Без вины виноватый. Часть вторая. В ч 24559

(На фото здание учебного корпуса. Фото после расформирования части. Брошенный городок.)


Батя.
============

               С посыльным мы пошли в гору по широкой заасфальтированной центральной аллее военного городка.
               Городок был невелик. Большую его часть занимали огромные ангары, стоящие слева от дороги. Они были окружены невысоким забором из всё тех же ракушечных блоков.
               Перед складами была огороженная территория автомобильных стоянок. В углу её стояло несколько автомашин невзрачного вида, из которых выделялся древний как мамонт МАЗ-200. На оборудованной ремонтной яме стоял ЗИЛ-164, возле которого хлопотал солдат в комбинезоне. Рядом с ямой, на бетонированной моечной площадке, другой солдат мыл из шланга новенький УАЗ-469. Я, воспрянув духом, посмотрел на эту картину привычной для меня и очень мне нравящейся гаражной жизни…

                …В 1957 году я, 16-ти лет отроду при содействии моей Старшей Сестры – геолога -  отработал сезон в геологической партии от Дальневосточного Филиала Академии наук СССР. (Об этой эпопее и о тех удивительных приключениях, которые со мной там произошли, я повествую в очерке «Ожог» -  https://www.stihi.ru/2013/07/20/6940 ).
                В экспедиции платили очень хорошо. За лето я заработал просто фантастические для нашей полунищей семьи, живущей «в приймах» у зятя, деньги. Помню, что мы тогда сумели купить многолетнего ожидания обновки и ещё осталось мне на давнюю мечту – обучиться на водителя…

                …Я опять, рискуя нарваться на замечания моих критиков не могу не сделать отступления, говоря об автомашинах.
                Ибо с той поры и на всю свою жизнь я полюбил шофёрскую профессию. Среди всех своих жизненных достижений особо выделяю свою самую высшую квалификацию в этой профессии - I-й класс и удостоверение «Мастера практического вождения».
                Позже мой багаж пополнился и «красным» дипломом Питерского экономического техникума, и дипломом Сыктывкарского университета, и другими удостоверениями моего образования. Но водительские права и невзрачная книжечка «Мастера производственного обучения вождению автомобиля» для меня всегда составляла мою особую гордость.
                Вся моя жизнь прошла в тесном соприкосновении с дорогами и автотранспортом и моё водительское удостоверение до сих пор – моя большая гордость.
                Оно разрешает мне управление всеми видами транспортных средств, указанных там; от мотоцикла до автопоезда.
                Иногда, знающие инспектора ГАИ-ГИБДД, рассмотрев мои «права», уважительно говорят:
- О! Полный кавалер! – и это тешит моё тщеславие….

Но… вернёмся в далёкий 1963 год…

                … С правой стороны главной аллеи в/ч 24559 виднелся городок из двухэтажных кирпичных зданий. Там было побольше деревьев, которых вообще практически нет в азербайджанской глинисто-ракушечной безводной желто – серой пустыне. Острый на язык народ, подчёркивая эту особенность азербайджанской земли, шутил из серии «Армянского радио»:
                «- Как быстро озеленить Азербайджан?
                – Покрасить все нефтяные вышки в зелёный цвет!»

                Видимо, много труда затратили жители этого городка – члены офицерских семей, чтобы создать зелёный оазис вокруг своих домов.
                Главная аллея приводила к одноэтажному кирпичному зданию штаба части и упиралась во вторую аллею поперечную ей.
                Дальше, прямо под началом горы, виднелись три крупных двухэтажных корпуса – явно казарменного типа, а слева в ряд с ними – здания кухонного блока части.

                …Мы зашли в штаб и посыльный указав на дверь в конце штабного коридора сказал:
                - Кабинет командира полка там!...
                Я подошёл к двери, постучал и вошёл в небольшой кабинет, где за командным Т-образным столом сидел статный видный мужчина в звании полковника и что-то писал.
                Скрывая за бравадой своё волнение, я доложил ему:
                - Товарищ полковник! Экс курсант Тукалевский прибыл для прохождения дальнейшей службы!
                Подошёл и положил на стол перед ним врученный мне в училище пакет:
               - Приказано Вам вручить! – и, отступив назад на своё место, стал по стойке смирно.
               Полковник закончил писать и отложил свои бумаги. Потом пристально и неодобрительно посмотрел на меня:
                - Значит, экскурсант прибыл…
                Я молчал и подчёркнуто «ел глазами» начальство, играя роль «служаки».
                Полковник вскрыл пакет и внимательно стал вычитывать находящиеся в нём бумаги.
                В кабинете повисла тишина…
                Минут пять-шесть, полковник перебирал бумаги, изредка бросая взгляд на меня, словно сверяя прочитанное с тем, что видел перед глазами.
Потом комполка, сложил прочитанные листы и отодвинул в сторону. Поднял глаза на меня и задал совершенно неожиданный для меня вопрос:
                На гауптвахту… да ещё и гарнизонную… за что попал?
                Я, устав за этот длинный и недобрый для меня день, устав хорохориться, тихо ответил:
                - Вообще-то… за дело!
                Полковник изучающе взглянул на меня:
               -  А подробнее?...
               -  Оскорбил хорошего человека… Своего ротного…
               Полковник удивлённо вскинул на меня глаза:
               - Зачем?
               - Чтобы попасть на губу(1)… - и помолчав, добавил – потом, правда сходил к нему… извинился…
               - А что другого пути не было?
               
               Я промолчал…
               Комполка неодобрительно проговорил:
               - Бестолково как-то… По детски поступаешь… «Оскорбил»… «Извинился»…
             И замолчал, разглядывая меня.
              Наконец он прервал затянувшуюся паузу:
               - Что же мне с тобой делать? ...
              Я молчал. Я всё, что мог сказал. Теперь было дело за полковником и… моим везением.
               Внезапно, видимо, придя к какому-то решению, комполка стукнул своей широкой ладонью по столу:
             - Ладно! Как говорится, «с паршивой овцы, хоть шерсти клок»! Родина из тебя три года готовила офицера. И – вхолостую! Пошлю-ка я тебя на сержантскую должность - командиром орудийного расчёта.
              Я понял, что наступила кульминация и, отбросив браваду, взмолился:
              - Товарищ полковник! Какой из меня командир орудийного расчёта!?
Я из пушки-то один раз стрелял, а гаубицы вообще видел только в кино!
              И искренне попросил:
              - От меня бОльшая польза будет, если меня определить водителем! Я до армии работал водителем. Не скрою, разведал, что у Вас в батарее обслуживания есть транспортный взвод…
                - Очень Вас прошу! – добавил я и замолчал.
                Командир полка пристально посмотрел на меня. Его умные серые глаза, явно видели меня насквозь…
                После повисшей паузы, он снял трубку телефона:
                - Капитана Найденко ко мне!
                Потом комполка задал мне несколько вопросов про семью, про довоенную рабочую деятельность, про место рождения.
                Пока мы таким образом беседовали, в дверь робко постучали и на пороге появился капитан в старенькой выцветшей полевой гимнастёрке. Он встал рядом со мной и, вытянувшись, доложил:
                - Товарищ полковник! По Вашему приказанию…
                Полковник его мягко прервал:
                - Садись , Николай Прокопьевич!
                Капитан помялся и робко присел на край ближайшего стула. Полковник продолжил:
                - Вот какое дело, Николай Прокопьевич! Нам прислали отчисленного из военного училища курсанта, - он кивнул на меня. Служить. 36 месяцев. От звонка до звонка. Он проситься к тебе в транспортный взвод. До армии работал водителем. Как ты на это смотришь?
                Капитан поднялся:
                - Это как Вы прикажете, Андрей Поликарпович!
                - Да я приказать-то прикажу. Да хочу твоё мнение послушать!
                Капитан замялся:
                - Оно-то, конечно, хорошо, что с опытом работы. Только у меня-то штат полностью заполнен! И транспортных автомашин свободных нет…
                Полковник за всё время впервые улыбнулся и, понимая простецкую уклончивость капитана, которого он, видимо, очень уважал, доброжелательно произнёс:
                - А мы его – за штат! Скоро «старики» твои уйдут по демобилизации и освободятся места. А? Поставишь его пока на профилактическое обслуживание боевых и строевых автомашин! За это время посмотрим, что он за фрукт?
                Капитан, понял, что комполка уже не советуется, а отдаёт приказ, поднялся:
                - Так точно, товарищ полковник!
                - Ну, тогда бери его с собой и устраивай! Свободны!.. Оба…
                Мы с капитаном вышли из кабинета.
                Капитан в коридоре мне сказал:
                - Сейчас пойдём в батарею и я тебя устрою…
                Я его торопливо прервал:
                - Товарищ капитан! Простите! Я на одну секунду к командиру полка… , - и ринулся к двери комполка.
                Не стуча в дверь, я зашёл в кабинет.
                Командир полка стоял у окна и задумчиво смотрел в него. Он обернулся ко мне.
                Я выпалил ему, волнуясь и сбиваясь:
                Товарищ полковник! Андрей Поликарпович! Спасибо Вам за человечность! Я постараюсь! ... Я Вас никогда не подведу! ... Спасибо!
                И не испрашивая разрешения, чётко повернулся кругом и рывком вышел из кабинета.
                У меня горло сдавила спазма и слёзы готовы были брызнуть из моих глаз…

