Последнее дело Билли Аттертона. Выпуск 38

Эпизод 13

06:17, 4 день месяца урожая
Альбион, г. Ландо


– Герберт, – произнес я, не скрывая своих внутренних душевных метаний. – Я хочу просить тебя о последнем одолжении. Позволь нам с Диласом понести заслуженное наказание за содеянное, но взамен, прошу тебя, сделай все, что в твоих силах, чтобы выпустить отсюда Иду.

Уоллес сомневался, будто знал что-то, о чем я сам и не догадывался. Он тяжело выдохнул и ответил:

– Хорошо, Билли. Я постараюсь, раз ты этого просишь, – после он обернулся к миротворцам и скомандовал им: – Заприте его в камере. Чуть позже я отправлю к нему знахаря и священника, пропустите их и проследите, чтобы ничего не произошло. Теперь же отдыхай, Билли. Предстоит сложный день.

– Спасибо, Герберт.

Он ушел, а мне открыли дверь в камеру без окон и хоть какого-либо света. Здесь была лишь шконка, на которой я мог прилечь, пусть и без каких-либо удобств, и ведро для естественных нужд. Ясное дело не место для надлежащего отдыха, но хоть что-то. С меня сняли наручники и грубо толкнули внутрь, тут же закрыв дверь за моей спиной. Я погрузился во тьму. Такую холодную, но спокойную. Силы покидали меня, потому первым делом я добрался до шконки и улегся на нее. Солома и доски, твердо и неудобно, да еще и пахнет столь дурно, будто я оказался в сточной яме. Правда, к запахам привыкаешь рано или поздно, а усталость пересиливает неудобство. Я смежил веки и попытался уснуть.

Что-то буквально над ухом заскрежетало, послышались тихие удары по стене, и я открыл глаза, хотя это никак не могло мне помочь – тьма непроглядная. Звуки и шорохи продолжались, а после что-то тяжелое упало на пол, я неосознанно сжался, подняв ноги с пола.

– Эй, не пугайся! – послышался приглушенный голос. – Сосед, я за стенкой. Я до твоего появления проверял стену на целостность и узнал, что один кирпич свободно вынимается. Видать предыдущие постояльцы переговаривались друг с другом.

– Чего тебе надо? – произнес я.

– Ты это, тише! – зашипел сосед. – А то миротворцы услышат еще, с них станется потом.

– Прости. Кто ты такой?

– Нет, так дело не пойдет. Я же даже не знаю, могу ли я тебе доверять. Может ты убил сотню людей и заядлый потрошитель. Сначала скажи: кто ты такой? – голос собеседника был молодым и несколько взволнованным.

– Постой, но ведь и я не знаю, могу ли доверять тебе, – усмехнулся я, вставая со шконки и приближаясь к стене в том месте, где появилась дыра. Руками я нащупал на полу кирпич, что несколько раскрошился, но остался цел после падения.

– М-да, патовая ситуация, – протянул сосед. – Ну, хорошо. Раз я затеял разговор, то мне первому и карты вскрывать. Меня зовут – Моран. И да, я убивал людей, но только убийц и преступников. Честно.

– Ты сейчас просто так сознаешься мне в том, что ты убийца, Моран? А если я заодно с миротворцами и специально сижу здесь, чтобы выудить из тебя личное признание?

Повисло молчание.

– О, демон! – отозвался он. – Меня же теперь казнят за такое!

Юноша запаниковал и это было слышно по его голосу, однако меня это только развеселило, даже несмотря на мое собственное состояние души. Мой искренний смех в столь темные времена, кажется, напугал Морана, что он затих вовсе.

– Прости меня, Моран. Ты не похож на преступника, вот что я хочу сказать. Слишком открытый для убийцы. Сколько тебе лет?

– Девятнадцать, – тихо ответил он.

– Еще такой молодой. Ты и вправду убивал людей?

– Да. И не скажу, что я был вынужден делать это, но это был мой долг, чтобы избавить наше королевство от всякого отребья. Мы вместе с учителем…

Он замолчал. Вероятно, задумался о том, что говорит и стоит ли ему вообще об этом говорить.

– Впрочем не важно. Ты так и не назвался мне.

– Ох-х… Было бы это так легко, Моран. Меня зовут – Уильям Аттертон, и когда-то я был известным частным сыщиком в Ландо. А теперь я здесь и, вероятно, обвиняюсь в десятках убийств миротворцев и одного протектора, а также в умышленных взрывах на площади Кинкардо, и последующими за ними смертями. Хотя не в полную силу уверен, что это повесят на меня, но чувствую, что так и будет за неимением других обвиняемых.

