Лесные люди

Часть I.

Когда-то давно, на этой земле жили мамонты, затем пришли люди, с копьями и стрелами, извели мамонтов и стали жить сами. Поселились в лесах и на реках, и принялись промышлять охотой и рыболовством. А потом сюда пришёл Степан, с мотыгой. Вернее, не пришёл, а прилетел, и не с мотыгой, а со всем скарбом, но с той же целью. Закрепиться здесь, если не навсегда, то хотя бы на время.

Мамонтов Степан любил. Ничего про них не знал, но уважал за исполинские размеры и за суровую таёжную красоту. Но больше всего Степан любил свою работу, поэтому и пришёл сюда, чтобы делать её хорошо и толково, на сколько знаний хватит, и чтобы поднабраться их на месте. Век живи – век учись.

А не любил Степан только обыденность, и последние несколько лет мучительно ждал перемен, сплёвывая тоску в ночных кухонных разговорах «за жизнь», но сильно на жизнь не роптал, справедливо полагая, что бывает и хуже.

Вообще, человеком Степан был славным. Немногочисленные друзья его любили, на службе его ценили, а женщины желали быть им приласканными, но Степан, словно за деревьями леса не видя, был с ними лишь дружелюбен, не болтлив и даже застенчив и своей мужской привлекательностью не пользовался. Оформив один брак и один развод, он целиком посвятил себя любимому делу, и преуспел.

А любил Степан железные дороги. Получив профессию инженера, он, недолго думая, пошёл в тогдашнее МПС и буквально жил в командировках. Попутно женился на однокурснице, но «хлебнул» с ней горя, а затем и остальной его мир рухнул: Министерство путей сообщения приватизировали, а Степан уволили.

И не было в этом ни худа, ни добра. Степан просто стал работать в других масштабах. Более мелких, но зато уже как душа велит, без оглядки на строптивое московское начальство. Много воды с тех пор утекло, и перестал жалеть Степан, что всё так сложилось. Не понравились ему те  железные дороги, «новые», не по сердцу они ему были. И вроде всё нормализовалось, но был Степан часто хмур. Не может одной работой жить человек, как бы он её не любил.
 
01
Такси – жёлтая «Волга», на заднем сидении которого придремал пассажир, стремительно неслось в город. Водитель явно торопился сдать клиента и «бомбануть» обратно, на дачи. Не докучая разговорами, он уверенно гнал к отелю, который приезжий выбрал не случайно. Где, как не в «Урале» остановиться человеку, грезившему о таёжной романтике?

На знак «кирпич» таксист едва покосился, предпочитая высадить пассажира прямо у входа, в надежде на обратный оплаченный вояж, но желающих ехать не нашлось, и быстро пересчитав деньги, он сунул их в карман полинялой рубашки и уехал, как и был, с недовольной рожей.

Оставшись в одиночестве, Степан поднял голову и окинул взглядом строение. «Урал» был монументален, и удостоверившись, что он попал по адресу, двинулся ко входу. Было время, когда они радовались новому подряду, как новому дню. Спустя месяц от былого энтузиазма не осталось и следа. Положение на объекте было катастрофическим, и Степан получил карт-бланш. Его начальник знал того как облупленного, и поймал на живца. И идеалист Степан проглотил наживку. Ему и надо-то было – отремонтировать кусок железнодорожного полотна и получить за это деньги. Они так делали много раз, и разница здесь была не так уж и велика. Шестьдесят километров через тайгу, которую Степан раньше видел только в кино. С другой стороны, что-то у них там не заладилось с самого начала, словно сам бог железнодорожников, если он существует, был на них за что-то в гневе. И вот с этим всем ему предстояло разобраться.

Освежившись и покемарив в номере до вечера, Степан сдал ключ и отправился до железнодорожного вокзала пешком, благо здесь, в Перми, всё было рядом. Вечерний город выглядел по-деловому. Вечно спешащие прохожие не обращали на Степана никакого внимания, и он шагал мимо них, без дела разглядывая всё вокруг себя. Жаль, конечно, что не получиться посмотреть город основательно, но, с другой стороны, он и не развлекаться сюда приехал.

Раньше Пермь была для Степана чем-то иррациональным, вроде «заполярья». Вот Хургада – это другое дело. Это море, пляж и сотни фотографий. Ещё Степан собирался побывать в Лондоне, попрактиковать английский, а вот на Урале не был ни разу. Как типичный «средний класс», он чаще летал к более тёплым, чем у нас, морям, а внутри страны перемещался в основном в пределах своего часового пояса.

Найдя недалеко от вокзала тихий скверик, Степан купил местную газету и присел на скамейку. Краевые новости были чахлыми, и, приметив краем глаза старушку-цветочницу, расчётливо семенящую в его сторону, Степан обречённо отложил газету. Сообразив, что обнаружена, та тихонько опустилась на его скамейку, но так и осталась молча сидеть, словно за этим и пришла.

– Думаешь, сынок, я не вижу, что у тебя жены нет? – вдруг проговорила она спустя пару минут, так что Степан вздрогнул. – Хороший ты парень, по всему видать, да только можешь её всю жизнь проискать, и не найти. Любовь-то.

Пожав плечами, Степан не придумал, что ответить. Он знал это и сам, и в разговорах на эту тему не нуждался. Толку-то.

Старушка по-прежнему не уходила, разглядывая свои побитые артритом ладони, аккуратно сложенные на острых, обтянутых вязаными колготками коленях. Слегка поёрзав, Степан достал из корзины один из букетиков, повертел его в руках, но положил его обратно.

– Что же, теперь, не искать её? – спросил он, подумав. – Я про любовь говорю.

– Искать, искать, как не искать? – тихо отозвалась старушка, продолжая смотреть перед собой. – Ты, главное, не бери ту, которая без любви любится. Бери ту, которая сразу полюбила. Какой тебе?

– Не понял…

– Что тут непонятно? Ты букетик у меня купи, а я его сама, кому надо, подарю. Только ты скажи, какой? Маленький пятьдесят рублей, большой сто.

– Сто.

– Ну, я так и поняла.

Приняв у Степана деньги, и спрятав их в боковой карман вязаной зелёной кофты, старушка подхватила корзинку, и не спеша двинулась обратно, а Степан подумал, что раз уж незнакомая старушка видит в его насквозь, то надо с этим что-то делать. Оглядев вечереющее небо, он решил, что с таким настроением он точно угодит под дождь, словно это от него зависело, побегут сегодня пермяки с работы по лужам, или нет. Просидев пару минут в задумчивости, Степан вздохнул и набрал номер сестры. Та, хоть и считала разведенного старшего брата непутёвым, но любила его и всегда старалась помочь. В детстве Степан часто подтрунивал над сестрой за её абсолютное нежелание учиться. Все её тогдашние интересы вращались вокруг журналов мод. Но и здесь сестра не добилась успеха. Ненадолго задержавшись в девках, она быстренько вышла замуж, и сразу родив, махнул на себя рукой. Семейное счастье она видела в достатке, измеряя его холодильниками, машинами, дачами, а то, чем и как зарабатывает её муженёк, мелкий бизнесмен Славик, её особо не беспокоило. После третьего гудка динамик телефона «выстрелил» звонким детским «алло», и Степан улыбнулся, представив себе бойкого юного сорванца.

– Привет Максимка, как дела?

– Привет, дядь Степан! У меня всё хорошо. А как у тебя?

– У меня тоже. Кто дома?

– Мама. Папа на рымбалке, а мама на кухне. Варит еду.
 
– Понятно. Как зубы полечил, не плакал?

– Папа говорит, что мужчины не плачут, мужчины огорчаются! – гордо ответил на это племянник. – Завтра пойдём мне самолёт мне покупать.

– Боинг?

– Тушку! Папа говорит, что Боинг – это буржуйский говновоз.

– Максим! – возмущённый голос сестры был прекрасно слышен даже в Перми. – По губам получишь, говнюк. Дай сюда! Алло.

– Привет, Света.

– Привет, брат. Как долетел?

– Хорошо. Летайте с амулетами «Аэрофлота».

– Шути-шути, – сестра вздохнула. – Ну что, сбылась мечта идиота?

– Почти… Я в Перми пока, завтра только всё увижу. Ты зайди ко мне на днях, цветы полить, и вообще...

– Да знаю я, декабрист, не в первый раз.

– Слушай, – замялся Степан, пытаясь вспомнить странные слова старушки. – Что означает: «люби ту, которая сразу полюбила, а не ту, кто любит без любви»? Или что-то такое. Что это значит?

– Стёп, у тебя что-то случилось? – голос сестры сразу посерьёзнел. – Или ты пьяный?

– Почему сразу пьяный?! – ненатурально обиделся тот. – Ладно, забудь.

– Потому что тебя только по пьяни на романтику тянет.

– Да ладно, – буркнул Степан, со стыдом вспоминая последний Новый год. Что и сколько он тогда наговорил разведённой Светиной подруге, он старался не вспоминать.

– Тебе, кстати, от Люды привет. Помнит, впечатлена.

– Спасибо. Ты ей тоже передай.

– Сам бы к ней заглянул и передал, что надо. Из неё сок брызжет, а тебе всё по-барабану.

Степан промолчал. Эти разговоры они вели тысячу раз. У сестры было много незамужних подруг, и каждую из них она готова была отдать на заклание, но Степан жертву не принимал.

– Скажи Максимке, что я ему самолёт радиоуправляемый привезу.

– Лучше вертолёт. Вертолёта у нас пока нет.

02
Дойдя до вокзала с запасом, Степан расположился в зале ожидания, и снова, в который уже раз, принялся думал о том, отчего нанятые ими люди не хотят работать? Сам он к работе стремился и ждал от других того же. Даже в его любимом романе «1984», герой смог найти смысл своего ничтожного существования в работе. Степан тоже любил свои «полевые» будни: рельсы, запах старых, пропитанных креозотом шпал, знойное марево над полотном, весёлую ругань путейцев, стук колёс проносящихся мимо составов, звон забиваемых костылей. Степан сам забил их не одну сотню, и белым воротничком себя не считал. Когда же его, вместе с развалом МПС, выперли с работы как самого молодого, он чуть не запил с горя, первый раз за всю свою жизнь.

Хорошо, что горе его было недолгим. Поразмыслив, он нанялся в контору к своему бывшему однокурснику, мажору, но добряку, Володьке, и дело пошло. Как оказалось, новое железнодорожное начальство охотно передаёт в частные руки всё то, что не хочет делать само. В основном, конечно, они ремонтировали небольшие перегоны, узкоколейки, станционные и складские тупички, но иногда и что-нибудь строили. В глубине души Степан справедливо полагал, что во многом благодаря его знаниям и опыту, их фирма, или, как сам он любил её называть, «контора», за несколько лет превратилась во вполне процветающую компанию, работающую сразу в нескольких регионах Центрального Черноземья. Естественно, им захотелось большего, и новый подряд возник будто сам собой, словно ждал, когда они решат, что море им теперь – по колено, пока не убедились, что море бывает холодным и может сильно подмочить яйца.

Когда подали поезд, Степан не спеша проследовал по перрону, и уютно устроился в вагоне. Состав был вполне современным, даже тканевая обивка была ещё не истёрта, и присев у окна, он принялся разматывать наушники.

Когда проехали две пригородные станции, из передней кабины вышли контролёры. Работали они в паре. Мужчина и девушка, которая была чертовски хороша собой. На вид ей было около двадцати пяти, железнодорожная форма «сидела» на ней идеально, так что Степан на миг решил, что в вагоне снимают реалити-шоу. Сняв наушники, он вспомнил про славянофилов, которые шли в народ учить и врачевать, но здесь было что-то другое. Даже сидевший напротив Степана мужик, всю дорогу не поднимавший глаз от сканворда, тоже уставился на это чудо. «Зачем она здесь»? – думал Степан, показывая, и принимая билет обратно. «Что она забыла посреди этой своры с городских окраин? Крайняя необходимость? Безысходность»?

Проверив документы у степановых соседей, девушка-контролёр перешла к другим пассажирам, а через минуту и вовсе покинула вагон. Любитель сканвордов аккуратно сложил газету на коленях, и стал отрешённо смотреть в окно, размышляя, должно быть, о том же самом. Степан машинально прочёл незаполненное перевёрнутое задание и протянул руку, постучав пальцем по газете.

– Фобос, вот. – Мужик взглянул на Степана, а затем скосил глаза. – Спутник Марса, пять букв.

Секунду думав, тот уточнил:

– Точно?

– Точно.

– Смотри, бля…

С электрички Степан сошёл в сумерках. До крохотной станции «Дальнее» электричка плелась почти три часа, останавливаясь на каждом полустанке. Вместе со Степаном, с поезда сошли ещё несколько десятков плохо одетых, воняющих потом и пивом мужчин и женщин, синхронно перешедших через насыпь, стоило только составу отъехать.

После грохота электрички, тишина маленькой таёжной станции звенела у Степана в ушах. С полотна посёлка было не видно, и осмотревшись, Степан решил идти к станции, притулившейся между полотном и видавший виды асфальтированной дорогой.

Здание станции было очень старым. Возможно, раньше тут жил путевой обходчик, или ещё какой-нибудь мелкий железнодорожный чин, а теперь, потеряв былую индивидуальность, станция стала вместилищем билетной кассы, продуктового ларька и автобусной остановки. Если бы здесь была река, то прокат лодок наверняка располагался тут же.

Таких маленьких полустанков Степан видел сотни. И везде встречал одно и то же – убогость. Иногда Степану казалось, что русский человек не способен относиться к своей истории бережно. Оттого, наверное, что её у него слишком много. Поэтому любое общественное место он засрёт, ловко используя русский менталитет в качестве оправдания.

Присесть было некуда. Единственную лавочку занимала кучка облезлых парней лет двадцати, в трёхполосных трениках. На гостя они покосились нагло-настороженно, как дворняги. Степан к ним приближаться не стал, а заприметив стоянку поодаль, двинулся навстречу уже спешащему к нему мужику в длинных, похожих на гигантские семейные трусы, шортах, и чёрной майке-алкоголичке, обтягивающей внушительный живот. Ещё издали Степан понял, что это именно тот человек, кто ему сейчас был нужен. Большой, нагловатый, местный.

Приблизившись, мужик приветливо пожал Степанову ладонь, сообщил, что его зовут Михалыч, что он мастер местной бригады, и вообще, добро пожаловать, короче. Михалыч был словоохотлив, весел и сразу вызывал к себе расположение. Усадив гостя в могучий внедорожник «Тойота» с кузовком сзади и рулём справа, он ловко уместил Степанов чемодан куда-то назад, забрался на водительское сиденье и завёл мотор. Машина была старой и вызывала уважение. О такой «тачке» мечтал Марти Макфлай из фильма «Назад в будущее», а вот, поди ж ты, куда её занесло.

Выехав со станции на хорошо укатанную грунтовку, Михалыч включил ближний и поддал газку. Вся дорога вся была усыпана мелкими жёлтыми иголками, отчего Степану казалось, что они едут по тоненьким льдинкам. По дороге Степан узнал много нового. Про их никчёмного бухающего прораба, про особенности местного бизнеса, тесно связанного с местным районным начальством, про местных горе-работяг, не понимающих даже кнута. Но главной проблемой, по мнению Михалыча, было нежелание здешнего железнодорожного начальства «контачить с залётными фраерами». По поводу «залётных» Степан не спорил. Они действительно отняли жирный кусок у пермских подрядчиков, но вот были ли они «фраерами»? Отнюдь нет. Он поделился этой мыслью с Михалычем, и тот, подумав, согласился.

Как и станция-однофамилец, посёлок «Дальнее» вызывал смешанные чувства. Всего в сумерках было не разглядеть, но кроме сложенной из брёвен новой двухэтажной гостиницы, больше Степану ничего не радовало глаз. Старые дома невдалеке угрюмо таращились пустыми глазницами окон, а наезженные колеи вдоль главной улицы, навевали грусть. Зачем здесь гостиница, Степан решил узнать как-нибудь потом.

Попрощавшись с новым знакомым, Степан поднялся по деревянным массивным ступеням, вошёл в фойе и осмотрелся. Внутри гостиница тоже была деревянной, наполненной непередаваемым местным колоритом – прямо над стойкой регистратора висели образа, вызывая отчётливое желание помолиться. Девушка на ресепшне тоже была местной, и, как и Михалыч, тоже всё время «глотала» гласные, напрягая непривычные к этому уши Степана. Быстро оформив постояльца, она протянула ему ключ и пожелала доброй ночи. Степан поблагодарил. За его спиной, за стеклянной перегородкой, гудел ресторан, и слегка проголодавшийся гость проглотил слюну. «Охотники, какие-нибудь, тут ошиваются», – думал Степан, поднимаясь по лестнице. Кому ещё надо торчать в этой глуши?

Отперев номер, Степан задёрнул тяжёлые малиновые шторы, сел на кровать и прислушался. Ресторана слышно не было. Могучие брёвна отлично заглушали звук, и были способны выдержать если не ядерный взрыв, то, как минимум, нашествие варваров. Дело в том, что Степан очень уважал культуру сна. Спал он без пижамы и всегда чистил зубы перед сном. Но главным для Степана было удобство спального места. Дома он спал на большой, оставшейся после развода, двуспальной кровати, а в гостях, отелях, в палатке, он засыпал прекрасно, если можно было помыться и вытянуться в полный рост. А уж если вокруг было тихо, то место расположения лежака вообще не имело значения. Вот и теперь, совершив вечерний моцион, он провалился в сон до самого утра.

03
Утром, проснувшись ни свет, ни заря, Степан быстро собрался, на ходу перекусывая купленными в ресторане бутербродами, и не дожидаясь Михалыча, отправился искать депо, где, как он знал, «ночует» нанятым ими старенький ЧМЭ-3, он же «кукушка», кто как привык.

Сориентироваться было не сложно. Совсем близко, не видимый за деревьями, прогромыхал состав, и Степан пошёл на звук. Было свежо, и, бредя по щиколотку в густой траве, Степан сбивали обильную росу, хотя день обещал быть жарким. Редкие облачка, формой напоминающие летающие тарелки, не загораживали солнце, а скромно разместились в стороне. Отчаянно зевая, Степан смахивал слезинки из глаз. Если смотреть по Москве, утро для него было по-настоящему ранним.

Судя по всему, раньше это место было весьма оживлённым. Местный леспромхоз без устали валил деревья, обеспечивая тетрадями детей огромной страны, а люди здесь жили весело и в достатке. Теперь же человек вернул тайге почти всё, что когда-то отвоевал. За фасадом гостиницы, словно изнанка декорации, виднелись серые двухэтажные дома, заросшие под подбородок чахлыми, лет сто не ухоженными, деревцами. Дома выглядели не ветхими, но какие-то безысходными, будто населённые потомственными алкашами. Не встречая сопротивления, тайга подобралась к ним вплотную, бесстыдно заглядывая в окна бывшим хозяевам. О былом величии напоминал только ржавый остов пилорамы. Он был похож на скелет гигантской рыбы, выброшенной на берег. Сквозь стальные ребра проросли молодые деревца, и лет через десять уже трудно будет понять, для чего люди вложили сюда столько труда.

Обогнув развалины, Степан вышел к депо – тупичку с ангаром из красного кирпича на двое въездных ворот. «Кукушка», как две капли воды похожая на легион своих «сестёр», разбросанных по всему СНГ, стояла незаведённая. Степан любил этот нехитрый агрегат за простоту и надёжность и за тёплые детские воспоминания, как «Икарусы».

Весь их состав состоял из локомотива, платформы и вагончика-«теплушки», возле которого ютились рабочие, человек двадцать. Точно таких же, одетых в старое и грязное, они нанимал всюду, где им доводилось работать. Чаше всего, на работу к ним шли мужики за сорок, посидевшие, пьющие. Половину из них Степан увольнял через неделю, некоторые уходили сами, и так по кругу.

 – Здорово, Степан Иванович! – завидев начальство, Михалыч отделился от толпы и просеменил к Степану, крепко пожав его ладонь. – Рановато ты.

На «ты» они перешли ещё вчера, почти сразу, как только отъехали от станции. Степан не любил строить из себя начальника и понимал, что без помощи Михалыча, толкового на вид мужика, ему здесь не обойтись.

– Доброе утро. Решил тебя не дожидаться. Богатиков не приехал ещё?

– Нет, – ответил Михалыч без тени сожаления в голосе. – Так рано не ждём.

Богатиков, их бесполезный прораб, стоивший как Месси, прикатил минут через двадцать на большом белом джипе. Выйдя из машины, он окутал Степана плотным ароматом дорогой туалетной воды, плохо, однако, скрывающей перегар. Пустившись, поначалу, в пространные объяснения о проделанной работе, он быстро догадался, что новый начальник его не слушает, и сник.

– Поедем, посмотрим, – отрезал Степан и велел трогаться.

Бригада недружно полезла в вагон. Велев прорабу оставить машину, Степан, к немалому его удивлению, поднялся в теплушку вслед за рабочими. Богатиков, нехотя, полез следом.

– Там, эта, сами увидите, – предпринял тот вторую попытку, как только они тронулись.  – Шпалы хоть и бетонные, но, эта, деформированные. Много таких, д-диформированных. Процентов… – он на секунду задумался, – Двадцать. Пять.

– Поменяли хоть одну?

– В смысле, хоть одну? – промокнув лоб огромным, сложенным несколько раз платком, Богатиков изумлённо посмотрел по сторонам. Мужчиной он был крупным, и в тесном, набитом людьми вагончике сильно потел в дорогом замшевом пиджаке. – Ну, мы эта, засыпку подвезли, подсыпали, где надо. Сняли несколько пролётов, разровняли насыпь. Хрен их менять, если они и так нормальные?

– Вы же сами только что сказали, что деформированных шпал двадцать пять процентов. – Степан сунул руки в карманы спецовки. Этот человек ему сильно не нравился, и он уже принял на его счёт окончательное решение, нужен был только повод. – И хотя я в эту цифру не верю, положим, что так. Что вы сделали? Произвели пересортировку, нашли поставщиков на новые?

– Ну... Мы хотели насыпь выровнять, а потом менять. Шпалы там, рельсы…

– Все шестьдесят километров выровнять? А потом что? Шпалы новые заказывать, и гонять технику туда-сюда? – Сообразив, что «закипает», Степан махнул рукой. – Ладно. Долго ещё ехать? Богатиков угрюмо промолчал, а Михалыч за его спиной показал пятерню, «пять минут».



Всю следующую неделю Степан безвылазно провёл на участке, исходя место работ вдоль и поперёк, познакомившись с каждым водителем, бульдозеристом, заглянув в каждую ямку на полотне и вне его.

Местные условия сильно отличались от тех, с которыми ему приходилось сталкиваться раньше. Ветка всей протяжённостью шла через тайгу, пересекаемая лишь однажды грунтовой дорогой примерно посередине, отчего вариантов устройства работ у Степана было не много. Прежде всего, нужно было снять полотно, попутно выравнивая насыпь там, где это было нужно, подвозя щебень по действующей магистрали к началу их ветки, либо – по той самой грунтовке обеспечить подвоз местной породы поочерёдно в обе стороны, попутно сортируя старые клетки.

Решив, что второй вариант предпочтительнее, Степан без особого труда арендовал у местного железнодорожного начальства стрелочный кран, занеся пару конвертов в нужные кабинеты. Пересчитав купюры, там заметно приободрились, сразу перестав видеть в Степане чужака. Модель ему досталась, конечно, не новая, без автоматических платформ, но и это было лучше, чем ничего.

Выручало и неверно предсказанное Богатиковым процентное соотношение пришедших в негодность шпал. Из десяти снятых, забраковывать приходилось лишь одну, максимум, две, и разлучённые с рельсами, они недолго ждали своей очереди в новую решётку.
   
А ещё Степан сильно надеялся на совесть своих предшественников, и не зря. На поверку оказалось, что все слои насыпи были уложены правильно, за исключением, пожалуй, верхнего. Досыпать приходилось и здесь и там, но не полностью. Степан немного приободрился.

Уволив старого прораба, он назначил на его место Михалыча. Своё повышение тот воспринял как должное, пообещав, что не подведёт. За первую неделю убрали шесть километров ржавого полотна и разровняли насыпь. Работа двигалась, несмотря на неизбежные накладки. Похудевший и загоревший Степан был всегда и везде. Он помогал тащить, если надо было тащить, стучал кувалдой, если надо было стучать, ругался с субподрядчиками, когда арендованные самосвалы приходили не вовремя, или недогруженные, или не все. Михалыч, сначала проклинавший гостя за дотошность и трудоголизм, граничивший то ли с героизмом, то ли с идиотизмом, к концу недели смирился и принял новые правила игры.

Ему даже стало казаться, что с появлением Степана самосвалы стали ездить быстрее, трактора тарахтеть веселее, а рабочие ускорили шаг. Работу Степан также заканчивал со всеми вместе, трясясь в арендованной «вахте» обратно домой. Бригада, привыкшая видеть прежнего начальника как ясное солнышко, была удивлена, не зная, как на самом деле дались Степану эти первые дни. Простившись со всеми в депо и дойдя до гостиницы, он, наскоро приняв душ, часто падал в постель и проваливался в сон до самого утра, с наступлением которого с трудом отрывал голову от подушки.

Михалыча же контраст между старым и новым начальством удивлял сильнее всех. Степан не пил, не курил, что выглядело дико на фоне его предшественника, которого Михалыч регулярно забирал из местного кабака, облёванного или спящего. Степан же приходил в депо ровно в семь тридцать, свежий и выбритый, здоровался с мужиками, и ещё по пути, в «вахте», ставил задачи на предстоящий день.