                …Капитан ждал меня в курилке возле штаба. Он внимательно глянул на меня и, затушив по-солдатски бережно, пальцами, недокуренную сигарету, сунул окурок в нагрудный карман:
                - Ну, пойдём, курсантик - солдатик!
                Сначала мы шли молча. Потом капитан тихо, как бы, не обращаясь ни к кому проговорил:
                - Да… Наш комполка славный мужик… Я 22-ой год служу и, честно говоря, таких не видел! Да и то сказать! Тебе парень не позавидуешь – шесть лет срочной пахать!  У нас в батарее, конечно, полегче тебе будет! Мы - что?!  Мы просто работяги. Только в форме. Служи справно… авось какое послабление тебе придёт и чего-то скостят, - заключил он ободряюще.
                Я шёл за Николаем Прокопьевичем и думал о том, что, действительно, «мир не без добрых людей». И за этот тяжелейший для меня день они мне встретились многократно…
                Я шёл и старался подавить овладевшую мной слабость. А из глаз моих неудержимо катились слёзы…
                Я не знал правильно ли поступил, уйдя из училища. Что я выиграл этим. В этот день казалось мне, что ничего. Что я, наоборот, проиграл. Ведь моя любовь была всё так же далеко от меня, и я ещё на три года отсрочил свою свободу и встречу с ней.
                Сегодня я, расставшись со своей прежней жизнью, вступал в новую.
                И что ждёт меня в этой новой жизни, я не знал и не мог предвидеть…

Батарея обслуживания.
======================
                … С дней, о которых я повествую, прошло более пятидесяти лет и память, конечно, не удержала всё случившееся со мной, за все 36 месяцев моей службы, за все 1 095 дней.
                Поэтому я опишу только те яркие эпизоды, которые остались в моей памяти и тех неординарных людей, с которыми мне довелось там служить и подружиться…

                …Азербайджан считался южной республикой, но его климат был оригинален тем, что летом, да, жара достигала на солнце 50-ти градусов, дышать было нечем и пот, выступавший на гимнастёрке, мгновенно испарялся, оставляя белые разводы соли на спине, подмышках и плечах. Военные панамы, недавно введённые в Советской армии, в которые наряжали солдат в южных широтах, спасали мало.
                Зато зимы были жестоко холодными, с морозами до 30-ти градусов и с сильнейшими метелями, которые усиливали мороз и делали невозможным пребывание на улице. В такие метели натягивались верёвки между казармами и к столовой, иначе можно было потеряться в такой круговерти и заплутать. Рассказывали о несчастных случаях, когда замерзали военнослужащие в десяти метрах от своей казармы. Но всё это я узнал гораздо позже в период своей службы в гвардейском артиллерийском кадрированном полку…
         
                …Следуя в расположение батареи обслуживания, мы с комбатом Найденко, поднялись в гору от штаба, обогнули двухэтажное здание учебно-тренировочного корпуса и увидели за ним, притулившееся вплотную к горе приземистое одноэтажное здание батареи обслуживания.               
                Тыльной стороной своей казарма батареи обслуживания упиралась в гору. Да так, что прямо с земли можно было забраться на заасфальтированную слегка покатую крышу казармы…

           Вход в казарму был с парадной стороны. Небольшое бетонное крыльцо в десяток ступеней вело ко входу в казарму. Рядом с ним пристроилась – обязательный атрибут солдатского быта – курилка. Асфальтированная площадка со скамейками, стоящими каре и со вкопанной небольшой ёмкостью посредине этой площадки для сбора окурков.
            Мы вошли в коридор батареи. Стоящий у тумбочки при входе в казарму солдат с нарукавной повязкой «Дневальный» заорал:
            - Батарея смирно!
               Из соседней комнаты, на двери которой была табличка «Ленинская комната» выскочил – сержант с повязкой «Дежурный по батарее» и стал рапортовать капитану:
              - Товарищ капитан! За время моего дежурства никаких происшествий не случилось! Личный состав занимается по распорядку…
              Капитан Найденко его прервал:
              - Вольно, вольно…
             Чувствуется, что его смущала эта армейская процедура чинопочитания. Снимая официальность отношений, он взял за плечо дежурного:
              - Слушай, Петро! Я сегодня как-то побриться с утра не успел… - и добавил смущенно и просительно – у тебя есть чем побриться?!
               Сержант радушно ответил, принимая предложенный капитаном простой «штатский» тон:
               - А как же, Николай Прокопьевич! Конечно есть! Сейчас всё принесу в умывальник.
               Он метнулся в казарму к своей тумбочке и через пару минут вернулся, неся в руках всё для бритья.
               Капитан стянул с себя гимнастёрку и сдернул майку, принял от сержанта принесённые им предметы и направился в умывальник. Сделав несколько шагов, он вспомнил обо мне, стоящем в коридоре и остановился:
               - Слушай, Петро – обернулся он к сержанту – тут у нас новенький появился… из штаба прислали… он вообще-то… курсант… был…  из Бакинского училища отчислен… будет у нас теперь служить…  Дослуживать… Ты его определи на свободную койку. Он будет зачислен в транспортный взвод.
                Сержант, козырнул вдогонку капитану:
                - Есть!
                И обращаясь ко мне дружески сказал:
                - Пошли… бывший курсант!
                Мы зашли в казарму. В ней в четыре ряда тянулись кровати. Казарма батареи разительно отличалась от нашей курсантской казармы. Пол в казарме был бетонный и покрашен красной половой краской. Кровати были рангом пониже на проволочной, а не на панцирной сетке. Одеяла из грубого сукна. Подушки ватные, а не перьевые. Да и заправлены были кровати аккуратно, но без того щегольства, что в училище, когда их ровняли двумя специальными досками - линейками до тех пор, пока они ни становились похожими на квадратные пластины.
                Дежурный подвёл меня к койке и сказал:
                - Вот на этой койке располагайся! Занимай половину тумбочки. Хочешь, можешь с дороги прилечь!
                Я удивился:
                - Днём? Что, можно?
                Сержант пояснил:
                - Так мы же батарея обслуживания. Он подчеркнул последнее слово. У нас свой распорядок. Например, хлебовозы встают в 5 утра, потом, как привезут хлеб – досыпают.
                - Собаководы и свиноводы тоже встают ни свет, ни заря. Одни снимать овчарок со сторожевых постов, другие свиней кормить и уборку в свинарнике делать.
                - То есть каждый по своему распорядку, - закончил он свои разъяснения и добавил, - Ну а ты… с дороги!...
                Я прилёг на отведённую мне кровать, закинув руки под голову. Впечатления первого дня мелькали кадрами перед мысленным взором, потом молодость и усталость взяли своё и я незаметно задремал…