– Постой-ка! Так это ты и есть Уильям Аттертон?! Я восхищен! Но это правда? Ты убил стольких миротворцев?

– В каком-то смысле да, я приложил к этому руку.

– Я слышал взрывы на Кинкардо и как обсуждали их, дак и тут ты руку приложил?

– Скажем так, меня насильно сделали соучастником всего этого… В мои планы это не входило!

Разговор перестал мне нравиться, когда обсуждать начали меня. Чрезвычайно сильно не нравился. Но я не мог сбежать из клетки, не мог избавиться от своего соседа…

Только если не вставлю кирпич на положенное место.

– Ух ты! Неожиданно! Но ты не дрейфь, мы выберемся отсюда! Мой учитель найдет способ вызволить меня отсюда, а я уже помогу тебе сбежать.

– Не получится. Здесь нужна армия, чтобы прорваться. Потому перестань верить во всякие глупости…

– Я верю в то, что находится за гранью того, что видят люди, Уильям. В тень, которая может стать твоим плащом, если ты хочешь остаться незаметным, и покрывалом, что согреет в дождливую ночь. Вот во что я верю, и потому знаю, что я говорю. Мы можем выбраться, нужно лишь дождаться подходящего момента!

– Наверное, хорошо это. Верить во что-то, что может тебя спасти. Но, прости, я не такой. За что же тебя посадили сюда?

– Пытался спасти одну девчонку, увести с улиц. Она сбежала от маньяка, была вся в крови и, как дуреха, пошла прямо по улицам шастать. Ее и сцапали наши синие шинельки, а я возьми, да заступись за нее. Вот же идиот! А мне ведь кодекс велит не убивать невиновных, вот я и не мог выпутаться. Вроде отбивался от них, да они количеством взяли, суки! Теперь тут сижу, жду, когда за мной придут. Но ты не дрейфь, я помогу тебе… как только мне самому помогут.

– А девчонку случаем не Ида звали? – пусть я и не знал истории побега Иды от Брайана Краули, но отчего-то на душе стало тревожно, когда я услышал историю Морана. – А маньяк тот не лордом Краули случаем был?

– Стой… – Юноша испугался, послышалось в его голосе. – Я, конечно, имя девчонки не знаю, но да, видать ее имя. Ведь она от Брайана Краули и сбежала. С боем вырывалась, будто совсем обезумела. Хотя и этот лордишка-то тоже здравым умом не блистал. Застрелить спокойно мог ее, но так и не нажал на спусковой крючок, отпустил ее.

– То есть ты и твой учитель были там?

– Были. Но вмешаться не могли, прости уж, так кодекс велит. Оставаться в тени, следить и наблюдать, уничтожать убийц лишь тогда, когда мы сами не оставим следов. Мертвецы они ведь такие, всех помнят, за всеми следят, им только дай повод тебя запомнить, а они не замолчат и будут, и будут произносить твое имя до тех пор, пока ты сам не придешь к ним, но уже без оглядки назад. Мы ведь не сами выбрали свою дорогу, лишь следуем тому, что велит нам кодекс и тень. Учитель говорит, что мы фаталисты, хоть я и не знаю, что это значит. Предопределенное делаем явью, вмешиваемся лишь тогда, когда ход событий уже нарушен и исправляем чужие ошибки. Так говорит учитель, а я внимаю ему.

– Вы убили Краули? – меня и вправду интересовал этот вопрос, даже несмотря на то, что и вера юноши стала мне любопытной, пусть и не понятой до конца.

– Не успели. Может учитель и закончил начатое без меня, но не смогу сказать тебе это с уверенностью. А что?

– Ида – моя возлюбленная, – коротко ответил я. – К Брайану Краули у меня личные счеты.

– Вон оно что… Ну прости, если помешали тебе в твоей мести, но и ты нас пойми. Не мы решаем, кому жить и умирать, это тени решают, мертвецы. Им виднее.

– Мне без разницы, – признался я честно, – главное, что Ида цела, а умер Краули или нет – дело второе.

В коридоре карцера послышалось какое-то движение, и я напрягся.

– Слышали? Кто-то идет, Уильям. Вставьте кирпич на место, чтобы они ничего не заметили.

Я поспешил вернуть кирпич в стену, но он зараза не поддавался. По железной двери в мою камеру постучали трижды.

– Отойти от двери! – прозвучал приглушенно приказ миротворца.

Я впопыхах вставил кирпич на место и в полной темноте отскочил в сторону, но ударился об ножку шконки и повалился на нее кубарем, ударившись лбом о стенку. Заскулил от боли и прижал ладонь ко лбу. Из раны пошла кровь.

