Продолжение 4

Когда пришёл на первое занятие к преподавателю Пухальскому, он предложил мне перейти на семиструнку с металлическими струнами. Я онемел, а в голове у меня пронеслось: «Вам конец, Пётр Иванович. Этот заучит до смерти». Позже мне рассказал Виталий, что другой гитарист – Мамонтов, учившийся у Пухальского, написал письмо ректору консерватории о том, что преподаватель играть не умеет, у него нечему научиться и потребовал вернуть документы. Виталий тоже забрал документы. Уехал мой друг в Свердловск.
 
      А мне ничего другого не оставалось, как продолжать обучение у Пухальского. Однажды, проходя мимо магазина «НОТЫ» на Крещатике, я зашёл посмотреть новинки. Один сборник мне понравился – там были пьесы классической музыки в переложении для гитары Андресом Сеговией. Я купил два экземпляра.  (Были случаи, когда сборники у меня исчезали. По доброте своей я давал для копирования другим гитаристам, а они не возвращали). Пришёл к Яну Пухальскому на урок. Показал сборник. Он сказал, что будешь играть «Сарабанду» Баха, и цветным двухсторонним карандашом – половина красного цвета, половина синего, начал разрисовывать динамические оттенки "Сарабанды». Усиление громкости красным цветом, а уменьшение – синим.
На следующий урок я пришёл, захватив случайно другой сборник, чистый от пометок. Ян Генрихович также разрисовал «Сарабанду». Придя домой я сравнил сборники. Увидел большие различия в его трактовке динамики. В первом сборнике в четвёртом такте было усиление громкости, а во втором, наоборот, там же, ослабление. На третий урок я пришёл с двумя сборниками. Начал играть по первому сборнику, но он мне сделал замечание: «Почему ты усиливаешь звучание там, где надо уменьшать?». Я ему говорю: «Извините, Ян Генрихович, не тот сборник открыл, и достаю из портфеля второй. Он побелел, ушёл с урока. Дорого мне обошлась эта выходка. Мне он этого не простил.

Я органически не переваривал общение с Пухальским. Целый месяц не ходил к нему на занятия. Поняв, что ученики от него бегут, стал не так свирепствовать. Я получил от него некоторое послабление. Но мы с ним очень расходились в способах звукоизвлечения пальцами правой руки. Он требовал бить струну с размаха сверху, а я освоил современный и более экономный способ звукоизвлечения – со струны с маленькой амплитудой.

Тихая «война» с преподавателем у нас продолжалась очень долго. Но чувствительное поражение я ему нанёс, когда его ученик, гитарист –семиструнник цыган Играф Йошка приехал на весеннюю сессию и увидев мою игру, попросил переучить его на шестиструнку. Я с удовольствием выполнил его просьбу. Он закончил консерваторию, играя на выпускном экзамене «Чакону» Баха в аранжировке Андреса Сеговии. Позже Йошка организовал трио «Ромэн».

Консерваторское общежитие находилось на улице Свердлова,  бывшая Прорезная,  где на углу Крещатика и Прорезной стоял Паниковский, изображая слепого и вытаскивал кошельки у сердобольных,  которые помогали ему перейти на другую сторону улицы. На первом этаже были служебные помещения, кухня, душевые.
 
Однажды я пошёл помыться. Открыл дверь душевой, а там стоит обнажённая вокалистка Дуся под струями воды. Вылитая Венера Милосская!  У меня и челюсть отвисла. Я такой красоты не видел. «Петро, чуэшь, закрый двэри», – услышал я и это вывело меня из оцепенения. Встретил её в консерватории, увидел её и улыбнулся. «Петро, ты мэнэ бачив голою, – сказала она. – Зараз ты повинен мэнэ взяты замиж».  Но меня забрали в армию, а она закончила консерваторию и стала солисткой театра оперы и балета. Позже, ей присвоили звание народной артистке УССР. Она стала лучшей исполнительницей Екатерины Измайловой в опере Шостаковича.

На втором этаже здания располагались комнаты для девушек, а на третьем – парни. Я и ещё семеро парней жили в большой комнате. Называлась она «Не плачьте дети». Почти каждый вечер у нас застолья с вином и водкою. Я принимал активное участие в этих застольях, но часто после них уходил на свидания со своим чемоданчиком – «балеткой». Там находились предметы личной гигиены: зубная щётка, паста, небольшое полотенце и другие необходимые на свилании принадлежности. Его ребята называли: «чемоданчик дона Педро».