«Присяга»
=============

                …Вечером после ужина на личное время около моей кровати собрались старослужащие. Они с полчаса расспрашивали меня, задавали самые разные вопросы. Среди «стариков» верховодил один водитель – Миллер, который несмотря на свою фамилию, родом происходил из донских казаков Ростовской области.
                Был он заметно старше нас всех. Очевидно, ему несколько раз военкомат давал отсрочку и теперь он служил уже почти тридцатилетним. Соответственно, он и водительский стаж имел самый большой. Был он плотненьким, если не сказать толстеньким, с заметным брюшком, невысокого росточку. Работал он на хлебовозке и пользовался посему особыми привилегиями.
                Дело в том, что в армии водитель транспортной машины никогда не ездит один. К нему всегда в комплект подсаживают «Старшего машины». Как правило офицера или, на худой конец, «макаронника» - как называли тогда в армии сверхсрочнослужащих из числа так называемого «младшего командного состава».
                Но в нашем кадрированном полку штат был сокращённый и сверхсрочников, а тем паче офицеров, не хватало. По этой причине, да ещё потому, что хлебозавод находился недалеко, в соседнем городке Локбатан, всего в 12-ти км от части, некоторые водители, например, хлебовозы и водовозы были, так сказать, на особом доверии и отпускались в рейс без провожатых…
                …Забегая вперёд, сообщу моему доброму читателю, что самое бедственное положение в Азербайджане с водой. Особенно с питьевой. Она, повсеместно, как правило, привозная.
                В небольшом посёлке, на окраине которого примостилась наша воинская часть, Коби (ныне - Гобу) не было ни одного водяного колодца или скважины. Азербайджанская земля богата нефтью так, что стоило выкопать колодец или просверлить скважину, как оттуда сразу начинала, если не фонтанировать, то, во всяком случае, вытекать либо нефть, либо, чаще, конденсат(5)  В дальнейшем повествовании я ещё затрону этот конденсат и расскажу о приключениях связанных с конденсатом.

                Воду в Коби возили из упомянутого Локбатана. Туда ездили за водой не только штатские водовозки, снабжающие жителей посёлка питьевой водой, но и армейские водовозки, обеспечивающие немалую потребность в пресной воде нашей воинской части. А поскольку воды требовалось очень много, как для нужд военных, так и для нужд их семей, то две воинские водовозки курсировали между Локбатаном и нашей воинской частью, практически, весь световой день.
                В дальнейшем эти рейсы принесут мне и радости, и беды…

             …Летучее собрание «стариков» батареи закончилось неожиданным и крайне неприятным для меня вердиктом. Я был признан «салагой». То есть начинающим службу молодым солдатом.
               Это было и несправедливо, и обидно, и чревато. Сколько я ни бился, пытаясь доказать, что это решение «совета старейшин» батареи глупое, я не мог доказать абсурдность этого решения.
                Все мои доводы, как-то:
                - что я присягу принимал раньше всех «стариков» батареи,
                - что я имею три военно-спортивных разряда,
                - что я больше, чем эти «старики» все вместе взятые, стоял в караулах, настрелял из всех видов оружия и отбегал кроссов и отшагал парадов, этих «обозных воинов» не впечатляли,
                - что я на перекладине «крутил солнце», в то время как многие из них не могли подтянуться необходимые для зачёта 11 раз, что я выполнял сложные упражнения на брусьях, в то время, как они шарахались от этого спортивного снаряда, как чёрт от ладана, -
                НИЧЕГО МНЕ НЕ ПОМОГАЛО!
                Наоборот, перечисленные мои отличия от них, «обозников», ещё больше отчуждали меня от этой среды.
                Все мои доводы, они равнодушно отсекали одним своим доводом:
                - Сам сказал, в законе написано: «Время учёбы в училище не считается сроком службы»! Так что ты проходишь первый год службы. Значит, ты – салага!
                И чем я больше ярился в доказательствах, тем упорнее стояли на своём эти парни. Тупо и бескомпромиссно. Видимо, я ещё и раздражал их, как чуждый им элемент. Из меня ВОКУ за три года сделало подтянутого, спортивного хлопца. И на моём фоне их физическая и спортивная несостоятельность особенно бросалась в глаза.
                Несколько позже моё положение ещё усугубилось и тем, что командир нашего транс портного взвода – старшина сверхсрочник Алхутов, зачастую возлагал на меня и проведение ежедневных утренних гимнастик, и проведение, правда, довольно редких занятий по строевой и физической подготовке.
                Со временем я потерял желание что-то кому-то доказывать. Оттого, что с десяток «дембелей» меня считал наперекор всякой логике салагой, мне, вообще-то, было ни холодно, ни жарко. А обида… Что же, обиду можно было превозмочь.
                Но тут эта «элита», посчитав мою усталость что-то доказывать, за смирение, решила мне «отрубить присягу».

                Собственно, это было чисто условное действо. Его невозможно сравнить с унижениями и уголовными издевательствами, которые пришли в армию с «дедовщиной» 90-х годов.
                Вся «присяга» заключалась в том, что после отбоя на «салагу» набрасывались «старики» и, повалив его и спеленав простыней, «рубили» ему присягу столовой ложкой по пяткам.
                Конечно, это было практически не больно. Это было УНИЗИТЕЛЬНО. Во всяком случае, для меня.
                Я и не думал, что эти «обозники» решаться со мной сотворить это насилие. Но однажды пришёл день, точнее, ночь, когда они попытались это сделать…

