ус, и добродушно кивал односельчанам...
Осенью колхоз переименовали в «Пушкинский Пелам»...

АЛЕКСАНДР БОГДАНОВИЧ