– Демон!

Дверь открылась и свет из коридора ослепил меня, что я невольно прикрыл глаза.

– Что за шум здесь был? – громко отчеканил миротворец. – Чем ты здесь гремишь, Аттертон?

– Здесь не видно ни зги! – выругался я. – В этой темноте проще убиться, чем на виселице!

– Ты давай тут не устраивай! – осклабился стражник. – Надо будет тебе тут убиться – убьешься, а пока радуйся. К тебе гости!

Синяя шинель отошел в сторону и в двери показался мужчина лет сорока с сумкой, а в руках он держал фонарь и миску с чем-то внутри, от чего вверх вздымался пар. На нем был кожаный костюм, будто из операционной, на котором остались впитавшиеся бурые пятна от крови, а поверх был накинут несколько посеревший передник медицинского работника с вышитым на груди красным крестом. Мужчина прошел внутрь и поставил фонарь на пол, а миску всучил мне. Это была водянистая мутная похлебка, в которой плавали какие-то овощи вместе с утонувшей ложкой.

– Будем знакомы, мистер Аттертон! Я – ваш поклонник и лекарь по совместительству, Томаш Синклер. Прибыл по распоряжению лейтенанта Молеса, буду вас ставить на ноги.

После лекарь повернулся к миротворцу и знаком ладони показал, что тот может закрыть дверь.

– Уверен? – спросил стражник.

– Да что со мной может приключиться? Это ведь Уильям Аттертон, известный сыщик, а не психопат с ножом, – состроил гримасу знахарь и еще раз взмахом руки выпроводил синюю шинель прочь.

– Будь по-твоему, Синклер! – буркнул миротворец и запер за собой дверь.

– А теперь давайте посмотрим, что с вами, мистер Аттертон, – Томаш улыбнулся при свете лампы, в которой горела единственная свеча. – Снимите пожалуйста рубашку, я сначала осмотрю вас и закатайте штаны. Если есть какие-то жалобы в интимных местах – говорите, не стесняйтесь. Помогу, чем смогу. Поесть позже успеете, когда я уйду. Заодно и остынет этот… сложно назвать его супом.

Я по просьбе лекаря отставил в сторону миску, снял рубашку, а потом закатал обе штанины до коленей. Он внимательно изучал мои раны, поднимал мне руки, сгибал их в локтях, попросил покрутиться на месте и, резюмируя, приложил небольшую белую тряпицу ко лбу.

– В целом ваше состояние оптимальное для выживания. Да, это хорошее слово, оптимальное. – Он усмехнулся. – Немного порезов, один из которых неприятный, но серьезных ранений не наблюдаю. А… и этот ушиб на лбу.

Синклер полез в свою сумку и достал пару каких-то настоек и новых тряпиц, а потом кривую хирургическую иглу и какую-то прозрачную нить, которая забавно переливалась на скудном свету.

– Правда один порез на спине я бы все-таки зашил, если позволите, – а потом он указал мне на шконку. – Садитесь боком, ко мне спиной, начну шить, а потом уже обработаю раны. Скажу сразу, жить будете, но придется потерпеть, сейчас защиплет.

Я сел на шконку, и тут же почувствовал жжение в ране, которую прежде чем зашивать лекарь обработал каким-то раствором. Скривил лицо, больше от неожиданности, нежели от боли. А вот потом и вправду стало больно, я даже дернулся, когда игла вошла мне под кожу.

– Прошу не дергайтесь, мистер Аттертон, – запричитал Томаш. – Мы же не хотим вас убить раньше времени? Лучше отвлекитесь на что-нибудь. Например, расскажите мне, как вы придумали парограф.

От удивления я даже обернулся.

– Откуда вы знаете, что его придумал я?

Лекарь усмехнулся.

– Я же сказал вам, что я вам искренний почитатель. И мне известно о том, что вы изобрели парограф вместе с Киллианом Сайксом. Ваша идея и первые наброски, но после вас отвлекло от изобретения то дело о собаке-призраке. Киллиан Сайкс закончил вашу работу, и вы должны были предстать вдвоем как изобретатели одной из самых удобных доставок писем во всем Ландо, но мистер Сайкс поступил недобросовестно к вам и, буквально, украл ваше изобретение.

У меня даже челюсть отвисла от подобных познаний лекаря.

– Вообще-то все было несколько иначе…

– Можете не обелять вашего бывшего друга, мистер Аттертон. Он в моих глазах уже пал ниже некуда. Я волен предполагать, что он уже украл множество гениальных изобретений, не у вас, так у кого-то другого.

