Кляйнер

      Он бежал ночью и днём, бежал так быстро, как позволяли ноги — маленькие ничтожные ноги, уже стёртые и гудящие от усталости. Он потерял дорогу. Причудливые корни выползали из нор, преграждали путь, замёрзшее в глубине распадка озеро светилось как зеркало.
      Озеро звалось Валлензи, а его звали Кляйнер — Кляйнер! — и чтоб уйти от этого имени и от машины, чудовищным гулом грохочущей вдалеке, он напрягал все свои силы и ум, устремлялся вперёд себя, почти вырываясь из этого тела. 
      Крутая тропинка привела его вниз.
      Трава под ногами мягко зачавкала, выдавая болотистый грунт. Здесь жили люди — он знал — потомки вырожденных великанов, и даже сейчас, промокший, полузадохшийся и голодный, он ощутил омерзение, смешанное с надеждой: что-то будет ещё здесь, в темноте? Чем вы меня удивите? Чумазый демон самодовольства — он всхлипнул и забарахтался чаще. Стебли огромных растений смыкались в беззвёздном небе, темнеющем всё больше: даже подсвеченный прожектором горизонт был словно залит чернилами.
      Чёрное глухое ущелье.
      Гладкая, смазанная жиром земля вдруг разъехалась. Кляйнер подался вперёд и повис над обрывом, пытаясь ухватиться рукой за дерево или корягу, наполовину вылезшую из суглинка. Взгляд выхватил крышу, за ней — другую.
      — Это дом. А дом — значит, деревня?
      Из-за края тучи медленно выплыл скучающий лунный серп.
      — Ничего себе!


      Перед ним была базарная площадь. Два ряда прилавков расходились амфитеатром и пропадали в кустах сирени, окутанных ночным туманом. Дальше светились два или три окна. Прищурившись, Кляйнер смог различить даже решётку с кованым пятицветием и завитком, сквозь который струилась штора. Окно было полуоткрыто. 
      Он постучал и дверь отворилась не сразу.
      В дверном окошечке мелькнули глаза. Потом тихо щёлкнул засов, и плотная белая фигура со свечой в руке поманила его внутрь прихожей.
      — Входите скорее!
      Замешкавшись, он стукнулся о сундук коленом и после — головой — о зонт, висящий так высоко, что изогнутая его ручка пропадала в золотистом облаке, окутывающем фонарь. Хозяйка приоткрыла рот. Кляйнер увидел одутловатые щёки, бледные увядшие губы.
      — Вы совсем промокли.
      — Я бежал... — начал он и споткнулся. Бесконечная дорога была так близко, что ноги сами-собой подогнулись. Хозяйка заботливо подставила ему табурет. Халат зашуршал, пахнуло сушёной лимонной коркой, и перед Кляйнером оказался затылок и белесоватый пробор; присев на корточки, женщина помогла расшнуровать ботинки.
      — Льёт?
      — Как из ведра. Паскудство...
      Он прикусил язык, вытаращив глаза. Вопиющее неприличие, но других слов попросту не было. Он отвык. Щёки облило жаром.
      — Вам обязательно нужно переодеться, — произнесла она, как бы не заметив его конфуза. Её ловкие руки уже избавились от свечи и доставали с полки что-то, похожее на полосатую простыню. Кляйнер покорно взял предложенную ткань и, зажмурившись, позволил проводить себя в гостиную. Запах лимонных корок лишал его воли. Путаясь в складках слишком большой рубашки, он долго искал рукава и, наконец, закутался так, сонно глядя на  блики огня в камине.
      — Позже я подгоню вам под размер.
      Позже? От влажных брюк и носков шёл пар, а может быть, показалось. Хлопотливые руки женщины стелили скатерть на чистый дубовый стол.
      — Я как раз собиралась ужинать.
      — Ужинать?
      — Сегодня день кексов.
      — У меня нет продуктовых карточек.
      Она не ответила, продолжая прихлопывать чуть измятую ткань. Бледное лицо женщины казалось спокойным, пока она делала своё дело — ставила чашки, размешивала и наливала воду, маленькими щипчиками колола сахар. Кляйнер хлебнул и обжёгся. Чувствуя себя не на своём месте, он сердито кусал хлеб, звенел ложкой и, кажется, раздавил бы блюдце, если бы хозяйка вовремя не убрала его со стола.

