Учителя-мужчины

Однажды я побывала   на вечере выпускников своей 211 школы  Санкт-Петербурга и узнала, что сразу несколько ее бывших учеников прославились по линии силовых ведомств. Оказалось, что и губернатор  «северной столицы», Г.С. Полтавченко (который мимолетной звездой мелькнул на нашем небосклоне) тоже учился в «моей» школе. Он окончил школу в 70-м году, а знаменитые силовики, как и я,  в разные годы  60-х.

Меня поразила  концентрация среди наших выпускников  известных деятелей силовых и административный структур, и я задумалась  над тем, что стало предпосылками к их карьере. А также о том, почему мои одноклассники и я сама  так решительно пошли в сферу именно точных наук, имея разносторонние способности.   

Первая причина очевидна:  школа в 60-е годы имела физико-математическую направленность, что, безусловно, привлекало в нее учащихся  с рациональным складом ума.  Но был и  редкостный для средней школы факт, а именно:  подавляющее число учителей школы в то десятилетие были мужчинами.

Я поступила в 211  школу в  9-й класс, когда она стала одиннадцатилеткой. Школа располагалась в центре Ленинграда на Гороховой улице (тогда улице Дзержинского) и принимали в нее ребят из всех районов города. В тот год на советскую школу обрушилась очередная реформа: все старшеклассники теперь могли прийти  к аттестату  только через «политехническое образование». В  связи с чем срок обучения и увеличился на один год: десятилетки реорганизовали в одиннадцатилетки.

Дважды в неделю учащиеся проводили полдня  в школьном цехе,  обучаясь рабочим профессиями, остальные дни шла обычная учеба в классе. Я осваивала профессию радиомонтажника,  но все обучение шло как-то формально, программы были не отработаны.  Целый год мы  разбирали и собирали электрические штепселя,  и только это умение я использовала в дальнейшей жизни, меняя перегоревший шнур утюга. В целом же,  занятия в мастерских были пустой тратой времени: ни один выпускник  не пошел после школы работать  на завод радиомонтажником.

Можно было учиться также на швею-мотористку, но на эти специальности шли только троечницы. Хорошо успевающие девочки, ровно как и мальчики, были нацелены, на космос, на науку, на технику.

Поскольку в школе  учились только старшеклассники, с 9-го  по 11-ый класс, то она больше походила на колледж – все были достаточно взрослые. Подростковая масса зашкаливала, только   в нашей параллели  было шесть или восемь классов, пронумерованных цифрами, а не привычными буками а, б, в. Потому переменки мне запомнились переглядываниями и обменом колкостями с мальчишками – этим привычным способом знакомства с противоположным полом у шестнадцатилетних.

Другое дело – занятия и уроки. Учеба требовала сосредоточенности и внимания. Сложилось так, что большинство предметов  у нас вели мужчины  (кроме английского языка и биологии). Учителя часто расширяли программу, выводя нас  почти на институтский уровень: усложненные дополнительные учебники, рефераты, самостоятельные исследования. Но  им, моим  учителям, я обязана  не только выбором моей первой, инженерной,  профессии,  но также и  увлеченностью литературой,  позже тоже переросшей  в профессию.

Безусловной любовью всего класса пользовался молодой тогда физик Георгий Петрович Посецельский. Он и одевался элегантно: костюм с иголочки, белая рубашка, галстук и узкие, по моде того времени, брюки.  Сразу поразил нас также знанием поэзии. Отрывая минуту-другую от своей дисциплины, читал нам стихи  Блока или Есенина – в ту пору они не входили в учебную программу по литературе. 

И, разумеется, увлек большинство из нас своим предметом, физикой. Только на физфак позже пошли пять  человек. И мой путь к профессии морского инженера-акустика начался со школьного реферата в десятом классе:  я описала в нем  процесс  записи и воспроизведения звука на виниловых пластинках. И годы спустя,  окончив Кораблестроительный институт, исследовали уже звуки подводного мира.

Уважали мы и математика, Петра Ивановича Полищука, завуча школы. В отличие от физика, он был немногословен и суховат  и в поэзии нас не просвещал, зато по своему предмету  буквально  натаскивал так, что многие  ученики прилично выступали на районных и городских олимпиадах.

Зато отдельные  дамы-учительницы запомнились мне неизменными конфликтами, возникающими на  почве моего внешнего вида. Так, была у нас еще одна завуч –  она в нашем классе ничего не вела, но в ее обязанности  входило следить  за формой одежды всех учащихся школы.  Нередко перед началом занятий  она вставала  у   старинной  парадной лестницы  школы и внимательно разглядывала ноги учениц. Заприметив у кого-то золотистый блеск обтягивающих капроновых чулок, немедленно останавливала девочку  и делала ей выговор за неподобающую форму.  В школу следовало приходить в хлопчатобумажных чулках,  некрасивой  гармошкой, сползающие  вдоль голени к щиколоткам. 