– Постойте, мистер Синклер. Вы ошибаетесь. Может это как раз я упаду в ваших глазах после сказанного, но я не изобретал парограф. Да, я увидел во сне систему быстрой передачи писем с помощью труб и системы парового нагнетания воздуха. Даже создал первые эскизы и накидал первые задумки на бумаге, но вот создать генератор на паровой тяге мне так и не удалось.

– Вы хотите сказать, что я зря клеветал на мистера Сайкса?

– Получается так. Киллиан – хороший человек и гениальный изобретатель, пусть и с немного странными взглядами на жизнь. Взбалмошный он, сказал бы я, это да. А в остальном, нас познакомил мой ментор и наставник, Генри Шеридан. Узнав о гении Киллиана, я поведал ему о своей идее, и он тут же помог мне разработать идею парографа, создать его действующий прототип. А в остальном вы более-менее правы. Я оказался занят делом о псе Баскере, и Сайкс, увлеченный моей идеей, закончил парограф. Тогда, когда я вернулся в город, изобретение уже разошлось по рукам знати. К сожалению, имя изобретателя, создавшего парограф запомнили вовсе не мое. Но и Киллиана очернять не стоит, он всеми правдами и неправдами пытался раскрыть правду. Его, как и меня, попросту не захотели услышать. Я не сожалею об этом, мы все еще друзья, наверное. Не знаю, как он отнесся к моей разыгранной смерти.

– Вот это да! – присвистнул Синклер и убрал иглу в сумку. – Я зашил вашу рану. Видите, когда вы отвлечены, не так уж и больно. Теперь давайте поработаем над вашими порезами и синяками.

Томаш смочил тряпицу в одной из бутылей и начал ходить вокруг меня, протирая порезы, отчего те стали нещадно щипать и чесаться.

– Спасибо, что открыли мне истину, мистер Аттертон. А то так и ходил бы, несведущим. А еще хочу сказать вам спасибо, что обучили простой истине.

– Какой же это? – ухмыльнулся я, когда Синклер взял другую баночку, в которой оказалась какая-то белая мазь. Он старательно принялся втирать ее в мои синяки по телу и на запястьях, которые остались после наручников.

– Вы научили меня не надеяться на Святых. Брехня это все. Мир – это не место для чего-то фантасмагорического. Все начинается с материи, того, что нас окружает, и она в свою очередь также порождает материю. Кузнец выковывает из железа орудие труда также, как и человек творит свою судьбу. Не стоит надеяться на чудо и всегда добиваться всего самостоятельно. Вы, как и мистер Сайкс, смотрите на вещи и видите нечто иное – симбиоз гения и природы. Вы, обычные люди, что своими руками создаете наш мир и наше будущее. Вот к чему нужно стремиться, а не к мольбам высшим силам, которых и нет вовсе. Брехня все эти святые. Вот эти послушники молятся и молятся своим богам и что толку-то? Скажите мне, мистер Аттертон! Есть толк от их молитв?

– Я не ожидал, что своими действиями могу как-то повлиять на других. Простите, если что, мистер Синклер. Но я просто делаю то, что умею, но точно не создаю свою…

– Вот именно, мистер Аттертон! Вы, как простой человек, просто делаете то, что умеете. И делаете это лучше прочих. разве не это доказывает превосходство человека и его гения? Если бы все люди занимались тем, для чего были созданы природой и материей, нас окружающей, разве бы не наступило лучшее будущее? К чему эти молитвы? Слабые люди пытаются просто переложить собственные обязанности на некие высшие силы, чтобы те им помогли. Разве это поможет остальным. Я не верю в это!

– А может быть вы просто никогда не видели чего-то, что не смогли бы объяснить? Может просто с вами не происходило этого необъяснимого чуда?

В чем-то я был согласен с Томашем, но воспоминания об Эдмунде, который с того прощания в здании Парламента так и не появлялся, о синем и желтом камнях, что сейчас в Орбе и у Диласа, никак не вязались с теорией материализма, о которой рассказывал лекарь. Мне льстила мысль о том, что всему в этом мире можно найти рациональное объяснение, что сам человек – творец, симбиоз гения и природы, его окружающей, но я не мог согласиться с ней полностью. В моей жизни были вещи, которые я попросту не мог понять и осознать.

– Вы и подобные вам, мистер Аттертон, – чудо, которое я встретил, – он пожал мою ладонь и его глаза буквально искрились счастьем. – И я очень благодарен тому, что смог с вами поговорить. Но ваши раны уже обработаны, а значит, что мне пора уходить. Однако, если выпадет еще хоть одна возможность поговорить с вами, я не премину ей воспользоваться. А теперь приступайте к вашему… эм!.. супу. Мне положено вынести миску с ложкой, простите уж, такие правила.