      ***

      После ужина женщина — Брунгильда, он выяснил её имя — устроилась в кресле возле камина и принялась за штопку белья. Занятие само по себе успокаивающее, и именно потому Кляйнер встревожился. Внутри было тепло, но неспокойно. Минеральные яды давали острое жжение, но лишь в больших дозах, а он пил молоко. Нужно было как-то хитро её испытать, и быстро, пока яд не начал действовать, тут требовалась дипломатия.
      — Вы меня отравили!
      — Не может быть.
      Растерянно моргнув, она опустила иглу.
      — Я принесла яйца из ледника и хорошенько обнюхала каждое. И масло. Всё было свежайшее. Должно быть, переложила соды, такое частенько бывает. Неужели я не заметила вкус? Какая досада! Боже мой! Там ещё остался кусок, я сейчас попробую и...
      — Я ошибся, — сказал Кляйнер.
      Стиснув челюсти и высоко задрав подбородок, он сидел напротив огня как изрядно вспотевший божок, унимая сердечный стук. Иголка сновала туда-сюда. Несмотря на свой великанский рост, женщина шила тихо, почти боязливо, как прислуга, но глаза её были светлы, как и волосы — без малейших признаков выцветания.
      — Вы пришли сверху, — заметила она, с крестьянской хитростью выявляя самое главное.
      — Да, — согласился он не без гордости.
      — Из города.
      — Я городской человек, — начал он так же самодовольно, но опустил взгляд на коврик с вышитыми на нём узорами и вдруг замолчал.
      Она терпеливо ждала.
      — Я... убежал.
      — С вами плохо обходились.
      — Со мной? Не-ет, — он вскинул брови, удивлённый, позабавленный этой мыслью. — Думаете, я просто рабочий? Тем и впрямь живётся у нас нелегко, но человек образованный всегда найдёт, у кого взять свой кусок хлеба с маслом. Правда, масло у нас фиктивное, синтетическое, — он засмеялся и женщина улыбнулась в ответ. — Напряжёнка с продуктами. Ещё с той войны... ну, в общем, с самой первой войны. Если бы не доппаёк. И, конечно, приварок — премиальные, потому что я умею считать...
      — А что вы считаете?
      — Да всё!
      Он вскочил и ткань соскользнула, показав белый худой живот с зажившим шрамом вплоть до хрупкой решётки подвижных рёбер.
      — Абсолютно всё! Бухты кабеля, батальоны, ботильоны, стержни, ситец, свечи, катамараны, демографические потери, радиодетали, государственный долг, дебет и кредит,  электропечи, золотые марки, танки, топки, тапки, мыло, бензальдегид, кальсоны, кошельки, зуб-б-б...
      — Успокойтесь.
      Она помогла ему сесть. Промокнула слюну, вытерла слёзы. Запахнула халат-рубашку и опустилась рядом, прислонившись бедром к его горячей ноге. 
      — Таблицы, — сказал он шепотом в потолок, по которому плясали и двигались тени. — У нас есть книга для записи. Строгий учёт. Мясо, жир, кости...
      — И напряжёнка с продуктами.
      — Мы же не людоеды! — сказал он с обидой, изумившей его самого.
      — Конечно, — согласилась она.


      ***

      Время двигалось заполночь. Кляйнер наелся и отдохнул, но не чувствовал радости, хотя ступни блаженствовали в тепле. Однако неудобство внутри лишь возросло — оно, конечно, не было связано с отравлением. Какой же нелепый казус, законы гостеприимства! Играя желваками, он словно чего-то ждал — угрюмо и бессловесно прищурясь на оплывающий свет.
      Он не заметил, как она расстелила постель.
      — Я ухожу.
      В каком-то несуразном чепце — он вдруг увидел её всю: с молочной и недурной ещё кожей, слегка обвисшей под подбородком и с голубыми прожилками на запястьях. Она подняла руку, в робком испуге, будто желая ему воспрепятствовать.
      — Куда же вы пойдёте? В такую ночь! И по такой дороге!
      — Дороги у вас ужасные, — признал он. — Просто Божья кара, а не дороги.
      — Ну вот. Так зачем же вам...
      — Потому что за мной придут.
      Здесь, в этой уютной комнате, как мог объяснить он то, что представлялось таким очевидным? Разомкнув пальцы, он показал то, что сжимал в кулаке.
      — Как красиво! Похоже на сердце...
      — А это и есть моё сердце, — сказал Кляйнер. — Украл его со склада, когда собирался бежать. Гораздо практичнее, чем браслет, и можно использовать вместо фонарика и зажигалки. Беспредельная  мощь. Если я крепко сдавлю его и скажу: «Кра-ка-тук»...
      — Спрячьте!
      Он рассмеялся. 
      В сумерках энергокристалл мерцал так ярко, как никогда снаружи. Синие, красные, розовые побеги вспыхивали и медленно угасали. Змейка пурпурных огоньков опоясала край и исчезла в ладони, не обжигая. Хельголанд, как вернуться нам в Хельголанд?
      От отверстой постели шёл запах мёда и молока. Он положил кристалл на стол, на фарфоровую тарелку, повернулся к кровати, похожей на одинокую гору. И опять почувствовал как непоправимо устал. Может быть, стоит что-нибудь предпринять? В реальности или фантазии, он всегда путал фантазию и реальность, потому что в реальности нет ничего реального, и стоит лишь сосчитать «раз-два-три...», как мир улетает в прах, нет ничего практичнее счёта.
      — Хорошо, я останусь, — задыхаясь, сказал Кляйнер.
      Скользнул в постель и лёг, вытянувши руки по швам, сотрясаясь от горькой могильной сырости. И перед тем, как заснуть, услышал, как скрипнула перина.
      Осторожно склонившись, Брунгильда поцеловала его.


