Предел

               

Время дёрнулось и остановилось в безнадёжности.
Фрагмент окна, в проёме палатной двери, ни радости, ни разнообразия не вносил. Кусок серой крыши, серая паутина деревьев над ней. И всё это прихлопнуто серым, в ржавых пятнах дыма, зимним небом. Глаза закрылись и всё исчезло.  Остро ощутила, что конец, не где-то там, далеко. Он уже во мне. И не плывут разноцветной лентой воспоминания, не волнуют душу былые страсти и надежды. Они где-то и есть, но уже вне тебя. Пытаюсь напрячь мозги и мышцы, чтоб хоть что-то живое шевельнулось… Боль. Только боль. Прекращаю дурные игры и замираю. Мимо бегают озабоченные девушки, упакованные в одинаковые колпачки и фартучки. И я никак не могу различить их лиц. Да и не к чему. Они торопятся пробежать, но не добежать до меня, уже слишком далёкой от всего живого. А то подлетели бы, подняли на руки. Нежно покачивая, донесли бы вон до того облака. Уложили бы, накрыли солнечным лучиком, и звенели бы вокруг нежными голосами-колокольчиками. И ни боли, ни горечи. Лишь тишина и покой. Но, чудеса обходят меня стороной. Страшные, нелепые фигуры, замотанные в бинты и гипсовые доспехи, странно покачиваясь, словно зомби, бродят по своим орбитам. И снова глаза, пресытившись чужой жизнью и болью, закрываются. Мой мозг, из последних сил пытается оградить меня живую, прежнюю, от этого странного, неподвижного, прикрытого чужим одеялом, куска боли.
Ещё вчера всё было просто и понятно. Но моя простота всегда с подвохом и частенько выливается в нечто непечатное. Обычный вечер. Выключен трудяга компьютер. Расстелена постель. Душ смыл дневной жар и суету и окропил ночной прохладой. Несколько босых шлепков в сторону спальни и… Моя жизнь, привычная и такая дорогая мне, хоть и дурная порой, закончилась. Как я падала, не видел никто. Разве что тот, кто перепутал какие-то ниточки в моей голове, разорвав её связь с телом. Меня наказали. Правда эта тема возникла намного позже. Сейчас я очнулась между тоскующим диваном и юрким столиком на колёсиках. Вот на этом столике и дремало моё спасение. Недосягаемый сейчас для меня телефон и не думал падать мне в руки. Каждое движение кидало в беспамятство. Наконец, трубка скинута на пол, ближе к телу. Звонок в «скорую» вскрыл новую проблему. Открыть дверь сама, я не могла. Она находилась за тысячу километров от моего измученного тела. Вопрос решили врачи «скорой», вызвав МЧС. Дальнейшее - урывками. Боль и грохот. Помнится, ещё подумала, что была лучшего мнения о героических спасателях. Для всего дома это было стихийное бедствие, божья кара или начало какой-нибудь войнушки. Всё в меру фантазии бедных соседей. Как я потом узнала, дверь у меня была хорошая. Пришлось раздолбить её в прах. К этому времени, в квартире накопилась куча народу. Мужики из «скорой»,- спецы по выносу тел, весьма габаритные спасатели, любующиеся на дело рук своих, ну и соседи. Куда же без них. Едва прикрыв свои сонные тела, пожелали всё видеть своими жадными глазами.  А посмотреть было на что. Меня, голую и молчаливую, обколотую обезболивающими, выносили торжественно. Брезентовые носилки, смягчённые моим пушистым пледом, на котором живописно расположили меня. Сверху девственно прикрыли это безобразие финским ярким полосатым одеялом. Где-то оно так и сгинуло в подвальных недрах больничных застенков. Санитары тщательно собирали меня в дальний путь. Нашли паспорт, телефон с зарядным устройством, очки, и всё сложили в мою сумку. Не добившись от моего тела ответа, где взять халат и прочие больничные причиндалы, решили всё по-мужски просто. Сняли плечики из шкафа, чем-то привлёкшие их внимание, и запихнули всё, включая деревяшку в пакет. Всё логично. Раз висит в шифоньере, значит одежда. Остальное мелочи. Лишь бы не голая. В больничном гардеробе долго с интересом рассматривали модный яркий сарафан в пол, в котором я ещё недавно покоряла Хайфу в таком далёком теперь Израиле. Моё длинное шерстяное платье, с молнией сверху донизу и весьма откровенным декольте, было оценено по достоинству, но родило новый всплеск соображений, по поводу его местного назначения. Зато в моих умственных способностях сомнений не оставалось. Так, голую, прикрыв простынёй в бурых пятнах и отправили наверх,  по этапу. А за спиной, ещё долго слышался смех развеселившихся санитарок. Мест в палатах не было, и меня определили в коридор, прямо у большого окна с покатым подоконником. Впрочем, мне уже было всё равно. Вкаченного в меня обезболивающего и снотворного хватило до самого утра. И было мне в небытии хорошо. И просыпаться совсем не хотелось. Лица врачей, новая порция уколов, ворчанье санитарок, пристраивающих на косой подоконник судно и тарелку какой-то жидкой бурды. Судно мой неопытный организм не принял. Нянечки в выражениях пока стеснялись, но глаза уже горели нехорошим огнём.