– И вам спасибо, мистер Синклер!

Пока он собирал свои медикаменты в сумку, я жадно набросился на безвкусную похлебку. Вероятнее всего, она не была питательной или хоть сколько-нибудь полезной, но мне было достаточно и этого. Возможно, это единственная и последняя еда, которую я сегодня увижу. И я был ей несказанно рад. Лекарь повесил сумку на плечо, подобрал лампу с миской и постучал трижды по двери, подзывая миротворца.

– Зовите меня Томашем, мистер Аттертон. Все в наших руках, и я уверен, что вы найдете способ выпутаться из этой клетки. Такие люди, как вы, просто так не пропадают.

– Спасибо, Томаш! – кивнул я и дверь в камеру открылась.

Лекарь вышел наружу вместе с единственным источником света. Я вновь погрузился в темноту после громкого хлопка дверью и почувствовал, как после приема пищи слипаются мои веки. Аромат пряных трав из лекарственной мази убаюкивал. Сквозь дремоту я слышал, как вновь скребется кирпич в стене и Моран попытается со мной поговорить, но силы покинули меня, и я уснул на своей неудобной шконке, что теперь показалась мне лучше любой королевской постели…


*     *     *


11:38, 4 день месяца урожая
Альбион, г. Ландо


– Отойти от двери!

Яркий свет резанул меня по глазам даже сквозь сомкнутые веки. Я поежился и все же проснулся.

– Встать, заключенный! – рявкнул голос синей шинели, я невольно подскочил.

– Зачем же так кричать? – сонно спросил я.

– Ты не на курорте, Аттертон! Ты в тюрьме! Пора бы тебе уже запомнить это!

Я поднялся со шконки и краем глаза заметил выпавший кирпич, который миротворец не увидел вовсе.

Демон!

Если он увидит его, и мне и Морану попадет не на шутку. В лучшем случае просто переведут в другие камеры, и мы не сможем общаться, в худшем… я не знаю, что может быть при худшем развитии событий.

– Исправлюсь, – улыбнулся я, стирая с лица сонливость. – Запомню, что не на курорте!

Миротворец ухмыльнулся и с размаха ударил меня в левый бок, что я согнулся и чуть не повалился на пол, но все же устоял на ногах.

– Язвить еще удумал, – сплюнул он на пол камеры. – Прими подобающий вид, к тебе гости.

Я с горем пополам отдышался и вновь встал прямо. В камеру уже шагнул старик с густой седой бородой и в черной рясе, священник. На его голове был серебряный венец, а в руках он нес книгу и фонарь.

– Прошу нас оставить, брат мирской, – произнес он миротворцу и тот в спешке покинул камеру, по пути поклонившись святому отцу. Дверь закрылась.

Священник присел на край шконки и поставил фонарь на пол камеры. Раскрыл книгу и положил ее у себя на коленях.

– Присаживайся, в ногах правды нет, – обратился он ко мне и в его глазах я увидел печаль, будто он уже скорбел о чем-то. Не обо мне, так обо всем мире разом.

Что мне еще оставалось делать. Стоять и прикрывать собой дыру в стене? Слишком подозрительно. Я сел на шконку напротив священника.

– Хочешь ли ты причаститься к нашим Святым и сознаться во всех грехах своих, сын мой?

– Прошу прощения, святой отец, но я не набожен?

Священник поднял правую бровь и пристально посмотрел на меня, закрыл книгу на своих коленях.

– Хочешь сказать мне, что не веришь в Святых наших, отцов и мать, что создали все сущее? Хочешь сказать, что не ощущаешь благодати их каждый день, что живешь их стараниями, дышишь воздухом, что они вдохнули в твои легкие, видишь солнце и луну, что они повесили на небосклоне?

– Эм… – мне стало неловко в компании священнослужителя. У него была собственная вера, от которой я был, искренне, очень далек. – Не доводилось.

– Заблудшая душа, – опечалился старик. – Но я укажу тебе путь к просветлению, пока еще не слишком поздно.

Я ухмыльнулся, не веря, что у него это получится, но и отвергать его стараний не собирался.

– Готов ли ты слушать, сын мой, о благодати, что ниспадет на тебя, если ты уверуешь и откроешь свое сердце и душу Святым нашим?