Однажды грянул гром. В десять часов утра пришла комиссия – проректор, преподаватели и увидели такую картину: студенты спят, стоит оглушительный храп, такой, что им можно было глушить радиостанцию «Голос Америки». На столе куски хлеба, хвосты и головы селёдок, лук, картошка. К люстре привязан презерватив, наполненный водой. Мне повезло, я был на свидании с женщиной, которая была в разводе и любила гитару и немного гитариста, который приходил с конфетами и вином.

Приказом всех лишили общежития, а меня перевели в другое общежитие, на улице Владимирской, напротив моей работы в музыкальной школе для взрослых.
Это общежитие находилось в старом доме, построенном, наверное, в начале двадцатого века, последний четвёртый этаж был отдан под общежитие консерватории. Высокие потолки, просторные комнаты, большая кухня. Туалет и ванная без горячей воды.

В комнате нас было четверо: Я из Луганска, валторнист из Закарпатья, Роман Иванский со Львова, баянист Володин с Донецка. Валторнисту часто передавали поездом четырёхлитровый бутыль вина, копчённое сало и колбасу. Когда мы спали, он вставал и пил вино, заедая хлебом с салом, или колбасой. В комнате стоял такой чесночный запах, что мне хотелось встать и задушить валторниста. Я привык делится и не смог этого терпеть.

Когда он занимался на валторне в консерватории, я гвоздём открыл навесной замок тумбочки, где он хранил продукты. Втроём мы выпили около двух литров вина. Продукты мы не трогали – закусывали своими. Вино было отменное, мадьяры мастера по изготовлению вин. Я долил в бутыль воду. Потушили свет, делаем вид, что спим в ожидании взрыва негодования. Слышим – скрипнула дверь. Валторнист зашёл и не включая свет, открыл тумбочку. Начал смачно чавкать и вдруг закричал: «Сволочи, воры!». Включил свет. Я спрашиваю: «В чём дело?». Он в ответ: «Вы воры, выпили моё вино!». Тогда я говорю:  –Ребята, вы видите у него этот бутыль? – завтра напишем проректору заявление и предоставим вещественное доказательство... 
Он как то сник, замолчал и лёг спать. Это ему был хороший урок. Когда приходила очередная посылка, он с нами делился и мы в долгу не оставались.

Вспоминаю одну забавную историю. Когда я учился на первом курсе в консерватории, к нам приехал студенческий хор из американского штата Кентукки. На другой день после выступления хора в малом зале консерватории была организована встреча советских и американских студентов. Я думаю, что агенты КГБ тоже здесь были.
Одна американская студентка пела песни и аккомпанировала себе на гитаре. Я занимался на четвёртом этаже далеко от зала. Подбегает ко мне знакомый студент и говорит, что в малом зале на встрече играет и поёт американка. «Пойдём, пусть послушает, как надо играть».

Я пошёл и увидел красивую девушку с длинными ногами и длинными вьющимися волосами. Гитара у неё была с металлическими струнами. На таких играют музыку кантри. Мне предложили сыграть. Я сыграл вариации Высотского на русскую народную песню «Пряха» и тут же следом «Арагонскую хоту». Что тут было!.. Крики восторга, топанье ногами (у нас так было не принято реагировать на выступление). И вдруг эта студентка через переводчика говорит, что влюбилась в меня с первого взгляда и хочет, чтобы я уехал с нею в Америку.

Я ответил, что она очень красивая и мне нравится, но у меня здесь много работы и учёба. И вдруг она заявляет, что не уедет без меня. На другой день меня вызывает ректор и спрашивает:
– Почему американская студентка говорит, что без тебя не уедет в Америку?
– Не знаю. Я только играл на гитаре, – отвечаю.
– Тебя вызывают в КГБ. Иди и там объясняйся.

Дал мне номер кабинета и адрес. КГБ находилось в десяти минутах ходьбы от консерватории. Подхожу. Двери массивные с бронзовыми отполированными ручками. Почему то только с улицы, а изнутри – намного тускней. Мне так показалось. Охрана указала путь. Нашёл кабинет и постучал.
– Войдите, – послышалось изнутри.
Сотрудник, сидевший за столом, что то писал. Усадил меня на стул и продолжил писать. Минут тридцать писал, поднял голову от бумаг и спросил:
– Что было у тебя с американкой, сколько раз и где?
– Ничего не было, – отвечаю.
– Почему она говорит, что не уедет без тебя?
– Спросите у неё, – начинаю злиться я. – Разве девушке не может понравиться парень за игру на гитаре?

Долго он задавал мне разные каверзные вопросы, а мне почему то хотелось ему пропеть: «Чёрный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься надо мной?». На другой день мне студентка передала свой адрес. Я долго его хранил. Запомнил имя – Барбара, но писем не писал. Хватило одного только похода в КГБ.