         -У нас нет лишнего белья. И полотенце пусть принесут. А то ишь, бальное платье она с собой взяла.
Да, мой имидж сформировался быстро, и шарма в нём не наблюдалось. Нащупала в сумке телефон. Задумалась. Кого осчастливить первым. Мой полустон – полузов заставил подругу сесть и чертыхнуться.
           -Что?  Господи! Ну, когда ты успеваешь? Что говорят врачи? Впрочем, о чём это я. Что они могут сказать хорошего.  Ты не волнуйся. Сейчас буду. Дейл спешит на помощь.
Подруга, далёкая от прозаической жизни нашего электората, слабо представляла нужды человека, попавшего в общественную больничку. Приехала быстро. Привезла много. Апельсины, яблоки я сразу определила на подкуп нянечкам. Соки отдала счастливчикам, самолично посещающим туалет. Мне досталось пару солидных пачек ароматизированных салфеток для лица и  для других чувствительных, деликатных мест. Отдельно была вручена толстая тетрадь с твёрдыми корочками. Надо понимать, для развлечения в часы досуга.  И вот лежу я себе вся в дерьме и пахну розой. Объяснять что-то сил не было. Объяснили суровые тётеньки-нянечки.
       Вот б-ть! Нелюди какие-то! Нет, чтобы пелёнок побольше, да тягловую силу прихватить. Ворочай их тут.
Дальше шёл уже совсем непечатный текст. Подругу сдуло в момент. Вернулась с новыми пакетами. Она очень хотела, как лучше и сделала всё, как диктовал ей её эстетический вкус. Пелёночки оказались нежных расцветок с кружевными оборочками. Лично мне понравились. Но санитарки явно не взлюбили меня. Хотя… Особой любви к кому-то, я тоже не заметила.
        -Нет, ну ты посмотри на эти наглые морды. Гадить - гадють. Так нет,
 чтобы за собой вынести! Да не буду я за имя ихнее дерьмо таскать!
А наглые морды, прикованные гирями и гипсами к неуклюжим кроватям, зажатые болью и ужасом, стараются не пить, не есть, не дышать, маскируя своё существование. Через два дня меня перевели в палату. Поток коридорного негатива сократился. Сжался до малого палатного круга. В трёхместной палате втиснуто четыре кровати. Тумбочки уже роскошь. Душно. Дверь в коридор открыта. Погромыхивают каталки, развозящие тела по разным надобностям и направлениям. Телефонные звонки, голоса посетителей, вопли и стоны вновь прибывших.
       - Да со смены шла ночью. Не видно ж ни хрена. Упала, руки и отморозила. Утром подобрали. Да в коридоре она. Слышь кричит?
       - Да что купить-то?
        -Ну что, что?  Салфетки влажные, для морды лица. Здесь никто умывать не будет. Памперсы, полотенце, простынку прихвати.
        -Блин! Дороже только в кремлёвский туалет!
       -Да, силу подъёмную не забудь. Симу возьми. Уж потягче местных судноносиц будет.