Получила я однажды нагоняй и от учительницы биологии. Ей не понравился завиток у моего виска. Моему объяснению, что волосы вьются у меня от природы (а это так и было), она не поверила и отправила меня в туалет размачивать волосы водой из-под крана, от чего они закрутились еще заметнее, едва высохнув. К счастью, у нас скоро завершился нелюбимый мною курс биологии.

Однако хочу отметить и одну  замечательную  женщину –  Рахиль Александровну Модель. Благодаря ее методике преподавания я  легко переводила технические тексты, работая позже инженером, и даже  спустя  десятилетия  после окончания школы – когда появилась возможность путешествовать по миру –  могла, худо-бедно, объясняться  с иностранцами.

В выпускном классе помимо упомянутых физика и математика на меня заметно  повлияли литератор Анатолий Станиславович Киврин и историк Михаил Иосифович Шмеркович.

Литератор разглядел у меня литературные способности, читал мои сочинения в параллельных классах, хотя однажды пожурил, узнав, что я увлеклась рассказами Зощенко . В те времена писателя не рекомендовали   для школьного чтения,  хотя книгу его я брала в библиотеке.  Русский язык и литература были для меня так же интересны,  как физика с математикой. 

Но общественный настрой того времени, первые полеты человека в космос, научные открытия ориентировали  молодежь на точные науки, на технические специальности. И это оказалось решающим при выборе  жизненного пути. На писательскую дорожку я вырулила  только в перестроечные годы, когда наука стала не нужна государству. Зато в итоге я реализовала и свой литературный потенциал. 

Заметную роль в развитии интереса к общественным наукам сыграл  Михаил Иосифович – он был не только предметником, но и нашим классным руководителем. Сама история в начале 60-х, в пору еще хрущевской оттепели, когда возвращались из сталинских лагерей освобожденные диссиденты, была столь же живой и интересной, как и позже в 90-е. Разговоры на уроках истории  часто выходили за рамки  школьного учебника, приближались к реалиям жизни. Были у нашего класса и совместные вылазки с классным руководителем, культпоходы,  участие в конкурсах.

В 11 классе у нас преподавал астрономию диссидент, недавно вышедший на свободу.  Но мы знали об этом только по слухам. Сам он – худой, угрюмый  – ни о чем, кроме своего предмета, с классом не разговаривал. Учил он нас недолго, и я  даже имя его  не запомнила. Однако над ним витал романтический ореол политического страдальца,  навеянный недавно опубликованным и прочитанным учениками «Одним днем Ивана Денисовича». На его уроках ребята сидели тихо, хотя материал он подавал скучновато.

Во время учебы меня  не удивляло, что среди преподавателей так много учителей-мужчин (в моей предыдущей школе, в средних классах,  они тоже составляли половину учителей).  А теперь, оценивая их возраст в ту пору, понимаю, что  это были  фронтовики, прошедшие войну. В них сочетались такие разные качества,  как снисходительность (к нашему внешнему виду, даже к поведению), так и  высокая требовательность к знаниям по предмету.Тогда как  учителя-женщины, учившие меня,  порой цеплялись к формальным моментам, не заслуживающим внимания.

Мужчины  в педагогическом коллективе школы, так думаю, преобладали  все десятилетие 60-х годов. Однако  заканчивались  хрущевские послабления, затихал  спор о физиках и лириках, постепенно начинали стареть и уходить на пенсию (или из жизни) бывшие фронтовики.

В заключение скажу, что в перестроечное время  211 школа приобрела полярный – гуманитарный – уклон со специализацией «французский язык»  и стала называться школой имени Пьера де Кубертена. А потому  на вечере выпускников, где я присутствовала в последний раз,  в президиуме сидели  только женщины-учителя. Уверена, что это прекрасные педагоги!  И велика вероятность, что  через двадцать-тридцать  лет школа  прославится  искусствоведами и переводчиками.

А я навсегда останусь благодарна своим учителям-мужчинам, тем, что  помогли всестороннему раскрытию моих способностей  и в физике, и в литературе. Еще добавлю: в мои школьные годы  многие наши ученики – и я сама – воспитывались без отцов (потому что слишком велик был после войны численный перевес в стране в пользу женщин), и тем важнее было присутствие мужчин в школе.

Впрочем, мой отец тоже был учителем, но это совсем другая история.