Кантик часть 2. отрывок, черновик

Засосало. Говорили Петьке: подзаработаешь чуток, рви домой. Не то красивый, оторванный от мира, большой кусок суши запросто приберёт к рукам, отуземит, поселит в голове звуки корякского бубна, глухие  первобытные звуки которого сливаются с гортанными криками чаек. Подберёт мелодию к душе, с аккомпанементом  серых холодных волн. Где бы потом ни был,  не доставать этого будет. Цеплять, звать, наплывать воспоминаниями: штормами, пургами, слякотью весенней.
Рыбак, по-настоящему, живёт только в рейсе. Человек морской – вид особый. Что-то, глубоко заложенное, просыпается, - не зря говорят, что мы имеем много схожего с дельфинами. В воде, якобы, организмы  ведут себя одинаково. Петькин организм долго не хотел этого признавать – морскую болезнь преодолевал тяжело. Даже Кантику завидовал, тому хоть бы хны! Ляжет на пузо, свернётся, затаится. А Петьку поначалу выворачивало.
Шахтёрский фонарик на шапке выхватывает приваренные  скобы вместо ступеней. Тум, тум, тум – звуки в бездонном колодце  расплывчатые, приглушённые.  «Трюм -  всегда считал Петька, - как погреб с соленьями-вареньями». Впервые спустившись, обомлел: молчаливая, гулкая дыра не меньше  десятиэтажного дома. На каждый этаж надо зайти. К рыбе, уложенной в поддоны – ящики. Посещали, конечно, в темноте грустные мысли: зачем? Всё Илюха, рефмашинист, со своими рассказами. Их было много: как однажды утечку аммиака ликвидировал голыми руками, и чудом жив остался, как огни сигнальные во время десятибалльного шторма менял,  едва не сорвавшись в ледяную, ревущую стену  воды. Тут же, спохватившись, Илья начинал отговаривать, но Петиному желанию  выучиться на рефмашиниста, ставшему вконец невыносимым, мало что могло помешать. 
Тум-тум-тум. «Почему всякая ерунда лезет в голову?» Всё мозг успевает: и ноги переставлять, и бесконечной лентой воспроизводить в сознании лица, слова, картинки. Работает, словом.  Петька специально наладился, забираясь в тёмноту трюма, тренировать тишину в мыслях. Говорят, успокаивает. Но никогда не получалось: мысли скакали  с одного на другое: «Чёрная дыра, чёт или нечет, отдам Жеке с получки…, разбойник…», – докатилась, наконец, мысль, приостановившись.
Разбойник…Спит себе дома, снятся ему, наверное, звёзды. Петька не обольщался: найдут такого-то. И как в воду глядел - нашли. В один из вьюжных, февральских  вечеров нарисовался дядька. Сказал, что проездом, дескать, на рыбалку.  Но  экипировка явно не соответствовала – туда утеплённый камуфляж берут, продуктов, горячительное. А дядька налегке. Да и проговорился потом, что мать переживала, заглянуть попросила.
- Ну, как? Освоился, а? – дядька расхаживал, осматривая небольшую квартирку, - мечта, не квартира! – улыбался, и добавлял лукаво, - для одинокого и молодого. А? Ты смотри, - пригляделся к выцветшему фото за стеклом серванта советских времён, - красота какая неземная. Бабушка и сейчас ещё о-го-го! Пе-е-ть!
Дядьку давно никто не слушал, - обхватив голову, новый хозяин квартиры посапывал правой щекой на столе: вчера допоздна пурговал.
- Пол-лунд-ррра! – дядька стукнул по столу. Подпрыгнув, Петя захлопал глазами.
- На, вот, кофейку. С утра хорошо. И я с тобой, - уселся дядя Игорь рядом.
Старомодная скатерть с бахромой до пола, - он помнил её ещё мальчишкой, -  накрывала и стол, и ещё кого-то, кто сначала вздыхал и шевелился, а потом натянул ее носом: вылазить, нет?