Спустя неделю, он же ввёл невиданное здесь доселе «ноу хау» – полевую кухню. Типичный рацион местных рабочих: два-три варёных яйца, хлеб да огурцы приводил его в ужас. Не понимая, как можно целый день работать на голодный желудок, он нанял человека, за которого поручился Михалыч, и не прогадал.

Местный повар приезжал на полотно на шестьдесят шестом «Газоне» и готовил здесь же. Борщ или суп, кашу перловую, гречневую или рисовую. Степану еда нравилась, и обедал он вместе с рабочими, усевшись чуть в стороне, дабы не смущать их своим присутствием. А ещё ему нравилось смотреть, как его «войско» гремит котелками, не хватало только знамён. Пару лет назад он ездил с друзьями на фестиваль «Нашествие», и выскочив рано утром «до ветру», узрел огромное море палаток и развивающиеся над ними флаги разных городов. Это впечатляло. «Русские, нас тьма!». «А нас – рать!».

Вообще, новый начальник Михалычу нравился. Неожиданно для себя он стал понимать, как важно сейчас сделать «то» или «это», успеть отгрузить, или разгрузить, влился в процесс. Единственное, что Михалыч не понимал – это пренебрежение Степана отдыхом. Никакие предложения от подрядчиков «обмыть» или отметить ту или иную договорённость успеха не имели. После работы он брёл в свою гостиницу, чтобы утром появиться снова. Чем Степан занимался вечерами, Михалыч представления не имел.

Меж тем, Степан проводил их очень насыщенно. Привыкнув немного к новому графику, он часто разрывался между желанием лечь спать пораньше или почитать. Забравшись в постель, он часто вспоминал Галю, их новую сотрудницу, с которой простился как-то нелепо. В день отъезда она смотрела на него преданными глазами декабристки. Казалось, ещё немного, и она кинется ему на шею. Галина Степану нравилась. Она носила платья до колен и туфли на каблуках. Степан был очарован, но отложил всё на потом. Вот когда вернусь, тогда…

К концу второй недели прошли ещё восемь километров. Все вымотались. Степан хотел было объявить воскресенье рабочим, но сам отчётливо понимал, как он устал. Большинство местных работяг, привыкших шабашить где придётся, никогда прежде не работали на полотне, поэтому делали много лишнего, не понимая элементарных вещей, и Степану приходилось многое им объяснять, показывать, отвлекаясь то и дело на пустяки.

Дав в команду «отбой», он присел на последнюю выкорчеванную шпалу. Та её часть, что ещё недавно была скрыта слоем гравия, была тёмно-коричневой, и резко контрастировала с выбеленной солнцем и ветром макушкой. Рабочие засобирались домой. Заглушив бульдозеры, из кабин появлялись трактористы, на ходу разминая затёкшие спины.

Тишина, не нарушаемая более ничем, вновь накрыла тайгу своим прозрачным покрывалом. Не видимые днём, её тончайшие узоры проступили на границе зрения, постепенно обретая конуры и объём. Вот появился кустик, увенчанный броскими красными ягодами, мимо которого Степан сегодня пошёл не единожды, но даже не заметил его; сосны немного раздвинулись, позволяя деревцам поменьше поглазеть на людей, а воздух, переварив дизельную гарь, обрёл прежнюю прозрачность.

Вытянув ноги, Степан разглядывал свои сапоги, покрытые внушительным слоем пыли. С погодой пока везло, затяжных дождей не было, и работе мешали только подрядчики, лень, местная администрация, поставщики, снова лень и комары. На комаров он уже почти перестал обращать внимание. Золотоискатели – и те не жаловались, а чем Степан хуже?

Все ждали «вахту». Рассевшись, кто куда, закурили. Сизый дым, поднявшись на пару метров над полотном, стал расслаиваться и закручиваться в причудливые узоры. Говорили вполголоса. На большее не хватало сил. На шпалу, рядом с начальником, кряхтя, опустился Михалыч. Его камуфляжная куртка туго обтягивала внушительный живот, хотя Степану показалось, что за последние пару дней тот немного похудел. Михалыч тоже закурил, выпустив в воздух пару сизых колец.

– Что думаешь, завтра делать? – спросил тот, предварительно докурив сигарету до середины.

– Спать, – ответил Степан, заранее мечтая и свежих простынях и мягкой подушке.

Михалыч кивнул.

– Я думал, завтра в баньке попариться. Ты как?

– Михалыч… – простонал Степан в ответ. – Я…

– Выспишься, и поедем, – перебил его новый прораб. – Тебе надо, Стёп. Уж больно ты квёлый.


05
Банька действительно оказалась знатная. Михалыч во всём знал толк, вовремя поддавал и наливал. Примерно через час Степан обмяк. Укрыв голову шапкой, он растянулся на лавке и закрыл глаза. Его сознание наполнили образы. Бывшая жена Тамара, дочка Сашенька, которую он не видел уже почти год, и по которой очень соскучился. Зимний день, невероятной белизны снег, начисто сравнявший все изгороди в небольшой деревеньке, не осилив только телеграфные столбы. К этому воспоминанию Степан обращался часто и с удовольствием. Давным-давно, в студенчестве, он гостил у друга в деревне, и с любопытством горожанина колол дрова и топил печь. Сильнейший снегопад оставил от деревни только крыши, заперев их в избушке на несколько дней. Сколько же они проговорили тогда, о самом важном, попивая самогон и закусывая чем бог послал. Степан явственно помнил уютный треск поленьев и свист почерневшего чайника, и вторивший ему голос ветра в мутном и до половины занесённом окне. Ветер не затихал ни на минуту, как и их споры. Вот только о чём они были, Степан вспомнить не мог, хотя, казалось, они приближались в этих спорах к самым потаённым глубинам бытия...

Очнулся Степан от толчка. Михалыч сообщал, что нужно бежать и прыгать в пруд. Вздохнув, Степан сел на лавку, пошарил в поисках одежды, но ничего не найдя побежал так. Большая туша Михалыча уже исчезла под водой, а узкий мосток, кряхтящий под босыми ступнями Степана, всё никак не заканчивался. Душа замирала от предвкушения бездны, а сердце безрассудно толкало ноги вперёд. «Человек вышел из воды, и должен в неё вернуться», – вспомнил Степан, уже на лету, где-то слышанную им фразу, и ушёл с головой в чёрную воду. Вынырнув, он закричал, что есть мочи, в тайгу, в вечереющее небо, в воду, изрыгая из внутренностей чёрный нагар цивилизации.

Вернувшись в парную, накатили ещё по пятьдесят. Степан, не привыкший к таким дозам, снова прилег. Покосившись на Михалыча, который, закусив, молча поднялся и вышел из парной, он закрыл глаза и снова увидел рельсы, но отмахнулся от них. Рельсы пропали, но появился Михалыч, и стал трясти его за плечо. Отмахнуться от него не получилось.

– Вывалил хозяйство и дрыхнешь, – насмешливо пробасил тот, как только Степан разодрал веки. – Я тебе кваску принёс. Выпей, придёшь в себя.

– А смысл? – промямлил Степан в ответ, пытаясь хоть немного натянуть простыню. – Крепко спит тот, у кого совесть чиста.

– Да понятно. Ток нам ехать надо. Так что – пей.

Кряхтя, Степан принял горизонтальное положение. Пока он спал, Михалыч приоделся. Перед ним стоял моложавый мужчина в новых чёрных джинсах, чёрной футболке с логотипом Супермена на груди и в новеньких белых кроссовках.

– Ого, – выдавил из себя Степан. – По какому поводу прикид? На комик-кон поедем?

– Не, в кабак. – Михалыч расправил логотип на груди. – Жена из Турции в прошлом году привезла. Надень, говорит, хоть раз. Нормально?

– Нормально.

Выпив квасу, Степан немного оклемался. Кое-как одевшись, он вышел на улицу. Солнце недавно село, оставив после себя малиновое зарево по верхушкам сосен. От пруда тянуло приятной прохладой. Нарядные, обласканные ветром и солнцем деревца на краю вырубки мило кокетничали с дурнушками-соседками, навечно укутанными в таёжную блёклую шаль. Степану давно не было так хорошо. На восточной стороне неба появились первые звёздочки и сияли как новенькие. Важно, поспешая по своим срочным делам, небосвод прорезал спутник. Луны не было и новые звёзды без опаски появлялись одна за другой. У Степана закружилась голова, и он опёрся о крыло машины, от которой пахло соляркой и летом. Тёплый металл впитал в себя все ароматы, которые ему когда-то довелось пригубить. Огромные чёрные колёса источали запахи разнотравья и чистейшей, хрустальной росы. Тысяча дней отдали машине своё тепло, и Степан чувствовал его через ладони.

Дорогу от баньки он не запомнил, поминутно проваливаясь в тягучую дремоту. Куда они едут, ему было всё равно, словно ребёнку, которого тёмным зимним утром тащат на санках в детсад. Очнулся он только тогда, когда Михалыч заглушил мотор и объявил: приехали.

Прямо перед ними, над входом в большое одноэтажное здание, горела яркая жёлтая вывеска. Буквы упрямо расплывались, сколько Степан не старался их прочесть, так что в итоге он на это плюнул. Небольшая группа подвыпивших людей толпилась у входа, а из открытых настежь дверей лилась громкая настойчивая музыка. Степан вылез из машины на землю и захлопнул дверцу.

В тесном предбаннике было не протолкнуться, словно заведение испытывало Степана на прочность, и он наверняка дрогнул бы, если бы не Михалыч, подхватившей товарища своей сильной пятернёй. Ввалившись в просторный зал, Степан едва не ударился туловищем о барную стойку. Усадив его на свободный стул, Михалыч подозвал бармена, и попросил у него стакан воды.

– Тут пока посиди, – прогудел он над самым его ухом, стараясь перекричать музыку, и кинул в стакан две серо-зелёные таблетки. – Не ссы, местный рецепт. Протрезвеешь, а то ты вялый какой-то. Степан выпил, не задавая вопросов. Почти сразу полегчало.

– А ты куда? – спросил он, сквозь спазмы в пищеводе, едва сдерживаясь, чтобы не рыгнуть.

– Чел в аут наш поищу.

Оставив начальника в одиночестве, Михалыч двинулся сквозь разношёрстную толпу людей куда-то, вглубь заведения, а Степан принялся разглядывать публику. Быстрые, словно ласточки, сновали официантки, одинаково одетые в красные маечки на бретельках и черные короткие юбочки, у многих на предплечьях виднелись затейливые татуировки. Было много молодых женских лиц, умело подкрашенных и симпатичных. Среди мужчин ярко, как подсвеченные айсберги, выделялись гости из столицы, обсасывающие IQOS и тыкающие в смартфоны. Поискав глазами, Степан нашёл табличку, обещающую бесплатный вай-фай. Жизнь есть жизнь, и везде она бьёт ключом. Эффектная, с гривой взбитых, добела вытравленных волос, дама, подсела к Степану и попросила у него огонька. Рефлекторно ощупав карманы, Степан развёл руками. После неловкой паузы та уточнила, не желает ли молодой симпатичный мужчина развлечься. Степан растерялся. Развлечься он, несомненно, хотел, в особенности, если это предлала женщина, так сильно похожая на молодую Лару Флинн Бойл, – мерило женской сексуальности времён степановой юности.

– Клиент дозревает, ещё не готов, – раздался над ними басовитый раскат, и рядом снова возник Михалыч. Прикурив от его брутальной зажигалки, женщина щедро мазанула по Степану влажным взглядом и скрылась в толпе. Михалыч весело подмигнул Степану, иди, мол, следом, и не отставай.

Двинувшись в соседний зал, они попали в помещение внушительных размеров, со столиками на пять-шесть персон, расставленных вокруг продолговатой, выпирающей далеко в зал сценой, пока ещё пустой. Сцена была красиво подсвечена, словно ожидала выступления вышедшей в тираж поп-звезды. Обогнув несколько столиков, Михалыч приблизился к задрапированной тяжёлыми портьерами стене, и заглянув за одну из них, предложил Степану войти.

Комната, куда они попали, была немногим больше купе в железнодорожном вагоне. Мягкий, П-образный диван обрамлял массивный деревянный стол. Свисающий с потолка абажур освещал только центральную его часть, всё остальное пространство пряча в полумраке.

Их ожидали. Две молодые женщины неспешно беседовали, покуривая длинные сигареты. Было уютно.

– Знакомьтесь, девочки, – плюхнувшись рядом с миниатюрной блондинкой, одетой только в топик без бретелек, цвета спелой вишни и маленькие белые джинсовые шорты, Михалыч показал пальцев на товарища. – Это Степан. Степан наш гость, поэтому прошу быть с ним поласковее. А это, – Михалыч указал на свою соседку – Наденька. И Ирочка.

Ирочкой оказалась высокая стройная брюнетка в классической чёрной юбке, обтягивающей её великолепную фигуру, и белой блузке а-ля секретарша. Ноги Ирины были идеальны, а ступни так изящно изгибались в босоножках на выдающихся каблуках, что Степан с трудом оторвал от них взгляд.

Ответив на пару дежурных вопросов, Степан пристроился рядом с Ириной. Окликнув юную девочку-официанта, Михалыч заказал водки и шампанского. Вот уж бездонная бочка, – подумал про него Степан, поглядывая на соседку.

От Ирины пахло французскими духами, а сквозь тоненькую блузку отчётливо проступали контуры тела, так что каждый раз, поворачиваясь к Степану, она демонстрировала ему свою высокую грудь, едва прикрытую кружевным бельём.

Заказ принесли быстро. Выпив за знакомство, Степан как мог, старался поддерживать разговор, и всё-таки дал маху, кивнув, и выпалив «да» явно невпопад, судя по разразившемуся в комнатке смеху. Больше всех хохотал Михалыч, так сильно, что достал носовой платок и вытер глаза.

– Ох, Стёпа, за это надо выпить, – пробухтел он, снова разливая. – «Как вам местные девушки?» – «Да!».

Степану тоже рассмеялся, а заодно расслабился. Задорный смех Ирины, словно буддийские колокольчики, успокаивал.

– Хотя ты конечно прав, – задорно подмигивая, и наполняя высокие бокалы шампанским, продолжил Михалыч. – Девушки у нас действительно «да!». Правда, Надежда? – обратился он к своей спутнице, положив ладонь на её голое колено, на что та отреагировала лишь лёгкой улыбкой. Степан невольно посмотрел на ноги Ирины. Ирина заметила этот взгляд и немного придвинулась к нему. Степан повеселел.

Слушая трёп своего компаньона, и поглядывая на женщин, Степан прикидывал в уме, кем же являются их спутницы на самом деле, и откуда их знает Михалыч. По всему выходило, что Надежда и Ирина – жрицы любви. Очень… эффектные.

– Знаешь, почему мы не пьянеем, Стёп? – снова окликнул его Михалыч, и Степан тряхнул головой.

– Почему? – спросил за него Ирина, а Степан подумал: «кто не пьянеет, а кто уже в говно».

– Потому что банька у меня – це-леб-на-я, – ответил Михалыч. – Нам никакая водка теперь нипочём. И никакого похмелья. Гарантирую. Так что, давайте, девчули, за нас стойких, и вас, красивых! 

Выпили снова. Степан опустил стакан и услышал музыку. Густую, драйвовую. Начался стриптиз. На сцену вышли первые девушки и по их почти обнажённым телам заскользили сочные лучи прожекторов. Степан невольно залюбовался, но тут ладонь Ирины аккуратно легла не его правое плечо, их бедра соприкоснулись, и он потупил взгляд.

– Степан, не смотри туда. Я здесь.

– Да, простите… – продолжая говорить этим женщинам «вы», Степан немного смягчал их социальный статус. – Простите.

– Прощаю. Вы, должно быть, любитель женщин? Женское сердце не обманешь.


Такой женщины, как Ирина, у Степана не было никогда. Конечно, ему доводилось пользоваться услугами девушек по вызову, и в таких случаях Степан не экономил, но красота его нынешней собеседницы была из ряда вон. Её рельефные, словно высеченные из мрамора скулы и губы были идеальны, хотя Степан не был уверен, что они настоящие. Даже Надя, столь же красивая, как и её подруга, почувствовала лёгкий укол ревности, понимая, какой эффект Ирина производит на молчаливого и скромного мужчину.

Это понял и Михалыч, и выждав, когда Степан окончательно «дозреет», он увлёк его за собой в уборную, чтобы поговорить.

В туалете пахло хлоркой и коноплёй. Яркий свет люминесцентных ламп резал глаза, а белые кафельные стены столь резко контрастировали со стильным декором борделя, словно стараясь подчёркнуть утилитарный характер помещения. Человек десять мужчин молча курили, стряхивая пепел в умывальники. Протиснувшись мимо них, Степан нашёл свободный прибор, и, ополоснув лицо, принялся внимательно изучать своё отражение в мутном зеркале. Светло-русые волосы были немного длиннее, чем обычно носят мужчины в его возрасте, правильные черты лица, серо-голубые глаза. Не красавец, но и не лишён обаяния. Русский мужчина. «Став перед телекраном, он придал лицу выражение сдержанного оптимизма», – вспомнил он любимую цитату, в сотый раз подумав, отчего он любит книги мрачные, а песни – исключительно грустные?

За его спиной кто-то натужно блевал, закрывшись в кабинке. В других происходила какая-то возня, и женские тонкие каблуки отчаянно скрипели по кафелю.
 
– Слушай, Михалыч, что у тебя за таблетки такие? – обратился он к другу, когда тот встал рядом, пытаясь совладать с пряжкой на ремне. – Как заново родился. Не химия?

– Не. Ты чё! Сам, бывало, принимаю, когда пережру. – Михалыч хохотнул. – Мужик тут у нас один живёт, типа шамана. Сам их делает. Там всё от природы: коренья всякие, травы, мёд. Мох какой-то специальный собирает, редкий. Так что, – не боись.

– И как его зовут?

– Кого? Шамана?

– Да.

– Серёга, вроде.

Громко щёлкнув шпингалетом, открылась дверка крайней кабинки. Парочка молодых людей, парень лет двадцати и симпатичная худенькая девушка, сильно его моложе, проскользнули к двери, на ходу поправляя одежду.

– Гля чё делается! – крикнул им в след Михалыч, явно раздосадованный увиденным. – Трусы хоть не забыла надеть, шалава?!

Дверь за ними захлопнулась.

–  Чуть постарше Светки моей будет, – сплюнув он в раковину, Михалыч зло вытер мокрые ладони о футболку. – Вроде, в жопе мира живём, а девки туда же.

– Да ну что ты, – поспешил возразить Стпан. – У вас здесь очень красиво.

– Только этим и богаты.

Стоя в кабинке, Степан услышал, как за его спиной ещё одна парочка просеменила к выходу. Михалыч больше не возмущался. Видимо, на этот раз возрастной состав его не смутил.

–  Короче, я вижу, тебе Ирка нравится, – резюмировал Михалыч, когда Степан снова оказался перед зеркалом. – Тогда давай уже в номера, не всю же ночь нам шара… Тебе Ирка покажет, куда идти. Тут типа ещё чел в аут есть, только с кроватью. И с дверью.

– Что есть? – переспросил Степан.

– Ну… – Михалыч смутился. – Чел в аут.

– Чилаут, дружище! – Степан от души рассмеялся. – Означает: «отдохни, расслабься».

– От, блин! – Михалыч сплеснул руками. – А я, главное, думал, что «чел» – это типа человек, а «в аут» – типа выпил и валяешься. Хера себе, ляпнул. И ведь никто ни разу не поправил, сука!

– Да ладно, не так уж ты далёк от истины, – Степан хлопнул друга по плечу. – Получается, Надя и Ира – проститутки?

– А ты думал – комсомолки? – Михалыч заржал. – Давай, не тормози. Или поменяться хочешь?

– Нет, нет. Не надо!

– Я так и думал. Видать, прут тебя такие бабы, статные. А мне маленькие нравятся, чтобы под мышкой помещалась.

Выходя из туалета, Степан посмотрел на часы. Полтретьего ночи. Часы он всё-таки перевёл на местное время, и уже привык жить по нему. Спать не хотелось. Может, таблетки эти…


Михалыч вернулся в приват минут через двадцать. Найдя там только Ирину, он нахмурился и пошёл в бар. Степан сидел на высоком стуле, задрав ноги, нахохлившись, как подстреленный воробей, Уже сильно набравшись, он вернул бармену пустой стакан, и заказал ещё. Михалыч присел по соседству.

– Ты куда так погнал, вырубишься.

– Почему бы и нет, – отозвался тот, снова поднимая стакан. – Твоё здоровье.

– Ладно, бухай Стёп. Скоро двинем.

– Движение – жизнь.

06
Степан переживал не лучшее утро в своей жизни. Голова болела ужасно. Волшебные таблетки, вернувшие его к жизни вчера, отняли её сегодня. Очнувшись, он обнаружил себя в своём номере, лежащего на застланной кровати, в рубашке и трусах. Как он сюда попал, он не помнил. Немного наклонив голову, он увидел лежащие на полу брюки. Похоже, раздевался сам. Минут десять пролежал, не шевелясь. Потом аккуратно встал, достал из холодильника запечатанную бутылку местной минералки, открыл и жадно выпил. Подумав, добрёл до туалета и, склонившись над унитазом, опорожнил желудок. Стало легче. Кое-как почистив зубы, Степан избавился от рубашки и носков и снова сел на кровать. Вспомнив, где в чемодане храниться аспирин, застонал, опустившись на колени, и тут же на полу, нашёл бумажник и телефон. Закинув находки наверх, достал таблетки, и запил их водой из-под крана. Желудок отозвался тупой болью. Эстафету подхватила голова. Обессилев, Степан снова лёг. Главное сейчас – заснуть.

Бывшая жена, Тамара, сидела на кухне, красила ногти и что-то варила дочке. Она всегда была не худой, но сейчас заметно располнела. Особенно толстыми были предплечья, жир на которых вздрагивал каждый раз, когда она делала мазок и подносила пальцы к губам чтобы подуть. «Для кого она это делает, господи», – с тоской подумал Степан. – «Не для меня же». Он прошёл в кухню и заглянул в холодильник. Недолго выбирая между сыром или колбасой, отрезал и того и другого. Соорудив бутерброд, выдавил на него немного майонеза. Откусил кусок, прожевал. Такая еда давно набила оскомину, но ничего другого в холодильнике не было. Тамара не любила готовить, а сам Степан не очень-то и умел. Обедал он обычно в столовой, а утром пил чай с баранками, и убегал на работу. В столовой он старался поесть посытнее, и женщины на раздаче часто приговаривали: «Какой у мужчины аппетит хороший»!

Дочка сидела тут же, на детском стуле и разглядывала мать.

– Тамар, может не стоит ей ацетоном дышать, вредно же.

– Тогда иди и погуляй с ней.

– Так ты же её кормить собираешься. Вон, каша готова, наверное.

– Наверное! – Тамара «закатила» глаза. – Наверное! Ты ей отец или кто? Возьми, и сам свари. Что, руки отсохли?

– Тамар, ты опять? Ну, зачем? Я работаю, ты дома сидишь. Кто кашу должен варить, по-твоему?

– В этом доме ничего не бывает по-моему. Что мне с того, что ты на работе? Я не домработница, чтобы тебе угождать. Приходишь к ночи, есть не хочу, это не хочу, то не хочу...

– Хочу.

– Что ты хочешь?

–  Этого хочу, Томка.

– Вот это номер, Юрий Никулин на эстраде, – Тамара деланно всплеснула руками. – И давно ты хотеть стал, а? Мужиком себя почувствовал, да? Хотелка выросла?..

– Да что ты такое говоришь, Тамар? Я про то говорю, что у нас давно уже не было, этого…

– И не будет! – взвизгнула Тамара, с ненавистью смотря на мужа, отчего тот попятился и присел на подоконник. – Ты шляешься по всем ночам, с проститутками вашими железнодорожными, а ты тут сиди дома, да жди муженька с работы! Форму им пошили ****скую – юбки с разрезами, и рады! Что молчишь? Сказать нечего?!

Степан опешил. Как-то так последнее время получалось, что, начав любой разговор с женой, он почти сразу начинал жалеть об этом. Вот и сейчас, решив, наконец, поговорить про пугающее безразличие жены к супружеским обязанностям, он сразу понял, что зря.
 
– Мы сейчас строим новую ветку, – попытался объяснить Степан. – Я – инженер. Я должен быть на объекте. И если надо – я задерживаюсь…

– Всё! Не говори ничего. – Супруга яростно завинтила тюбик с лаком, несмотря на оставшиеся неокрашенные ногти. – Ты, – кобель и принесёшь в дом заразу, если уже не принёс!

Отвернувшись, как она делала всегда, когда считала, что разговор окончен, Тамара демонстративно уткнулась в книжку про очередные приключения Анжелики. Степан продолжал сидеть на подоконнике, подпирая спиной давно не крашенную раму. Говорят, японцы изобрели рамы из пластмассы, но Степан не верил. Не «сажать» же штапик на клей, а по-другому, – как?

На плите зашипело, и Тамара, зло сверкнув на мужа глазами, поднялась с табуретки, совсем уж как-то по бабьи – уперев руки в бёдра и подавшись рывком вперёд.

Степан к подобным сценам привык, жили они долго, а счастливо – совсем чуть-чуть, но всё равно, сейчас ему остро захотелось уехать из дома куда-нибудь подальше, в командировку, на неделю, на две. Уже несколько лет он боялся выходных, пугающих необходимостью быть дома, а гаража, как на зло, у него не было, водить машину он так и не научился.