Слова сливаются в монотонный гул  и снова спасительная, желанная тьма. Потянулись чередой врачи. Уколы, капельницы. А крови качают столько, что можно насытить парочку другую голодных вампиров. Вроде готовят к операции, а делать не спешат. Сетуют на обезвоживание организма, потерю веса и прочие неприятности. А может просто рассуждают, стоит ли? Операция серьёзная, организм поживший, ослабленный. Возись потом с ней. Но, всё - таки решили, что стоит. В прямом смысле стоит. Дело не дешевое. Красочно описывали разницу между отечественными материалами и импортными. Народ эту разницу давно усвоил. Цены, правда, колеблются от 0(нуля) за наши и до бесконечности за прочие. Мне выпала цифра сорок шесть тысяч.  Я, как и большинство, согласилась. На таких условиях операцию делали всем, кто доживал до неё. В моей палате на четыре койко-места, повезло не всем. Прошло уже две недели, а рука с трудом выписывает куцые буквы, сплетая их в страшные слова. Бабульку перевели к нам из реанимации, одарившей её незабываемыми впечатлениями. Молодые, мордатые санитары, в душе нежные и чувствительные, стонов не выносили. Грубо заткнув бабушку всеми буквами алфавита, посодействовали её переводу в общую палату. До кучи. Бабуля не то, чтобы не знала плохих слов, но к себе не примеряла. Очень обиделась.  Жила себе бабушка со своей сестрой в одной квартире. Тихо, мирно. Обожали друг друга, а заодно и весь добрый мир. Как известно, в многоэтажках лестничные клетки делятся на клетушки, объединяющие две квартиры. Дополнительная дверь отделяла их от общественной подъездной жизни. В образовавшемся закутке держали лари с овощами на зиму, детские коляски, щитки со счётчиками и т.д. Старушки жили тихо, никому не мешали, сохраняли чистоту в предбаннике. Регулярно подметали и смахивали пыль со счётчиков. Напротив, снимали квартиру лица дружественной кавказской национальности. Бывшие соотечественники. Гостеприимство их не знало предела. Череда пришлых не иссякала. Друзья, родственники, друзья родственников и просто знакомые. Особо не шумели, но вечно хотели есть. Тихо и смачно готовили запашистый плов, будоражили желудки ароматом шашлыков и  чудных лепёшек к ним.  Что-то часто двигали и тихо мычали. Без разборчивости слов. Пели, наверное. В тот плохой день старушка выползла снять показания счётчика. В это же время хозяин образованного на коммунистических началах общежития, резко открыл свою дверь и слегка прибил бабушку-цветочек. Она упала тихо и уже не мешала ему поднять себя, усадить на принесённый стульчик и пристроить его в уголке. В надежде, что старушка отдохнёт, очухается и всё обойдётся. Так она просидела несколько часов, в полной бессознательности, до появления сестры. Уже «скорая» обнаружила повреждение позвоночника и традиционный перелом шейки бедра. После перевода в общую палату, уложили в коечку и…забыли. Напуганный возможными последствиями, прибежал виновник старушкиного горя. Целовал ей руки, уверял в любви, чистой, сыновней. Принёс две сумки - с гусем и пловом. Обещал навещать. Очнувшись, под воздействием уколов, оживилась. Рассказала о своём славном коммунистическом прошлом и недавнем, всего-то двадцать пять лет назад, депутатстве. Тихо радовалась доброте людской, лучилась всеми морщинками. Вот и сосед, не бросил её. Усадил, помог в больничку доставить. И гуся не пожалел. Правда есть то ей давно нечем, да и с души воротит. Водички бы.… Обихаживали соседи по палате, способные к самопередвижению. Потом пришли родственники. Напоили, скормили пару ложек детского питания, сменили простыни, пелёнки. Даже подгузник надели. Ушли, немного успокоенные, до завтра. А вот ЗАВТРА началось с бури. Старушка мирно спала, разгладив морщины, помолодев лицом. И проявилась её прежняя, молодая красота. Высокий, ровный лоб, большие глаза, до глубокой старости сохранившие ресницы-вееры. Тонкий нос с чуть заметной изящной горбинкой. Высокие скулы и красиво очерченный рот с лёгкой, заблудившейся улыбкой. Что ей снилось, чему она радовалась, уже не узнать никому.
Резкий, вульгарный окрик няньки, взметнул разнеженные ресницы. Судорогой исказил лицо.
      - Ну что ты с этими тварями делать будешь! Спит прынцэсса! Вся в г-не, вонина аж в коридоре, а оне спать изволят.