- Сходил - то как? – поинтересовался дядя.
- Да ничего, пойдёт.
  Кантик, наконец, вылез, поприветствовал, завиляв хвостом и всем туловищем. 
- Кстати! –  наклонившись, дядька потрепал пса, - друг мой чёрный, ищут тебя, - и оглянулся на племянника.
Тот, сразу проснувшись, сидел прямо, нахмурившись. Надеялся – год прошёл, не ищут, смирились. Тяжко стало, привык. А потом, нехотя, номер набирал, надеясь ошибиться. Ответил приятный женский голос. В Елизово, где договорились встретиться, приехала вся разбойникова семья, правильная, хорошая. Вот о такой  мечтал бывший кок Петя Орлов. Чтобы  жена тоже - белокурая, ладная. К Кантику сразу бросились двое: мать и сын, отец –  крепкой, пружинистой, чуть с наклоном вперёд, походкой уверенного в себе человека, не бежал. Но тоже ему не терпелось, высматривал издалека любимца. Пёс сорвался, побежал, едва заслышав своё имя – Кантик! «Почти угадал», - подумал Петька. Это потом они стояли, а Кантик по кругу носился, на всех запрыгивал,  всех благодарил. В глазах хозяйки стояли слёзы -  Петька рассказывал, как нашёл бедолагу, - а у Аркадия ходуном ходили желваки. Кантик не мог рассказать,  как повстречал в море своего мучителя, и за разлуку наказал.
    Здесь, в сырой бездне, встреча напоминалась особенно ярко, от неё становилось теплее. «Может, я старомодный?» - в который раз задавался вопросом Петька. Сколько помнил, он с ранних лет хотел семью и детей. У нынешних всё как-то легко, неверность - в моде. Плачущий смайлик, в лучшем случае, мол, ты извини, и я горюю, что у нас не вышло. В худшем – вообще ничего. У современных женщин  на деньги вообще особый нюх. А, поскольку, кроме умения готовить и съёмной квартиры, за душой у парня ничего не было, девушки растворялись очень быстро. Горечи от этих расставаний  не было – не попалась ещё та единственная, что не бросит и не предаст.  С этим вообще лучше не спешить, - успокаивался Петя, - а то попадётся, женишься, а  потом всю жизнь маяться. Взять Михалыча - припомнил  посиделки Петя. Вчерашняя встреча долго вертелась в голове, не давая заснуть.
Началось всё с лёгкого завихрения, позёмки. А потом разгонялась  вьюга, заворачивая ледяные иголочки в бесформенные белые покрывала, чтобы потом, под усиливающимися порывами ветра, развернуть их, перестрясти,  закрутиться ураганным столбом  перед  согнувшимися в почтении к стихии прохожими. Словно продавец сахарной ваты накручивал где-то под куполом мироздания холмы, горы, сугробы, местами чрезмерно усердствуя.   
 На второй день пурги к Петьке, стоявшему с мужиками  у гаража, причалил Михалыч –  бичеватой наружности.  Товарищи позже пояснили, что охраняет тот «заброшку» - старую  школу, жутковатое здание, где когда-то, - вот уж не верится, - звенел  школьный звонок. Со своей семьёй, состоящей из своры собак,  в разной степени родства друг с другом, он  и проживал на этой территории. Завораживающее зрелище: Михалыч, с многодневной щетиной,  не старый, но изрядно поносившийся за десятилетие бесхозной жизни, мужчина, проходил вдоль  подъездов, всем своим видом выказывая полное безразличие  к обитателям благополучных домов, связанных оковами быта, кредитов, и детей. Маугли городских джунглей был выше  этого, а  семья-стая его боготворила. Они семенили, покорно опустив головы. Рядом с Хозяином! А это слово тысячелетиями передавалось из одной ушастой головы в другую посредством коллективного собачьего разума.