–  Долго будешь сидеть? Телефон возьми.

–  Какой телефон? – отозвался Степан, и действительно услышал мелодичный перезвон, но не узнал мелодию.

–  Не слышишь, что ли? Твой, сотовый.
 
– Тамар, это не мой. – Степан опешил. – У меня его ещё лет пять, как не будет. Они же сейчас страшно дорогие.

– Что ты несёшь? По-твоему, это мой? – сняв кастрюльку с плиты, Тамара нарочито громко поставила её на стол, и стала искать кухонное полотенце. – У меня-то его точно нет, я же домохозяйка! – Справившись с крышкой, она со злостью, остервенело, принялась выкладывать дымящуюся кашу в тарелку. –  Да что с тобой сегодня? Начальство твоё звонит, наверное. Жить без тебя не может.

Степан, как завороженный, побрёл из кухни в гостиную, где мелодичная трель звонка стала слышна гораздо отчётливее, но самого аппарата не обнаружил. Внезапно мелодия раздалась у него буквально над ухом, он в страхе дёрнулся. Звонил Михалыч, и Степан, кряхтя и чертыхаясь, потянулся к трубке.
 
Выйдя через полчаса из душа, он с подозрением покосился на Михалыча, сидящего в кресле в позе демона со знаменитой картины Врубеля. И пусть футболка на нем была вчерашняя, выглядел он гораздо лучше Степана.

– Да, я тебе счета принёс, – кивнул он на листы, аккуратно сложенные на журнальном столике. – Глянь потом, там денег хотят. За щебень, песок, самосвалы. Но, по-моему, многовато.

– Сегодня же понедельник, – просипел Степан, и медленно сел на краешек кровати. – Сейчас я, пять минут полежу, и поедем.

– Куда поедем? – удивился его прораб. – Ты зелёный, как сраный марсианин. Ты вчера так накидался, я тебя еле живого сюда занёс. Я с утра всех отправил, все работают. Сейчас поеду, проконтролирую.

Когда Михалыч ушёл, Степан снова попытался заснуть. Закрыв глаза, он представил, что находится совершенно один в затерянном посреди бескрайнего зелёного моря городе, и нет в этом городе никого, кроме него, лета, да бескрайнего голубого небосвода, по которому туда и сюда летают весёлые наивные аэропланы.

07
«В себя» Степан пришёл к вечеру. Обнаружив в телефоне десять пропущенных звонков, восемь от сестры, и два от шефа, он сперва перезвонил в контору, соврав, что забыл телефон в теплушке. Шеф был рад любым новостям, и описав положение дел, Степан нажал «отбой». Поужинав в ресторане, и посмаковав кофе, он всё-таки решился выведать, есть ли где поблизости продажные женщины. Удивившись вопросу, дежурный администратор ответила, что без понятия. «А надо было вчера не щёлкать», – думал про себя Степан, поднимаясь к себе в номер с красной шеей.

На следующий день, во время обеда, в тишине полуденного зноя, наконец произошло то, на что они уже давно надеялись – вдалеке от них, где-то вон там, за поворотом, прогремел железнодорожный состав, и Степан возликовал. Значит, скоро они выйдут к магистрали, а там можно будет начинать разбирать и ровнять вторую часть полотна. А там и километров поменьше, и опыта у них уже побольше. Конечно, Степан каждый день сверялся с картой, но что значат безликие цифры на бумаге в сравнении с ощущением огромной проделанной работы? «От границы мы Землю вертели назад – было дело – сначала». Так и есть.

Степан, и без того энергичный, после этой новости стал словно наэлектролизованный. Его энтузиазм был через край. Улыбка, от уха до уха, не сходила с его лица до вечера. Эта первая веха была для него так важна, словно решалась его судьба. Доложив в контору, что свет в конце туннеля уже виден, он, конечно, согласился, что туннель, сука, никак не заканчивается, но это уже было не так страшно.

Второй участок, как и планировали, начали разбирать спустя неделю. Однако всем быстро стало ясно, что здесь всё будет иначе. Рельеф местности стал другим. Степан не помнил, чтобы они раньше вытаскивали застрявшие в резерве КамАЗы, но именно так было вчера и сегодня. Уже несколько раз, теряя время, приходилось гонять трактора на помощь самосвалам, таким большим и таким беспомощным. В нескольких местах пришлось даже валять деревья, дабы вся техника могла протиснуться вперёд.

К вечеру пятницы дошли до каменной расщелины, первой, но, по рассказам местных, далеко не последней. Степан для себя решил, что где-то здесь и начинается тот великий Уральский хребет, разделяющий Европу и Азию, про который он так много читал и слышал. Огромный каменный нарост невозможно было обойти, и рельсы проложили по прямой, пробив в скале узкий проход.

Он уже начал прикидывать, с какой стороны лучше сделать подъём на насыпь для самосвалов и тракторов, когда пошёл дождь. Он был настолько некстати, как развал СССР для выпускников партшкол, холодный и безысходный. Работа сразу остановилась. Все уставились в небо, а потом на Степана. Стало темно и неуютно. Степан распорядился сворачиваться. Почему – он и сам не знал. Видимо, было в этом дожде что-то такое, что с лёгкостью позволило махнуть на всё рукой. Да ещё и расщелина эта – легче было верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели им перетащить всю технику на ту строну. «Завтра», – сказал сам себе Степан. «Я подумаю об этом завтра».

Вопреки ожиданиям, Михалыч не заметил в поведении шефа ни намёка на досаду или разочарование. Напротив, Степан выглядел непривычно умиротворённым. Отчего-то мир вокруг него, включая дождь, грубую, но удобную одежду, шпалы, рельсы, трактора, мошкару, образовали тот необыкновенный и невозможный нарочно коктейль, который разлился в его душе огромным океаном спокойствия. Михалыч чутко уловил настроение друга, поэтому предложил:

– Слушай, Стёп, а давай не поедем никуда? – и увидев на лице друга изумление, поспешно добавил: – Тут километрах в трёх есть заброшенная станция, и маленькая деревушка при ней. Там корешок мой живёт. Заночуем у него, а ребята пусть едут.

– Там что, люди живут?! – удивился Степан, искренне полагая, что Дальнее – последняя точка на карте, а дальше – тайга без конца и края, до самого Тихого океана. – Вот это да!

– Не, ну, ты даешь! – хохотнул на это Михалыч. – Конечно, живут. Мы что тут, за полярным кругом, что ли? Везде люди есть. 

–  А если его дома нет?

– А нет, так всё равно заночуем, его жена наверняка дома.

–  Да как-то неудобно, без звонка...

– А ты возьми и позвони, умник, монетку дать? Тем более, мы с ним родственники. Я у них свидетелем на свадьбе был, да и Ольга гостей любит, если у них не изменилось чё. Как раз и узнаем.

Размышлял Степан недолго. Сидеть дома, в гостинице, совсем не хотелось, а вот пройтись по тайге и посмотреть на неё не мельком, как обычно, а повнимательнее – другое дело. Кивнув, и не спеша побредя к скале, Степан слушал, как за его спиной распоряжался Михалыч, отправляя всех по домам. Через пару минут он догнал Степана и пошёл рядом. Дождь нашёл свой ритм и лил аккуратно, пунктирно заштриховывая окрестности. Ржавые рельсы, которые ещё предстояло снять, стыдливо семенили следом, стесняясь своей подпорченной наготы.


В самой расщелине стало заметно темнее. Каменные стены, блестящие от стекающей воды, закрывали собою полнеба. Даже сейчас, несмотря на мох и чахлые деревца, было видно, что каменную породу взрывали, чтобы проложить путь. Конечно, природа не храм, а мастерская, но в таких местах в это верится с трудом. Очень уж мелок был результат человеческих усилий по сравнению с безмолвным величием окружающего мира.

– Закурил бы ты, что ли, – нарушил молчание Степан, и удивился звучанию своего голоса. Тусклые, лишённые объёма звуки, слетали с языка на расстояние вытянутой руки и упирались в тихое эхо от скрежета сосен о низкое серое небо. – Гнетуще как-то здесь.

– Нормально, – отозвался Михалыч, доставая сигареты. Закуривал он всегда одинаково: сунув сигарету в рот, он извлекал из кармана массивную зажигалку «Зиппо», и каким-то неуловимым движением одновременно открывал крышку, прокручивал колёсико и подкуривал. Было в этом что-то ковбойское, что восхищало Степана и заставляло смотреть на этот ритуал снова и снова.

Метров через тридцать, скала полого перешла в подлесок и полотно стало забирать вправо, чтобы обогнуть, если Степан правильно помнил карту, глубокий овраг. Сам овраг с насыпи видно не было, деревья здесь стояли к «железке» почти вплотную, да и смотреть на него особого не хотелось, овраг как овраг, только большой. Судя по всему, здесь и начинался ландшафт, который специалисты называют предгорный увалисто-грядовой, а это значит, такие каменные гребни и распадки ещё попьют у них кровушки.

Всю свою жизнь Степан прожил в городе и не представлял, как люди живут здесь, среди тишины. Он бывал в отдалённых деревеньках, в основном, по работе, и всегда думал о некой обречённости местных жителей, не способных воспринимать мир иначе, как посредством спутниковой тарелки, или водки, кому что нравится. Однако Михалыч, живущий здесь с рождения, не был похож на те сонмы пьющих русских мужиков, погоняющих своих баб и детей, коих Степан повидал немало. Пил он, конечно, мастерски, однако голову, не терял. И Степан, пользуясь моментом, решил узнать, что его друг думает по поводу всего этого.

– Михалыч, – обратился к нему Степан. –  Расскажи, как ты живешь?

– Так я же тебе рассказывал, ты что, не помнишь? – Михалыч выглядел удивлённым.

– Когда? – удивился в свою очередь Степан. – Не было такого.

– Здрасьте, – Михалыч хохотнул. – Когда в кабак ехали.

– Так я проспал всю дорогу.

– Нихрена ты не проспал. Разговаривал со мной, про какую-то бабу с работы упоминал. Не?

Степан покачал головой.

– Ну, ты даешь, брат. Это водочная амнезия называется. Я про жену тебе рассказывал, про дочь. Про то, как шестнадцать лет уже живём вместе. Помнишь?

– Прости. – Степан пожал плечами. – Пусто.

– Ничего. Ты лучше про себя расскажи. Как живёшь? Бобыль бобылём?

– Ну почему? – смущённо ответил на это Степан. – У меня тоже дочка есть.

Степан не любил рассказывать о своём неудавшемся браке, но понимал, что носить эту печаль в себе тоже не стоит. Тем более, что бывшую жену он не любил, и мог говорить о ней совершенно спокойно. Всё бы ничего, если бы не дочь…

– Представь, я был когда-то женат. Женился по любви. По крайней мере, я тогда так думал. На своей однокурснице. Если честно, как-то спонтанно. Она меня пять лет не замечала, а потом раз, и началось. Месяц погуляли, потом поехали к ней на дачу с ночёвкой, и я, как честный человек, не мог поступить иначе. Она почти сразу забеременела, родила.

Первое время жили нормально. Я работал, она дома сидела. Пришла пора дочку в садик отдавать. Тут жена мне и говорит: так, мол, и так, давай я с ней ещё посижу, а то простуды там всякие, дети заразные. Я согласился. Зарабатывал я тогда неплохо, её родители нас не забывали, мои помогали. Тут и началось. Стал я замечать за ней какую-то невероятную лень. Бывало, придёшь поздно, уставший, а дома хлеба нет. Я у неё спрашиваю, почему, а она отвечает, прости, мол, замоталась. Стирка-глажка, пятое-десятое. Я раз промолчал, два промолчал, потом поругал. Та шипит в ответ. Знаешь, как-то неприятно так шипит.

Михалыч кивнул.

– Нам долго ещё идти?

– Долго. Рассказывай.

– Ну а дальше – больше. Приходит к нам однажды соцработник. Сашке, так дочку зовут, уже почти четыре было. Я, как на грех, дома был, в отпуске. Вы, говорит, почему дочку вашу никуда не водите? Моя тут насупилась, и отвечает: а куда? Как куда?! – та аж подпрыгнула. На занятие развивающие, к логопеду. Моя краснеет, молчит. Та дальше поехала. Покажите мне, говорит, книжки, которые вы ей читаете. И тут покраснел я. Не поверишь – в доме один «Колобок», и тот, по которому я читать учился. Не знаю, как мы её проводили тогда. Короче, выяснилось, что дочерью моя бывшая жена не занималась вообще. Если ходила с нею гулять, то только до магазина, минут на двадцать, и домой. И только телевизор целый день смотрит, да жрёт. Тогда только кабельное появилось, ну я и подключил, дурак. Конечно, и моя вина в этом есть, – Степан поднял глаза к небу, до которого сегодня было рукой подать. – Но блин, Михалыч, как можно было так к ребёнку относиться?! В общем, разругались тогда вдрызг. И это было начало конца. А конец наступил, когда мы в школу пошли.

Отстояли линейку, заводим её в класс, а та в слёзы. Ревёт, за штанину мне держит, насилу за парту усадили. Учительница тогда сказала, мол, это нормально, не все дети могут сразу привыкнуть к смене обстановки, и т.д. Ну, ладно. Решили, с кем не бывает.

Но потом, недели через три, звонит сама и начинает так аккуратно расспрашивать. Вы её никому не показывали? Мы говорим, нет, а что такое? Говорит, что у неё проблемы с общением. Не с кем из одноклассников не разговаривает, на вопросы учителя не отвечает, сидит и молчит. И может так целый день просидеть. И не хотим ли мы перевести её в класс коррекции, там ей, видите ли, будет лучше. Тут всё и оборвалось. Мы и так жили плохо, а тут, сам понимаешь.

Поговорил с родителями, те меня поддержали. Не можем мы, говорят, больше смотреть на твои мучения. Конечно тут истерики, начались, скандалы, клятвы. Тамара и в грудь себя била, и на работу ко мне приходила, да теперь, слава богу, другие времена, и всем на её истерики похер. Даже вены порезать грозила, да только я не поверил ничему. Собрал я её вещи и отвёз к её матери в Курск, она оттуда родом. Та на меня волком смотрела, ни слова не произнесла. Тамара потом звонила, грозила квартиру отнять, якобы для дочери, да только отец у меня не дурак, он мне квартиру ещё до свадьбы подарил. Так и живу теперь. Раньше ездил часто, Сашку возле школы ждал, да только без толку всё это. Не хочет со мной разговаривать. Стоит и молчит. Не уходит, но и в глаза не смотрит. «Папкой» ни разу не назвала…

– Херово, брат. – Михалыч зло сплюнул себе под ноги, выражая своё сочувствие. – Не дай бог никому такую стерву.

– Да…

Выговорившись, Степан не почувствовал разочарования, вечного спутника своих бесед с родителями. Те всегда жалели его, а Степану нужно было совсем другое. Чего – он и сам не знал. Нажраться, да и плюнуть на всё, вот чего.

Небо совсем посерело, дослушав Степанову историю до конца. Дождь не перестал, но стал менее заметным, словно под тучу подставили ещё одно, более мелкое, сито. Даже всегда весёлый Михалыч на этот раз не спешил развлекать товарища, задумавшись о своём.

– Михалыч, а ты уверен, что нам будут рады? – нарушил, наконец, сонное шуршание подошв о гравий Степан, огибая огромную лужу, в которой рельсы скрылись по самую макушку. «Ещё одна просадка», – отметил он в уме.  – Стесним мы твоего друга. И одеты мы не комильфо.

– Как?

– Не как следует. У него, наверное, чистота, а тут мы, в спецовках, – Степан развёл руки в стороны, мол, посмотри на нас. – Да в сапогах.

– Ох, Стёпа, сразу видно – что ты городской. Расслабься. Мы тут фраки не носим. Сапоги аккуратно снимем и довольно. Все свои.

– Это вы тут свои. А я – непонятно кто.

– Не ссы, Ольга примет, как родного. А ты бы с цветами и с галстуком хотел заявиться, наверное, да? Тут такого не бывает.

– Не представляю себе, Михалыч, тебя с галстуком, – честно ответил на это Степан, рассмеявшись. – Да и себя уже как-то не очень.

– А я его, между прочим, два раза в жизни и надевал, – ответил на это его друг. – Первый раз – когда в комсомол вступал. Второй раз – когда женился.

– Ого! Ты даже комсомольцем был? – Степан присвистнул.

– Что значит «даже»?! – делано обиделся Михалыч. – Вступил в его доблестные ряды аккурат перед двадцать седьмым съездом партии.   

– И что на нём такого было?

– Да хер его знает. Просто двадцать восьмой последним стал.

– А!  – Степан задумчиво почесал переносицу. – А зачем? Люди тогда в кооперативы вступали, а ты вон что.

– Да много ты знаешь, сопляк, про те времена! – Михалыч озорно хрустнул пальцами. – Щас расскажу. Я тогда в техникуме учился, на втором курсе. В железнодорожном, кстати, прикинь! Учился, правда, из-под палки, и болтался, как говно в проруби. То в драку попаду, то в милицию. На занятия ходил через день, всё больше пивко в парке попивал, да на девок городских пялился. А те знаешь, как ходили тогда? – песня! В юбочках, у всех ножки ровненькие, каблучки цокают. Конечно, местные нас за девок били, ну и мы их тоже. Пару раз меня чуть не отчислили за это дело, но пронесло. Но участковый наш, Василь Василич, мужик оказался серьёзный, ветеран афгана. Он собрал нас после очередной драки, и сказал, что вариантов у нас два. Либо отчисление и армия, либо мы перестаём дурить, и задумываемся о будущем, конкретно, – о комсомоле. Типа, если я ленинские заветы изучу, то морды мне будет бить уже не так сподручно. «Накапал» в техникум, те загоношились, у них в комсомол уже недобор был, и вот мне комсомольцы руки уже жмут, правда, без торжественных речей.

Я сначала думал, фигня всё это, схожу разок-другой посижу для галочки, и отстанут, но… хрена с два. Оказывается, секретарём у нас была Полинка Краснова, краса и гордость нашего техникума. У нас все пацаны тогда по ней «сохли», а она ни-ни, ни с кем, одни только собрания на уме. Встретила нас, приласкала, и стал на собрания ходить регулярно. Бывало, сижу, смотрю, как она выступает, а внутри аж всё замирает, и не слушаю, что она там вещает, а только на губы её смотрю, и только про них и думаю… Ну и, натурально, стал идеями проникаться. Плакаты стал рисовать, транспаранты на митингах носить, и она стала на меня обращать внимание. Если нужно бюст Ленина принести – она ко мне, за литературой в райком съездить – опять я. Потом стали с ней иногда до общежития вмести ходить, через парк. Все пацаны мне тогда обзавидовались, а я рад до беспамятства.

И вот, по осени, поехали мы на картошку. Наши грядки, как полагается, рядом, я её вёдра таскаю, она на меня смотрит ласково. Ну, думаю, пошло дело. Пару дней мы эту картошку копал, а в пятницу вечером, как полагается, на дискотеку в местный клуб пошли. Я у Полины спрашиваю, пойдёт ли она, и знаешь, что она мне ответила? Что раньше никогда там не была, а в этот раз взяла с собой платье, смекаешь?

Михалыч толкнул Степана в бок, и тот, улыбаясь, кивнул.

– Ну, пришли. Местных в клуб набилось человек двадцать, нас – человек сорок. Мы с пацанами самогончика местного дёрнули, повеселели, и стоим, дергаемся под Модерн Токинг. Тут медляк. И мне бы её пригласить, а я струхнул отчего-то, сам от себя не ожидал. Неделю от неё не отхожу, а тут раз – и колени дрожат. Все уже по парам разошлись, а я стою как дурак, под ноги себе смотрю. Вроде решился, глаза на неё поднимаю, а тут хмырь уже один к ней подходит, из наших. Такой, знаешь, мажор, местный, пермский. В институт поступить – туповат оказался, а понтов – не меряно. При деньгах всегда, в джинсах.

Тут-то у меня ноги и ожили, и руки. Думаю, убью гадину, в смысле пацана этого, не Полину. Шагнул, было, к ним, а она на меня так ласково смотрит, и едва заметно головой покачает, типа не надо, не глупи. И я как будто на стену налетел. Музыка кончилась, тот тип от неё отлип, а я только тут заметил, что у меня кулаки сжаты, аж до боли. Отошёл к стене, сел. Минут двадцать так просидел, ни жив, ни мёртв. И только подумал уйти, ведущий объявляет «белый танец». У меня внутри всё оборвалось. Думаю – если пригласит этого козла, дождусь, когда все разойдутся, найду его, забью насмерть и пойду в милицию сдамся – вот так я её любил.

Степан был удивлён. Михалыч, хороший честный мужик, до сегодняшнего дня представлялся ему человеком слегка однополярным – водка, бабы, вот, пожалуй, и всё. А тут такое – любовь. А тот продолжал:

– Решился. Сижу, голову опустил, даже не смотрю в её сторону. Вдруг передо мной ноги в босоножках, сарафан белый. Поднимаю глаза – она. Протягивает ко мне ладони, приглашает. Встал, повёл её кое-как. Она мне руки на плечи положила, смотрит так тревожно и спрашивает, что со мной? Я плечами пожал, ничего мол, всё в порядке. Кое-как дотанцевали, я её к девчонкам отвёл, а она говорит: проводи меня после дискотеки до школы. Девчонки в школе жили, а мы в заготконторе. Я говорю, – хорошо.

Закончилось всё, вышли мы на улицу. Вокруг темно, тепло. Местные «Ижаки» свои завели, поехали девок наших катать, кого побойчей. Те визжат, рады. А мы идём, значит, к школе, молчим. Тут Полина меня под руку берёт, и спрашивает, отчего я так суров с нею, а я молчу, как долбоящер, и стыдно, хоть сквозь землю провались. Вдруг она останавливается, поворачивается ко мне, и ни слова не говоря, прижимается всем телом, будто птица раненая, а я её обнимаю, по волосам глажу. Знаешь, какие у неё волосы тогда были, а как пахли... А она на цыпочки приподнимается, хватает меня за шею и целует, неумело, но так исступленно, у меня аж мурашки по коже… Вот такие у нас комсомолки были.

–  А потом?

–  Суп с котом. – Михалыч пнул сапогом торчащий «вихром» кусок доломита, и тот поскакал по мокрой насыпи, не оглядываясь. – Просрал я своё счастье. Начали мы с нею тогда встречаться, и всё нормально было, вот только Полина всё время переживала, что жопа всему приходит, комсомолу то бишь. Потом учебный год закончился, и я на лето к своим уехал, с огородом помочь, и с девкой там с одной спутался, из наших. Мы-то с Полиной только гуляли, да целовались, я ей под кофту-то залез всего пару раз, да и то мельком как-то. А когда я обратно в город приехал, Полине кто-то всё рассказал. Эта дура деревенская, наверное, и наплела, хотела, наверное, чтоб я ней остался. Полина меня тогда не простила, я на собрания перестал ходить, а потом и ходить стало некуда, всё коту под хвост.

Степану стало жалко друга. Всегда шумный и весёлый, он, казалось, не имел в жизни никаких проблем. Тем более – сердечных мук. А тут такое.

– Не видишься с нею?

– Я на встречи выпускников не езжу, – отозвался Михалыч тихо. – По этой, так сказать, причине. Хотя в прошлом году встретились случайно, в Перми. На вокзале. Я своих девок на юга провожал, а она в компании каких-то людей была, я так и не понял, чьи там дети. Посмотрели друг на друга, и разошлись в разные стороны.

– Ну а как посмотрела-то? Ласково, приветливо, или безразлично?

– Я не знаю, как она на меня посмотрела, вот только у меня аж ладони вспотели, когда я её увидел. Правду говорят, что первую любовь хрен забудешь…

История, рассказанная другом, настроила Степана на особый лад. Он и сам был свидетелем той эпохи, помнил тех девушек, которые берегли себя и не прощали обид, а если влюблялись, то на всю жизнь. Жаль, конечно, что сейчас всё иначе. Всё, что делал Степан в этой жизни, было сделано ради денег. Как не крути, но во главе всего стоял Золотой телец. И он, его контора, и все вокруг либо приносили ему дары, либо кормились я его пастбища. У Михалыча был хотя бы комсомол, а у Степана не было даже этого. Ничего, кроме внутренней пустоты, которую нечем заполнить, сколько золотых монет туда не кидай.

До деревни дошли уже в темноте. Хорошо ещё, что у Михалыча была старая Нокия, которая светила ярче лазера. Но увидев цель их путешествия, Степан был слегка озадачен. Он рассчитывал увидеть здесь «классическую» деревню с опрятными домами и оградами, а оказался на краю невзрачного мирка. Два десятка прилепившихся по обе стороны железнодорожного полотна домишек, вот и всё богатство.

– Радик, кстати, дома, – указал Михалыч на последний дом справа. – Вон его машина стоит. Значит эта неделя выходная.

– Радик? Он Радион, или это прозвище такое? – на всякий случай решил уточнить Степан, чтобы ненароком не сесть в лужу, мало ли что.

– Нет, он Радик. Яныбаев Радик Булатович. Башкир. Тут их много.

– А! – Степан хмыкнул. – Я думал, может, он Радий. Сын какого-нибудь физика, например.

– Да ну, нафиг! Кто ж так будет ребёнка называть?

– Ну а что? – Степан пожал плечами. – У Пелевина, к примеру, героя назвали Вавилен, что означает: Василий Аксёнов Владимир Ильич Ленин. Такой вот коммунист-шестидесятник был его отец.