Мне тяжело было ответить ему, потому я просто кивнул, соглашаясь. Пускай попытается убедить меня, а вот получится у него или нет – другое дело. Старик улыбнулся мне добро, по-отечески. Так улыбался мне Шеридан при жизни.

– Ощущал ли ты когда-нибудь, сын мой, что-то необъяснимое? Стоило ли тебе прикасаться к чудесам, что меняли твою жизнь? Что-то, что объяснить ты не мог, а принять противился или пытался, но не осилил этой странной мощи, исходящей извне?

– Да, было такое.

– Расскажи мне, сын мой, я сохраню твою тайну и унесу ее с собой к Святым, когда придет время.

– По моей вине умер мой брат, Эдмунд, – произнес я, искренне, пусть и не ожидал, что священник сможет мне помочь. – Меня долго мучило это, а недавно я стал видеть кошмары во сне, после которых он появился наяву. Словно приведение, следующее за мной по пятам. Я вижу его, разговариваю с ним, но никто иной не знает о его существовании. Иногда мне кажется, что я просто сошел с ума, может быть, так оно и есть. А может… Может вы сможете мне объяснить это и помочь?

Священник напрягся и приблизился ко мне.

– Он и сейчас здесь?

– Нет, сейчас его нет. А что такое?

– Ты сказал, что он пришел вместе с кошмарами. Какого рода эти кошмары? Не окружает ли твоего брата кроваво-красная дымка каждый раз, когда ты его видишь?

– Да, окружает. А кошмары… Я смутно помню их. Обычно это ужасы из моего детства. Я вырос в приюте на острове Оук и однажды там произошел пожар. В том пожаре погиб друг моего детства.

– А твой брат?

– Нет, в те времена я еще даже не догадывался, что у меня есть брат. Тогда его не было там.

– Ясно, сын мой. За тобой следует кошмар, а значит ты уже отвернулся от света Святых, но это поправимо, если ты откроешь им свое сердце, если захочешь очиститься.

– В каком смысле преследует кошмар? И как именно я должен очиститься? – разговор со священником начинал казаться мне полнейшим бредом. Лучше бы я и вправду сошел с ума, потому что в этот момент мне казалось, что вовсе не я сумасшедший, а этот старик в черной рясе.

– Пути Святых неисповедимы, сын мой. Когда они создали наш мир, твердь земли и воды, звезд полный небосклон, а также плоть людскую и зверей, они руководствовались балансом мироздания. Для дня есть ночь, для света – тьма. Для сна был создан и кошмар, что одолевает тебя. У каждого царства они поставили хранителя, но лишь сами люди вольны открывать свои сердца тому или иному миру. Потому столько людей, что открыли свое сердце пороку встали на путь зла, и потому столько людей, открывшихся свету, – несут благость другим. Ты не думай, что мы, служители Святых и их божественного промысла, поощряем только свет. Мы выступаем за баланс в нашем мире. На каждое зло есть добро, на каждый свет найдется тьма. Человек волен балансировать меж двух дорог, а может отдаться одной из них без остатка. Но чему или кому ты откроешь свое сердце решать только тебе.

Священник поднялся и взял в руку фонарь, улыбнувшись мне на прощание.

– Я вижу, как заставил задуматься тебя об этом, а значит я смог достучаться до твоего сердца. Тебе нужно побыть одному и хорошо подумать. Я же вернусь к тебе на следующий день, сын мой, и мы продолжим разговор. А там, глядят Святые, я постараюсь помочь тебе с твоими внутренними демонами, что гложут тебя. Никогда не поздно повернуться к свету, сын мой. Никогда не поздно.

Он трижды постучал по двери и ему открыли. Старик напоследок посмотрел на меня и приложил книгу к губам, будто оставил мне последнее напутствие. На душе было неспокойно. Дверь за ним закрылась.

Ни миротворец, ни священник не обратили внимание на дыру в стене, потому я быстро метнулся к той стороне камеры.

– Моран, ты какого демона этот кирпич опять выбил? – зашипел я. – Тебя кто просил?

– Никто не заметил? – отозвался он.

– Нет, все спокойно.

– Хорошо, – я буквально увидел улыбку на его довольном лице, пусть никогда его самого и не видел вживую. – Да я думал ты составишь мне компанию после того, как от тебя лекарь ушел, а ты возьми да спать упади. И да, может открою секрет, но ты храпишь. Громко так, мерзко. В следующий раз этому лекарю скажи, авось поможет чем, а то я глаз не сомкнул, только зря кирпич пропихивал.

– Ты поговори мне еще!

Юноша усмехнулся. А потом в мою дверь опять постучали.

– Демон! – прорычал я и вновь принялся возвращать кирпич на место.