               …Я уже довольно крепко задремал, когда на меня накинулась эта свора придурков. Сразу несколько человек, сговорившись, заломили мне руки, засунули в рот кляп из полотенца и повалив на живот, загнули мне ноги…
              Это далось им нелегко. Я был в то время в отличной спортивной форме и не только каждого из этих «обозников» мог свободно побороть, но и всем им оказал достойное сопротивление.
              Мои насильники, тяжело пыхтя от борьбы со мной и пытаясь смеяться, что уже им плохо удавалось, так как борьба со мной отнимала все силы, да и набросившись скопом, они больше мешали друг другу, чем помогали, пытались приняться за финал; отбить по моим голым пяткам ложкой «присягу».
               Я тоже стал подуставать от этой борьбы и собрав все свои силы воедино, я рывком неимоверным усилием ужом провернулся на спину. Борьба шла по всей моей кровати и клубок тел катался по ней в разные стороны. Моя рука, вырвавшись от оков, лихорадочно шарившая вокруг в поисках рычага или орудия нащупала прикроватную табуретку. Я ухватил её за перекладину и мотанул, что было силы по телам, лежащим на мне и придавливающим меня к кровати.
               Кто-то наверху этой кучи малы громко охнул, и я почувствовал, что на меня закапало что-то липкое. Внезапно куча распалась и отшатнулась от моей постели. А на мне осталось лежать неподвижное чьё-то тело.
               Я откинул эту последнюю преграду и вскочил с кровати, тяжело дыша. На кровати остался неподвижно лежать один из «стариков», уткнувшись лицом в мою подушку.
               Я потянул его за плечо, и он безвольно опрокинулся на спину. Глаза у него были закрыты. Мне показалось, что он не дышал и я увидел, что его висок весь в крови. В крови был и я, и моя кровать.
               У меня ёкнуло сердце: «Убил?!»
               Отпрянувшие мои недавние истязатели уже смотрели на меня округлившимися и испуганными глазами.
                Кто-то из них ужаснувшись произошедшему выдохнул, не без злорадства и матерно выругавшись:
                - Ну всё, курсант! Капец тебе! Загремишь в дисбат(!
                Я ответил, ещё толком не отдышавшись и тоже встревоженный произошедшим, оттирая с рук чужую кровь:
                - Ладно! Но я загремлю не один! Я и вас всех за собой потяну! Что не слышали, что бывает за дедовщину?!...

                …Нам на вечерней проверке довольно часто зачитывали результаты судов над старослужащими за унижение молодых солдат. Время было советское и такие приговоры были жесткими и непримиримыми…

                …В казарме давным-давно никто не спал. И если до этого, молодые солдаты делали вод, что спят, сейчас все повскакивали с кроватей и встревоженно сгрудились по углам казармы.
                Я побежал в умывальник, захватив своё полотенце, которое мне засовывали кляпом в рот. Намочил его под краном и сунул, окружившим неподвижное тело «старикам»:
                - Положите ему на голову!...
                Но они шарахнулись в сторону. Пришлось мне, наклонившись над лежащим неподвижно солдатом, стирать кровь с его лица. Я увидел, что Бог меня миловал и то, чего я больше всего боялся, не произошло. Удар пришёлся по лбу, а не по виску.
                Пострадавший внезапно застонал и глубоко задышал. Ледяной  краб, сжимавший до сих пор моё сердце, немного отпустил свою хватку. Я крикнул дежурному:
                - Звони в санчасть или пошли кого, пусть носилки тащат!
                Раненный приходил в себя. Он уже начал шевелить руками и пытаться встать. Его друзья подошли к нему и сгрудились вокруг, осмелев.
Я натянул спортивные штаны и вышел в курилку. Трясущимися от пережитого волнения руками, ломая сигареты, закурил жадно и глубоко затягиваясь, и пытаясь успокоиться…
                А в мыслях крутилось услышанное: «дисбат»(2). Горько думалось: «Вот в училище не загремел в зону, так здесь на первом месяце заработал срок…»
                …Через какое-то время прибежали из медсанчасти дежурный военфельдшер и военврач, поднятый по тревоге. Они выгнали всех из казармы. В казарме, наконец-то, зажгли свет, и медики остались осматривать раненного.
                Потом медики и четыре человека из батареи понесли раненного в медсанчасть.
                На ступеньки входа вышли несколько «стариков» и опять стали меня, сидящего рядом в курилке стращать:
                - Ну всё, паря, хана тебе!
                - Теперь не здесь служить будешь, а в дисбате!
                - Да! За такое дело припаяют немало!
                Внезапно, из казармы выглянул дежурный по батарее, - он тоже был одним из «стариков»:
                - Меня вызывает дежурный по части с докладом, - растерянно произнёс он, обращаясь к «старикам» стоящим отдельной кучкой.               
                Дежурный повторил:
                - Вызывают меня! Что говорить-то?!
                «Старики» молчали. Внезапно Миллер сказал, выступая вперёд и бросая окурок в урну:
                - А что говорить?! Вон он, - он показал на меня – всё сказал. Его топить – самим тонуть.
                Он помолчал, обвёл своих сотоварищей взглядом и закончил:
                - Упал паря…  Курить вышел и упал… Неудачно упал… Вон об гребешок, - он показал на металлическую пластину, забетонированную при входе для очистки сапог от грязи, - ударился… головой.
                И сказал дежурному:
              - Беги и докладывай, как решили!... И в санчасть зайди… Проведай… пострадавшего… и ему скажи, чтоб так говорил…

               …Видимо, Господь молитвы моей матери за меня непутёвого услышал и отвёл от меня очередную беду, -  всё обошлось. Раненный оклемался в санчасти, но его ещё там с недельку продержали для наблюдений. Он и не был против - посачковать в армии - святое дело!
                Нас ещё потаскали на допросы. Но все говорили, как предложил Миллер. И хоть никто из дознавателей не верил придуманной легенде, тем паче врач, всех такой оборот устраивал. Никому из офицерского состава не хотелось большого ЧП. Такого, чтобы фигурировала часть в очередном приказе по армии за неуставные отношения…
               
                …Этот эпизод, хоть и стоил мне, наверное, многих нервов, как это бывает не только в математике, но и в жизни, «минус на минус дал плюс». «Старики» хоть по-прежнему пытались считать салагой, но обзывать и унижать перестали. В мужском коллективе уважают способного постоять за себя…

                …Вскоре я за то, что «поднял» из «калашного ряда(3)» МАЗ-200 и получил благодарность от зампотеха майора Бурака, да и в связи с дембелем старослужащего-водовоза, был посажен на освободившееся сидение полковой водовозки.
                Спустя полгода на дембель «стариков» я, толкнув две машины воды «азерам», приволок десяток бутылок портвейна, и привязав их для охлаждения и сохранности в бочке водовозки на проволочки, устроил «дембелям» «отвальную», став после этого окончательно «своим в доску». И хоть это было позднее признание, но у меня до сих пор хранится в архиве адрес Миллера, который приглашал меня в гости: «Приезжай! Адрес простой: Ростовская область, посёлок Миллерово. Там нас, Миллеров, много! Найдёшь!...»
 