– Конченый он какой-то.

– Кто?

– Ну, Пелевин этот. Друг твой?

– Ну, да.

Поглазев по сторонам, Степан быстро выяснил, что по сравнению с односельчанами, Радик ещё неплохо устроился. К старому домишке примыкала массивная пристройка, за счёт которой дом казался просто огромным. К тому же, прямо напротив низенькой калитки пристроилась трёхдверная «Нива», а больше машин, за исключением вросшего в землю УАЗа-«буханки» неподалёку, здесь не наблюдалось.

Михалыч, на правах друга, отпёр калитку изнутри, и поднялся на низкое, в два порожка, крыльцо, позвонил в дверь. Запоздало залаяла собака, на которую он прикрикнул, и та замолкла. Дверь почти сразу открылась, и на пороге появился человек среднего роста, немного полноватый, с таким добродушным выражением лица, что сразу стало понятно, это и есть Радик. Как только он узнал гостя, его лицо ещё больше просияло, как у Нестора Петровича после его чудесного спасения Петрыкиным. Обнявшись с другом, Радик тепло поприветствовал Степана, протянув ему узкую, словно девичью, ладонь.

Оказавшись в новом доме, Степан принялся крутить головой. Как он и ожидал, всё внутри его было выполнено из дерева, кроме, разве что, окон. Те, как ни странно, были пластиковые.

Отдуваясь, Михалыч сел разуваться, велев Степану сделать то же самое, и тот в который раз подумал, что хорошо, что он меняет носки каждый день, и каждый день принимает душ. Тапочки им принесла хозяйка, и они, наконец, познакомились. Супруга Радика была, скорее всего, ровесница мужу, и встретила гостей так приветливо, будто они расстались пару дней назад, а до этого дружили всю жизнь. Выглядела Ольга удивительно хорошо. Узкие короткие джинсы и простая футболка выгодно подчёркивали её фигуру, а прямые светлые волосы обрамляли умное и приятное лицо. Усадив гостей в большой комнате, Ольга налила всем «пять капель» за знакомство и сразу убежала на кухню, хлопотать. Выпив и удобно расположившись на хозяйском диване, Степан почувствовал себя легко и непринуждённо.
 
За ужином, простым, но удивительно вкусным, выяснилось, что Радик работает в Перми, программистом в какой-то воинской части, хотя сам не военный, штатский специалист. Ольга нигде не работает, посвятив себя дому и любимым книгам. Было заметно, что Ольга любима мужем, знает это, и принимает как должное. Степану было забавно наблюдать, как его новые знакомые подтрунивают друг над другом, постепенно поясняя Степану историю их знакомства, то и дело рассказывая ему весёлые истории из их общего прошлого и настоящего. Их появлению действительно были рады, и расспросив нового гостя о цели его визита в их глушь, даже прониклись к нему уважением.

Собирая посуду, Ольга отказалась от Степановой помощи, велев мужу проводить гостей в кабинет, пообещав в скором времени уложить всех спать. Степан и сам чувствовал приятную слабость в членах и огромное желание прислонить куда-нибудь голову. После пешей прогулки, солянки, водки и тепла этого дома, сил продолжать беседу почти не осталось.

Заваленная разнообразным компьютерным хламом, комната служила хозяину чем-то вроде мастерской, но в ней был диван, и усадив гостей, Радик открыв задрапированную обязательной здесь москитной сеткой форточку, достал сигареты и закурил. Предложил гостям, но те отказались. Степан – потому что не курил никогда, а Михалыч – потому что выкурил по дороге последнюю, лимит.

–  Да, ребята, порадовали, – процедил сквозь дым, разомлевший от водки хозяин, не скрывая, как тяжело ему даётся удерживать равновесие. По всему было видно, что пить он совсем не привык, и напрасно решил тягаться с Михалычем, тут даже Степан пришёл к финишу вторым. – Что скажешь, Степан? – обведя рукой комнату, а, по факту, тайгу, Радик доверительно смотрел на гостя. – Так и живём.

– Хорошо живёте, – отозвался на это Степан, ничуть не покривив душой. – Правильно.


08
Утро было солнечным. Отмытые вчерашним дождём, сосны стояли по стойке смирно, нарочито не стесняясь своей наготы. Воздух был наполнен ароматами земли, травы, хвои и тысячами других ароматов, которые привыкший к городской вони Степан не мог распознать. Ему на помощь пришёл Михалыч, вдохнувший полной грудью и выдавший на это всё: «Тайга»!

Под подошвами сапог снова хрустел гравий, но не как вчера, обречённо, а по-другому, молодцевато. Степан шагал, подставив небритое лицо солнцу. Сзади пыхтел Михалыч, едва поспевая за товарищем. Степану не терпелось снова оказаться на участке и запустить свою «дримтим» на полную мощность.

– Как думаешь, – бросил он через плечо, немного сбавляя шаг. – Сегодня на 40-й километр выйдем?

– А где он? – пробурчал сзади изрядно запыхавшийся Михалыч. – Я чё-то карту плохо помню.

– А вон, где куст какой-то растёт. Там топоним хороший, балка.

– Это жимолость.

Действительно, там, куда указал Степан, почти вплотную к полотну подходил овражек, который венчал, как будто специально здесь посаженный, невысокий куст с маленькими синими плодами.

– Хрен знает, Стёп. Отсюда до скалы метров сто, и до скалы мы вчера не дошли чутка.

– И поэтому?

– И поэтому попробуем.

– Слова не мальчика, но мужа. Куст, кстати, распорядись не трогать. Пусть растёт.

Пройдя ещё несколько десятков шагов, Степан вдруг остановился и с тревогой оглянулся. Сосны по обеим сторонам заброшенного полотна были спокойны и величавы. Утреннее солнце ласково перебирало их иголки, нисколько не беспокоясь о том, что здесь забыли два человека в столь ранний час.

– Михалыч, – тихо проговорил Степан, кивая на куст. – Ты его вчера здесь видел?

– В каком смысле, Стёп? Конечно, тут он и стоял.

– Нет, я серьёзно, – Степан сморщил лоб и потёр переносицу, вспоминая. – Вон балка, отсюда видна. Я, когда вчера мимо неё шли, ещё подумал, что отсюда, наверное, расщелина начинается, которую полотно огибает.

– Ну, наверное. – Михалыч пожал плечами. – И что?

– А то, что вчера я этот овражек увидел, и сразу карту начал вспоминать, с какой стороны расщелина от полотна, слева или справа? Потом полотно начало вправо забирать, тут я и вспомнил, что точно – слева.

 – Так вот ты о чём думаешь, когда ходишь угрюмый и слова из тебя не вытащишь. Поменьше голову напрягай.

– Я что, угрюмый? – Степан, не отрывавший глаз от овражка, перевёл удивлённый взгляд на товарища. – Правда?

– Нет, блин, весельчак!

– Ладно. – Степан задумался. – Тем не менее. Овражек я этот заметил, а вот куст, вот этот самый куст – нет. Хоть он и стоит на самом видном месте.

– Да ладно, – хохотнул Михалыч, а потом вдруг посерьёзнел, и, посмотрев на балку, протянул руку к Степану. – Дай-ка карту.

– Зачем она тебе? – удивился тот, но всё же, полез в нагрудный карман штормовки и достал оттуда сложенную в несколько раз, уже изрядно потрёпанную цветную карту местности, купленную им ещё в Перми. – Мы же правильно идём. Вроде…

– Правильно-то правильно, да только… – Михалыч нашёл нужное ему место и повёл по бумаге грязным ногтём. – А, вот, – облегчённо вздохнул он и поднял глаза на Степана. – На месте овражек, а я уж засомневался. Напугал ты меня, брат.

– В каком смысле, на месте? – больше прежнего удивился Степан, принимая обратно бумагу и пряча её в карман. – А где ему ещё быть?

– Да как тебе сказать, «где»? Пошли.

Толкнув Степан под локоть, он не спеша пошёл вперёд, раздумывая над чем-то. Со стороны казалось, что Михалыч знает какую-то страшную правду, но не решается доверить её Степану. Тот молча шёл рядом.

– Понимаешь, какая штука. Тайга – это не просто лес. Тайга – она живая. Я тут всю жизнь прожил, и верю в это. Я с детства помню истории про охотников, которых тайга не отпустила. Ты сейчас скажешь – байки. Я тоже так думал, пока сам не убедился. Мне лет двадцать тогда было. Мужик из нашей деревни пропал на охоте, по осени. Мы его всей деревней тогда искали, с ментами, несколько дней. Да как тут найдёшь, – Михалыч развёл руками, – когда вон она какая. Ну, пропал и пропал. Хотя странно всё равно, охотник он был матёрый. А весной, как только снег сошёл, приходит участковый и говорит, пошли, мужики, на опознание, вроде, вашего нашли, пропавшего. Пришли на место. Он лежит лицом вниз. Одежда цела, зверьём не подранный. Перевернули – он. Глаза зажмурены и в ладонях по горсте земли, словно он полз куда-то, или цеплялся, наоборот, за землю-то. И, главное, недалеко совсем от деревни. Но сам не дошёл, и мы его не нашли.

– Так может, его убил кто-то? – возразил Степан, уже подозревая, что Михалыч сейчас докажет обратное.

– Не. Ран на теле нет. Плюс возле него ружьё нашли, и почти полный патронташ. Ружьё хорошее, дорогое. Если бы убили – забрали бы.

– Ну, хорошо. В смысле, ничего хорошего, конечно. Может, инфаркт у человека случился?

– Может, и инфаркт. Только пойми, что мужик он был здоровый, всё жизнь на охоту ходил. Я к тому тебе это говорю, что тайга так морок может навести, в двух соснах заблудишься. Вот ты сказал, что куст этот вчера не заметил. Я сначала подумал: «гонит». А потом ты про овражек этот заговорил, и я все рассказы сразу вспомнил, про то, как зарубки и самые заметные ориентиры вдруг исчезают, а потом обратно появляются.

– Михалыч, ты реально в это веришь?

– Да как не верить?! – вдруг повысил он голос, и, оглянувшись по сторонам, словно желая убедиться, что никто не подслушивает и не смотрит, достал сигарету и закурил. – Пару раз сам видел. Приходят люди из тайги, грибники, или охотники, оборванные, голодные, и рассказывают, как всё было. Шли они значит, как обычно, потом раз, там, где сосна должна стоять приметная, или зарубка, ни сосны, ни зарубки, ни хрена. Начинают её искать, блудить, а вокруг всё незнакомое. Или вышел, ты, к примеру, к речушке. И точно знаешь, что в паре километров вниз по течению должен быть посёлок. Идешь, идешь. Три километра идёшь, четыре, пять. Посёлка нет. Ничего нет. А потом, если чудом к людям выйдешь, то оказывается, что это всё совсем в другой стороне.

– А ты не думал, что человек может просто заблудится?

– Думал, конечно. И многие так думают. Только ни хрена это не просто. Потом некоторые специально туда ходят, опять. И зарубки свои находят, и тропинки. Один мужик рассказывал, что банку свою консервную нашёл, и место, где ночевал. Метрах в двадцати от сосны, которую искал. Как он её не заметил? – Степан пожал плечами – То-то!

– Так, а овраг этот причём? – снова оглянувшись на злосчастный куст, спросил Степан, но тот уже растворился в тайге. – С ним что не так?

– А то, что на тебе тоже может быть морок, как и на мне. Вот ты сказал, что помнишь, что вчера овражек был слева. А если бы он на карте оказался справа, ты представляешь, что это означало бы?

– Нет, – коротко ответил Степан и почувствовал, как в его груди появилось липкое неприятное чувство. Что-то вроде страха.

– Это значит, что тайга отводит нам глаза. Это значит, жди беды. Но не ссы, всё на месте. 

Послушав Михалыча, Степан посмотрел вокруг другими глазами. Тайга уже не казалась ему добрым зелёным морем, про которую сложили песни добрые советские геологи. Напротив, могучие сосны стали представляться ему злыми великанами, равнодушно взирающими на смерть заблудившегося среди них человека. Невольно стали вспоминаться все те истории, про которые он слышал или читал, про пропавших людей, самолёты, целые геологические партии, перевал Дятлова.
 
Войдя в расщелину, он невольно стал всматриваться в трещины, покрытые мхом уступы, кривые чахлые деревца, которые уже не вызывали жалость, а были похожи на скрюченные пальцы, торчащие из мрачных тёмных глубин.

– Если всё это правда, – решил продолжить он жутковатый, но крайне интересный разговор, как только каменная громадина осталась позади, и снова стало светло. – Как же вы здесь тогда живёте?

– Нормально живём. Ты не думай, мы тут Каменной Девке не покланяемся. Просто нужно с уважением относиться к тому месту, что даёт тебе плоть и кров. Сходил в тайгу, вернулся, поблагодари её. И не шакальничай. Понимаешь, о чём я, нет? – Степан неуверенно пожал плечами. – Вот у индейцев, например, был обычай благодарить добычу, поэтому они жили себе спокойно тысячу лет. А потом пришли белые и всё обосрали. Я вот браконьеров лично бы всех пересажал, нахер. К-козлы. Шакалы драные. И всё им мало, мало. Убил медведя, – мало. Надо ещё. Оленей, косуль. Тигров, б***ь! Хорошо, хоть, они не у нас живут, а то бы голыми руками их задушил, пидарасов.
 
– Поэтому ты бычки в пачку складываешь?

– Заметил? – зло сплюнув сквозь зубы, Михалыч потушил окурок щелчком пальца и сунул его в пачку.

– Я не понимаю, Стёп, как можно срать у себя дома. Я на охоту-то хожу, чтобы с друзьями водки попить. Иногда и не стреляю даже. И заразу эту, – он поднял сигарету, зажатую в рогатке пальцев, – дома никогда не курю. И вообще, когда порядок уже будет? Сил от этого скотства уже нет!

До 40-го километра дошли, умаявшись, без четверти девять. Ещё с утра Степан посулил бригаде сверхурочные, если они пройдут овражек, и они прошли. Ему нужна была эта «высота», и Степан готов был патроны не жалеть. Михалыч же, в свойственной ему красноречивой манере, взял мужиков «на понт», но пригрозил, что «ежели какая падла тронет куст, то он лично даст тому в рожу без всякой пощады».

Усевшись на рельс и вытянув гудящие ноги, Степан стал рассматривать мозоли на руках, которые он натёр даже в перчатках. Сегодня он, как мог, помогал рабочим, и целый день махал киркой, выбивая ржавые костыли из старых, но крепких шпал.

– Вот, что значит, холостяк, – хохотнул Михалыч, усевшись рядом. – Все руки в мазолях.

– Иди ты… Сам сегодня намахался не хуже меня. Скажешь, нет?

– Я – другое дело. – Михалыч хоть и выглядел уставшим, но был не настолько вымотан, как Степан. – Я родился рабочим, рабочим и помру. А ты у нас для того, чтобы командовать, а не ишачить. А то б мы без тебя не справились, гляди.

– Да я подумал…

– Стёп, думай лучше о бабах.

– Я всё время о них думаю.

09
Мало-помалу, но вера Степана в успех начала крепнуть. Их маленький отряд с упорством первопроходцев пробивал свою дорогу в тайге. Два раза, с интервалом в неделю, к нему приезжали представители заказчика, и остались довольны. Вечером того же дня, когда Степан вернулся с 40-го километра, ему позвонил шеф и сообщил, что они получили первый транш по предоплате. Степан и забыл, что такое возможно. Промычав в трубку, что он-де, рад, отключился и поплёлся в душ. Вернувшись, обнаружил, что баланс его карты пополнился, хотя куда здесь тратить деньги, он пока не придумал. Да и Михалыч, в последние дни какой-то собранный, не предлагал, как обычно, ни выпить, ни тёлок.

К деревне, в которой жил Радик, подошли через несколько дней. Степан испытал огромное чувство неловкости, когда им пришлось сносить сараи, пристроенные к домам спереди, практически, на «железке». Пытаясь объяснить местным, что такое полоса отвода, он встретил только непонимание и ненависть. Махнув, в итоге, рукой, он приказал рабочим сносить всё к чёртовой матери и пошёл к Радику, с глаз долой.

Как и в прошлый раз, хозяин были дома. У Радика снова были выходные, и он увлечённо строгал по дереву, собираясь украсить дом чем-то замысловатым, с резьбой. Уплетая наскоро приготовленный хозяйкой обед, Степан сам не понял, как дал уговорить себя провести у них выходной, соблазнившись возможностью общения с приятными ему людьми.

Однако в субботу, скомандовав рабочим «отбой», Степан не спешил уезжать с полотна, прохаживаясь вдоль разобранных рельс, в пыльных, поношенных, но таких удобных сапогах. Сапоги напомнили ему школу, военные сборы, на которые он, как и все выпускники, поначалу ехать не хотел. Ходить строем и есть кашу тогда считалось «западло», хотя сборы были совсем короткие – трое суток, в течение которых Степан бегал, преодолевал полосу препятствий, кидал гранаты, стрелял из «воздушки», а ночью, пока учителя пили в своей палатке, даже сгонял в приткнувшуюся прямо к полигону деревню за самогоном. Впрочем, не пьющему и не курящему Степану, сама эта вылазка была нужна больше для драйва. Он хорошо помнил свои ощущения в последний день, когда сидя на сложенных палатках и ожидая автобус, он вдруг осознал, что уезжать ему совсем не хочется. Степан был уверен, что так же думали и большинство ребят, скрывая свои мысли за глупой бравадой. Тогда, вернувшись домой пятничным майским вечером, 17-летний Степан впервые не обрадовался предстоящему выходному. Так было и сейчас.

Шагая по пути к деревне, в одиночестве, Степан думал о доме. Где-то там, далеко, пустовала его холостяцкая квартира в вонючей панельной девятиэтажке. Сколько лет он подумывал продать её и переехать в жильё поприличнее, да всё откладывал на потом.  Всё всегда откладывается на потом. Как любят шутит в интернете, в России есть свой супергерой, – Завтрамэн. Он может всё, но завтра.

Ольги не было дома.

– У соседки огурцы закрывает, – сообщил Радик, тепло приветствуя гостя. – Или помидоры, я не в курсе. Сказала, не хочет нам мешать. Поэтому нас своя программа.

Готовясь к визиту нового друга, Радик затеял шашлыки. Аромат томящегося над углями мяса Степан услышал ещё на подходе, и тотчас понял, как он голоден. Умывшись, и переодевшись в заранее прихваченные с собой вещи, он расположился в пластиковом кресле у мангала.
 
К мясу Радик подал зелень и бутылку водки. Шашлык получился отличный. Опрокинувший на голодный желудок рюмку, Степан глотал, почти не прожёвывая. Здесь он быстро усвоил одну простую истину: наливают – пей. Как-то так получалось, что спиртное здесь было не во вред, а на пользу. Обдумывая это, Степан вновь налил себе и новому другу.

Смазанный, разговор потёк, как по маслу. Оказалось, что Степан встретил единомышленника. Радик тоже любил рок-музыку и имел все альбомы «Наутилуса». И был на их концерте в Перми. И не только на их концерте. За разговорами, Степан и не заметил, как закончилась бутылка, и Радик предложил принести ещё. Подумав, Степан отказался, помятуя о том, в каком виде он может предстать перед Ольгой.

– Об этом не беспокойся, – отмахнулся Радик. – Она о тебе самого высокого мнения.

– И чем я заслужил?

– Как чем? – начал загибать он пальцы. – Культурный, вежливый. Не пьёшь, не куришь. Вот это, – он постучал пальцем по бутылке, – не в счёт. Да и вообще, птичка по полёту видна.

– Спасибо, конечно. – Степан смущённо почесал переносицу. – А на завтра у нас какие планы?

– Никаких. Спи, сколько влезет. Мы утром с Ольгой в Дальнее смотаемся, так что ты здесь за хозяина. С местными лучше не трепись, ни к чему это. И главное, поаккуратнее с бабами. Они на тебя глаз положили.

– На меня?! – искренне удивился Степан. – Я тут и не видел никого.

– Ты-то нет, а вот, они тебя – да. У Ольги спрашивали, холостой ты, женатый?

– Н-да, – ответил Степан. – Буду иметь ввиду.

– Имей. – Радик пошевелил угли, и тени вокруг них зашевелились в безмолвном танце. – У нас тут мирок замкнутый, сам видишь. Любому новому лицу рады.

– Если ты хочешь предложить разбавить ваш генофонд, – Степан подавил улыбку. – То я – пас.

– Жаль, жаль, – бросив кочергу в мангал, Радик, пошатываясь, встал. – Пойду, пивка принесу.

Вернувшись из дома с двумя бутылками, Радик протянул одну гостю. Стало совсем темно. Тёмно красные угли не давали больше света, и Степан скорее угадал, чем увидел, что добродушный хозяин вернулся из дома чем-то озабоченный. Усевшись обратно в пластиковое кресло, он, казалось, забыл, за чем ходил, зажав закрытую бутылку в ладонях. Степан открыл свою.

– Степан, ты снова думаешь жениться?

Степана этот вопрос не удивил. Себе он задавал этот вопрос тысячу раз, приходя всё время к одному и тому же ответу. Поэтому произнёс:

– Знаешь, Сократ сказал мне в своё время: «Женись непременно. Попадется хорошая жена – станешь счастливым. Плохая – станешь философом».

Радик кивнул, словно и не понял шутки, и Степан решил его не тревожить. Попивая пиво, он мирно ждал конца вечера, словно с ним закончится какая-то глава, которую ему никак не удавалось дописать, но сегодня, возможно, всё и сложится. Было ощущение, что он делает всё правильно, хотя что именно – и не объяснишь. Да и надо ли?

А потом Радик сам нарушил тишину:

– А я, наверное, разведусь.

10
В конце июля лето на Урале наступило окончательно. Стало по-настоящему жарко и тошно от мошкары. Возле гостиницы её травили, но сойдя на полотно, Степан едва угадывал романтику за гнусом. Целый день, несмотря на пекло, ему приходилось, ходить в спецовке с поднятым воротником и застегнутыми рукавами. Помогал только крем, противный запах которого через пару дней он перестал замечать.

После разговора с Радиком, Степан стал задумчив и подолгу бродил в одиночестве, позволил Михалычу командовать работами. Шагая по старым шпалам, он часто размышлял, имеет ли тот право жаловаться на судьбу и хотел бы он иметь такую жену, если верить Радику на слово.

Прожив в разводе шесть лет, вера Степана в брак пошатнулась. Бывшую супругу он воспоминал как склочную, рано располневшую женщину, превратившую их совместную жизнь в муку. За все последующие годы он так никого и не полюбил. И не потому, что не хотел. Хотел, а иногда страстно желал полюбить. Но годы шли, мир вокруг менялся, менялся и сам Степан, но женщины, настоящие женщины, про которых он читал у русских классиков, оставались также далеки от него, как и раньше.

Суть претензий Радика сводилась к тому, что Ольга вышла за него замуж от безысходности. По его словам, у неё была альтернатива: либо прозябать в Дальнем, живя с родителями, и от этой перспективы передёрнуло даже Степана, либо выйти замуж за хорошего человека с весьма достойной зарплатой и мягким характером. Конечно, Ольга предпочла синицу в руках, но добрый и честный малый, каким и был его новый друг, любил её по-настоящему и хотел взаимности. Степан, было, возразил, что тот с его женой не жил, и поэтому понапрасну гневит небо, но Радик на это ответил следующее:

– Примерно год назад стал я замечать в Ольге перемены. Сначала она попросила меня купить ей ноутбук, чтобы ездить с ним в Дальнее, к родителям. Я тогда решил, что она письма кому-то шлёт, ведь здесь, у нас, интернета нет, даже мобильного. Подумал я тогда, подумал, и хакнул её ящик, я в этом кое-что понимаю. Подло, конечно, но раз вожжа под хвост попала...  Почитал сообщения – ничего. Посмотрел историю запросов – там одни «Одноклассники». Хакнул тогда её аккаунт, почитал переписки – типичный женский трёп. Фотки полистал, открытки какие-то, и хотел уже выйти, и тут – оба-на! Какая-то её однокурсница выложила несколько старых фоток, институтских. И везде там Ольга, и её бывший парень. И фиг бы с ним, но один снимок, меня, прямо сказать, раззадорил. Где-то на квартире снято, стоят все в обнимку, весёлые, она – в джинсах на бедрах, тогда, помнишь, так носили, рубашка на пупке завязана, лифчик наружу. И этот её хрен сзади обнимает, и глаза у всех такие счастливые-счастливые. Под фото комментарий от него: «Помнишь?» И от неё: «Помню…» Ну и дальше от её сентиментальных подруг: «Какая пара», «Думали, поженитесь», и т.д. Она мне про этого кренделя всё рассказала, давно. Бросил её, и уехал за границу. Сейчас, вроде, в Москве. Полистал остальные старые фотки. Неземная она на них, воздушная. В платьях, на каблуках.

Понимаешь, мы в Перми бываем через выходные. Там и театр есть, и кино, и кафе. А я ни разу не видел её такой, как на фотках этих долбанных! Волосы в хвост, и по магазинам. И мне не разу не сказал, чтобы я приоделся получше. В прошлом году она со своей матерью ездила на море. Я с ними не поехал, с работы не отпустили. Вернулась, стали мы фотки их смотреть. И снова она там, как в институте, красивая, летящая. А поехали в город через неделю, и всё по-старому. Джинсы, кофта, волосы в хвост.