Напоследок я услышал от Морана удивленный вздох со словами:

– Опять? Какой ты гостеприимный, Билли!

– Отойти от двери!

И вновь камеру озарил свет и на пороге оказался миротворец. Я стоял у дальней стены и наблюдал, как между дверью и миротворцем пропихивается пухлый мужичонка с портфелем. На нем был поношенный костюм, а на голове красовалась кожаная кепи. Он был низкого роста, наверное, доставал мне максимум до подбородка, хотя я и сам был не слишком высок.

– Здравствуйте, мистер Аттертон! – быстро, будто скороговоркой проговорил мужичонка и оказался передо мной. – Я ваш защитник перед предстоящим судом, юстицар Малькольм О’Нил. – Он без моего участия пожал мне руку, словно выполнял формальность.

Миротворец лишь усмехнулся и закрыл за нами дверь. В камере вновь повисла тьма.

– А что так темно стало? – искренне удивился юстицар. – Ай-яй-яй! Я же фонарь забыл!

Я не видел ни лица юстицара, ни его самого, потому не мог понять, что происходит, но был уверен, что его живая, будто детская, мимика сказала бы мне все о моем защитнике.

– Вы главное не беспокойтесь, мистер Аттертон! В том, что случилось на площади Кинкардо, вы не виноваты! Ни один обвинитель не сможет привязать данные события к вам, а если попробует у меня есть контраргументы, против которых ни один судья в Ландо не пойдет. С тем, что вы учудили в порту посложнее, конечно, будет. Но я буду не я, если не смогу обелить вас перед судом. С вами был ваш сообщник, мистер Фернидад. Постараемся построить оборону от того, что это именно он вовлек вас в сию неприятную авантюру!..

– Прекратите, мистер О’Нил! – прервал я болтливого юстицара. – Дилас Фернидад виноват в равной мере, что и я, потому вы не посмеете взваливать все наши грехи на него одного. Если вы хотите доказать мою невиновность, то попрошу доказывайте и его невиновность. Я благодарю вас, что вы вообще взялись нас защищать, но я не просил об этом.

Повисло неловкое молчание, а мне даже стало несколько неудобно за то, что я повысил голос на человека, который хотел мне помочь.

– Я вас понял, мистер Аттертон, – произнес Мальколь голосом провинившегося школяра. – Приношу свои извинения за свое поведение. Я и вправду должен был начать наше знакомство иначе. Просто поймите, у каждого заключенного есть право на защиту в суде. Если вы не можете позволить ее сами, то вам предоставляют государственного юстицара за счет королевской казны. А для меня это потрясающий шанс для начала карьеры, если у меня получится оправдать вас.

– Если я правильно вас понял, защита меня в суде – это ваше первое дело? – сомнения, будто черви, стали резвиться в моих мыслях и поедать остатки самообладания.

– Да, мистер Аттертон, вы правы, – медленно и аккуратно произнес О’Нил. – Но вы не спешите расстраиваться. Я был лучшим студентом в своем потоке и был на многих громких судах, прошедших за последние пять лет. Я соберу подходящих свидетелей, которые помогут обелить ваше имя, а также смогу найти подходящую оборону, с которой мы выступим в суде.

Я искренне рассмеялся. Юстицар без опыта собирался спасти меня от эшафота за те преступления, что я и вправду совершил. Настоящая сказка, в которую я не готов был поверить.

– И вы верите в это? Верите, что Святые спустятся с небес на землю и исполнят ваше желание? Прекратите верить в сказку, которую сами и написали. Я вместе с Диласом – живые трупы, которые только и ждут, когда их проводят к виселице.

– Зря вы так, мистер Аттертон, – по голосу я понял, что юстицар обиделся. Кажется, я задел его за живое. – Пусть я и не верю в Святых, но я знаю, что, если во что-то истинно верить, оно непременно сбудется. Силы обитают рядом с нами, стоит только их позвать. Словами или действиями. А я верю и приложу все усилия, что смогу вас вытащить отсюда, будете вы со мной сотрудничать или нет!

Я услышал его шаги, а после удар об стену. Юстицар взвыл и наощупь добрался до двери. Постучал в нее трижды.

– Когда я вернусь, я подготовлю все необходимые документы и данные, чтобы продолжить разговор по существу, мистер Аттертон. Надеюсь, в следующий раз вы пожелаете сотрудничать со мной. Я клянусь вам, что выжму все соки из себя, но вы окажетесь на свободе. Прощайте!

– Прощайте, мистер О’Нил, – устало выговорил я.