Новые друзья.
======================

              Будучи за штатом, первые полгода я не имел определённых обязанностей. Поэтому я с утра занаряживался для помощи своим товарищам по транспортному взводу, занимавшимся ТО или текущим ремонтом своих автомашин.
               Делал это я с удовольствием, так как я любил возиться с техникой. Я соглашался и помыть автомашину своих коллег, лишь бы немного прокатиться за рулём.
Последнее мне доставляет удовольствие всю мою жизнь.
               Но и свободного времени было у меня вдосталь. Тогда я знакомился с нашим военным городком. Постепенно обрастая новыми друзьями.
То, что я скажу далее, может быть и не понятно современному читателю.  Пусть мой доброжелательный читатель учтёт, что я говорю о времени полстолетия тому назад. И что батарея обслуживания это было сообщество МАСТЕРОВ простых рабочих профессий, без которых не может существовать во все века ни одно производственное хозяйство.
                В нашей батареи были собраны не только водители, но и специалисты разных других рабочих профессий; кинологи, плотники, столяры, газоэлектросварщики, токари и фрезеровщики, повара, музыканты, портные и т.п, которых поставляли армии военкоматы.
                Конечно, это были молодые специалисты, которые на гражданке только приступили к работе по означенным профессиям, но наш дальновидный и большая умница командир полка, узнав, что ему судьба и военкомат прислал очередного специалиста рабочей профессии, пытался сразу пристроить такого мастера к делу, если это дело было выгодно полковому хозяйству.
                Например, появился у него в полку кинолог – комполка сделал всё для того, чтобы завести собачий питомник. Где выращивали отличных немецких овчарок и поставляли их на сторожевую службу. Применение служебных собак в охране полковых складов дало экономию в численности караула, значит, высвобождало солдатские единицы.
                Любой специалист за три года службы, воспитывал и приобщал к своей профессии, как минимум, трёх своих молодых сослуживцев. Так что, когда он уходил, «свято место» его не пустовало.
                Появившейся однажды по призыву сапожник положил начало полковой сапожной мастерской, которая не только исправно продлевала срок службы солдатских кирзачей(4), но и удовлетворяла капризную моду офицеров, ушивая им хромовые и яловые сапоги «в обтяжку по ноге».
                Кадрированному полку, например, не полагался по штату оркестр с дирижёром. Но если в полку появлялся музыкант, допустим, баянист, то его использовали вместо полкового оркестра. То есть, под его аккомпанемент, проходил и строевой смотр, и ежедневная физзарядка.
                Но профи-музыкантов Бог и военкомат посылал в наш полк редко и мало. В основном, пополнение шло за счёт рабочих профессий.

Сапожных дел мастер
                …Как-то я познакомился с молодых сапожных дел мастером – сельским парнем Михаилом Положишником. Этот парень был родом из маленького украинского городка. В его роду все были сапожниками и, несмотря на молодой свой возраст он умел очень многое, так как с ранних лет отец его приобщал к родовой профессии. Был он высокий крепкий парень, немного сутулый, очевидно это была родовая сутулость – не один его предок склонялся часами и годами над сапожной лапой.
                Мы познакомились с Мишей ближе, когда он разоткровенничался со мной и попросил меня проверить его письмо, написанное своей девушке, «на ошибки», Он закончил сельскую семилетку и грамотное письмо не было его коньком, как и многих сельских парубков того времени, которые гораздо больше отдавали своего времени нелёгкому сельскому труду, чем чтению книг или чистописанию.
                Он был сколь работящий, столь и стеснительный, а девушка, которой он писал, закончила отлично десятилетку и училась в сельхозтехникуме. Как-то она ему попеняла на его малограмотное письмо и теперь он старался найти себе каждый раз корректора.
                Видимо, эта его односельчанка была ему очень дорога и он ей регулярно писал свои немудрёные солдатские письма. Девушка ему отвечала, и я понял, что она разумом и душой склонялась к этому крепкому надёжному, но простоватому парню, к тому же их семьи давно были дружны.
                Но, в то же время его сельская простоватость и неотёсанность её настораживали. В техникуме её окружало уже другое общество и парни другого пошиба, с правильной городской речью, начитанные и культурные. Невольно сравнивая Михаила с парнями своего окружения, она понимала всю сельскую чистоту и надёжность Миши, но её огорчали и те черты, которые выдавали в нём простого сельского парубка.
                Я ему отредактировал письмо. При этом я ему пояснял основания для той или иной правки. И мы с ним тут же поправляли неудачные обороты его послания, заменяя их другими. Попутно я ему растолковывал незнакомые для него термины и обороты.
                Наверное, я редактировал творчески и авторски, так, как если бы я писал письмо своей Галине. В это письмо прорвалась моя горячая страстность к своей девушке…
                Ответное письмо девушки Михаила не заставило себя ждать. Сказать, что оно обрадовало парня – ничего не сказать. Ответное письмо его девушки было непривычно объёмным и совершенно необычного нового тона. Если до этого, она отвечала ему больше как другу, чем как своему близкому парню, в письме было много её рассказов о новостях учёбы, о событиях в её жизни и ни слова о чувствах её к нему, то в этом письме, очевидно, впервые проскочили слова её заинтересованности в изменениях Михаила, и прорвались теплые и неравнодушные нотки симпатии.
                Михаил, прямо-таки, ходил счастливый и стал писать ей письма гораздо чаще. Соответственно чаще и получал её ответы. Надо сказать, что мозги у моего сослуживца были неплохие и все мои пояснения правок письма, он воспринимал творчески, не делая дважды тех же ошибок. Больше того, его заинтересовывали новые для него сравнения и образные гиперболы, которые мы с ним всё активнее вводили в его письма. Эта тяга к познанию не могла его не привести к самым главным университетам жизни - к книгам.

О кавказском гостеприимстве, радушии и воспитанности.
                В полку была очень неплохая библиотека. Заведовала этой библиотекой офицерская жена, педагог по образованию, которая тосковала без своей любимой профессии, но её востребованность как педагога в этом глухом закутке Азербайджана была минимальная.
                Во-первых, общение с учениками в местной школе происходило подавляюще на азербайджанском языке и работать с детьми, не зная их родного языка составляло непреодолимую трудность.      
                Во-вторых, в азербайджанской среде, как и в других национальностях мусульманского вероисповедания, совершенно другие законы женского и поведения, и общения относительно русских законов общества.
                Эти законы очень жесткие законы в отношении женщин. Сказать, что мусульманская женщина закрепощена – ничего не сказать. В 60-е годы прошлого столетия, во времени, о котором я пишу, половина, если не все женщины в этом Богом забытом поселении Коби, носили чадру или закутывались в платок так, что из этого камуфляжа выглядывали только настороженно-испуганные глаза.
                Были они крайне сдержаны в общении с посторонними людьми. Достаточно сказать, что если к молодой азербайджанке обратился с самым безобидным вопросом мужчина и она ему ответила, то они оба, по мусульманским понятиям совершили, если не святотатство, то отступление от законов шариата.
                Раскрепощённые россиянки члены офицерских семей, легко одетые в неимоверную южную жару, в полупрозрачных коротких платьях со смелыми декольте и оголёнными ногами в среде азербайджанских аборигенов вызывали такой же шокинг, какой вызвала бы «особа с заниженной социальной ответственностью», как сейчас принято называть, «ударниц сексуального труда», если бы она подошла к русскому священнику в храме за благословением в своей «боевой раскраске» и в «производственном» одеянии.
                Зомбированные исламом мусульмане, даже долго живущие в России, в силу этой своей зомбированности и природной тупости зачастую принимают эти обычаи русской сторонки за распущенность, а всех русских женщин, открытых, улыбчивых и свободных в общении считают, поэтому, развратными. Тем паче, что в России проживают, в большей своей части, малообразованные нацмены, в основном, торговцы, у которых просто не хватает ума, такта и воспитанности не лезть со своими мусульманскими правилами в наш российский монастырь.
                Поэтому, россиянка допустим, жена офицера нашей части была вынуждена максимально ограничивать своё появление в толпе аборигенов. Женщины – члены военнослужащих семей, даже в соседний городок Локбатан, где был уже больший уровень цивилизации, старались ездить не на гражданском рейсовом автобусе, а стояли у полковой проходной, пока какая-то из автомашин полка не подвозила их попутно.
                В гражданском автобусе россиянку могли оскорбить и унизить. Там, расхаживающие с видом хозяина на рабской плантации, аборигены, как бы невзначай, нагло облапливали россиянку самым бесстыдным образом, воровато шаря своими погаными ручонками по её интимным местам. Если рядом с ней находился сопровожатый, вступившийся за неё, то дело могло закончиться и поножовщиной.
                А сбившиеся в безропотную испуганную кучу в конце автобуса местные женщины делали вид, что ничего не происходит.
                Поэтому в части существовал неписанный закон – россиянки в автобусах местных сообщений не ездят.
                Изредка эту поездку себе могли позволить пожилые члены офицерских семей. И то, они сразу старались сесть в «женскую половину», где поганцы с потными ручонками не могли их достать, не оскорбив окружающих азербайджанок.
                Да и то, эти наши пожилые россиянки в силу своего возраста своей одеждой немногим отличались от одеяний азербайджанок; длиннополые юбки, кофточки без декольте и платочки, прикрывающие волосы.
                …Когда я вспоминаю все эти бытовые унижения в мусульманских странах, которые допускают по отношению к россиянкам местные поганцы, мой генетический интернационализм куда-то улетучивается начисто и становится обидно за сердечную доброту и открытость россиян, в которую так часто плюют недостойные инородные наглецы…