Несмотря на исповедь Радика, Ольга произвела на Степана огромное впечатление. Да, было в ней что-то от русских графинь, делавших выгодную партию. Но и простой женской добродетели у неё было с избытком. Проведя целый день в их доме, Степан с удовольствием остался у них ещё на один вечер, потом ещё и так прожил неделю, прощаясь с Михалычем на полотне, и шагая «домой». Ольга была дружелюбна с гостем и ласкова с мужем. Вечерами она отчаянно «резалась» с мужчинами в карты, пила с ними пиво, а потом уходила на кухню красить ногти. Ольга была безупречной женой и хозяйкой, и лишь одно смущало Степана в этой женщине. Её короткий халат-кимоно, подчёркивающий великолепные ноги. Степан смущался, а Ольга делала вид, что ничего не замечает. Такие моменты были мучительны для Степана. Он хотел эту женщину, но запрещал себе даже думать об этом.

11
Работа шла, и в конце недели прилетал шеф, посмотреть, как идут дела. Степану он доверял как самому себе, поэтому тот сразу догадался, что командировку шеф использует просто как предлог уехать из дома. Несколько раз в год он срывался на какой-нибудь объект, чтобы спасти, как он сам говорил, «свой удачный, но тяготивший его брак». Находчивости шефа в таких случаях не было предела. Однажды он заплатил доктору, чтобы тот вырезал ему несуществующий фурункул, чтобы скрыть следы от когтей слишком горячей местной бабы, а в другой раз он привёз из командировки протокол о грабеже, когда по пьяни забыл телефон, и на звонок жены ответила бухая проститутка.

Узнав эту новость, Михалыч азартно потёр руки.

– Кабак стоит на прежнем месте, Стёп, так что примем гостя на высшем уровне.

– Только учти, – предостерёг друга Степан, – шеф пьёт не так, как я. Он мне сто очков вперёд даст.

– А мы с тобой разве пили? – хмыкнул Михалыч в ответ. – Так, баловство. А если он действительно могёт, то нам же лучше. День пробухает, день пролежит, а там и улетит обратно.

– А если не пролежит?

– Пролежит, я тебе гарантирую, – Михалыч ткнул себя в грудь. – Я побольше ваших столичных начальников пивал, и «Арарат», и денатурат!

– Он не столичный, он из Воронежа.

– Всё одно, ё… мать, Европа!

Работа на объекте спорилась, но Михалыч, с молчаливого согласия Степана, всё равно подгонял рабочих, не давая им скучать. Те огрызались, но дело делали. График, переиначенный Степаном сразу по приезду, соблюдался, причём последние несколько дней шли с опережением. Степан радовался, но про себя, боялся сглазить. Он по опыту знал, как быстро всё может полететь в трубу, случись у них какое-нибудь ЧП.

Прилетел шеф в субботу утром, но от предложения встретить его в Перми, или, на худой случай, в Дальнем, отказался, не желая никого отрывать от работы. Как когда-то Степан, он приехал на объект в костюме, бодрый, энергичный, слегка подвыпивший. Отвалив круглую сумму таксисту, он обнял Степана, яростно поздоровался с Михалычем, и, одарив всех широченной улыбкой, воскликнул:

– Ну, показывайте!

– Ну, смотри! – Степан жестом пригласил шефа взглянуть на разорённое полотно, накрытое полуденным маревом. – Для тебя берегли, не всё разобрали.

Взобравшись на насыпь, шеф принялся расспрашивать их обо всём подряд. Ему всё нравилось. Словно ребёнок, попавший на кондитерскую фабрику, он много ходил туда-сюда, фотографировал, подолгу смотрел в нивелиры, пытаясь понять, действительно ли работа кипит, или ему это только кажется. Он даже пробовал поговорить с рабочими, но те отвечали вяло, и он эту затею быстро забросил.

И если Степан, стеснённый присутствием начальства, реагировал сдержанно, то Михалыч был само добродушие. На любые вопросы он отвечал охотно и развёрнуто, поражая Степана глубиной познаний. Оказалось, он прекрасно помнил, сколько тонн и чего они завезли на участок, и сколько ещё завезут, и сколько уже уложено. Весело балагуря, Михалыч хвалил рабочих, ругал местные и вообще власти, жару, и при каждом удобном случае напоминал, что встречу нужно отметить, будто опасаясь, что заезжий гость на поверку окажется нудным трезвенником и семьянином.

Гость согласно кивал, глядел на часы, но с полотна не уходил. Он ещё помнил, как всё начиналось. Помнил, как они со Степаном до ночи корпели над чертежами и считали их первые процентовки. Помнил те, настоящие командировки, с мозолями, водкой, руганью и смехом. Как они радовались первым миллионам, и как теперь ему наскучило летать бизнес-классом. В глубине души он разделял Степанову тягу к созиданию, просто в его мире больше ценилось умение зарабатывать и тратить, а лишние мысли он часто топил в спиртном.

Взмокнув в дорогой рубашке, спустя два часа, он, наконец, «сдался», и сообщив Степану, что он очень доволен, спросил, есть ли тут поблизости питейные заведения.

Степан ответил, что есть.

12
В кабак приехали, когда местное солнце давно уже село. Как оказалось, место, в котором Степан в прошлый раз напился до невменяемости, так и называлось, «Место». Степан припомнил, что подобное заведение есть и в Воронеже, только там оно именуется Mesto.

Степан был рад, когда мода на инородные названия прошла, и российские города расцвели вывесками на родном языке: «Точка», «Штольня», «Управдом», «Ёлки-палки». Всё гениальное – просто, думал он, разглядывая неоновые буквы, отбрасывающие жёлтые блики на припаркованные у входа автомобили. Как и в прошлый раз, посетителей было много. Как и в прошлый раз, Степан поднимался по ступенькам «навеселе». По дороге в гостиницу Михалыч извлёк откуда-то бутылку «Парламента», и тёплая водка сделала своё дело. Степан гасил колебания, словно моряк на палубе.

Внутри «Место» выглядело более чётко, чем две недели назад. Сегодня бар почти пустовал, отчего высокие стулья у стойки напоминали выбитые зубы старого бойца – рестлера. Неловкие, словно медляк на школьной дискотеке, нахлынули воспоминания. Именно отсюда он в прошлый раз «отчалил» в похмельное утро на руках у Михалыча. Если сегодня напьюсь, то не сильно, решил он для себя, усаживаясь за столик у сцены, с которого подошедшая девушка убрала табличку «занято».

Шоу-программа ещё не началась, и в зале играла приятная louge-музыка. Пёстрые командировочные оглядывались по сторонам, провожая глазами полуодетых официанток и только Михалыч, как знаток, вальяжно раскинулся в кресле спиной к сцене.

Через несколько минут принесли заказ – вискарь и закусить. После тёплой водки холодный «Джек Дэниэлс» потёк внутрь, как бальзам. Уже с первой рюмки шеф и Михалыч устроили состязание, в котором Степан сразу начал отставать. Сально обсуждая баб, они поминутно толкали Степана локтями, но их фразы отскакивали от него, как мухи от стекла. Степан даже не пытался понять смысла их прений. Наступил тот неотвратимо-сладостный миг, когда внутренний голос говорит тебе: «ты пьян».

Вышли стриптизёрши. Одна, высокая, в кожаной униформе а-ля полицейский, закрутилась у шеста, другая, поменьше, в блестящем мини платье, танцевала возле занавеса. Степан собрался было встать и сунуть им денег, и даже нашёл в кармане тысячерублёвую купюру, но остался сидеть, как и был. Сил не осталось.

Обмякнув в кресле, он с удовольствием ощутил, как его сознание стало раздваиваться. Одной частью своего «я» он на полную катушку впитывал всю полноту своего опьянения, а другой, трезвой, наблюдал за собой со стороны, замечая, насколько его движения стали медлительны и неточны. Степан это состояние любил и всегда ожидал, сожалея лишь о его скоротечности. Через некоторое время он либо пьянел окончательно, либо трезвел, и его внутренний цензор прощался с ним до следующего раза.

Подняв взгляд на товарищей, он заметил, что кресло шефа пусто, а сам он торчит у сцены, размахивая веером из купюр. Его дорогая итальянская рубашка давно выбилась из брюк, и сейчас был похож на себя пятнадцатилетней давности. Он уже тогда любил гульнуть, а деньги у него всегда водились, на то у него и отец депутат.

Заметила его та из девушек, что была поменьше. Грациозно обойдя сцену по периметру, она поравнялась с ним, провела пальцами по его подбородку, повернулась к нему спиной и нагнулась. Шеф тут же сунул несколько мятых купюр ей под резинку, и ласково шлёпнул по заднице, озорно оглянувшись на зал. Девушка распрямилась и с улыбкой потормошила нахала по волосам. У Степана встал.

Судорожно сглотнув, Степан нашарил на столе бутылку минералки и поспешно выпил почти половину. Кровь в венах начала медленно закипать, словно Степана выбросили в космос без скафандра, поэтому поправив объём в штанах, он принялся искать глазами, на что бы отвлечься.

– Зачёт, да, мужики? – рухнул обратно в кресло шеф, попутно наполняя стаканы. – Стёп, давай тебе жену найдём, а?

– Прямо здесь? – откликнулся от и выпил, даже не почувствовав вкуса. – Среди стриптизёрш будем выбирать, или сначала официанток посмотрим?

– Можно всех посмотреть, – поддакнул Михалыч, поставив свой стул поближе и подавшись к Степану. – А чё, найдём тебе бабу. Они у нас хорошие, смирные.

– Мне не нужна баба, Михалыч, - отрыгнул на это Степан, уже набравшись. - Я, как Диоген, скоро буду ходить белым днём с фонарём, и искать женщину.

– Как кто?

– Философ такой, древнегреческий, – вставил шеф, и разлил ещё по одному. – Тебе Степан ещё про него не рассказывал? Значит, мало вы тут бухаете.

 – Да побухай с ним, ага, – Михалыч толкнул Степана локтем в бок, и тот заёрзал. – Я ему таких королев подогнал, а он нос воротит.

 – Каких королев? – тут же оживился гость, и Степан закашлялся. шефу они такой подарок не приготовили.

 – Да сняли недавно двух тёлок, – нашёлся Михалыч, и у Степана отлегло. – Мне моя понравилась, а Степану его – чё-то нет.

– А поменяться не пробовали? – хохотнул шеф, и поймав на себе выразительный взгляд Степана, поднял руки. – Михалыч, пойми, нам нужно любить женщину, чтобы её… г-м, ну ты понял. Как ты там любишь говорить, Стёп, «как можно любить женщину, с которой ты не спал»?

– Как можно спать с женщиной, которую ты не любишь, – ответил Степан, и отвернулся.

– Во-во, - продолжил тем временем шеф. - Донкихотить в наше время, конечно, глупо, но не запрещено. Вот этим Степан и занимается...

– Хорош…

– Ну а что не так? На тебя бабы сами вешаются, но только это не замечаешь, или не хочешь замечать. Галя наша чуть из трусов не выпрыгивает, когда ты появляешься. И потом, – шеф жестом попросил Степана помолчать. – Сколько раз тебе можно говорить, что не бывает в жизни этих твоих барышень. Бывают только стервы и обычные, нормальные женщины для жизни. И если ты такую нашёл, то тащи её в ЗАГС и не оглядывайся. Хоть накормлен будешь, а это уже не мало.

– А ты, – Степан повернулся к Михалычу. – Ты же мне рассказывал про свою первую любовь. Ты тоже так думаешь?

– Стёп, – Михалыч вдруг посерьёзнел, и стал выглядеть на удивление трезвым. – Я к тому всё это тебе говорил, чтобы ты понял, что сказки в жизни может, и случаются, но редко. Всю жизнь смотреть друг другу в глаза и держаться за руки могут только идиоты. Я женат на реальной женщине. И люблю её, и ребёнка нашего люблю. Вот и всё.

– Так давайте за это и выпьем, – примирительно поднял стакан шеф, и Степан рассеянно поднял свой.

По всему выходило, что правы были его друзья, но Степан всё равно внутренне протестовал. Его всегда тянуло к самым выдающимся женщинам. Что же поделать.

– Степан, ты пить будешь? – окликнул его шеф.

– За что, забыл?

– За тебя, дружище, за тебя. И пусть твоё странствие побыстрее закончится.

Выпив, и снова не почувствовав вкуса, Степан пожевал кусок мяса.

Потреся головой, он посмотрел на сцену. Там продолжалась шоу-программа и он «вспомнил», зачем они сюда вообще пришли. Желание. Неистребимое, как жажда у вампира, снедала его душу. «Вот уж не думал, что так сильно буду желать падших женщин», – пронеслось у него в голове, пока он оглядывался по сторонам.

 Вокруг него, как и две недели назад, выстроился легион разнообразных дам. Все они пришли сюда добровольно, и каждая из них была неповторима. Воздух был пропитан ароматом любви и Степан с удовольствием втянул в себя терпкую липкую какофонию.

Жизнь пульсировала. На сцене новые девушки собирали новый урожай купюр, и бывая в таких заведениях, Степан так и не решил для себя, что такое стриптиз. Искусство или б***ство? У него даже было однажды с такой, эстонкой. Та плохо говорила по-русски, но так круто выгибалась, так что это было, наверное, что-то второе.

Зал был полон. Сотни лиц следили за сценой, и лишь некоторые посетители, особо пьяные, или жеманные, сидели отвернувшись.

Одна компания особо привлекла внимание Степана. Сдвинув два столика, они, тем не менее, сидели не дружно. Пятеро мужчин, три женщины. Все командировочные, что не вызывало у Степана никаких сомнений. Мужчины по одну сторону стола, женщины по другую. Компанию пытался раскачать только молодой человек в галстуке, и был там чем-то сродни ватерлинии – дамы его игнорировали, а мужики и подавно.
 
Музыка сменилась и на сцену вышла новая девушка в образе то ли вампирши, то ли ведьмы. Мужской лагерь за соседним столиком оживился, женщины остались равнодушны. «Стесняются, наверное», – подумал Степан, с интересом рассматривая сердцевину женского трио, молодую, лет около тридцати, женщину, которая, не таясь, смотрела Степану в глаза. Её густые, тёмно-русые волосы обрамляли правильное румяное лицо, а чёлка придала ему слегка детское выражение. Одета незнакомка была в простое малиновое платье без рукавов, сидела прямо, перебирая бусинки жемчужного ожерелья, завязанного узлом чуть ниже груди. Убедившись, что Степан её увидел, она неспешно опустила глаза.

«Красивая», – только и промелькнуло у него в голове. В этой женщине Степану понравилось всё. Волосы. Жесты. Отсутствие обручального кольца…

– Стёп, пойдем, отольём, пока эта крутится, – толкнул его в плечо Михалыч. – Не спи.

Степана очнулся. Оказалось, что на несколько минут он забыл и про своих пьяных друзей, и про голых стриптизерш.

Шеф от предложения прогуляться отмахнулся. Сцепив ладони на затылке, он с упоением смотрел на сцену. Степан кивнул.

– Пошли.

Медленно встав, он снова посмотрел на соседний столик. Место незнакомки пустовало. Его качнуло. «Как в кино», – подумал он. «Только отвернулся, а человека нет».

Михалыч шёл впереди, грузно раскачиваясь из стороны в сторону, как Весельчак У. Обогнув очередной столик, он дал сильный крен в сторону, и впереди мелькнуло малиновое платье. В арке, разделяющей залы, действительно стояла она. Стройная фигура, платье до колен, чёрные туфли на каблуках. Эта женщина показалась Степану какой-то нездешней. Не в смысле приезжей, а вообще, не из этого мира, словно её перенесли сюда из прошлого и переодели.

Миновав арку, Михалыч, как подбитый бомбардировщик, лёг на левое крыло и повернул к туалетам. Малиновое платье повернуло направо, в бар. Степан замешкался. Как оказалось, в туалет ему совсем не хочется. Ему хотелось идти вслед за незнакомкой, и будь что будет. Пропустив шедших позади него людей, он лишь на секунду задумался и повернул в бар.

13
Здравствуйте. Здравствуйте. Я Степан. Я Лена. Я присяду? Извольте. Извольте? Как здорово звучит, несовременно. Да, наверное. Вы откуда? Издалека. А вы? Тоже.

Войдя в бар, Степан нашёл его таким же пустым, как и раньше. Кроме неё, лишь ещё один мужичок сидел, сгорбившись над рюмкой водки на самом краю. Степан занял стул рядом с незнакомкой и жестом подозвал бармена. Заказав два мартини с водкой, он попросил коктейль смешать, но не взбалтывать.

– Вам одного не остаточно? – лукаво спросила Лена, посчитав знакомство состоявшимся. Положив ногу на ногу, и оголив одно колено, она источала такую грацию, что у Степана снова засвербило внизу живота.

– Второй для вас, – ответил он, оглядывая её с ног до головы.

– Вот как?

Бросив быстрый взгляд на собеседника, женщина поправила волосы. Этот жест был неосознанным и выдавал её волнение. Весь сегодняшний вечер она чувствовала себя не в своей тарелке. Ей остро хотелось домой, и решив побыть одна, она покинула компанию чужих ей людей, но предложение незнакомого мужчины угостить её выпивкой почему-то встретила без возмущения. Что-то в этом человеке ей импонировало. То ли его манера держаться: вежливая, сильно сдобренная алкоголем, и от этого ещё более очаровательная, то ли просто желание поболтать ни о чём с человеком, которого она раньше никогда не видела и больше никогда не увидит. В конце концов, всё зависит только от неё.

– А если я против?

– Тогда я выпью оба. Когда я пьяный – я буйный. Ну… – Степан замялся. – Ну, кино, помните?

– Я поняла. – Смешно тряхнув чёлкой, Лена улыбнулась. – Хорошо.

Подав коктейли, бармен отошёл, а Степан придвинул один из бокалов собеседнице.  Ни один тост не лез в голову, и видя его замешательство, та предложила сама:

– Давайте, Степан, за знакомство, – и тот с облегчением кивнул.

Пригубив напиток, Лена вернула бокал на стойку.

– Чем занимаетесь? – спросил Степан первое, что пришло в голову, и как, вышло не прогадал.

– Учу детей. Русский язык и литература, а вы?

Болтать с Леной было очень приятно. И неожиданно легко. Новая знакомая рассказала Степану про школу, своих ребятишек, слёт, на который она так не хотела ехать, но вот поди ж ты, спросила, что именно делает здесь её новый знакомый, и Степан лишь отмахнулся, подумаешь, рельсы, шпалы. Потихоньку допив коктейли, заказали ещё по одному, а когда закончились и те, просто перешли на «ты».

Степан кивал, смеялся над её шутками, шутил сам, и отчётливо понимал, что нашёл, наконец, то что давно искал. В этой женщине ему нравилось всё, а её самую мирную профессию он считал скорее плюсом. Степан вообще считал читающую женщину чем-то сравни чуда. Он часто представлял себе желанных дам в образе хрупкой библиотекарши, закутанной в длинный, до колен, кардиган, с волосами, собранными в хвост, и в очках. Приходя домой, те приносили с собой запах старых книг и бесконечное ощущение уюта. Такое создание протягивало Степану озябшие ладони, привычно жалуясь, что и этой зимой, несмотря на все обещания, их книжный фонд отапливается плохо. Степан заваривал чай, и приносил его в большой кружке в гостиную, где Лена уже ждала его, усевшись с ногами на диван и завернувшись в огромный плед. Отогревшись, она простым и ловким движением стягивала резинку с волос, позволяя локонам красиво рассыпались по плечам, забиралась на него верхом, игриво наблюдая, как его пальцы умело и настойчиво расстёгивают пуговицы её блузки…

– Степан, ты в порядке? – голос Лены был ласковым, а прикосновение её пальцев – тёплым. Уходить в себя было для Степана делом привычным, но возвращаться обратно с таким удовольствием – редкостью. Её пальцы были тонкими, словно у пианистки, с аккуратными, покрытыми тёмно-красным лаком ногтями, не короткими, но и не длинными. Степан кивнул, и Лена убрала ладонь.

В сотый раз заведя прядь за ухо, она поправил подол платья, и без того сидящее на ней идеально, и раскрыла сумочку, и Степан подумал, что сейчас она достанет сигареты, но нет. Проверив смартфон, который за минуту до этого, кажется, пикнул, она положила его обратно, и произнесла:

– Степан, мне нужно возвращаться к своим. Да и тебя, наверное, друзья потеряли. Да и поздно уже.

– Ничего не поздно, – потянувшись, было, к бокалу, Степан вспомнил, что всё уже выпито, и снова предложил заказать, на что собеседница ответила отказом.

– Спасибо, но мне уже хватит. Завтра мне рано вставать, я уезжаю.
 
– Завтра? – У Степана «упало» сердце. – Когда я тут всё закончу, я прилечу к тебе.

– Навсегда, или так, погостить? – рассмеялась Лена в ответ, но совсем не весело, и закусив ноготь указательного пальца, как делала всегда, в минуты волнения, тихо произнесла: – Не нужно делать глупостей.

– Ты замужем?

– Нет, но …

– Никаких «но». Я прилечу.


Шеф совсем было заснул за столом, положив голову на изгиб локтя, рядом с пьяным, но всё ещё бодрым Михалычем, которого, казалось, не брали никакие напитки и дозы. Тот сидел в кресле, скорее по инерции, чем из интереса, наблюдая за сценой, когда вернулся Степан и плюхнулся в соседнее кресло.

– О, Стёпа, а я думал, ты в туалете заснул, – пробасил тот, но приглядевшись к другу повнимательнее, спросил: – А ты чё такой довольный?

– Михалыч, тут такое дело… – Степан наклонился к нему, как заговорщик. – Где тут можно презервативы купить?

– В баре, – ответил тот, и Степан откинулся в кресле, глупо и счастливо смеясь. – А тебе зачем?

– На хер надевать, вот зачем. Я скоро.

Вскочив, Степан снова пересёк зал и скрылся за тяжёлой красной портьерой, по пути одаривая официанток лучезарной улыбкой.

Непонятно как так получилось, но Степан вдруг взял и поцеловал свою новую знакомую, и та ответила на его поцелуй, и не было для него в этом ничего удивительного. А потом, уже в привате, целуя её бледное, почти прозрачное тело под неверным светом интимных фонарей тело, он думал лишь о том, что хочет её больше всего на свете. Не было ещё в жизни Степана такого желания, и стараясь не расплескать, он сделал так, чтобы Лена закричала под ним от наслаждения. А та, оплетя его руками и ногами, только и прошептала:

– Степан, родной, только не в меня…

Он лёг с ней рядом, тяжело дыша, ощущая, как из его тела через все поры уходит яд, и он, как пустой сосуд, неторопливо наполняется жизнью. Лена прильнула к нему, и, обняв, затихла. Какое-то время они лежали, не произнося ни слова, и Степан не мог дать гарантий, что он бодрствовал. Сознание было то ясным, как никогда, и он чувствовал, как равномерно бьётся сердце его женщины, то спутанным, и он на мгновение проваливался в сладкую негу сна без сновидений.

– Милый, – позвала его Лена, и Степан очнулся. – Если хочешь ещё раз, сходи за презервативами. Я не хочу воспитывать ребёнка одна.


Часть II.

14
Утро воскресенья выдалось серым. Степан проснулся, словно от толчка и сразу всё вспомнил. Скосив глаза в сторону, он сообразил, что находится у Радика дома, лежит в «своей» комнате в одних трусах, снова поверх одеяла. Сквозь полузадёрнутые шторы «сочился» налитый свинцом полумрак, и только забытые на запястье часы помогли определить время – половина второго. Осторожно присев на краю кровати, Степан нашарил босыми ступнями тапочки, и не найдя в комнате никакой одежды, завернулся в покрывало. Хотелось пить и узнать, где остальные. Шеф, наверное, ещё дрыхнет в гостинице, в обнимку с мулаткой-проституткой, если тут такие водятся.

В доме свет не горел нигде, и царственный полумрак коридора был разбавлен только тишиной. Степан добрёл до кухни и не сразу заметил Ольгу, сидящую с ногами на мягком кухонном диванчике с дымящейся чашкой в ладонях. Подув на чашку, и сочувственно улыбнулась, Ольга оглядела похмельную физиономию Степана.

– Добрый день, Степан. Как голова?

– В порядке, – ответил тот, и прислонившись лбом к холодильнику, облизал сухие губы. – Воды бы.

– Возьми, в холодильнике. Кушать будешь?

– Буду.

– Сейчас всё будет готово. Михалыч сказал, как проснёшься, дать тебе таблеток, из мха. Садись, сейчас принесу.

Встав из-за стола, Ольга уплыла внутрь дома, неслышно ступая босыми ступнями по толстому ковру в коридоре. После неё остался едва заметный аромат духов. Степан не знал, каких. А у Лены – «Донна Каран».

Слегка приоткрыв дверку, Степан достал и с треском скрутил голову какой-то местной минералке и с наслаждением отпил. Переведя дух, он аккуратно опустился на диванчик.

– Ты нас удивил вчера, – послышался голос Ольги из дальних комнат. – Вы что там праздновал? Ты так напился, что даже раздеться сам не смог.

– А кто меня раздел тогда? – просипел Степан, краснея. Хорошо, хоть, трусы на месте.

– Михалыч, а я помогала. Он единственный, кто из вас вчера на ногах стоял.

– О…

– Да не переживай, – голос доносился совсем издалека, видимо, из ванной. – Я не впечатлительная.

Зашумела вода, и Степан вспомнил, что Михалыч действительно сгрёб их вчера обоих в охапку, и поволок домой, после того, как его новая знакомой отправилась восвояси, на прощание засосав Степана до полусмерти, и тот напился от радости, первый раз за всю свою жизнь.