Дверь открылась, выпуская юстицара из камеры, а после закрылась за ним, дав мне мгновение увидеть свет, по которому, если честно я уже начал скучать. Тьма сводила с ума, пусть и давала возможность свободно мыслить в тишине.

Разговаривать с Мораном у меня не было желания, хотя вновь услышал, как тот выпихивает в мою сторону этот треклятый кирпич, который рано или поздно треснет. Я же развалился на шконке и задумался. Какое странное утро. Я повстречал четверых людей совершенно не похожих друг на друга, и каждый из них обладал своим уникальным характером, своими убеждениями и вероисповеданием. Это заставило задуматься меня самого, а во что же верю я сам? Во что верит Уильям Аттертон?

В фатализм, как Моран? Будто все предрешено, и мы просто винтики в большом механизме. Некто предрек все за нас и лишь заставил исполнять те действия, для которых мы созданы. Или же нет? Может люди сами решают свою судьбу?

Материя от материи. Вера в материализм, к которой склоняется лекарь Томаш Синклер. Человек сам выбирает свою судьбу, сам строит свое будущее. Симбиоз гения и природы. Но как я могу согласиться с тем, кто уверен, что все можно объяснить, если сам видел неизведанное?

Может священник прав? Вера во множество богов, – политеизм, – которые создали землю и воду, и весь небосклон. Весь мир должен сохраняться в балансе, чтобы продолжать жить. Света нет, если нет и тьмы. День не взойдет, если не будет ночи. Но как верить в Святых, которые всего лишь легенда? Может их никогда и не было, а человек пытается так объяснить то, чего не понимает? Может быть богов просто выдумали, ведь их образы понятны, объяснимы?

Или вовсе склоняться к тому, что что-то в этом мире есть, кто-то нас всех создал, кто-то за нами присматривает. Не божественная сила, а чистая энергия, которая, возможно, возникла сама собой и даже объяснимым способом из материи природы? Вера в то, что что-то волшебное существует, что мы никогда не объясним, никогда не поймем, но смиримся с этим и продолжим жить дальше. Вера в то, что мысли материальны, стоит только поверить в это. Что символы и знаки, поговорки и суеверия – не вымысел, а наша действительность. Агностицизм, кажется так называется это верование.

Или весь мир, окружающий нас – лишь театр, декорации для представления одного актера. Меня самого. Человек, который не знает, о чем мыслят другие, что они чувствуют. Человек, который весь мир видит через призму собственного «Я». Человек, который считает себя центром мироздания, потому что только вокруг него этот мир и продолжает существовать. Может не существует никакой Кларны и нет Ригельштальца, пока я сам не ступлю на их земли. Что, если все, что меня окружает – моя собственная мысль? Ведь даже Дилас говорил, что я важен. Что я остановлю войну или какую-то катастрофу. Кто в своем уме хотел бы это услышать? Только тот, кто верит, что и есть начало и конец мироздания. Только тот, кто верит в самого себя.

Кирпич упал на пол камеры.

– Эй, ты не устал еще от гостей?

Я улыбнулся, пусть никто и не мог видеть моего лица.

– Если ты не против, я бы еще немного поспал. Это еще не конец и сегодня будет сложный день, а мне о многом нужно подумать.

– Не вопрос, – отозвался Моран. – Только это, кирпич… Ну ты понимаешь.

– Да, конечно, – ответил я и поднялся со шконки, чтобы вернуть кирпич на место. Он все-таки треснул и разломился пополам. Мне стало смешно, и я рассмеялся.

– Ты чего это?

– Да так, не важно. Решаю вопрос веры.

– Не понял.

– Стоит о чем-то подумать, как оно может сбыться. Опасайся своих желаний, как говорится.

– Это ты о чем вообще, Аттертон? – Моран то ли удивился, то испугался.

– Пытаюсь понять, что такое вера, Моран. Не обращай внимания, просто иногда передо мной встают сложные вопросы, на которые я пытаюсь найти ответ.

– А-а-а… – протянул юноша. – Ты не заморачивайся. Вера – это ведь такое. Либо веришь, либо нет. Иного быть не может.

– В том то и проблема, я и сам не знаю, во что я верю…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...


"Последнее дело Билли Аттертона" - интерактивный роман с элементами мистики и детектива. Сюжет бурно развивается на просторах площадки ВКонтакте, где и приобретает свою ноту нелинейности происходящего. Обычные читатели голосуют именно за тот поворот сюжета, который хотят видеть, и так или иначе влияют на судьбу главных героев. Если и вы желаете принять непосредственное участие в развитии сериала, милости просим в гости: https://vk.com/william_atterton