Непечатные слова срывались так естественно, что казалось других слов нет в природе. Всё пространство, вдруг, заполнилось злом и ненавистью. Рывком выдернула изгаженные простыни и пелёнки, так тряхнув при этом перемолотую старушку, что выдохнула вся палата. Бабуля не издала ни звука. Лишь слёзы медленно, путаясь в паутинках морщинок, стекали с красивых скул, острого подбородка и терялись где-то, в обвившей старческую шею, рубашонке. Молчала она и когда пришли родственники. Смотрела на них глазами, полными страха, и молчала. В палате все притихли, вслушиваясь в её дыхание. Слегка спутанное, оно становилось всё реже и отрывистее. Закричала родственница, призывая врача. Дежурный врач, увидев лицо старушки, уже отдавшее все земные краски, одним прыжком подлетел к её кровати. Растерянно, зачем-то приподнял одеяло. Ничего кроме мешочка с переломанными костями не увидел. Быстро, на ходу кидая распоряжения, выскочил за дверь, уступив место сестричкам. Притихшие, они быстро установили капельницу, и даже прицепили к ней пакет с кровью, для переливания. Это был звёздный час бабушки в этой большой и жестокой клинике. Столько внимания сразу. Всё установили, вкололи, подключили, но… Кровать быстро вывезли из палаты, пояснив – « на обследование». Все всё поняли правильно. А бабулька, получив последнее в своей жизни внимание, так и ушла с горьким испугом на лице. И трудно было поверить, что ещё недавно, её щебечущий голосок радовался жизни в кругу таких замечательных, добрых и светлых людей. Это была первая увиденная и услышанная смерть в моей жизни. В полутора метрах от меня ушёл человек. Навсегда. Был, и нет.  Я не знала этой бабушки. Всего пару дней вместе в этой обители бед и страданий. Ну почему так сильно чувство утраты?! Была, и нет…
После всего этого стоило ли удивляться, что у меня обнаружили сильнейшее обезвоживание организма. Он просто отказался принимать любую жидкость при одной только мысли, что чьи-то грубые руки будут манипулировать моим обездвиженным телом. Слова страшные могли не произноситься, но они клокотали бы внутри, отдаваясь резонансом в каждом квадратном сантиметре пропахшего тошнотворными миазмами, заражённого болью, страхом и ненавистью воздуха. Итак, операция моя затягивалась, и я ещё успела увидеть немало удивительного в стенах этого кровавого форта. Время от времени, среди нестройных рядов  разворошенных больничных коек, появлялись юные существа в монашеском одеянии. Проходили тенями, очень тихо ворковали, предлагая свои услуги страждущим.  В руках у некоторых белели чистые простыни и пелёнки. Помогали государству справиться с ужасающей нуждой. Театр Абсурда. Да, в трудные моменты истории, на полях сражений, в катастрофических эпидемиях, несущих глобальный мор, это явление было привычным. Чистенькие фигурки в белых фартучках и косынках, помеченных крестами, были неотьемлимой частью милости свыше. Божьи сёстры милосердия. Почти бестелесные, слабенькие на вид, они несли особый заряд силы и добра. Но… тогда. В нашем 21-ом веке, в современной, хоть и больной, клинике, появление их выглядело несколько дико. Они быстренько обегали палаты, меняя бельё тем, кто пошустрее и успевал вцепиться в них здоровой конечностью. Остальные лежали тихо. Соображали. Это что? Помощь с неба, или намёк на катастрофу? Если не вселенскую, то очаговую, в отдельно взятом государстве. Никто уже не вспоминал о полотенцах на спинках кроватей, пижамах, халатах и даже тапочках, обязательных в прежние, бедные времена во всех больницах. Кстати, религиозные посылы росли не только с помощью невест божьих. Частенько появлялись священники, при полном облачении.  То ли спасали, то ли грехи отпускали. А может и в путь последний отправляли. В любом случае, за недостаточностью хлеба, зрелища предоставляли регулярно. Ну, а нашей палате повезло вообще несказанно. Я хорошо отношусь к странным людям. Люди всякие нужны. Иногда не пойму зачем, но интересуюсь. Со временем всё реже они удивляют. Раздражают чаще. Старею. Так случилось, что в палату меня ввезли вперёд головой, что с одной стороны обнадёживало, с другой, я оказалась ногами прямо на выход, что уже настораживало. Крутить головой я ещё не могла, так что заспинных обитателей не видела. Зато слушать и фантазировать, сколько угодно. Солировал постоянно один голос. Претендовал на девичий, но странно срывался на вульгарноватые, захлёбывающиеся смешки, явно взрослого происхождения.
       -Нет, ну представляете, я, королева, лежу здесь. Вот так. За ни за что. А могла бы кайфовать в НИИТО. Не хотела пользоваться положением. Я, человек верующий, должна принять это, как кару, и осмыслить. Нагрешила – получила. Молитва всех спасёт. Я с собой молитвенник взяла, на все случаи жизни. Всех вас отмаливать буду. Оля, ты крещёная? И за тебя помолюсь.