– Кстати, – голос Ольги возник рядом так неожиданно, что Степан вздрогнул. – Получил от жизни всё?

– Я?!

– Ты, Казанова. Пришёл, весь в засосах, царапинах, трусы в белых пятнах.

Степан опустил глаза, убедился, что Ольга права, и почувствовал, как краснеет у него даже шея. 

–  Иди, отмокай, вот тебе полотенце, – Ольга протянула ему скрученный махровый рулон. – И таблетки. Горячее будет через десять минут.

Уйдя из кухни, где он больше не мог оставаться в одном исподнем, Степан нашёл в ванной аккуратно сложенную стопку своей домашней одежды, закрыл дверь на защёлку и посмотрел на себя в зеркало. Действительно, слева на шее виднелся ставшая уже коричневой, гематома, да и грудь украшали тонкие царапины, особенно заметные при ярком свете электрической лампочки. Быстро, словно Ольга могла подсмотреть за ним через закрытую дверь, Степан снял компрометирующие трусы и погрузился в горячую воду.

Закрыв глаза, он тут же увидел Лену. Она была рада, что Степан вернулся. Она смеялась, когда он стаскивал с себя брюки и рубашку, попутно разрывая зубами упаковку контрацептивов, и не сопротивлялась, когда он стащил с неё одеяло…

– Степан, – Ольга осторожно постучала в дверь. – У тебя всё нормально? Обед готов.

– Всё хорошо, Оля, – ответил Степан, не открывая глаз.

Лена лежала на его плече, без утайки радуясь своему внезапному счастью. Её смешная чёлка прилипла ко лбу, сбившись набок. «Запомни», говорила она. «Город Липецк, улица Циолковского, дом 38, квартира 32. Возле дома тррррам… – её пальцы побежали по его груди к животу, а от живота ещё ниже. –…вайные пути».

Степана открыл глаза. Плеснув водой в лицо и нащупав на нём улыбку, начал мыться.

Чистый и умиротворённый, одетый в свежую футболку и спортивные штаны, он вернулся обратно в кухню. Голова действительно почти не болела, но есть хотелось ужасающе. Помимо обещанного борща, Степана жадным взглядом нашарил на столе хлеб с колбасой, сыр, солёные помидоры, зелень и потную, начатую бутылку водки.

Ольга тоже переоделась. Сейчас на ней были обтягивающие серые брючки и маленькая чёрная футболка, едва прикрывающая пупок. Она что-то мыла в раковине, и обернувшись на звук степновых шагов, закрыла кран. Вытерев руки кухонным полотенцем, она села на своё прежнее место. Степан аккуратно присел, напротив.

– Кушай, чемпион. Восстанавливай силы.

Проигнорировав шутливый выпад хозяйки, Степан зачерпнул, и с наслаждением отправил в рот первую ложку. На уютное тепло в животе голова, словно протестуя, отозвалась вспышкой боли, но это было не страшно. Степан по опыту знал, что скоро это пройдёт.

Налив обе стопки, Ольга придвинула одну гостю. И хотя Степан никогда не похмелялся, сейчас перечить он не решился, скорее додумывая, чем чувствуя, как спиртное всасывается в кровь ещё в пищеводе и огненной рекой разливается по телу.

«Сегодня Ольга какая-то другая», – думал он, проглатывая ложку за ложкой. – «Всё в обтяжку, волосы уложены. А где, кстати, Радик?..»

– Степан, забери меня отсюда.

– Что, прости? – переспросил Степан, опуская уже поднесённую ко рту ложку обратно в тарелку. – Как? Куда?

– К себе. В Воронеж. Я буду жить с тобой и буду твоей женщиной.

– А… как же Радик?

– Он поймёт. И простит, наверное. Не думай об этом. Давай ещё выпьем.

И если Степану водка была нужна, скорее, для «лечения», то Ольге для храбрости. Снова наполнив обе рюмки, она сразу выпила свою, не закусывая. Тишина в доме стала осязаемой, и Степан сидел, не смея пошелохнуться, пытаясь придумать хоть какой-то ответ, который не прозвучит сейчас как отговорка. И совершенно некстати, Ольга была сегодня очень красивой. Пусть не в халате-кимоно, который она надевала по вечерам на голое, как догадался Степан, тело, но всё же… «Или у них игра такая?» – промелькнуло у того в голове. «Я типа, на работе, а ты возьми мою жену, она не против. Да не, бред». Тряхнув головой, Степан покосился на хозяйку. Та, видимо, уже пожалела о сказанном, своим женским чутьём угадав, каким будет ответ. Подождав, когда Степан всё же выпьет, она положила руки на стол, ладонями вниз, словно готовясь отпрянуть, но все же, спросила:

– Что ты решил?

Ответить Степану было нечего. В его голове была похмельная пустота, и только где-то далеко-далеко, на периферии сознания дрожала мысль о сюрреализме всего происходящего. Ещё сутки назад он был один, как перст, а теперь у него есть Лена (тёплая волна воспоминаний разбилась о грудную клетку и схлынула вниз), а теперь ещё и Ольга, прекрасная и недоступная прежде, могла стать его прямо сейчас – только руку протяни.
 
– Я понимаю, как это выглядит со стороны, – снова заговорила она, слишком пристально разглядывая столешницу. – Какая-то левая баба навязывается тебе типа в жёны. Только поверь, всё это серьёзно. Я много думала. Я люблю тебя.

Снова встав из-за стола, Ольга достала из стенного шкафчика пачку сигарет и зажигалку, быстро прикурила и так и осталась стоять, возле раковины.

Степан задумался. Конечно, приятно услышать от женщины признание в любви, тем более от такой, как Ольга. Но… Вместо Ольгиной красоты сейчас он видел перед собой совсем другую женщину, которая, смеясь и увёртываясь от его поцелуев, пишет на каком-то клочке бумаги номер своего телефона, не веря до конца, что этот мужчина, так удивившей её сегодня, перезвонит ей.

Докурив, Ольга потушила окурок под струёй воды и повернулась к Степану:

– А ты меня, видимо, нет. Ну чтож, ценю в мужчинах умение молчать. Доедай, твоя чистая одежда у тебя в комнате.

– Оля, подожди, – начал было Степан. – Это слишком неожиданно, и я...

– Понимаю. Но можешь ничего не придумывать. Радости на твоем лице я не вижу. И на стол ты меня повалить не хочешь, как ту, вчерашнюю. Михалыч, сказал, красивая. И не местная «бэ», а культурная, командировочная.

Так и есть, подумал про себя Степан, как-то по-новому глядя на жену друга.

– Ты просто устала жить в лесу.

– Да, ты прав, – легко согласилась Ольга, присев на табурет и положив босые ступни на диванчик. – Устала жить в лесу. Устала жить с нелюбимым мужчиной. Радик рассказал тебе нашу историю, я знаю. Он хороший человек. Но мне нужен другой, такой, как ты.

– Я бы не был бы так уверен во мне, – тихо ответил Степан.

– Степан, всё, что я знаю о тебе, что тебе тридцать с чем-то лет, что ты разведён, и что ты настоящий. И та баба, которую ты вчера… гм – лишнее тому подтверждение. Мужик должен быть таким. Пришёл. Увидел. Поимел.

Ольга замолчала. Степан тоже. В ванной едва слышно журчала вода, напоминая, что дом, в принципе, обитаем. Посмотрев в окно, хозяйка встала, убрала сигареты и разогнав дым рукой, выпалила:

– Вы тоже там живёте, в городах, как в лесу. Народу – как деревьев, а каждый сам за себя. – И уже тише. – Передумаешь – дай знать. Муж с работы приехал.

15
Довольная рожа Михалыча – вот первое, что увидел Степан, подойдя на следующий день к теплушке. Остаток дня он как на иголках провёл в доме Радика, и как никогда был рад понедельнику, хотя Ольга, надо отдать ей должное, вела себя как обычно, сменив только одежду, как личину. Но переоделась она, слава богу, не в кимоно.

– Мужчина может прожить без секса, – Михалыч за руку втянул Степана в вагон. – А вот без разговоров о нём – никогда. Ну, рассказывай. Кто такая, как звать.

– Так ли это необходимо? – буркнул на это Степан, отводя глаза. Похвалиться хотелось нестерпимо, но джентльмены, как известно, о таких вещах не говорят.

– Степ-ан! – улыбка прораба стала ещё шире. – Мы друзья или кто? Конечно, необходимо. Давай, – он снова, как накануне, пихнул Степана локтем в бок. – Колись.

– Ну что тебе сказать? – заулыбался Степан. – Елена, учительница, из Липецка. Фамилию не знаю, возраст тоже.

– Липецк, Липецк. – Михалыч поперебирал в воздухе пальцами. – Это где?

– Землячка моя, соседние области.

– О как! И съездить можно, если чё.

– Я и думаю съездить. По окончании работ.

– В натуре? – вдруг удивился Степанов друг. – Адресок, наверное, взял?

– Э… да.

– Выбрось. Наверняка «липовый».

– Почему? – Степан почувствовал, как его хорошее настроение быстро улетучивается. – Почему «липовый»?

– Степ-ан, – расплывшись в улыбке, начал, было, Михалыч, но посмотрев на серьёзное лицо товарища, передумал. – Тут такое дело, давай отойдём.

Взяв его за локоть, Михалыч отвёл Степана в дальний угол теплушки, подальше от любопытных глаз рабочих, наполняющих вагон. Открыв окошко, он достал сигарету и закурил.

– Стёпа, я всё понимаю, поверь. Но и я не пальцем деланный. Тут база отдыха недалеко, и командировочные каждые выходные ошиваются, то съезды у них, то симпозиумы. И поверь, кого я там только не видел. И спортсменов, и политиков, и проституток. Последних, правда, хрен друг от друга отличишь иногда. И всегда происходит одно и тоже: подвыпили, и понеслась душа в рай. А на утро хмель проходит, и остаются только сожаления о былом. Нахер это всё.

Степан ощутил толчок. Оглядевшись, понял – их маленький состав покатил на место работ. Замелькали сосны, осуждающе качая головами, и отворачиваясь прежде, чем Степану удавалось их рассмотреть.

– Она не такая.

– Конечно, Стёп, не такая. А какая тогда?

Степан пожал плечами.

– Стёп, ну ты как маленький, ей-богу! – Михалыч сплеснул руками. – Ты позвони ей через пару дней – сам увидишь. Либо трубку бросит, либо вежливо попросит, чтобы больше не беспокоил. А то вообще мужик ответит, с наездами, ты кто, типа такой, все дела.

Степан приуныл. Сидя на ящике с костылями, он смотрел, как сигаретный дым из теплушки медленно уплывает в окно. Конечно, в том, что Лена будет ждать его звонка, или даже его самого, он не был уверен. Вернее, был, но вчера.

С другой стороны, терять ему нечего. Предложение Ольги он не рассматривал всерьёз, не из-за того, даже, что она не вызывала в нем каких-либо чувств, он просто не мог так поступить с Радиком.  «Поеду!» – решил он вдруг, глядя на тайгу за окном, величественную и бескрайнюю. – «Сдам объект и поеду».

– Дай-ка, дружище, закурить.

Закряхтев, Степан встал, нарочито медленно потянулся, достал из протянутой Михалычем пачки сигарету, покрутил её в пальцах, понюхал, прочёл название. Прикурил у Михалыча, наблюдая за реакцией мужиков из бригады, переставших балагурить и уставившихся, все как один, на никогда не курящего раньше начальника.

– Сколько, говоришь, осталось, до карьера?

– Двадцать километров, сам знаешь, - ответил Михалыч, покосившись на работяг.

Степан кивнул, давая понять, что знает состояние дел на объекте не хуже своего подчинённого, и, сделав знак, чтобы тот наклонился к нему поближе, тихо прошептал:

– Две недели отсчитывай, и будем сдавать. Неумело выдохнув дым, Степан выбросил едва начатую сигарету в окно. – Базарю.

– Ой, ли? – распрямился Михалыч, с недоверием глядя на друга. – А сломается чё? А щебень не подвезут? Да мало ли…

– Тогда давай на спор. На ящик водки! – Степан протянул Михалычу ладонь, – «Парламента». Или очко жим-жим?

– Давай! – Михалыч азартно вцепился в его ладонь, для надёжности обхватив её ещё и левой.  – А чё не спорить на таких условиях. ВОгул, разбей!

На оклик Михалыча к ним подошёл и ударил по рукам молодой парень, которого все в бригаде звали не иначе, как «вОгул», хотя начитанный Степан знал, что правильно его следует величать «вогУл», ведь кличку свою он получил неспроста. Худой и узкоплечий, с копной чёрных, как вороное крыло, волос и черными как ночь глазами, он был потомком местного племени вогулов, каким-то странным образом сохранивших чистоту крови, но стал теперь чужим среди чужих, пришлых русских…

На прямой участок полотна, откуда просматривалась заросшая молодым ельником плешь карьера и покосившийся ржавый забор, вышли через десять дней. Забор, и всё остальное содержимое карьера не порезали на металл и не растащили по той лишь причине, что вывезти отсюда хоть что-то можно было только по железной дороге, а её-то как раз и подмыло дождями и временем, так что люди Степановой бригады были первыми, кто добрался сюда за последние тридцать лет не по воздуху и не пешком.

Случилось это в субботу, последний рабочий день июля, ровно через полтора месяца, как Степан приехал сюда в командировку, чахлый житель города-миллионника. Этот временной символизм не выходил у него из головы с самого утра, настраивая на какой-то особый лад. Степан даже зарплату решил в этот раз выдавать на полотне, а не как раньше – в тупике в Дальнем, куда их теплушка приезжала ночевать.

Сидя на пустом ящике возле «кукушки», он наблюдал, как солнце садится за полотно, почти точно опускаясь между ржавыми, открытыми настежь, воротами. Каким-то непостижимым образом карьер теперь оказался на западе, хотя Степан точно помнил, что на карте их ветка уходит в тайгу на северо-восток. Ощущение было странным. Тут же вспомнились все присказки Михалыча, которые Степан на этот раз отверг силой разума. Наверное, есть этому какое-то разумное объяснение, и он подумает об этом после.

Огромные ворота давно покосились, и теперь цеплялись за землю, чтобы не упасть. Вообще, всё кругом напоминало Степану о скоротечности бытия. Сначала эту железную дорогу ударно строили, потом добывали здесь что-то полезное, а потом всё это – и энтузиазм и местные руды, вдруг стали никому не нужны, и люди спешно ушли отсюда, даже не заперев за собой. Думать об этом было неприятно, даже несмотря на то, что именно он – Степан, привёл сюда людей снова. Пусть не энтузиазма ради, но денег для. Но, всё же, привёл.

Оглянувшись на бригаду, Степан стал наблюдать, как люди считают деньги. Одни – совершенно открыто, плюнув на пальцы и весело поглядывая по сторонам. Другие – сойдя с насыпи в подлесок, оставшись со своей жадностью наедине. Третьи сразу прятали получку в карман, отложив пересчёт на потом, доверяя Степану. Многие сразу делили деньги на две части, жене и себе – заначку. Раздав последние связанные резинкой пачки, Степан поднялся с ящика и громко спросил:

– Все довольны? – В ответ закивали. – Я думаю, никто не в обиде. Поэтому, господа, очень надеюсь в понедельник вместе с вами войти в этот карьер, как в Берлин.

– И дело тут даже не в ящике водки, – вставил Михалыч, оглядываясь на рабочих, которые, получив деньги, умиротворённо и весело смотрели на начальство.

– И дело тут даже не в ящике водки, – эхом повторил за ним Степан, прикидывая в уме, кому, всё-таки, придётся проставиться. Пока выходило пятьдесят на пятьдесят. – Как я уже сказал, в понедельник мы должны войти на территорию карьера. От ворот до ангара в сопке ещё пятьсот метров. На этом всё. У нас три дня.

Рабочие снова закивали, сделаем, мол. Получив деньги, они не спешили, как обычно, грузиться домой, а расселись кто где, устало переговариваясь, делясь последними сигаретами, радуясь зарплате и предстоящему выходному дню. Еще по приезду на объект, Степан распорядился купить и выдать всем одинаковые комплекты спецодежды – тёмно-зелёные брюки и куртки цвета еловой хвои. Михалыч тогда не преминул сбалагурить, что цвет подобран очень удачно – чтобы легче было прятаться от начальства в тайге. Действительно, первое время Степан часто находил рабочих в подлеске у насыпи, спящих после утренней опохмелки или просто сочкующих. Таких работников он увольнял, хотя некоторых потом принимал обратно. Шеф, приехав с инспекцией, был немало удивлен, увидев это цветовое решение – все рабочие их фирмы носили корпоративные малиновые цвета. Степан тогда ответил, что этот оттенок ему нравится с детства. Теперь же, когда спецовки были в лучшем случае грязными, а на многих коленях и локтях уже красовались самодельные заплаты, Степан всерьёз задумался о масштабе проделанной работы. Мужики были молодцы. И те, кто пил, и те, кто не пил. Многие из них не получали такой зарплаты помногу лет, перебиваясь случайными заработками в Перми или разгружая фуры местных коммерсантов, и радовались деньгам, как дети. Большинство рабочих было из Дальнего, нескольких человек он нанял в посёлке Радика, и каждый вечер здоровался с их жёнами, с благодарностью смотрящими ему вслед, когда он ходил по вечерам в местный ларёк. Поселковые работали лучше всех, не понаслышке зная, что такое бедность.

– Степан Иваныч, – вдруг обратился к нему сидевший напротив, прямо на земле, в позе турка Вовчик, загорелый как арап, мужик лет сорока, на пальцах которого обильно «цвели» полинялые синие перстни. – Завтра в Пермь поеду, велосипед дочке куплю. В прошлом году ещё обещал, а теперь вишь как свезло. И он похлопал себе по карману, довольный тем, что сможет, наконец, выполнить обещание. Все молчали. Степан кивнул, словно разделил с ним его радость, чувствуя, как защипало у него в носу. И вся бригада смотрела на него, признавая в нем главного. Даже Михалыч, стоящий возле «кукушки» и для надёжности подпирая её плечом, глядел на него, словно говоря: «да, друг, вожак этой стаи – ты».

16
Узнав накануне, что Степан «переезжает» обратно в гостиницу, Радик был сильно удивлён. Не придумав ничего лучше, чем сослаться на срочные отчёты, Степан быстро собрал вещи, а Ольга подтвердила, что их гость что-то такое говорил. Радик расстроился, а Степан поспешно уехал, неловко простившись с хозяйкой.

И теперь, когда мимо окна теплушки потянулись неказистые постройки, Степан невольно обратил внимание, что света в доме Радика нет. «Уехали в Пермь», – подумал он, прощаясь с рабочими, выходившими здесь, местными. «Кукушка», свистнув, покатила дальше, и дома растворились в тайге. Степан убеждал себя, что совесть его чиста, но, всё равно жалел, что все подозрения Радика по поводу его супруги подтвердились.

Михалыч же понял нежелание шефа жить у Радика по-своему. Вообще, после похода в кабак его отношение к другу изменилось. Михалыч перестал считать Степана озабоченным трудоголиком, думающим только о работе, и зауважал как мужика, решив, что тому удобнее грустить по новой подруге в одиночестве, и Степан не стал его в этом разубеждать.

Стуча колёсами по новеньким рельсам, состав прошёл уже отметку «пятнадцать», когда стал замедлять движение, а потом и вовсе остановился. Спрыгнув, вслед за рабочими, на насыпь, Степан увидел метрах в пятидесяти впереди путеизмерительную тележку и трёх путейцев в старых оранжевых накидках. Увидел их и Михалыч, плюнувший себе под ноги и быстро засеменивший в их направлении.

Путейцы явно были чем-то недовольны. Подошедшему Михалычу они сразу стали предъявлять претензии, и тот, махнул рукой, громко крикнул им «хорошо», и побежал обратно. Путейцы сдвинули тележку и молча покатили её дальше.

– Стёп… короче, забыл я… – выпалил Михалыч, вернувшись. Согнувшись пополам и уперев ладони в колени, он громко дышал, кое-как наполняя лёгкие воздухом. – Я сегодня путейцев поставил, ох… и сказал им, что мы раньше восьми не снимемся. И теперь они орут, что из-за нас у них показатели неверные. Ждать надо, короче.

Михалыч глубоко вдохнул и виновато посмотрел на Степана.

– Сколько ждать?

– Ну, сколько, сколько, – он стал прикидывать в уме, утирая мокрый лоб носовым платком. – Часа полтора.

Степан кивнул.

– Извини, Стёп, только, эта, необязательно ждать. Тут овражек рядом есть, помнишь, в котором мы кости нашли, и ты ещё подумал, что они человеческие? Через него тропинка идёт, туда местные по грибы ходят. Отсюда до Дальнего, если на прямки – километра три. Пойдём?

Степан посмотрел на рабочих. Те оживились, доставая сигареты. Никто не хотел торчать тут, среди леса, и первые из них уже потянулись, шурша гравием, вдоль полотна, отыскивая среди подлеска едва заметную тропку.

– А я останусь, Стёп. – Михалыч тоже закурил, поглядывая на небо, прикидывая, сколько времени осталось до сумерек. – Надо теплушку будет замкнуть, на охрану всё сдать.

– Давай лучше я, – отозвался на этот Степан. – Мне торопиться некуда, а ты поезжай к семье.
 
– Ну, или так, – легко согласился на это Михалыч, зная любовь своего друга к одиночеству. – Закроешь теплушку, ключ оставь на проходной, я в понедельник заберу. И в журнале распишись.

– Хорошо, – Степан пожал протянутую ладонь. – Привет супруге.

Когда ушёл Михалыч, на прощание показав Степану «Но пасаран!», тот присел на блестящий рельс, и вытянул ноги. Стало очень тихо. Дизель давно не работал, и лесной дух, перестав прятаться, подошёл, поскрипывая сухими ветвями, к самому краю насыпи, чтобы получше рассмотреть, что же это всё-таки такое – железнодорожники.
 
На душе у Степана защемило. Глядя в серо-синее море тайги, он с тоской подумал, что не способен выразить словами то, что он так явно чувствует сейчас. Уезжать не хотелось. Не сейчас – вообще. Ему, как в детстве, хотелось набрать полную грудь воздуха и крикнуть что есть мочи: «Эге-гей»! Но делать этого он не стал. Вместо этого, поднявшись, он забрался обратно в вагон и лёг на тюки. Лежать было удобно. Вообще, в последнее время всё стало удобно. Кирзовые сапоги были удобными, спецовка сидела как влитая, а постель, застилаемая Ольгиными руками – царским ложем.

Невесомая сумеречная мгла сочилась сквозь щели вагона, и он поплыл на ней, как на лодке. Он снова увидел Лену. Та стояла у окна, повернувшись к нему спиной, в большой комнате, наполненной светом. Окно было открыто и длинная, невесомая прозрачная занавесь, наполняемая тёплым летним ветерком, окутывала её фигуру.

– Привет, Степан.

– Привет.

– Как ты там, дошёл до карьера?

– Почти.

Ветер подул сильнее, и длинные русые волосы скрыли от Степана её лицо, оставив только голос.

– Что же ты не звонишь мне? Может, потерял мой номер?

– Нет… прости, я позвоню, обязательно. Прямо сегодня.

– Зачем, милый, я же рядом…

Гудок, раздавшийся над самым ухом, заставил Степана вскочить. Несколько секунд он соображал, где находится, потом разом сел, протёр глаза и высунулся в открытую дверь вагона. Солнце давно скрылось, и на улице стало заметно темнее.

– Заснул чтоль? – окликнул его машинист, свесившись из окна «кукушки».

– Заснул, – честно признался Степан, тщетно пытаясь вспомнить, как того зовут. – Который час?

– Ехать пора, – ответил машинист, постучав пальцем по запястью. – Михалыч сказал, выжди полтора часа, разбуди шефа и трогай.

– Тогда, трогай.

Войдя в холл гостиницы, Степан снова обратил внимание на иконы, висящие над стойкой ресепшена, но на сей раз они не показались ему неуместным китчем. Это его удивило. Девушка за стойкой была новой, и оглядев Степана с головы до ног, спросила, может ли она ему чем-то помочь. «Постоялец пожил у Радика, но вернулся», – думал Степан, объясняя, кто он такой, и получая за это ключ.  «Успел если не надоесть, то понравиться».

В номере, за время его отсутствия, ничего не изменилось. Выйдя из душа, он нашёл на прикроватной тумбочке ставшие уже не нужными бумаги, прочитанную недолгими вечерами книгу про Ермака, и пачку презервативов. «Оптимист», – хмыкнул он про себя, задвигая всё это в ящик. Вытеревшись насухо, он сел на край кровати и невесело задумался. Чем ему заняться субботним вечером он не знал решительно. Для кабака он слишком устал, к тому же Михалыч уехал домой, а ехать туда без друга ему совсем не хотелось. Единственное, чего хотелось по-настоящему – это позвонить Лене.

Степан припомнил недавний сон, сообразил, что так и не рассмотрел её лица, а ещё вспомнил, что ничего не говорил Лене, настоящей Лене, не из сна, про конечный пункт их эпопеи – карьер. Хотя, это же был сон, с чего ему быть правдоподобным. Вот лицо не удалось рассмотреть – это обидно.

Решив прилечь и подумать об этом, Степан сразу заснул, и проспал до половины следующего дня, а вторую провёл в раздумьях, как жить дальше. Конечно, можно было жить, как жил, воспринимая Лену как приятное приключение, эдакий гусарский загул, яркое пятно в череде однообразных холостяцких будней, и наверное, в словах Михалыча была правда, поэтому Степан так боялся звонить.

