Дядя Фёдор

Ещё днём было тепло и ясно, а сейчас за окном накрапывает дождик. В полумраке видно, как по небу расползается обложная туча. Наверное, ливанёт не слабо! Спать бы и спать под шорох дождя, но я не могу уснуть, внутри - горький привкус тоски, будто потеряла, что уже не вернёшь. В общем-то, так и есть.

В детстве, когда мне не спалось, мама ложилась рядом и считала за меня барашков, и я засыпала от её шёпота. Закрыв глаза, представляю барашков плывущими по ночному небу, только не такому чёрному, как сегодня, а синему-пресинему, как бывает в самый разгар лета, может, как бывает только в детстве. Облака-барашки разные, у каждого из них своя история. Я – повелитель барашков. Могу заставить их улыбаться или корчить смешные рожицы. Достаточно щелчка пальцев.

Всё тщетно, сна ни в одном глазу.

Поднявшись с постели, засовываю ноги в мягкие тапки и иду в комнату родителей. Папа громыхает внизу, на кухне. Слышу звук льющейся воды. Наверное, у мамы жар. Надеюсь, не сильный. И надеюсь, это не вредно в её положении. Где-то вычитала, если при температуре человек весь горит, его нужно раздеть и растереть водкой, а если у человека конечности холодные, то его нужно напоить чаем, согреть, чтобы вспотел. Дотрагиваюсь до маминого лба – вроде, не горячий, а вот руки холодные. Боюсь узнать, что мне знать не стоит, поэтому накрыв маму одеялом, которое она сквозь сон прижимает к себе, как мягкую игрушку, быстро ретируюсь в свою комнату.


Тут же накатывает воспоминание о том, как мама выбросила на помойку моего плюшевого медведя.

Мама вернулась злая с работы. Сказала, чтобы навела порядок в комнате. Мне не хотелось выполнять по первому требованию её приказания. Почему к её приходу всё в доме должно быть идеально? Она моя мать, само собой, но моя комната – это моя территория. Конечно, я тогда так не рассуждала, просто был какой-то внутренний протест. Мать собрала все игрушки, которые попались под руку – со стола, с пола, и отнесла на помойку. Я долго плакала, а утром стала упрашивать поискать моего медведя.

– Мусор, скорее всего, уже вывезли, и потом я не собираюсь, как бомж, лазить по помойкам, – сказала мама. – Можно подумать, ты играла с этим медведем, валялся никому ненужный.

Я не могла подобрать слов, чтобы объяснить ей, как для меня был дорог плюшевый медведь. Я его сама в тире выиграла, проткнув дротиками девять из девяти шаров. И это был не только трофей. У дяди Фёдора, – так я называла своего молчаливого друга, был тёплый свет. Про последнее я ещё никому не рассказывала. Не знала, нормально или ненормально видеть такой свет даже у игрушек.

– Мне нужен мой медведь, – требовала я.

– Прекрати! Во-первых, ты сама виновата, что так произошло. Во-вторых, ты уже большая девочка, школьница как-никак.

– Но он мне очень нужен, – повторяла я, смахивая рукавом слёзы. – Это моя любимая игрушка.

– Будешь себя хорошо вести, куплю тебе лучше.

Мама, правда, вскоре купила медведя, большого, белого, с розовым бантом. Но он был совсем новый. Я обнимала его ночью и ничего не чувствовала.


Говорят, время стирает плохие воспоминания, оставляя только хорошие, но отматывая плёнку своей жизни назад, перед глазами мелькают какие-то совсем не радостные кадры. Не то чтобы мама была всегда такой жестокой, она могла утешить, мы часто куда-то выбирались – ходили по магазинам, в кино, парк. Она заботилась обо мне – кормила, одевала, развлекала, но будто делала это из чувства долга. Она не была безразличной, скорее, далёкой. Отвечала односложно, даже улыбалась она не мне, а внутрь себя. Иногда мне думалось, стоит ей сказать, что брошусь под поезд, как Анна Каренина, так она ответит в своей манере, вот и хорошо.

Как-то отец повёз меня в аквапарк, мы скатывались на тюбах с водных горок, мы всё время о чём-то говорили, спорили, смеялись, но даже когда молчали, стоило повернуться друг к другу, и улыбки непроизвольно наползали на наши лица. Мы понимали друг друга с полуслова, полувзгляда. Тогда-то я отцу и рассказала, что могу видеть свет предметов.

– Как это видеть свет? – спросил отец.

– Чувствовать, – ответила я. – Моему мишке хорошо со мной. Когда он только появился, свет внутри него дрожал - он мне не доверял. А потом он разгорелся изнутри, как будто там факел... Он совсем не хочет теряться, - добавила я.

– А почему он должен потеряться?

– Ну, он так думает.


Он обнял меня. И я поняла, почувствовала каждой клеточкой, что он мне верит.

На улице уже стемнело, когда мы возвращались домой. Дорога ярко светилась огоньками фар, которые превращались, если смотреть далёко вперед, в точки. Я представила, что это какое-то праздничное шествие. Папа сказал, что очень меня любит.

– Меня все любят. Разве нет?

– Конечно, моя принцесса.

– А знаешь, кто ещё меня любит?

– И кто же?

– Машины, они мне подмигивают.

Я была так счастлива, что думала, будто счастлив весь мир.


Прошло года три или четыре, но по моим ощущениям, это было точно в другой жизни. Слишком много событий утекло с тех пор.

Потом были мои мольбы завести собаку или кошку, на крайний случай – хомячка или попугая, хотя я знала, что этого никогда не произойдет, пока живу с родителями. У мамы жуткая аллергия на пух и шерсть.