Я не крещёная, и отношения с Богом у меня не простые. Но я не успела и пикнуть. Она не нуждалась в ответах. Человек вещал кому-то. Чёрт возьми! Может на самом деле напрямую общается. Вот и дочь её не так проста. Учится в церковно-приходской школе. Пятнадцать лет всего, а молитв больше чем мать её ненормативной лексики знает. И лежит это чудо где-то за пределами моего внятного восприятия. Шальной её громкий голос, с детскими, нарочитыми нотками не устаёт объяснять.
     - Больница эта, г-но собачье. Всё сфотографирую и запущу в интернет. Значит надо понимать, что связь с Б-ом у неё через интернет, напрямую завязана.
          -Бог терпеть велел. Я и терплю. Но недолго. Я вам всем долбо-м ещё покажу! Дерьмо их моё не устраивает. А какого хрена сюда припёрлись работать? Мозгов на другое не хватает?
 И буквально через пару минут-
              -Зато врачи хорошие. Вон интернет благодарностями пестрит. И обрезали хорошо, и вставили и пришили. И всё работает. Нянечка! Принесите книгу отзывов. Хочу благодарность написать. И все подпишутся. Тон, железно-приказной, но я отказываюсь подписать. Нетронута, не резана, не зашита, на ноги не поставлена. Получается взятка. И только я так пошутила, стала врагом номер один. Мало того, что некрещёная, так ещё и корни сомнительные. Ни с кем не ругается, молчит, что-то пишет. А за общественность не выступает. Да и против тоже. Бойкот был объявлен, но не успел воздействовать на личность мою распятую. Прозвучал гонг, и меня, после недолгих споров  решили всё же оперировать. Операцию не помню. После проспала больше суток. После пробуждения ничего нового не обнаружила. Разве что с ноги груз сняли, да в палате ушедшую бабушку, на другую заменили.  Тот же спёртый воздух, те же нянечки, те же разговоры. Хотя… прибавилась новая тема. Врач мимоходом обронил
      -Через пару дней ставим на ноги и …домой.
Это он погорячился. Едва попыталась сесть, как поголубела лицом и мягко упала на подоспевшие руки сестрички. Не судьба. Хотелось бы встать, оглянуться и уйти, послав всё и вся гордым жестом прощания и прощения.  После всех больничных мытарств, вспоротая, пополнившаяся дополнительными запчастями, снова зашитая, я выпускалась в никуда. Ни сидеть, ни стоять, ни, Pardon, сходить на горшок. Домой, домой! В родные пенаты. На недоступный третий этаж моей, слегка потрёпанной крепости. Как всегда, спасение пришло неожиданно, в виде предложенного реабилитационного центра. Вот так. Жизнь загоняет в угол, перекрывает воздух, и тут же, опомнившись, дарит ещё один, возможно, уже последний шанс.  Нужно ли говорить о радости, с которой я приняла этот дар. Разом простила всё   и всех, напитавших душу злом и отчаянием. Да, человек очень раним и зависим. И жизненное кредо его, то плавно качается, то бешено кружится в поисках наиболее устойчивого положения. Нет, это не значит, что у человека нет собственного «Я». Но, хочется устроить его поудобней. Как только достигается, хотя бы, подобие гармонии, становится легче всем. От человека перестают исходить флюиды зла. И мир вокруг добреет. Твори добро, это выходит – ублажи себя.