Спроси он сестру, та наверняка бы посоветовала выбросить эту шалаву из головы. Секс с незнакомым мужчиной был для неё чем-то невозможным, как мир во всём мире. Степан в последнее время часто думал, что у сестры всё в жизни было просто. Закончила школу – поступила в техникум на медсестру. На втором курсе вышла замуж. Так у Степана появился зять-милиционер. Тот из органов, правда, вскоре уволился и занялся мелким бизнесом – стал что-то возить на собственной Газели. Через год сестра родила, ещё через год они купили квартиру в ипотеку. Теперь племяннику семь, сестра располнела, и у них всё хорошо.

Такой подход Степана не устраивал. Он не ждал, конечно, от жизни невероятных впечатлений, полагая, что безумные истории любви случаются только в кино, но и на жалкий компромисс: «женись – и будешь накормлен и обстиран», не соглашался, памятуя об ужасах своего неудачного брака. В общем – какой-то тупик.
 
17
В понедельник работали с опережением графика. Погода стояла как на заказ, местность возле карьера была заметно ровнее, деревья давно были спилены, резерв хоть и зарос невысокими подлеском, но был вполне проходим.

Во вторник вошли в карьер. Степан был доволен, хотя огромной радости не испытывал. Чувство неудовлетворения росло с каждым часом, и он не мог, поначалу, понять, почему. Потом догадался. Ещё день, два, ну три, может, неделя, и он закончит тут все дела, подпишет все документы и улетит обратно, а полотно, бригада, Михалыч, останутся здесь. Степан не часто находил друзей и уж точно не думал, что их так тяжело будет терять.

Укладывая последние клетки перед ангаром, рабочие всё чаще шутили, что в сопке расположен командный пункт, а карьер – для отвода глаз, и на самом деле здесь неподалёку спрятаны пусковые шахты межконтинентальных баллистических ракет, замаскированные под полянки. Степан этим байкам, конечно, не верил, но Михалыч утверждал, что по молодости такие слухи слышал неоднократно, да и военных раньше здесь было немало. Ещё он вспомнил, что в школе их возили на экскурсию на полигон, то ли танковый, то ли ещё какой, который впоследствии вроде и закрыли, но охранять не перестали, так как охота в тех местах запрещена круглый год, хотя никаких заповедников там нет. Степан ни с кем в споры не вступал, справедливо полагая, что им, местным, виднее.

Территория за ограждением была огромной, и, если бы не чаша карьера, здесь можно было устроить аэродром. Масштаб разработки поражал. Конечно, Степан, ещё со времён «Очевидного – невероятного» знал про кимберлитовые трубки в Якутии, но и здесь было на что посмотреть. Глубиной их карьер был метров пятьдесят, а диаметром – с километр. Грунт отсыпали здесь же – отсюда и сопка, а что там в сопке на самом деле – не его дело. Степану, как не специалисту, было не совсем понятно, что тут ещё можно было добывать, карьер казался «вылизанным» подчистую.

Вправо от основной ветки уходила другая, к гигантскому остову погрузочного терминала, пришедшего за десятилетия запустения в полную негодность. Её им ремонтировать не предлагали, да и не очень-то хотелось.

Странно, но почти никто из их бригады не пошёл поглазеть на эту махину вблизи, как они делали, обычно, стоило кому-то найти в тайге ржавый трактор, вросший в землю по самые ступицы. Обычно все собирались вокруг и гадали, что же в нём такого сломалось, отчего его нельзя было починить и пришлось бросить.

Прикрутив последние накладки, все вспомнили про спор начальства. Убедившись, что все в сборе, Михалыч скрылся в теплушке и почти сразу показался оттуда, неся перед собой ящик «Парламента». Важно установив его перед собравшимися, он обратился к Степану:

– Иногда, Стёп, проиграть спор в сто раз приятнее, чем его выиграть. Поэтому, если ты не против, я разливаю.

– Разливай, – разрешил Степан, приглашая всех «к столу». – Стаканчики есть?

– У нас всё есть. Лёха! – из толпы высунулся молодой паренёк. –  Неси.

Кроме помидоров, хлеба, нарезанного сала и лука, Лёха принёс из теплушки коробку пластиковой посуды и принялся быстро наполнять стаканчики. «Вот это сервис» – подивился Степан, принимая и передавая их дальше. Быстро разлив, Лёха кивнул Михалычу, и тот, картинно утерев усы, обратился к Степану:

– Ну, шеф, скажи что-нибудь по такому случаю.

– Скажу… – Степан на секунду задумался. – Друзья. За то время, что я провёл здесь, я могу назвать так каждого из вас. Спасибо за всё. Я никогда вас не забуду. Надеюсь, и вы меня тоже. За вас!

Степан поднял стакан и посмотрел на лица людей, стоящих вокруг. И снова, как и несколько дней назад, он ощутил чувство родства с каждым из них. Теперь они были связаны настоящей мужской, потом и крепким табаком, водкой и матерком сплетённой дружбой. Степан до боли в ладонях ощутил это неуловимое ранее и вдруг осознанное чувство невероятной целостности. Он, Степан, любил свою работу, свою женщину, свою Родину, и обрёл, наконец, своё место в этом мире. Всё встало на свои места.

Боясь не справиться с волнением, Степан поднёс стакан к губам и сделал глоток. Сразу стало легче. Все выпили, закусили. С минуту похрустев нехитрой снедью, разлили по второму. Теперь слово взял Михалыч:

– Все молодцы, абсолютно, – он обвёл всех взглядом. – Но больше всех молодец наш шеф. Я думал, приедет к нам какой-нибудь мудак, а тут нормального мужика прислали. И работать с тобой, Стёп, приятно, и бухать. За тебя!

Степан был польщён. Остаток водки в стакане смыл грусть с его души. Всё когда-нибудь заканчивается, и пусть лучше заканчивается так, как сейчас. Да и отпуска ведь никто не отменял, можно и прилететь сюда на недельку, проведать Михалыча, Радика и Ольгу.

Когда ящик пошёл на убыль, Степан с Михалычем отошли в сторонку, дабы не смущать подчинённых своим присутствием. Не сговариваясь, пошли к терминалу. Молча дойдя до ржавого остова, присели на старый рельс, уходящий под могучую конструкцию, чтобы вынырнув, метров через сто, упереться в насыпь тупичка. Михалыч привычно закурил.

– И что теперь? – спросил он, не глядя на Степана, а словно обращаясь к Луне, висящей в подслеповатом вечернем небе немного левее сопки.

– Теперь? Сдаём объект, подписываем бумаги, жмём заказчикам руки, и – всё, – ответил Степан, зная, что вопрос был не об этом.

Михалыч кивнул.

– Соскучился по дому?

– Да нет. По чему мне скучать? По тишине?

– А по ней?

– А по ней – да.

– Степан, ты это… – Михалыч заёрзал на рельсе, словно тот был холодным, или наоборот, горячим. – Ты позвони ей, обязательно. Тот разговор наш… Ты не думай, они не все такие. Я жене рассказал, так та наорала, и сказала, что если женщина полюбит, на она на многое способна, просто сроки у вас были больно сжатые…

Метафора Михалыча Степану понравилась. Если сроки подживают, то тут не до прелюдий. А цветы могут быть и потом, как и всё остальное.

– Спасибо, – Степан похлопал друга по плечу. – Прямо гора с плеч.

– Не ёрничай, Стёп, – Михалыч повёл плечом. – Что делать думаешь, когда вернёшься?

– Известно, что, работать. Таких объектов, может, и не будет, но всяких тупиков на наш век хватит.

– Да что ты всё заладил, – работа, работа! – Михалыч завёлся и развернулся к Степану боком. – Есть что-то ещё, в твоей никчёмной жизни, кроме работы?

– Есть, дочь. Вот жду, когда подрастёт, да одумается.

– Ну, жди, жди. А в Липецк поезжай, может, что и срастется у вас. Тебе именно такая и нужна.

– Какая «такая»? – усмехнулся Степан, заранее предвкушая, что сейчас отчебучит его друг.

– Ну, такая, – Михалыч замешкался. – Училка! Будет ходить по дому, в очках и с книжкой, и спрашивать у тебя, что ты думаешь про Базарова, а ты будешь посуду мыть на кухне, и улыбаться от уха до уха. Поверь.

И Степан поверил. Оттого, что Михалыч с такой лёгкостью угадал образ, придуманный им самим, его «проняло». Значит, так и есть, и Лена, его случайная знакомая, оказалась в его жизни не случайно. Хоть верь после этого в судьбу, хоть не верь.

– Ну а ты что будешь делать? – Степан как-то подзабыл, что Михалыч через несколько дней останется без работы. – Есть планы?

– Да фиг знает! – откликнулся тот. – Подыщу что-нибудь. Халтуры на мой век хватит. На крайняк, таксовать пойду. И такое бывало.

– Грустно, друг.

– Не парься. Было бы желание, а работа найдётся. Бизнес, может, какой придумаю. А то Светку скоро в институт устраивать, там деньги нужны.

– Кем она хочет стать?

– Да в пед, наверное, пойдёт. Одни учителя кругом, да?

– Не говори, – усмехнулся Степан. – Учитель – самая лучшая профессия.

– Ну да… А я в детстве путешественником хотел стать, как Сенкевич. Думал, увижу созвездия Южного полушария, мыс Доброй надежды, пингвинов…

– А я мечтал, – подхватил Степан, – что уеду куда-нибудь далеко, в какое-нибудь опасное путешествие, а потом вернусь, загоревший как чёрт, исхудавший, и все сначала не поверят, что я вообще живой, потом кинуться обнимать, плакать…

 – Ну-ну.

Погудев, укатила «кукушка», вместе с подогретыми водкой рабочими, оставив у ворот сопки ненужный больше кран. Степан посмотрел на часы. Было без двадцати девять, пора по домам. Рабочие что-то покричали на прощанье, садясь в вагон, Степан не разобрал, что. Помахал им рукой, проводив маленький состав. Огляделся. Без людей в карьере стало совсем тихо и сумеречно. Опалив на прощание верхушку сопки, солнце величаво ушло за частокол сосен, словно отправилось на ночлег в непреступный бастион.

Поднялся ветерок, но тёплый, ласковый. Больше двух десятков лет это место было никому не нужно, и тайга снова забрала его себе, разбросав тут и там деревца, и зализав раны разнотравьем. И вот опять пришли люди. И ничего хорошего от них не жди. Степан вспомнил свою любимую картину – «Над вечным покоем», и вздохнул. Никогда не будет покоя, никому.

Посидели ещё, поговорили. О том, о сём. Когда стало совсем темно, Степан нашёл множество знакомых созвездий. Его знание звёздного атласа распространялись далеко за пределы Большой Медведицы, но рассказать об этом было обычно некому.

Обратно к сопке дошли практически на ощупь, утопая в буйной траве по колено, молча, думая каждый о своём. Степан о будущем, а Михалыч о настоящем, сожалея, что дорогу построили так быстро.

Оставшийся машинист крана мирно спал в кабине. Обычно кран оставляли на полотне – смысла гонять многотонную махину туда-сюда не было никакого, но завтра его надо будет сдать обратно в Пермь, а, значит, сегодня машина будет ночевать в Дальнем.

Окликнув машиниста, Михалыч велел тому заводить. Пробурчав что-то невнятное и громыхнув пустыми бутылками, тот запустил двигатель и включил прожектор. Темнота вокруг стала гуще и словно сомкнулась вокруг луча, не позволяя увидеть больше ничего. Михалыч уже забрался наверх, а Степан всё ещё стоял, озираясь, понимая, что вот таким, ночным и загадочным, он видит карьер в первый и последний раз.

Шестьдесят километров дороги остались позади. Другие придут, сменив уют, и поедут добывать сюда свои полезные ископаемые по ровненькой колее, не думая о том, какой кровью и потом достались Степану эти километры, и это будет самая лучшая для него награда.

Забравшись по лесенке наверх, Степан обнаружил друга не в кабине, а на ровной площадке позади неё, там, где ещё этим утром лежали пять новеньких клеток, – их последний вклад в великое дело дороги. Прислонившись спиной к опоре стрелы, Степан кивнул Михалычу, и тот, залихватски свистнув, крикнул машинисту: «Трогай»!

Дизель, взревев, дохнул чёрным дымом в без того уже чёрное небо, и мелко завибрировший кран тронулся, но не назад, в тайгу, а вперёд, к сопке. Раздался глухой удар, от которого тряхануло так, что Степан едва не перевалился через перила, и огромная машина легко прошла сквозь ворота ангара. Адски скрепя бортами о ржавый металл, кран прополз несколько метров, прежде чем остановиться. То место, где стоял Степан, оказалось так близко к изувеченным воротам, что он мог с лёгкостью до них дотянуться. Из абсолютно чёрной дыры проломленных ворот потянуло запахом пыли и чем-то до боли знакомым. Бензином, догадался Степан, и повернулся к Михалычу, но того рядом не было. Степана охватил ужас. К счастью, он тут же увидел друга возле кабины, с сидящим, как как истукан, машинистом, который, словно персонаж из дурного сна, продолжал смотреть вперёд, никак не реагируя на произошедшее.

– Соловей, ты чё, больше всех выпил, что ли? – орал ему Михалыч, стуча кулаком в окно кабины. – Как можно старт с реверсом перепутать?

«Соловьёв, точно» – вспомнил Степан фамилию машиниста, с которым недавно, и так уже давно, дежурил на полотне, пропуская путеизмерительную тележку. «А тот, что на «кукушке» уехал – Бельских».

Услышав стук, машинист словно очнулся. Медленно повернувшись, он смотрел на них ошалелыми глазами, даже наклонился немного вбок, чтобы получше рассмотреть Степана. Убедившись, что они оба живы, он вылез из кабины и странной походкой, на негнущихся ногах, поковылял к воротам.

– Бля… – только и произнёс он, трогая металл. – Не знаю, Михалыч. Не знаю! Помнил, ведь, что надо обратно ехать, точно помнил. Тока задремал чутка. Тут вы подошли, я завёлся, а на реверс не поставил. Пока сообразил, в чём дело, слышу треск, – машинист потрогал воротину, завёрнутую внутрь и висящую на одной верхней петле, словно не веря, что могучая металлическая створка смялась как картон. – Думаю, а вы где стоите? Веришь, голову повернуть страшно. Потом ты стучишь – ну значит, живые. Ну, слава богу, думаю. Наказывайте меня, как хотите, но грех я на душу не взял.

– Спасибо, что живой, – сплюнул Михалыч, и тоже слез на землю. Потрогав железо, он поднял глаза кверху, но Степана на месте не оказалось. Пригнувшись, тот прошёл под стрелой крана, и посветив себе под ноги телефоном, спрыгнул на пыльный бетонный пол ангара уже за воротами.

– Чё там? – услышал он приглушённый голос Михалыча. – Мне лезть?

– Нет.

Показавшись, через некоторое время на улице, Степан оттащил Михалыча в сторону, и велел тому гнать в Дальнее что есть мочи, найти там телефон заказчика, и звонить тому, пока не дозвонится. На все протесты друга он отвечал «так надо», и вызволив кран, чуть ли не силой запихну Михалыча в кабину, заявив, что останется тут, ждать. На вопрос: «кого?» тот только махнул рукой.

В карьер Михалыч вернулся часа через три. Дозвонившись до заказчика, и всё тому рассказав, он снова растолкал спящего в кабине Соловьёва и велел тому гнать обратно. Не доехав до ограды примерно километр, они увидел впереди свет. На насыпи стоял человек и размахивал фонарём влево-вправо, подавая знак «стоп». Михалыч сначала обрадовался, решив, что другу надоело ждать, и он пошёл им навстречу. Велев Соловьёву тормозить, он спрыгнул на землю и поспешил к свету. Но пройдя несколько шагов, чувствовал, как в душе у него зарождается беспокойство. И ростом, и телосложением этот человек совсем не походил на Степана, да и потом, Михалыч вдруг отчётливо это вспомнил, фонаря у того с собой не было.

– Стоять на месте. Руки за голову.

Голос так же не принадлежал Степану.

– Что?

Фонарь светил прямо в глаза.

– Повторяю. Стоять на месте, руки за голову.

Ослепивший Михалыча человек направил на него автомат.

18
Кран медленно, на самом тихом ходу, через треск и скрежет, высвободился из ржавых объятий, оставив после себя дыру, в которую спокойно мог проехать КамАЗ. Отправив Михалыча с поручением, Степан сел на рельс, снова заходить в ангар не хотелось. Минут через сорок он услышал шум винтов. Затем в ночном небе зажёгся прожектор, пошарил по карьеру, нашёл Степана, и стал снижаться. Когда шум стал оглушительным, невдалеке за сопкой сел вертолёт.

Едва колёса винтокрылой машины коснулись земли, из неё высыпала кучка людей с автоматами наизготовку. Часть из них побежала к искорёженным воротам и скрылась внутри, часть – к выезду из карьера, остальные молча обступили Степана, взяв его в кольцо. За ними следовали три человека в штатском. Одним из них был Радик.

Степан инстинктивно поднял руки, которые тут же завели за спину и крепко схватили проворные бойцы. Степана быстро обыскали, проверив даже голенища сапог. Сложив все извлечённые из карманов предметы в брезентовую сумку, его толкнули в спину, и повели к ангару.

Держали Степана крепко – не вырвешься. Двое или трое солдат шли сзади, человек пять спереди, светя себе под ноги, так что Степан видел немногим более того, что видел ранее. Бетонный пол под ногами, несколько непонятных огоньков по стенам, провода. Большой зал, в который заходили рельсы, быстро сменился коридором, достаточно широким, чтобы проехал грузовик. Примерно каждые пятнадцать шагов в нем попадались двери, наглухо закрытые штурвальным механизмом, как на подводных лодках.

От шагов по коридору разлеталось гулкое эхо, отчего точное количество шагающих понять было невозможно. Пол почти незаметно, но уходил вниз. Воздух был не то, чтобы спёртым, но сильно пропах пылью, что всё время хотелось чихнуть. Шагая, Степан испытывал тревогу и любопытство одновременно. Уже по тому, что он успел рассмотреть, когда пролез за ворота, он понял, что объект далеко не заброшен, а в лучшем случае законсервирован.

Идущий впереди солдат выключил фонарь. Коридор закончился, и их группа остановилась перед дверью, над которой горела самая обычная лампочка без плафона, ватт на шестьдесят. Её свет таял в громаде коридора, отчего при свете фонаря Степан её даже не заметил. Дверь под лампочкой выглядела точно так же, как и остальные, но располагалась не сбоку коридора, а в торце. Шедший впереди солдат сделал шаг в сторону и повернулся к остальным. Из-за спины вышел другой, несколько раз провернул затворный механизм и потянул дверь на себя.

Помещение, в которое привели Степана, было практически пустым. Площадью метров в пятьдесят и высотой метра в три, оно производила немного гнетущее впечатление, словно потолок опустился не до конца и пространство вот-вот схлопнется. По центру комнаты стоял металлический стол, а вдоль всех стен размещались серые металлические шкафы, отчего комната походила на раздевалку, из которой вынесли всё лишнее.

У стола, напротив друг друга, стояли два металлических стула. Ещё один стоял у входа. Степана усадили за стол, лицом к двери. Вопреки его ожиданиям, руки ему оставили свободными, ничего, видимо не опасаясь. На стуле напротив уже сидел Радик. Ещё один мужчина, в дорогом тёмном костюме с галстуком, среднего роста, очень ладный, похожий на обрусевшего грузина, или грека, сел на стул у стены, положив ногу на ногу.
 
Немного покрутив головой, Степан увидел в углу ещё один стол, поменьше, с таким невообразимо старым компьютером, что у него не осталось никаких сомнений, где и когда он был сделан. К нему, или от него, шёл толстый пук проводов, веером расходившихся по стене над шкафами, к каждому из которых спускалась тонкая струйка из трёх штук. Всё оборудование – и компьютер, и шкафы, были давно «мертвы», судя по слою покрывавшей их пыли.

Никто не произнёс ни слова, и Степан, не будучи уверенным, что стоит открывать рот первым, принялся ждать. Сидящий напротив Радик, хоть и пытался казаться спокойным, заметно нервничал, суетливо доставая из чёрной кожаной папки листы бумаги и раскладывая их перед собой, словно пасьянс. Закончив, он, наконец, нарушил молчание.
 
– Степан, сразу хочу тебя заверить, что тебе нечего опасаться. Это будет просто беседа.

Слова Радика сразу упали в пыль, едва только сорвавшись с языка. По какой-то непонятной причине в таком большом помещении совсем не было эха. Степан машинально кивнул. Его отчего-то стала занимать эта странная мысль – про эхо, про стены, которые, возможно, годами не слышали человеческого голоса, после того, как люди в белых халатах, надетых, скорее всего, на военную форму, эдакие армейские Приваловы, повернули последние тумблеры и ушли, закрыв за собой дверь. Мысль была настолько увлекательной, что Степан на какое-то время забыл, как дышать, а когда вспомнил, то вдохнуть толком не сумел. Он даже хотел было узнать у Радика, отчего так происходит, но растерянное лицо его друга, вместе со столом, вдруг сместились вверх и в бок, а бетонный пыльный пол, напротив, проворно устремился к нему навстречу…

Короткая темнота сменилась светом и удушливым запахом нашатыря. Степан открыл глаза и оттолкнул чью-то руку, держащую ватку возле носа.

– Пришёл в себя, – то ли сам себе, то ли кому-то, доложил Радик, с беспокойством глядя в лицо Степана. Тот по-прежнему сидел на стуле, придерживаемый за плечи одним из солдат. – Извини, не рассчитали, – обратился Радик непосредственно к нему. – Тут система вентиляции вручную включается, а до нас воздух ещё не дошёл. Ты сегодня ел что-нибудь?

– Да, утром, – Степан потрогал виски. – Потом выпил, вечером.

– Ну, понятно. Вот тебе воздуха и не хватило.

Степан пожал плечами и потрогал шишку на лбу. Оказаться самым нестойким было неловко. Он осторожно вдохнул поглубже. В этот раз ноздри втянули не затхлый букет подземелья, а свежий прохладный воздух, нагнанный сюда невидимыми вентиляторами.

– Всё нормально. Я готов. Голова ещё немножко кружилась, но Степан решил, что сейчас не тот случай, чтобы отвлекаться на пустяки.

– Хорошо, – Радик покашлял в кулак. – Расскажи, что произошло сегодня вечером. Я имею ввиду, инцидент с воротами. Как можно более подробно.

Пока Степан думал, с чего начать, человек в костюме достал из кармана пачку неизвестных Степану сигарет и прикурил от бензиновой зажигалки, громко хлопнув крышкой, почти как Михалыч. Затянувшись с явным удовольствием, словно выздоравливающий, первый раз после длительного лечения, он стряхнул пепел прямо на пол.

– Это случайно произошло, – Степан ещё раз глубоко вдохнул. Дым от тлеющей сигареты был приятным и ароматным, и Степан даже почувствовал себя лучше. – Машинист забыл включить реверс. Я настаиваю. Случайно.

– Допустим, – Радик покосился назад, но «костюм» продолжал расслаблено сидеть, словно разговор его вообще не касался. – Расскажи, зачем ты проник на объект.

«Я думал, это любопытство, а оказывается – проникновение» – невесело подумал Степан, прежде чем ответить.

– У меня в бригаде все местные, и все уверены, что тут везде военная тайна. Вот и решил посмотреть, что да как.

– И что вы видели?

Человек в костюме заговорил так неожиданно, что Степан вздрогнул. Радик, казалось, тоже. Кто из них главный, не вызывало никаких сомнений.

– Да, в общем-то, мало. – Степан пожал плечами. – Большой ангар, грузовики, бочки. Как только увидел внутренние ворота, которыми ангар заканчивается, сразу пошёл назад.

– И чем же так примечательны оказались эти ворота?

– Кроме надписи: «Не входить. Секретно», ничем.

Радик снова посмотрел на начальника. Тот посмотрел на Степана и кивнул, а затем спросил:

– Что дальше?

 – Дальше я решил, что объект… как сказать, не заброшен. Поэтому и послал прораба сообщить о случившемся. Вашего телефона у меня, к сожалению, нет.

Губы человека в штатском едва заметно дёрнулись, пряча улыбку, которую он не мог себе позволить.

– Вы правильно поступили, что не стали делиться информацией с подчинёнными. – ответил тот. – Продолжайте.

– Да что продолжать? Присел, и только приготовился ждать, а тут вы.

Помолчав, Степан увидел, что Радик немного расслабился. «Видимо, я сделал всё правильно», – подумал Степан, – и меня отпустят». Любопытство же было жгучим. О таких местах, как этот бункер, он только читал, или смотрел в пошлых передачах на телеканале «РЕН».

Облизав губы, Степан аккуратно посмотрел по сторонам. Пить хотелось ужасно, и слюны почти не осталось. Работа, жара и водка выжали его до капли. Бетонный потолок как будто стал даже немного покачиваться, отчего Степана стало немного мутить. Снова накатывает, догадался он и вспомнил мерзкий запах нашатыря. Чтобы не смотреть вверх, Степан начал рассматривать шкафы вдоль стен. Совершенно одинаковые, они взяли Степана в кольцо, словно свою последнюю жертву, перед тем как их выкинут на свалку истории. Проницательный коллега Радика уловил его взгляд, посмотрел на шкафы за его спиной, и поднялся.