Люди и собаки.
======================

                Подружился я и с другими мастерами. Меня как-то пригласил в воскресенье «на шашлык» собаковод Виктор Подельный. В его хозяйстве было ещё два его сменщика, да с дюжину рабочих псов в вольерах. Пару псов страшного вида, но абсолютно безопасных, Витя выпускал из вольеров, и они бегали свободно и беспривязно по всему питомнику.
Виктор называл их «дневальными по питомнику». Таким образом, проявив солдатскую смекалку, главный собаковод гарантировал себя от внезапных посещений любых незваных гостей.
                Редкий гость, который имел неосторожность без предупреждения появиться в питомнике или даже просто открыть калитку в питомник, вмиг оказывался атакованным и облаянным этой парой четвероногих «дневальных». После такого «встречного марша» мало кто из начальства имел желание проверять питомник и повторять свой неожиданный визит.
                Испытал этот полуобморочный испуг и я, когда меня пригласил Виктор в гости и два семидесятикилограммовых «баскервиля» с лаем подбежали ко мне и наперебой старались положить свои передние лапы мне на грудь, едва не сваливая с ног и демонстрируя свою любвеобильность.
                Это потом, когда мы поедали с Виктором на веранде, пристроенной к ветпункту, вкуснейший шашлык, из свежатинки, которой его презентовали соседи из полкового свинарника, да наделяли косточками здесь же умильно и преданно на нас глядящих «дневальных», Виктор пояснял:
                - Да это – выбраковка. Собаки не прошедшие служебный отбор! У кого признаки племенные подкачали, а эти двое так глупы и добры, что для охранной службы не годятся. Они за всю свою жизнь никого не покусали. Просто не способны на агрессию. При всём своём «зверском» виде. Вот я их и выпускаю на «вольные хлеба». В силу их абсолютной безопасности для людей при их свирепом внешнем виде.
                Виктор так их и назвал Фобос и Деймос, по именам спутников Марса. «Страх» и «Ужас». Виктор был ветеринарный фельдшер из Москвы и с большим чувством юмора…
                Фобоса потом забрал кто-то в офицерскую семью. А Деймос так и бегал в «дневальных», когда даже Виктор демобилизовался. Всё так же с глупым и радостным лаем встречая каждого входящего в питомник.
                Кстати, Деймос опрокидывая твёрдое мнение Виктора о себе, как о собаке, лишенной начисто агрессии, таки покусал первый и последний раз в своей жизни человека… Но об этом – ниже..

                …Всё хорошее когда-то заканчивается и наш Батя, попрощавшись с нами и со знаменем полка, покинул полк, отправившись к новому месту дальнейшей своей службы.
                На смену ему пришёл полковник Беспалько – недалёкий и отвратного характера человечишко. Которого ни по имени-отчеству никому не приходило в голову звать, ни, тем более, Батей. Так как своим злобным характером он тянул, скорее, на «Отчима».
                Так вот этот «Отчим», знакомясь с собачьим питомником, своим безапелляционным командирским шагом ворвался как-то за ограду питомника.
                И генетически беззлобный, и хронически добрый Деймос, которого точнее было бы назвать Монахом, к неописуемому удивлению собаководов накинулся на «Отчима», прокусил ему хромовый сапог и даже порвал галифе.
                Вот и не верь после этого существующим убеждениям, что собаки чуют плохого человека мгновенно.
                В результате этого ЧП, начальник питомника получил выговор, а Деймос был приговорён к расстрелу. Но собаководы его спасли, куда-то, кому-то сплавив по-тихому, доложив оскорблённому «Отчиму», что приговор приведён в исполнение…


Другие мастера своего дела.
===============================

                Моё знакомство с тружениками батареи обслуживания продолжалось.  Так свела меня судьба с интереснейшим человеком – связистом узла полкового телефонного коммутатора сержантом Николаем Ганновым.
                Его «вотчина» располагалась в маленьком закутке при дежурном по части. Там стоял допотопный телефонный коммутатор, соединения абонентов в котором осуществлялось штекерами со шнурами. В те года даже в фантастических романах нам не представлялись современные аппараты связи. Коммутатор Николая Ганнова, видимо, не очень изменился со времён взятия большевиками «почты, телефона, телеграфа» в 1917-м году. Когда абонентов телефонной связи соединяли вот так же вручную «телефонные барышни».
                Николай был природным юмористом и при своей, в сущности нудной и монотонной работе, умел разбавить эту нудность своими «юмористическими миниатюрами».
                Я хохотал до колик, наблюдая его отлаженную работу, приправленную обильно искромётным его юмором. Он отвечал на звонки и обращения к нему своих абонентов и соединял их с теми адресатами, которых они желали слышать. Однако, в те секунды, когда его собеседник не мог его слышать, он вставлял свои шутливые реплики, отчего казалось, что он всех своих абонентов отчитывает и гоняет, как сидоровых коз.
                Мне трудно моему читателю рассказать примерами о филигранной работе и искромётных шутках Николая.
                Вот, прерывая нашу с ним беседу, звонит зуммер вызова и отваливалась крышечка из ячейки под номером 02.
Далее я попытаюсь привести монолог Николая при соединении абонентов.

                «- Во! Замполит звонит… Да! Соединяю, товарищ подполковник… Делать тебе нечего, как звонить… Видно поспал после ужина и жену разыскивает… А где же она может быть? Аааа! У неё подружкой жена начальника снабжения!  Алло… Соединяю… Хрыч старый!... Ага!.. Что? Соединяю… Ну, пердун, подыми задницу и иди сам поищи свою корову!
Где мне её искать!.. Нет, товарищ подполковник, Марии Ильиничны нет у Хомутовых… Хорошо!.. Да пошёл ты!.. Иди спать!.. Найдётся твоя Машка! Кому она нужна?! .. Конечно, товарищ подполковник! Обзвоню всех!..  Больше мне делать нечего, как искать твою корову!
                Я давился смехом до слёз, наблюдая улыбчивое лицо Николая и наблюдая эти его миниатюры. Поскольку хохотать надо было беззвучно, чтобы мой хохот не услышали его абоненты, с которыми он так «расправлялся».
                Как-то я ему сказал:
                - Николушка! Погоришь ты как-нибудь. Не сработает твой тумблер и твои «вставочки» дойдут до ушей твоих абонентов!
                Николай отмахнулся:
                - А, думаешь, не бывало?! Я как-то зампотеха обматерил – под горячую руку попал, а тумблер, точно, заело!
                Я встрепенулся:
                - Ну и что?
                - А ничего! -  беспечно махнул рукой связист – Я ему пояснил, что это я щенка «послал», выгоняя из пункта связи. Забежал какой-то приблудный! А у меня помещеньице-то маленькое – душно, вот я дверь и открываю…
                Я засомневался:               
                - А ты уверен, что он поверил?!
                Колька беспечно отмахнулся:
                - А чёрт его знает! Вообще-то, он мужик неплохой… Не злой и толковый… Во всяком случае, он мне прислал электрика и тот вентилятор приладил…
                Как-то часть добавочных тирад Николая попала в уши жены начальника складов ГСМ. Она пожаловалась замполиту. Тот вызвал Николая и «провёл с ним беседу».
                Заменять Ганнова было неразумно. Он за годы службы на своём посту такого наслушался, что можно было бы роман с продолжениями написать. И ни разу не был замечен в распространении тайн малых и больших. Семейных и служебных.
                Подшутить, он, да – всегда был готов. А вот рассказывать об услышанных разговорах – нет! Даже мне он никогда ничего не рассказывал, отделываясь шутками.
                Замени такого – попробуй! Ещё неизвестно каков окажется его преемник.