 «Чего только не бывает, - рассуждал Михалыч как бы сам с собой, угостившись самогоном, -  вот я раньше за звёздами-то с капитанского мостика наблюдал, а сейчас с топчана». Топчаном являлся старый, кое-где пружинами наружу, диван во дворе заброшки, у постройки, служившей будкой  четвероногим друзьям. Уже собираясь переключиться на непогоду, - шансов, что кому-то интересна эта, известная всем, история, было мало, - Михалыч кивнул в сторону бухты, собираясь дать свой прогноз, как вдруг   уловил движение. В отличие от товарищей, засунувших  руки в карманы, и  травивших анекдоты, Петя придвинулся поближе к чудаку. Тот, наконец,  нашёл благодарного слушателя.
- Была у меня зазноба, - шмыгнул раскрасневшимся носом рассказчик уже адресно, в сторону Пети, - я  молодой был. Отучился, работал в Пароходстве камчатском, надежды подавал, до капитана - рукой подать.
- Заливаешь, Михалыч! – весело влез  стармех Колыванов, - не слушай, Петь! – махнул рукой, повернувшись на очередной взрыв хохота.
Но тот не смутился. Прошлое уже не имело над ним никакой силы. Так можно рассказывать про знакомого, которому не повезло. 
- Поженились. Она красивая была, хваткая такая дама, завмагазином работала. В её-то годы. Ааа, ты-то, - вскинул мутные глаза, и посмотрел, но не в глаза Пете, а куда-то глубже, - не помнишь уже, что такое было завмагазина!
  Он поднял  указательный палец, и  ткнул им вверх.
- Это – всё! Высшая инстанция на земле! И несли ей в этот рыбный магазин, что душе угодно. Блат! Знаешь такое слово? Нет. Ну, начальница, одним словом. А я уже капитаном ходил, дома  подолгу не бывал. Ну, и  начальница моя, того, с мужиком и закрутилась.
Узнал Петька дальше такое, отчего подтвердились его самые худшие  предположения о  змеиной женской натуре. Что приходил Михалыч из рейса, а жена стол накрывала. Всё чин чинарём: фунфырик, разносолы, - готовила отменно. А за разговорами всё подливала и подливала. Саму-то не брало: крепкая была, статная, да и дело привычки: на работе в магазине, регулярно дни рождения отмечали. А вот мужа развозило. Напоит жёнушка, а сама –  хахалю звонить. И так каждый раз, но неисправимый романтик, писавший стихи, никого, кроме неё, не видел. В конце концов,  не мог уже капитан без рюмочки ни спать лечь, ни проснуться. А жена, гадюка, радовалась. Предупреждали  Михалыча, -  даже на работе о  романе том все знали, -  говорили, мол, брось ты её от греха подальше. А  он, как заговорённый, всех позабыл: и друзей, и родню.  Когда в первый раз на работу не вышел, вызвали для проработки  на партсобрание: ЧП!
- Люди добрые, исправлюсь! - взмолился он.
 Ему поверили, да и сам он тоже поверил: коммунист  он или кто?! Конечно, сможет! Победит заразу. Да только работа,  за счёт которой так долго не спивался, стала вдруг мешать, хотя и  море звало, как прежде. Ульяна, жена, заметалась зверем загнанным, чувствовала, что не по-человечески всё выходит, не туда, куда хотела, сворачивает.
- Михалыч! – опять вклинился Колыван, - ты опять про Ульянку, что ли свою? – подмигнул Петьке, - мотай на ус! – и нырнул в гараж  за остальными.
Петька и сам едва на ногах стоял. Не от выпитого – ветер задул нешуточный, завыло, загромыхали антенны  пятиэтажек. Но решил дослушать – обидно стало за  человека. «Определённо нельзя спешить. Это ж каждая вот так же, походя, нашего брата крутнуть может. Отряхнётся, и дальше пойдёт?!» Пурга, тоже, казалось, приняла сторону претерпевшего от семейной жизни, крепчала, бомбардировала, атаковала снежными снарядами, завывала, выказывая своё недовольство.