– Степан Иванович, поясню ситуацию вкратце, – подхватив свой стул, человек в костюме поставил его в торце, и снова закурил. – Мы находимся на военном объекте. Объект засекречен с конца семидесятых, после того, как местное месторождение сланцев было практически выработано. Тогда, в самый разгар холодной войны, было принято решение построить здесь самый мощный в стране, а может, и в мире, радар. Место здесь идеальное. Во-первых, – человек в костюме стал загибать пальцы, – здесь кругом дикая тайга. Во-вторых, тут неподалёку располагался танковый полигон, так, что присутствие военных здесь – обычное дело. И, в-третьих, а, в сущности, в главных, – загнув третий палец, он пристально посмотрел Степану в глаза, словно желая убедиться, что не зря расходует своё время, – географически объект расположен близко к центру континента. Углубление в земной поверхности такого размера и формы как раз подходило под созданный к тому времени проект. Суть замысла была проста и грандиозна. На территории карьера смонтировали огромную сетку радара, диаметром в несколько километров. И теоретически этот радар способен был «видеть» все воздушные цели над Евразией одновременно. Наши учёные тогда доказали, что самолёт, летящий, например, из Токио в Мадрид, мы могли бы вести отсюда весь полёт. Теоретически.

Затянувшись, он бросил окурок себе под ноги, поднялся, и зашёл за спину Радика. Степан успел заметить пистолет в подплечной кобуре, и поёжился.

– Монтаж всего оборудования закончили в восемьдесят седьмом. Радар ты не увидишь никак, ни со спутника, ни с земли, все коммуникации подземные. Но пуск так и не осуществили, не надо, думаю, объяснять, почему. Объект законсервировали, ветку к нему бросили. Но, некоторое время назад, было принято решение радар снова запустить. В тестовом режиме. Обстановка нынче снова напряжённая, вы, я думаю, в курсе. Сколько лет прошло, а цели – те же.

Степан сидел ошарашенный. Каких-то несколько часов назад он сожалел, что прощается с объектом навсегда, а теперь оказалось, что он стал причиной утечки информации такого масштаба, что ему стало свежо.

– Ну а поэтому мы решили всё это, – он провёл указательным пальцем круг над головой, имея ввиду, видимо, карьер и всё, что к нему прилагается, – оформить как обыкновенную коммерческую возню. Местные власти решили доскрести из карьера то, что не доскребли при совке, объявили тендер на ремонт железнодорожной ветки, ну а дальше вы в курсе.

– А мы? – спросил Степан, до конца не веря, что такое может быть на самом деле.

– Что, «вы»?

– Мы же выиграли тендер честно. Или нет?

– Вы что, в этом сомневаетесь? – Человек в костюме удивлённо поднял брови.

– Но… те люди, с которыми мы подписали контракт? Они в курсе?

– В курсе чего? – его голос стал суровым.

– Того, что здесь, – Степан замялся, подбираю нужное слово, – происходит?

– Здесь происходит, и запомните это хорошенько, – голос, ещё недавно столь доверительный, налился сталью, – добыча полезных ископаемых. А для этого нужна железная дорога. А для этого фирма из Воронежа выиграла тендер, и выполнила свои обязательства. И только-то!

Всё выглядело именно так, как объяснил этот человек. Никто в их конторе и не подозревал, для чего, а, вернее, для кого они ремонтируют полотно. И такое чувство, что и заказчик – тоже. Подумав, Степан спросил:

– Зачем такая тогда секретность? Ведь радар – это ведь не ядерные ракеты, это же… законно.

– Мысли шире, Степан, – словно пружина, которая мгновенно разжалась, «костюм» расслабился, и перешёл на «ты». – Если мы просрали холодную войну, мы не можем позволить себе сделать это снова. Ещё есть вопросы?

– Что с Михалычем и с машинистом, Соловьёвым?

– Отрадно видеть вашу заботу, – откликнулся "костюм" на это. – С ними работают наши сотрудники. Утром их отпустят.

– А меня? Зачем вы всё это мне рассказываете?

Радик, молчавший всё это время, и изучающий бумаги на столе, испуганно перевёл взгляд на «костюм», и в след за ним испугался и Степан.

– Затем, Степан Иванович, чтобы вы понимали меру своей ответственности до конца.

Снова затяжка, и новый окурок последовал на пол, за старым.

– В моей конторе уже долгое время бытует мнение, и я его разделяю, что человек, знающий правду, будет молчать. Всегда и везде. Не проболтается спьяну, не будет хвалиться друзьям или женщинам. Будет хранить тайну всю жизнь. Я склонен думать, что вы человек ответственный и глупостей не наделаете.

Степан быстро кивнул.

– Да, конечно.

– Вот и хорошо. Кстати, а почему вы сами не поехали в Дальнее?

– Даже не знаю. Подумал, что лучше – остаться.

– Ну что же, верно.

Степан секунду подумал, а затем спросил снова:

– Как вы узнали, что произошло? Вы прилетели раньше, чем Михалыч мог бы доехать.

– Датчики сработали. Да и лететь тут, – «костюм» махнул рукой. – Рукой подать. Мы даже хотели кран по дороге перехватить, но потом решили посмотреть, кто как себя поведёт.

– Вы думали, что среди нас – шпион?! Степан был ошарашен.

– Нет, конечно, – человек в костюме даже попытался улыбнуться. – Все ваши люди давно проверены. Но все версии должны быть отработаны. Да, раз уж речь зашла. Мы проверили и Елену, если тебе интересно. Она «чистая».

У Степана ёкнуло в груди.

– Адрес и номер телефона настоящие, – «добил» Степана «костюм», скорее по привычке, нежели специально, пренебрегая смущением собеседника.

«Откуда они знают про записку?» – изумился Степан, вспоминая, где и когда он видел её последний раз, но потом посмотрел на Радика, и сразу всё понял.

– Ну, всё, – произнёс тот, вставая. – Информации с вас достаточно. По всем другим вопросам Радик Булатович вас проконсультирует, не выходя за рамки гостайны, разумеется.

– Да-да, – кивнул Радик, и пододвинул Степану несколько листов бумаги.

– Ты должен подписать кое-что. Ты обязуешься не разглашать сведения…

– Степан Иванович, я уверен, понял, – перебил Радика человек в штатском. – И всё подпишет.

Степан взял у Радика листы, ручку, нашёл графу «подпись», подмахнул, не читая. Вернув бумаги, он спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Что бывает с теми, кто разглашает?

– Вам-то зачем знать, вы же не расскажите, – ответил «костюм» снова располагаясь на стуле у входа.

– Хочу осознавать меру своей ответственности до конца.

– Как пожелаете, – застегнув пиджак, тот встал у двери. – Ваши расписки, это так, бумага. А люди, которые нас подвели, обычно нелепо и грубо погибают. Пьяные гопники в подворотне забьют, наркоман ножом пырнёт, другие варианты имеются. Радик Булатович отвезёт вас в гостиницу. Машиниста и вашего помощника отпустят утром. Выходим.

Кивнув солдатам, он развернулся и первым шагнул за порог. Всю дорогу обратно они шли так же молча, немного забирая вверх. Под руки Степана уже никто не держал.

Покореженных ворот на месте уже не было, и вход казался огромным. Обе воротины лежали поодаль, как металлолом. Выйдя на насыпь, Степан поднял лицо кверху. Небо было затянуто облаками, и в обозримом пространстве не светила ни одна звезда. Пахло сырой землёй и тайгой. Надвигался дождь. Прожив здесь больше месяца, Степан научился определять его приближение почти безошибочно.
 
Несколько солдат замерли у входа в ангар. Остальные направились к вертолёту. Куда делся человек в костюме, Степан не заметил. Прощаться тот не планировал.

– Почему Михалыча и машиниста нельзя отпустить сейчас? Где они? – спросил Степан Радика, как только они остались наедине.

– Их отпустят утром, не кипятись.

– Почему? И кто ты на самом деле? Феэсбешник? Разведчик?

– Расскажу по дороге.

В кабине крана двоим было тесновато, и чтобы не мешать Радику, Степан забрался на какой-то ящик в углу, едва не разодрав себе штаны. С минуту поколдовав у приборов, Радик сумел завести машину, и кран плавно тронулся.

Примерно через километр, на полотне показались часовые. Две тёмные фигуры, рослые и ладные, словно от одной матери, синхронно подняли автоматы и Радик затормозил. Один из молодцов так и остался стоять на рельсах, рассматривая пассажиров через прицел, второй, сняв с пояса мощный фонарь, осветил им кабину, пошарил лучом между колёс, и не найдя ничего интересного, дал знак «можно ехать». Первый нехотя опустил автомат и освободил путь.

Снова разогнав аппарат, Радик нажал на какой-то рычаг, и откинувшись на спинку кресла, окликнул Степана:

– Пока мы вдвоём, можешь спрашивать. На какие вопросы смогу – отвечу.

– Да… слушай... – Степан не знал, с чего начать. – Не знал, что ты умеешь водить такие штуки.

– Я много чего умею, – Радик совсем по-домашнему почесал нос. – Вот что, Степан, давай я тебе помогу. Я действительно работаю в минобороны. Не «шишка», конечно, но и не «дух». И форму носить не обязан. Когда решили «поднять» объект, – Радик мотнул головой назад, – то наверху здраво рассудили, что лучшей легендой будет правда, ну, или почти правда, и куратором назначили меня, раз уж я живу от него в двух шагах, а твой прораб – мой родственник. Я, естественно, согласился. Присматривал, докладывал, и до сегодняшнего дня всё было хорошо. Думал, сдам объект и получу поощрение. Но… сегодня вы поставили всех «на уши». Ладно, проникновение, полбеды. Но пока мы взлетали, пришла вводная, что с объекта уходит транспорт с двумя людьми, и ещё одна единица осталась. Я очень надеялся, что остался ты. Это многое упрощало.

– А как вы узнали, кто где?

– Если тебе действительно интересно, то со спутника много чего видно. Но об этом тоже никому не стоит говорить.

– Понятно…

– Вот, в принципе, всё, что я могу тебе сообщить. Главное, не навреди себе, и с Михалычем ничего не обсуждай. Я с ним сам потом поработаю.

Сегодня Радик был другой. Собранный, деловой. От прежней мягкости не осталось и следа. Будто он сменил домашний халат на мундир, живот от которого втягивается сам собой.

– А Ольга… – Степан замялся. – Зачем она… ну в смысле, она тоже из твоей конторы, «под прикрытием»?

– Ольга? – Радик выглядел удивлённым. – Нет, конечно. Она моя настоящая жена. И знает она только то, что я программист в министерстве. А что? Что «зачем»?

Радик посмотрел на Степана очень внимательно, отчего тот с испугом подумал: «Знает?»

– Я просто подумал, что если она подставная, то играет превосходно.

– Она не играет, – грустно улыбнувшись, Радик устало потёр глаза. – Всё по-настоящему.

19.
На следующее утро Степан проснулся ровно в шесть, хотя будильник стоял на восемь, а комиссия заказчика должна была прибыть и того позже – в одиннадцать. Вставать так рано для него стало уже обыденностью. Минут через тридцать позвонил Радик и сухо сообщил, что с Михалычем и Соловьёвым всё в порядке. Степан ответил «спасибо» и отключился.

Ровно в одиннадцать он стоял у входа в депо, побритый и свежий. Сегодня он он решил спецовку не надевать, и по случаю визита важных гостей натянул ставшие вдруг какими-то узкими джинсы. Комиссия опаздывала. Скорее всего, Михалыч вёз их со станции намного бережнее, чем обычных своих пассажиров. От предложения остаться дома и отоспаться тот отказался наотрез. Степан не возражал.

Трое хорошо одетых мужчин из Перми появились около двенадцати. Пожимая протянутые ладони, Степан попутно поинтересовался у Михалыча, всё ли у того хорошо, но тот лишь ворчливо отмахнулся.

«Надо с ним поговорить», – решил Степан, глядя на то, как Михалыч пытается прикурить от дрожащей в пальцах спички. Этот тремор был чем-то новыми, и Степан забеспокоился.
   
Когда миновали стрелку, и состав начал набирать ход, главный из проверяющих, невысокий и полноватый мужчина, спросил у Степана:

– Почему ваш помощник нервничает? Что-то не так с полотном?

– С полотном всё в порядке, вот увидите, – Степан выразительно посмотрел в сторону друга, – Просто Эрнест Михайлович очень ответственный человек, а сегодня такой важный день.

Услышав эти слова, Михалыч как-то совсем потупился, отвернулся и стал смотреть в окно. Степану тоже посмотрел сквозь грязное боковое стекло на сосны, которые сегодня были точно такими же, как и вчера и месяц назад. Все форточки в теплушке были открыты, и приятный летний ветерок трогал их причёски. Состав ехала ровно, гости молчали. Когда проехали посёлок, гости закурили. Через пару километров закурили ещё по одной, словно персонажи из старых советских фильмов. Говорили мало. Больше по делу, отмечая правильный угол того или иного поворота, или ширину насыпи.

На душе у Степана было хорошо. Свою работу он выполнил, женщину – полюбил, военную тайну – узнал. И пусть сегодняшняя проверка была почти формальна – сюда ещё приедут представители техконтроля и разные другие люди, которые дотошно осмотрят полотно метр за метром, в целом всё было готово. Сегодня даже старая «кукушка» бежала быстрее, чем всегда. Оно и не мудрено: груз они за собой не тянут, а едут в своё удовольствие. Так доехали до карьера. Завидев сопку, Михалыч весь подобрался, готовясь оправдываться, или «наезжать», но не пришлось. Когда их маленький состав остановился у ангара, новенькие железные ворота поблескивали свежей тёмно-зелёной краской.

– Зачем вы покрасили ворота? – спросил всё тот же главный проверяющий, едва спустившись на землю. – Этого в смете не было.

Михалыч, и без того встревоженный, стал нервно передёргивать плечами, всем своим видом показывая, что не понимает, как можно интересоваться такими мелочами, когда над ними такое небо.

– Это вам от нас, – Степан улыбался, как Гагарин. – Бонус.

– Ну что ж, приятно иметь с вами дело, господа. – Пошарив в портфеле, мужчина извлёк оттуда компактную фотокамеру и принялся снимать окружающее пространство. «Для начальства», – объяснил он, щелкая затвором. Двое других хмуро стояли в сторонке, молча покуривая, будто это они, а не Степан с Михалычем, провели полночи «в застенках». Закончив съёмку, главный спрятал камеру обратно в портфель и извлёк оттуда бутылку водки. Лица его компаньонов разгладились. Видимо, вся троица вчера неслабо бухнула и сегодня мучилась похмельем.
 
– Рад, господа, что это чувство взаимно, – настроение Степан стало превосходным. – Михалыч, там, на платформе, ящик. Принеси, будь другом. Где бы нам сесть?

20
Следующие несколько дней прошли для Степана в приятных хлопотах. Он несколько раз встречал «гостей» из Перми, поил-кормил, с гордостью показывал результат своей работы, пожимал руки, принимал поздравления. Гости уезжали с сожалением, что поживиться им здесь больше нечем.

В головном офисе заказчика, Степана приняли как родного. Местный директор был само радушие, а после пятидесяти граммов коньяка стал обращаться к Степану на «ты». Тот не возражал.

Уходя, Степан пожал всем руки, выразил надежду, что последний транш опередит его завтрашний самолёт, все посмеялись. На прощание ему подарили местную поделку из селенита, на что Степан отшутился, что из воронежского у него с собой только акцент.
 
Утром, дабы не «гонять» Михалыча, Степан поехал в Пермь с каким-то «бомбилой», но тот прознал про этот ход и примчался к офису наглаженным и обидевшемся. Степан был тронут.

Повиляв по Пермским улицам, Михалыч ловко вырулил на восточный обход, и как бы между делом, поинтересовался:

– Стёп, ты откуда моё имя знаешь?

– А ты думаешь, я в ведомостях так и пишу: «Михалыч, прораб»? – хмыкнул Степан, и Михалыч заржал. – В честь старины Хэма, что ли?

– Ага. Отцу спасибо.

– Ну а почему нет?  Чем он занимается?

– Он умер. – Михалыч посерьёзнел. – Пять лет назад. Сердце. Мужики в России долго не живут.

– Это точно. – Степан, никогда не умевший утешать и говорить слова соболезнования, просто спросил, вдруг осознав, что не знает о своём новом друге почти ничего. – Кем он был?

– Учителем. Русского языка и литературы, как твоя Елена. Хотя был чистокровный поляк.

– Поляк?! – удивился Степан. Разухабистый образ Михалыча никак не вязался в его сознании с представлениями о поляках, почерпнутых, правда, в основном из советских кинокартин. – Выходит, и ты поляк?

– Ну да, наполовину. Бабушку с дедушкой депортировали сюда из Прибалтики ещё в сорок первом, на принудительные работы. Их тогда объявили «жилпоселенцами», –двадцать лет без права выезда. А когда у них родился сын, мой отец, они назвали его Мишей, в честь святого Михаила Архангела, он родился как раз на его именины. Праздник католический, а вот имя вполне русское. Их, конечно, никуда так и не выпустили, а отец и сам уезжать не стал. Он всегда говорил, что никакой злобы на русских не чувствует, и что по духу он – русский. Такие дела.

Город закончился. Степан рассеянно смотрел в окно и думал об услышанном. Вот он оказывается, какой, простой русский мужик, Эрнест Михайлович. Его друг Михалыч. Завтра, примерно в это время, он проститься с ним навсегда. Простится с этим гостеприимным местом, ведь причин вернуться сюда, скорее всего, не будет. Несколько сотен фотографий и воспоминания, вот всё, что он сможет с собой увезти.

Степан почти два месяца не видел сестру, племянника, родителей, родной город, друзей, сослуживцев. Ему хотелось и не хотелось домой и, наверное, так и должно было быть, когда всё начатое тобою – тобою же и завершено.

– Стёп, – окликнул его Михалыч. – Раз уж речь зашла. Что за херня на карьере произошла той ночью?

– Ты бы стёкла опустил, конспиратор, а то нас пишут слишком чисто. Да шучу я! – спохватился Степан, взглянув на побледневшее лицо товарища. – Душно просто. Ты бумагу о неразглашении подписал?

– Подписал.

– Вот и не разглашай. Борись с собой и победишь.

– Да хорош шутить! Меня, б…, повязали, повели куда-то, чё к чему вообще не объяснили…

– Не преувеличивай, – перебил его Степан. – Не повязали, а проводили.

– Откуда знаешь?

– Меня тоже проводили. В другую комнату.

– Да? И что сказали?

Степан поколебался. Всё-таки тот человек в штатском был весьма убедителен.
 
– Да ничего конкретного. Спросили, как это случилось, я ответил – случайность.

– Мне, прикинь, сказали, что там какой-то архив будут делать.

– Мне то же самое.

Пейзаж за окном стал самым привычным. Сосны, без конца и края. Степан подумал, что в его средней полосе ландшафт будет побогаче. Вообще, от видов тайги он уже подустал. Ему снова хотелось в поля – жёлтые, зеленые, любые. Возможно, Степан так и не увидел всей красы этого таёжного края – некогда было. Но хоть на Каму посмотрел – уже хорошо. Михалыч, по его просьбе, несколько раз останавливался в городе, и Степан, наконец, наснимал пермских видов.

Ещё ему очень хотелось попрощаться с Радиком. И с Ольгой тоже, но после всего произошедшего, ехать к ним было неловко. Конечно, Ольга обиделась. Конечно, она будет вежлива и гостеприимна. Играть ей не привыкать.

– Давай к Радику заедем, нам по пути, – предложил Михалыч, словно угадав мысли Степана, и тот тут же согласился. С ним часто такое бывало. Вроде решишь человеку отказать, а он только скажет тебе: «ну что, давай?», и ты сразу такой и отвечаешь – «давай»!

Ольга была рада. Как показалось Степану – искренне. Встретив гостей, она убежала на кухню, сообщив, что они вовремя, и что до ужина осталось пять минут. Степан, вопреки ожиданиям, не почувствовал никакого беспокойства. Наоборот, ему было приятно и легко от мысли, что такая красивая женщина проявила к нему интерес. Одета она была в обтягивающие брюки, явно «парадные», и красивую блузку с коротким рукавом, видимо, Михалыч предупредил хозяев заранее. Примерно такой Степан представлял себе жену. От этой мысли ему стало горько. До него только сейчас дошло, что из двух женщин он выбрал точно не синицу в руках. Это всё равно, что из двух бед выбрать обе.
 
Заехав, «на часок», Степан просидел у Радика и Ольги почти до ночи, и не хотел прощаться. Уже уходя, он вызвался помочь хозяйке убрать посуду, и, сложив тарелки горкой, пошёл вслед за ней на кухню, освещаемую только двумя неяркими точечными светильниками, которые он совсем недавно, а кажется, уже так давно, помогал устанавливать хозяину, демонстрируя своё инженерное образование. Некоторое время он молча принимал мокрые тарелки, вытирал их и складывал в горку на столе. Никто не старался начать разговор, и Степан, в который раз, подумал, что в обществе настоящей женщины молчать легко и приятно.
 
– Один полетишь, Степан? – наконец, нарушила тишину Ольга, не поворачиваясь, но свесив мокрые ладони в раковину.

– Один.

Её плечи опустились.

– Ну, что же, правильно. Хорошо хоть, чемоданы не собрала.

Насухо вытерев ладони, она шагнула к Степану и аккуратно, не закрывая глаза, поцеловала в губы.

–  Оля, – Степан сжал её ладони и в своих. – Спасибо. За всё.

– Пожалуйста. Приезжайте к нам ещё.

21
Степан сидел в зале ожидания и смотрел сквозь стеклянную стену на лётное поле. Ближе всех к нему стоял новенький блестящий «Суперджет», но полетит он на «Боинге», весёлой зелёной раскраски, компании S7.

Обнявшись с Михалычем, и приняв от него бутылку самогона, он пообещал вернуться сюда следующим летом.

Уже в самолёте, сидя у окна, Степан с иронией думал, насколько теперь для него изменилось понятие «кежуал». Пиджак он, конечно, надел, а вот галстук повязывать не стал, уложив его ручную кладь. И уже пристегнув ремень, вспомнил, что забыл купить племяннику вертолёт, решив, что купит его дома, а скажет, что привёз из Перми.

Хорошенькая бортпроводница объяснила, где в самолёте находятся аварийные выходы и как ими пользоваться в случае аварии, потом самолёт взлетел, и уже другая бортпроводница принесла ему стаканчик виски. Степан всегда брал одну порцию, когда летал. Алкоголь успокаивал.

Отрегулировав сиденье, и устроившись поудобнее, Степан полез в карман за наушниками, и нащупав их, вытащил на свет вместе с проводами что-то мягкое. Покосившись на сидящего рядом мужчину, он тут же одёрнул руку, благо тот уже дремал. Тогда Степан снова разжал ладонь и уставился на маленькие кружевные трусики-стринги, точь-в-точь такие же, что были на Лене в ту ночь. Степан глубоко вздохнул.

На стоянке такси было немноголюдно, и подставив загрубевшую кожу ветру, Степан с минуту подождал, пока тот признает в нём своего и приветливо взъерошит волосы. 

Дом №38 на поверку оказался старой советской девятиэтажкой из серого кирпича, с одним подъездом, который, как они и договорились, выходил на трамвайные пути.

Волнения, как такового, Степан не испытывал. Вместо него в груди неприятно ворочался страх. Страх стать причиной какой-нибудь некрасивой истории, испортить малознакомому, но близкому тебе человеку, если не жизнь, то вечер.

В домофон Степан решил не звонить сразу, ещё только обдумывая свой визит. Нелепо, должно быть, будет выглядеть человек, шипящий в микрофон: «Лена, это я, Степан. Помнишь? Пустишь»? Раздумывая, как быть, он замедлил шаги, и едва не подпрыгнул от неожиданности, когда дверь подъезда с шумом распахнулась прямо перед его носом.

На его счастье, в проёме двери показалась девчушка лет десяти, неловко выталкивающая на улицу розовый велосипед, упрямо не желающий перескакивать через высокий порог. Ринувшись на помощь, Степан одним движением перенёс его на улицу, стараясь улыбаться как можно шире. Прочирикав «спасибо», юная особа укатила восвояси, мелодично позвякивая колокольчиком.

Войдя в подъезд, Степан огляделся. Просторный холл был едва освещён. Тёмные, сто лет не обновляемые панели почти сливались с угрюмыми дверными проёмами, стоящими, как часовые, по обе стороны, по двое в ряд. «Восьмой этаж, вторая квартира налево от лифта», – быстро сосчитал в уме Степан, и нажал на кнопку вызова.

Чемодан Степан оставил на вокзале, там же купил розы, рассчитывая на их универсальность. Выбрал белые.

Выйдя из лифта и остановившись напротив нужной двери, Степан замер, пытаясь собраться с мыслями. Дверь была металлической, но не дорогой. Кое-где торчала монтажная пена, которую некому было срезать. Степан нажал на кнопку звонка. Несколько секунд ничего не происходило и ему показалось, что во всём доме стоит оглушительная тишина.

Замок щёлкнул так внезапно, что Степан вздрогнул. Дверь приоткрылась и в проёме показалась немолодая женщина, лет шестидесяти пяти. Женщина внимательно осмотрела гостя, но по-доброму, словно хотела убедиться, что с ним всё в порядке.

– Здравствуйте. Степан решительно не знал, что сказать ещё.

– Здравствуйте, – певуче, немного растягивая «а», ответила женщина, одарив его приятной улыбкой мудрого пожилого человека. – Вы, должно быть, Степан.

Степан кивнул.

– Проходите, Леночка дома. Проходите.


06.10.2019