Курилыч.
=====================

                Довольно близко мы сошлись с сержантом Анатолием Куриловым. Он служил в боевой батарее. И заведовал учебно-тренировочным классом. Голова и руки у него были что надо, и он там изобрёл или усовершенствовал какой-то аппарат – тренажер ПТУРС. Противотанковым управляемым реактивным снарядом – прообразом тактических ракет. После выпуска этого снаряда, его надо было схватить в прицел специальной аппаратуры и вести его в цель.
                Толик был большим умницей и, при этом, простым, общительным и добрым парнем. Кроме того, земляком из Киева. Мы после армии с ним тоже продолжали переписываться. Когда у меня родилась дочка, я ещё дослуживал последний год, а Толик был уже дома и учился на историческом факультете киевского госуниверситета. И он прислал моей дочке огромного игрушечного медведя в подарок. Уж и не знаю, где этот студент нашёл деньги на этот дорогой подарок, стоивший, по меньшей мере, не менее трёх стипендий!?

                После университета его пригласили в КГБ и предложили направить в Высшую школу КГБ. Он согласился. Потом он служил в органах безопасности Украины. Ещё Советской Украины. И что-то у него произошло, он обратился ко мне с просьбой срочно прислать 300 рублей.
                Это были в 70-е годы немалые деньги, но я тогда жил и трудился на Крайнем Севере и выручить Толю было в моих силах – я ему немедленно отослал требуемую сумму.
                Прошло с полгода и как-то жена меня достала с этим переводом и я, поддавшись, послал Толику письмо с напоминанием о долге.
                Толик в ответ на моё осторожное письмо немедленно отправил мне долг и, видимо, это убило нашу дружбу.
                Как я потом ни изощрялся в извинениях и пояснениях, но это не возродило нашей дружбы…
                Никогда себе не прощу, что послушал свою «ночную кукушку» и поступил и не по-дружески, и не по-мужски.
                Свою вину за поторапливание друга с возвратом долга я понесу вместе со своими другими грехами на Страшный Суд.

               
Человек-Легенда.   
======================

                На всю жизнь мне запомнился ещё один мой сослуживец по в/ч 24559. Обходя всех наших мастеровых, я попал как-то в ангар, или, точнее большой дощатый сарай – вотчину удивительного человека с мастеровыми золотыми руками – Петра Кирьявайнена.
                Невысокий худощавый блондин с вьющимися кудряшками волос, с маленьким острым носиком Петро был парнем, которого трудно назвать писаным красавцем. Но стоило узнать этого Человека поближе, увидеть его в работе, как ты невольно поддавался чарам, исходящим от этого Мастерового и видел всю его внутреннюю красоту.
                Мои восторги этим человеком будут понятны тем, кому за… Сегодняшние современники, которым до… , избалованные обилием и инструмента, и материалов, и всевозможных бытовых приборов, которыми заполнены полки хозяйственных, электрических и прочих «мастеровых» магазинов, не жившие в те времена, которые я описываю, просто не поймут моего восторга.
                Это были времена, когда Мастеру надо было самому изобрести и самому сделать себе инструмент. Причём, из подсобного материала. Практически из того, что мы сегодня презрительно называем металлоломом.

Например, Петру Кирьявайнену на складах нашего полка отыскали каким-то чудом оказавшуюся там дисковую пилу. И он создал в своём сарае - мастерской целый циркулярный станок.
Стал на нём производить всё; от распилки брёвен на доски, до брусков, штапиков и прочих деревянных поделок.

У запасливых кладовщиков вылежал свой срок и подлежал списанию старинный дореволюционный токарный станок. Они его отдали Пете. Петро его затащил к себе, отскрёб ржавчину, отладил, смазал и… запустил в дело.
Этот станок стал точить всё; от металла до деревянных поделок.

У Петра были и таким же образом рожденные его золотыми руками и умной головой сварочный аппарат и газобаллонная сварка и многие другие приспособления.
Практически, Петро создавал всё, что только его мастеровая душа желала!
И это в годы, когда сварочный аппарат был далеко не в каждом гараже!

                Петр Кирьявайнен был одарён от природы так щедро, что о таких говорят: «Бог троим нёс, да одному всё отдал»!

                У него был абсолютный музыкальный слух. Он прекрасно играл на гитаре. Уж не помню, на шести или на семиструнке.
Он свою старенькую клееную переклеенную гитару сделал электрогитарой. У связистов выпросил пару старых микрофончиков. К мембране микрофона он припаял иголку и воткнул это приспособление в деку гитары.
                Это было время, когда электрогитар с магнитными усилителями колебаний, было считанные единицы даже во всём Баку.
                Правда, припой плохо держал иголку на стальной мембране микрофона, поэтому у Пети всегда были наготовлены две, а то и три таких запасных съёмника звука. Если в момент исполнения какой-то песни его звукосъёмник рассыпался, то Петро мгновенно заменял его запасным и музыка продолжалась.
                Помню, что при активном участии Петра был создан и зафункционировал «полковой джаз».
                Петро собрал всех музыкантов, что нашлись в полку. А нашлись всего двое; высокий, под два метра ростом, худощавый музыкант с Украины по подходящей украинской фамилии Музы’ка, и невысокий и грузный, лысоватый в свои тридцать бакинский еврей баянист Игорь Агарумов(6).
                На складах нашлись старые видавшие виды музыкальные инструменты: балалайка, кларнет, баян, старый полковой барабан с пробитым с одной стороны боком и с прикреплёнными тарелками и неведомо как попавший на склад балалаечный контрабас.
                Все эти инструменты требовали ремонта, с чем толково и быстро справился Петро. Пробитая кожа барабана была заменена фанерной вставкой, на которой был нарисован большой скрипичный ключ и ещё какой-то орнамент по окружности. Позже там было помещено название нашего самодеятельного джаза, уж не помню какое.
                Но даже три музыканта это, всё-таки, не джаз. Не хватало души джаза – ударника. На эту роль взяли полкового барабанщика. Кирьявайнен ему создал ударный рычаг для ноги и крепления для тарелок и малого барабана. Таким образом в нашем "джазе" появилась ударная установка. Барабанщика  поместили на созданный всё тем же неутомимым Петром Кирьявайненым помост, и он теперь горделиво возвышался над нашим «джазом».
                Не задействованным остался балалаечный контрабас. И это нашему руководителю джаза Петру не давало покоя.
                Повторяю, что всё описываемое происходило далеко задолго до изобретения компьютера и его спутника интернета, где сегодня все от самого малого до самого старого могут для себя уяснить любой интересующий их вопрос.
                Петро же перерыл в полковой библиотеке все архивы, чтобы найти ответ на вопросы: как настраивать контрабас и какие струны на нём должны быть.
                Потом он замучил полковых связистов и электриков, разыскивая сталистую проволоку нужного диаметра, чтобы приспособить её под недостающие струны.
                Наконец-то, наступил момент, когда восстановленному нашим Маэстро контрабасу потребовался статист.
                Именно статист, ибо где было нам в тех условиях взять контрабасиста?!
                И временно на эту роль музыканта, держащего в руках контрабас и изображавшего на нём игру, поставили меня…