      ***

      Утро выдалось солнечным и чрезвычайно ветреным.
      Кляйнер стучал молотком, приделывая засов. Старый, на двух гвоздях, был слишком хлипкий, а мало ли какая ещё сволочь шарашится здесь по ночам.
      Перед рассветом он перерыл весь гардероб и постарался одеться опрятно, даже щеголевато. Совсем не так, как подобает мастеровому, но уж во всяком случае поудобнее, тем более, что Брунгильда сшила куртку ему по размеру. С кучей разных карманов — для отвёртки и для рулетки, и для всех ножей, что он по привычке носил с собой, царапая бок, но не решаясь расстаться с ними.
      Он колотил и пел:
      — Ла-ле-лу...
      И внезапно увидел их.


      Они появились со стороны риги — сначала в облаке пыли, поднимаемой от ботинок к серым солдатским шапкам. Потом пыль осела, и показались шевроны и латунные пуговицы. На нарукавных повязках был вышит знак чёрного солнца.
      Глухо стукнула ставня. Это Брунгильда, услышав шум, выглянула во двор.
      — Кто-то идёт, Кляйнер?
      — Оставайся в доме, — приказал он. — Ни в коем случае не выходи наружу. Я сам всё устрою.
      — Но почему? — сказала она. — Смотри-ка, у них оружие! Мне кажется, они пришли сюда не с добром, эти маленькие человечки. Кляйнер, почему ты дрожишь? Я  лучше выйду и прогоню их, пока они не сделали худа.
      — Ещё чего, — возразил он. — Возьми-ка шаль и ступай внутрь, да покрепче запрись на новый засов. Мы, маленькие человечки, лучше поймём друг друга.


      Небо в этот ранний час отливало лазурью.
      Приземистые фигуры солдат расползлись по песку почти до самой ограды. В отдалении тоже виднелись заборы, и случайные прохожие за ними прислонили ладонь козырьком, защищая глаза от резкого света. Там были и дети. Совсем крошечный карапуз протягивал сквозь решётку свои любопытные живые ручонки.
      — Кляйнер-Кляйнер, — напевно сказал сержант. — Вот мы тебя и нашли. Пора возвращаться в родимые земли.
      Кляйнер отступил на шаг:
      — Не хочу!
      — Глупо-глупо, Кляйнер. Сдавай оружие, отправишься с нами. Но сперва мы зайдём к гауляйтеру, потом к бургомистру...
      — Нет здесь ни гауляйтера, ни бургомистра.
      — Так значит, здесь живут дикари?
      Они переглянулись и засмеялись. Опьянённые ветром, крепкие, ладно сложенные. Бодрые как сельди, выпрыгнувшие из банки в свободное море.
      — Убирайтесь!
      Но он знал, что они не уйдут.
      Чёрная тень двинулась по земле, двинулась прямо к нему. В исключительной тишине за спиной раздался шорох, будто скрипнул пол. Ветер донёс рыдание, чистый и тонкий звук, моментально растаявший, испарившийся в чуть горьковатом осеннем воздухе.   
      — Эту дорогу всё равно ремонтировать, — сказал Кляйнер.
      Стиснул пальцы и произнёс:
      — Кра-ка-тук!


      ***

      «Кр-рак!» Из земных недр выбросило огненный столб высотой  с десятиэтажный дом. Гремучая смесь — «Кр-ра-ка-тау!» — взметнула песок и булыжник, сотрясла колокольню. Взрыв колоссальной силы — и цвета, и звука — заставил звёзды сорваться с мест и расшвырял огнепадом искрящийся вихрь, жадно пожирающий всё, полыхающий как горючее:
      Раз —
      «Хельголанд...»
      Два —
      «как вернуться нам...»
      Три —
      «как вернуться нам в Хельголанд?»


      А потом пошёл дождь и притушил пожар.
      Прохладная сентябрьская морось размячила края воронки с налипшей на них окалиной. Оказалось, что разрушения не так уж и велики. Огонь сорвал с крыши дранку, но пощадил ворота, потому что и беспредельная мощь имеет пределы. Даже самая грозная, самая неукротимая ярость в глубине души знает, когда нужно остановиться.
      После того, как пламя угасло, Брунгильда принялась за раскопки. Пепел смешался с пеплом и отыскалось немного: пара пуговиц, гайка, увеличительное стекло. Женские руки просеивали песок, отделяя ложное от сокровенного. Щепотка золота уместилась бы в носовой платок, но вырытая яма доставала до истока реки, а холм удостоился обелиска.
      Он был такой неописуемой вышины, что завидев издалека этот серый замшелый камень, люди снимали шапки и говорили:
      — Здесь лежит великан.







Примечания:

[1]"...бензальдегид..." — в анатомическом институте в Данциге к человеческому мылу экспериментально добавляли бензальдегид, чтобы уничтожить неприятный запах.

[2] Хельголанд — архипелаг на юго-востоке Северного моря. В Аненербе ему придумали название "Святая Земля" (das heilige Land). По одной из версий (Юрген Шпанут), этот остров был последним оплотом атлантов.