Оклемавшись после инсульта, Михалыч кинулся работу искать – на прежнее место пути заказаны, а деньги семье нужны. Устроился в доки, главным докмейстером. Но уже не помогло.  Пришёл как-то с работы, а в дверях записка: «Не ищи, я уехала. Твоего тут ничего нет. Квартирой Славик позже займётся». Осел на лестницу с намокшими глазами. Нашарил в кармане теплый картон, размахнулся в сердцах. Замелькала расплывчато тёмным пятном, упала на грязный пол и разверзлась красная коробка. Падающими звёздами чиркнули полумрак те самые дорогущие серёжки с бриллиантами из «Рубина»,  на которые Ульяна целый год смотрела, и по которым вздыхала. Долго Михалыч  ключ вставить не мог, пока не дошло: замки поменяли! «Всё потерял: жену, работу, квартиру». Трёхкомнатную, на которую он денно и нощно зарабатывал, по настоянию Ульяны, зачем-то записали на брата жены.
Взломал бывший капитан дверь, воцарился  на денёк, но вскоре нарисовались крепкие ребята, и, взяв под локти, выперли. Потом где только не жил: и в подвалах, и на дачах, где придётся. 
- Так ни с кем и не…? Не сошёлся? – спросил Петька.
- Почему, были женщины, - степенно ответил Михалыч. - С некоторыми даже проживали, всё, как надо. Но, понимаешь, не то. Сломала она меня, переиначила. Да и пусто без неё стало, чего таить. Ну, тебе пока не понять. Вот, как, -  задавал вопрос Михалыч снежной пустоте, -  как людям-то верить после этого, а?! А! – махнул он рукой, не ожидая ответа. Очередной  порыв ураганной силы забросил Петьке за воротник снежные комья, но он, как пришибленный, стоял, цепенея,и молчал, - неистовая пляска стихии, совсем, как в море, завораживала.
Пурга завывала: «Нельзя, верить, нельзя!» Втянув голову в виды видавшей ушанке с замшевым верхом в плечи, Михалыч попробовал идти, но ветер, запросто опрокинув его, заставил встать на четвереньки. Семёныч уже дважды выглядывал: «Давай сюда, Петь!И Михалыча тащи! » Кинувшись на помощь, Петька  тоже поскользнулся, - уже были тёплые денёчки, когда подтаивало, а потом нагрянула пурга, накидав сверху снега. Оба свалились  в двух шагах от гаража.Петя подхватил Михалыча, а тот, чертыхнувшись, - бывший кэп оказался очень тяжелым, даром, что с виду тощий, как жердь,- стал осторожно подниматься. Зацепило таки  прошлое, как ни старался он вытеснить, позабыть Анатолия Михайловича Притолюка, капитана первого ранга. Петька перевёл дух.
А сторож Притолюк вдруг глянул неожиданно весело, и , подмигнув, прокричал совсем неожиданную вещь
- А море-то поёт?
- Что-о? – спросил Петя, приложив палец к уху. - Поёт! По-ёт! – проорал в ответ Петька. Не сразу,но понял.
Как будто камень упал с плеч. Захохотали, как придётся, заливисто, счастливо,  похлопывая друг друга. Просмеявшись, повернул Михалыч в сторону заброшки.
- Пойду я. Бывай, Пётр! Хороший ты парень. 
Но, сделав несколько  шагов, как ни трудно было, повернул назад.
- Дело прошлое, - оба вцепились в  гаражный засов, ветрище наседал, - я одного не возьму в толк, - потряс он  огрубевшей ладонью,  -  ну, откуда, Петь,  злоба такая в 25 лет? Ей то, Ульянке, всего 25 тогда было.
И пошёл прочь, в пургу, в темноту. (продолжение следует)