                …Вспоминается анекдот, когда в космос запустили обезьяну и какого-то аборигена. Каждому дали по пакету с надписью: «Вскрыть в космосе!».
                В пакете обезьяны содержались указания об алгоритме её действий.
                А в пакете аборигена был короткий приказ: «Ничего не трогай руками! Только накорми обезьяну!»
               
                …Вот, примерно, такой инструктаж и мне дал Петро Ильич.
                - Левой рукой как будто перебирай лады, а правой как будто дёргай струны!
                Что я послушно и выполнял. Но иногда, увлёкшись живыми и замечательными мелодиями, которые играл наш самобытный джаз, я добавлял туда и свою нотку. Зачастую, фальшивую.
                При этом я, как правило, получал от Петра негодующий и красноречивый взгляд и усмирял своё рвение…

                …Играли мы много и охотно. Не только на воскресных танцах, которые наш полковой Батя одобрял. И не столько для срочно служащих, как для членов офицерских семей, которые в жестких условиях азербайджанской «глубинки» были лишены всякого рода развлечений. Да и не искали их в неприветливой и развязной среде гражданского населения.
                До этого танцы у нас в клубе бывали только «под радиолу». А под «живую музыку» собравшиеся танцевали гораздо охотнее.
                Тем паче, что наши музыканты – «слухачи» играли самые модные мелодии того времени, которые были на слуху у всех и, которые можно было услышать только по радио. Пластинки выпускались гораздо позже.
                Иногда наша «джаз-банда» приглашалась даже в другие части Баку и его окрестностей. Мы приезжали в пригласившую нас воинскую часть, чувствуя себя артистами – гастролёрами и гордились этим.
                За нашу игру нас на праздничном, в честь нашего приезда, ужине хозяева потчевали деликатесами; либо тортом, либо редкими экзотическими фруктами, в меру виртуозности, профессионализма и изобретательности местного шеф-повара.
                На одном из концертов я получил потрясение, которое запомнил на всю жизнь. Но об этом - в отдельной юмореске «Настрой контрабас!»…

                …Позже, когда у нас образовался и задействовал с оглушительным успехом драмкружок, достигший звания «Народного театра» на Фестивале самодеятельности Бакинского военного округа, Петр Ильич Кирьявайнен стал и художником постановщиком, и создателем всей бутафории, сопровождающей спектакль. Он делал для сцены заставки; крыльцо и стены дома и комнат, бутафорскую мебель, и другие постановочные атрибуты театра. И делал он это, узнавая их устройство только с рассказов руководителя и режиссёра нашего театра, талантливой профессиональной актрисы Валентины Александровны Микитюк. По совместительству жены комполка.
                Но об этом в следующей главе…

                К Петру я сразу испытал симпатию при первом же нашем знакомстве. Потому что он был ещё и коренным ленинградцем. А для меня это слово было волшебным, так как звучало для моих ушей музыкой, ибо в Ленинграде жила моя первая юношеская, да и последняя жизненная любовь – Галина.

                ...Петро демобилизовался раньше меня. И как-то он пропал с моего горизонта. Встретились мы с ним уже только после моей демобилизации, когда я приехал к своей Галине и мы с ней, таки, стали семьёй. В 1966 году.
                Петро к этому времени тоже был женат на красивой девушке Марине. За короткое время общения, я радовался, глядя, как эта миловидная девушка смотрит на Петра. Влюблённо и восторженно. И он был достоин такой любви, этот удивительно талантливый человек!

                …Сейчас мы поддерживаем интернетную связь с его дочкой - милой Ольгой. Существом по-Чеховски; и внешне, и внутренне красивым, как любой человек рождённый в большой и светлой любви. Она явно гордится своим отцом. Вот что она пишет о Петре Ильиче, по моей просьбе уточняя детали его жизни:
             
                «Родился папа в Лахте Сестрорецкого района Ленинградской обл. Там такие потемки были, семья, репрессии, война, блокада, эвакуация, 7 классов образования…
…Его отец - ветеран Великой Отечественной войны, танкист.
                Там столько темных пятен, просто это не связать, сплошные переезды… Папу ребёнком украла вторая жена дедушки что бы не платить алименты, чтобы он жил с отцом. Он и жил с ними во Львове, там и учился столярному делу, работал на заводе Львовсельмаш.
                А в Ленинграде работал на Кировском заводе…
                …В музыке самоучка…
                …Папа поступил в Музыкальное училище на дирижерское отделение, год проучился и взял академку…
                И на этом закончилась его учеба, потому что надо было работать, -жизнь была тяжела.
                …Устроился на работу в КСМ (Карельская строй механизация) столяром и там был клуб, которым он заведовал, ремонтировал мебель (школам помогал подшефным), транспаранты на демонстрации делал, оркестр у него был духовой и инструментальный, все праздники, демонстрации - все было на нем.»

                Из этой краткой аннотации, становится ясным, что у этого самородка была нелёгкая трудовая после армейская жизнь.
                Он сам пробивался в этой жизни, как бурьян из-под бетонной плиты, не имея ниоткуда никакой поддержки и всё добывая честным трудом и немалыми усилиями.
                Естественно, что этот Человек, который больше ДАВАЛ миру, чем ПОЛУЧАЛ от него, как и многие труженики нашей многострадальной страны, ничего не накопил на свою безбедную старость.

                Погибнув в 65 лет от врачебной ошибки, он не оставил материального наследства своей доченьке Ольге, кроме, очевидно, своей трудовой натуры и доброго ума. И это славное существо с юных лет было вынужденно торить себе жизненную дорогу, как отец; своим трудом и своим умом.
                Впрочем, её генетическое наследство, на мой взгляд, гораздо ценнее того наворованного богатства, которое досталось в семьях наших толстосумов ублюдкам-мажорам от ублюдков-отцов…

                (Конец второй части. Продолжение следует.)            
      
       
(1)   Губа – гауптвахта
(2)  Дисбат – дисциплинарный батальон – штрафное армейское подразделение, куда направляют служить присужденный судом срок, военнослужащих, совершивших уголовные и армейские преступления.
(3) «Калашный ряд» - общепринятое выражение среди водителей. Так называлось место, где стояла старая неисправная и не используемая техника, дожидаясь своего списания.
(4) Кирзачи – солдатские кирзовые сапоги, низ которых шился из самых дешевых сортов кожи, а верх - из искусственной кожи – многослойной плотной хлопчатобумажной ткани.
(5) Конденсат - – жидкий спутник нефтегазовых месторождений. Представляет собой уже готовый, правда, очень низкооктановый бензин.
(6) Фамилия условная. Настоящую фамилию Игоря моя память не сохранила.