Однажды я вышла из дома, едва не споткнувшись у калитки об труп собаки. Шерсть собаки была в крови, из перекошенной пасти вывалился язык. Мне было жаль её до слёз. Хотелось подарить ей частичку тепла. Присев на корточки, я прикоснулась к ней. Маленький огонёк внутри её головы перемещался туда-сюда, будто искал выход. Видимо, смерть была внезапной. А потом я поняла, куда собака так отчаянно спешила .. К своим щенкам.

Вернувшись со школы, я попыталась их найти. Облазила каждый закуток во дворе, где по моим предположениям, щенки могли прятаться. Дошла до футбольного поля, вокруг которого были навалены покрышки. Вдруг показалось, что кто-то пищит в кустах. Я кинулась в ту сторону и, оступившись, упала в лужу. Одежда, руки, лицо – всё было в грязи. Мимо меня прошла женщина с ребёнком.

– Смотри, какой грязный мальчик, – сказал ребёнок матери.

Вечером, когда папа вернулся с работы и спросил, как дела у его принцессы, я ответила, что больше не принцесса, а дядя Фёдор.

– Это который из Простоквашино? – рассмеялся папа.

Я пожала плечами. Дело было не в мультике, который вроде бы я никогда и не смотрела. Дядя Фёдор был последней ниточкой, связывающей меня с детством.

Мама рассказала отцу про мёртвую собаку.

– Кому взбрело в голову подкидывать её к нашей калитке? – удивился папа.

– Может, её сбили машиной, а кто-то из прохожих сдвинул её с тротуара к калитке, – предположила я.

– Скорее всего, так и есть, – согласилась мама. Хотя, думаю, до этого она успела себе вообразить бог знает что.

В тот вечер мама поцеловала меня в макушку. Она хотела обнять, но я отстранилась.   

А чуть позже, за ужином мама объявила, что у дяди Фёдора будет братик или сестрёнка.

– Это обязательно? – съязвила я. Мне казалось, что родители припозднились с этим вопросом.


Я готова была забыть собственную шутку про дядю Фёдора, но родители впервые решили отнестись к моим словам серьёзно. Как настроение у дяди Фёдора, спрашивали они, говоря обо мне в третьем лице.

У мамы рос живот. Как-то я подошла к ней что-то спросить по урокам, она взяла меня за руку и приложила ладонью к своему животу. Ребёночек уже шевелился.

– Дядя Фёдор что-нибудь чувствует?

Я увидела свет. Он был слишком тусклый, так светятся души перед тем, как покинуть оболочку. Я хотела ей сказать, что у дяди Фёдора не будет братика или сестрёнки, но не смогла рта раскрыть. А вдруг ошибаюсь.

Зато рассказала папе.

– Это плохая шутка, – ответил он. – Смотри, маме так не говори, договорились?

Он перестал мне верить. А может, никогда не верил. Я увидела ситуацию шиворот–навыворот. Мама, по крайней мере, была такой, какая есть, а он, выходит, притворялся.


Мама скупала, как безумная, в детских отделах вещи: бутылочки, пелёночки, нейтрального цвета ползунки и распашонки, заказала люльку и пеленальный комод. У меня сердце щемило. Но, как и обещала отцу, я молчала. Мама светилась счастьем, не хотелось лишать её этого. Последние месяцы прошли чуть ли не в полном отчуждении. Мама была занята приготовлениями к родам, а если и обращалась ко мне, то лишь со своими обычными распоряжениями.

Вернувшись как-то со школы, я узнала, что маму увезли на «скорой». Она пролежала на сохранении несколько недель. После выписки, уже дома она боялась сделать лишнее движение, практически не вставала с постели, совершенно забыв о моём существовании. Отец косо на меня посматривал и тоже избегал. Они вдвоём будто владели тайной, которую я не знала. А я слонялась по дому, как привидение.

Мне так не хватало мамы, погрязшей в работе и ежедневных делах, а этот ребёнок требовал бы её внимания днём и ночью, он отобрал бы её у меня, поэтому я не хотела, чтобы он родился. Но в том, что чуть было не случилось, моей вины не было.


В просвете между штор вижу чернеющие деревья и тусклый отблеск луны, скрытой за клочками туч. Потом словно накатывает туман, спускаясь откуда-то сверху.

Комнату наполняют скрипы, будто что-то пытается пролезть между досками в полу. Что-то тонкое и ветвистое, как дерево. Руки-ветви тянутся ко мне, ползут по ногам, животу…

Вскочив, всматриваюсь в темноту комнаты. Никаких монстров. Всего лишь сон, просто слишком ощутимый. Дождь хлещет вовсю. В перестукивании капель слышится барабанная дробь. Тук-тук-тук, тук-тук-тук…

И сердце так же бешено колотится в груди. Хочется снова стать маленькой, забраться в постель к маме, чтобы она гладила по голове, целовала в макушку.

Босиком бегу в комнату родителей. Отец, склонившись над кроватью, даёт маме воды. Мамино лицо блестит от капель пота.

– Она во сне звала тебя, – говорит отец.

– Точно меня? Или дядю Фёдора?

Мама слабо улыбается. Отец выжидающе смотрит на меня. Мне страшно, а вдруг свет внутри мамы погаснет…

Минута, другая. Глубокий вдох. Беру маму за руку. Сквозь кожу чувствую её пульс. Два огонька кружатся, так быстро, что образуют светящуюся спираль. И вот один описывает очередную дугу и устремляется ко мне, ближе и ближе.

– Что? Что? – в нетерпении спрашивает отец.

– Всё будет хорошо, – отвечаю я. – Вдвойне хорошо.

Как странно, почему я чувствую себя взрослой, и почему родители кажутся детьми. Начинаю вслух считать барашков, как мама когда-то. Раз барашек, два барашек, три барашек…