Новость, сначала порадовала ухо, затем врубился уже отчаявшийся мозг, и…
Спец катафалк доставил прямо к входу, где меня нежно приняли на каталку. Без толчков и боли, как свежеиспечённый блин, выложили на чистую, всю в кнопочках и рычажках, кровать. Одноместная палата. Телевизор, пульт вызова медперсонала, автономное освещение, розетка под рукой. Огромное, во всю стену окно, чистый воздух. А главное, склонившиеся  над моим, ещё беспомощным телом, улыбчивые, очень красивые, молодые лица людей в белых халатах. Поняла сразу. Жизнь продолжается. Мне в лицо приветливо заглянул Израиль, глазами своих талантливых детей. Пусть и не прибившихся к дому. Первое впечатление не обмануло. Квалифицированный уход и искренняя забота, моментальное обследование и усиленное питание, капельницы и уколы сделали своё дело. Через два дня я сидела, через три встала на ноги, через четыре, первые шаги на костылях. И всегда рядом друг и наставник, и просто красавец, врач ЛФК. Так сказать, личный тренер. Этого мужчину я сразу назначила своим любимым, до конца костыльного периода. И ни разу ему не изменила. Ах, эти трогательные  сборы и прогулки по пустым коридорам клиники. В силу моего негнущегося опорного аппарата, я могла обслуживать только здоровую сторону. Левая же часть обиженного тела не позволяла мне даже надеть тапочек, не говоря уже о штанине пижамы. Справлялись дружно вдвоём и гордо выплывали в коридор. Выглядело это весьма внушительно. Впереди я, сосиской меж костылей. За мной гуру, с высоким стулом, готовый подхватить моё непослушное тело. А за нами шлейф санитарок и сестричек, умильно наблюдающих эту прекрасную картину - «Возвращение к жизни». Три недели в Раю, сделали своё дело. Меня поставили, пусть пока на четыре ноги, но  твёрдо обещали через четыре месяца вернуть мне лёгкую походку, без вспомогательных приборов.  И вот, меня торжественно доставили домой. Триумфально, в кресле-троне, на третий этаж, в распахнутые друзьями двери квартиры. Дома чисто, пахнет чем-то съедобным.  Освободили от одёжек, напоили чаем и уложили на диванчик. Рядом пристроили костыли, ходунки, и всё, что может понадобиться инвалиду, ограниченному в движениях. Расцеловали, попрощались, и оставили меня в усталом одиночестве. Следующая неделя поубавила оптимизма. Беспомощность удручала, не смотря на ежедневную помощь милой, приходящей работницы. Уборка, лёгкая готовка, магазин, аптека. Добралась до компьютера. Пятьдесят четыре письма, примерно одного содержания.  Ты где? Почему молчишь? Что случилось? Не будь свиньёй, откликнись и т. д. Отвечать, объяснять, рассказывать не хотелось. Потихоньку снова сползла в хандру. Ну кто придумал эти зеркала? А заодно и весну, с её припадочными настроениями. Косой взгляд в зеркало – убоище! Худющая кишка промеж костылей. Нехватка воздуха и движения, смыла все краски с лица. Организм закапризничал, не согласный с новыми условиями его жизни.  Залежался. Ну да, ему свежий воздух подавай, пробежки. Хотя бы по магазинам. НО… по квартире на костылях не набегаешься, в щель балконную не надышишься. Звонки телефонные надоели, но трубку покорно беру.
              -Оленька, только узнала про тебя. Ну как тебя угораздило?! Рассказывай, а то никто ничего толком не знает. Такие страсти плетут.
 Да, всем нужны подробности. Ну уж дудки. Весело сообщила, что ничего особенного не произошло. Ну, немного сломалась, ну посижу месяцочек дома. Отдохну, наконец, от жизни бурной. Всё замечательно, хоть и немного досадно. Весна всё-таки. Я кожей чувствовала её великое разочарование.
        - А мне-то страхов наговорили! Я уж испугалась, неужели скапустилась… Ну, давай выздоравливай. Если что, звони. Пока, пока.
Скапустилась?! Не дождётесь. Весёлая злость сорвала меня с дивана и потащила на кухню. Куриный бульон, давно скучающий в холодильнике, варёное яйцо и много зелени, источника кальция, ублажили организм. Мысленно поклялась – сделаю всё, возможное и невозможное, но к лету выброшу костыли. Своей прежней, лёгкой походкой пройду до авиакасс, куплю желанный билет и улечу далеко, далеко. Туда, где всегда ждут. Где небо чистое, а море синее. Где огромные камни пропитаны солнцем. Где деревья цветут круглый год, а люди улыбаются друг другу. Туда, откуда уже никогда не захочется бежать. Хотя.… Не зря говорят: «Хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах» И вся моя жизнь, тому подтверждение. Разве только Б-гу надоест смеяться…
   Мы с трудом усваиваем жизненные уроки, и тем более, учимся на них. Но одно я поняла. Когда кажется, что всё кончено, всё только начинается. Я вернулась к истокам. Обновлённая, вряд ли поумневшая, но задумавшаяся. Главное не повторить, а достойно завершить. И не принять всё, оставшееся мне, за обузу. Крест не так тяжёл, когда знаешь, куда и зачем ты с ним пойдёшь. Только бы хватило времени и сил.

28.03.2018. Новосибирск.
Ольга Орлова.