Проклятый район

Очередной день в моей шараге окончен, и это, пожалуй, лучшая новость за сегодня. Ни звери-преподаватели, ни серое октябрьское небо, ни проклятый противный дождь не располагают к хорошему настроению. К тому же, я забыл свой зонт, блеск.
 К черту.
Все, что мне сейчас нужно — это как можно быстрее вернуться домой, залезть в горячий душ и поесть в одиночестве. Да, ежедневный ритуал я сегодня пропускать точно не собираюсь. Не то чтобы мне становилось после этого сильно легче, но после душа и заварной лапши меня сразу валит спать. Потом проснусь часов так в девять и буду залипать на форумах и в соц. сетях до глубокой ночи. Еще пара часов сна — и снова серое утро, серые лица в транспорте и бесконечные лекции старых желчных старикашек, которые ненавидят студентов и свой собственный материал больше, чем мы сами. Гениальный план, нечего сказать. Но, кажется, мне не хватит воли, чтобы что-то изменить.
Меня устраивает, что меня хотя бы не бьют за стенами универа и не дрочат мне в сумку. В этом плане меня можно считать везунчиком. В своем универе я любому изгою — изгой. Наверно, о моем существовании знают только соседи по ряду, у которых вечно теряются ручки, да учителя иногда с приподнятыми бровями натыкаются на мою фамилию в списке. Пришел, отсидел пару и вернулся только под начало следующей. Отнюдь не предмет для гордости, но своим навыкам скрытности я благодарен.

Худи отважно спасает меня от тысяч капель дождевой воды, но и он уже полностью промок. Но остановка уже прямо за углом, поэтому я спокоен. Прошлогодние кроссовки швакают по мокрым узким дорожкам из бетонных плиток. Ноги основательно промокли, и носки мерзко прилипли к ступням, так что теперь я, будто по босиком по грязи, иду с немного сморщенным от неприязни лицом и руками в глубоких карманах. Сквозь музыку до меня донесся еле слышимый звон колокольчика и я повернул голову в его сторону. Из дверей мелкого магазинчика с надписью «Продукты» вышел, вернее, вывалился щетинистый мужик с опухшим лицом, будто он вышел не из продмага, а из улья со шмелями. В руках несменная подруга — Столичная. Опираясь рукой о стены, медленно, на полусогнутых ногах, поковылял в сторону дворов. Он что-то попытался мне сказать, когда я проходил мимо, но наушники-вкладыши надежно уберегли мои уши от невнятного мычания.

На остановке стоит всего лишь пара человек. Скорее всего, недавно проехал 35-й автобус: он едет в центр города и всегда собирает весь народ. Мне же нужно с одной окрайны, где стоит мой полузабытый универ, в другую, в район дешевых многоэтажек-муравейников, где в одном из таких маргинальных рассадников располагается моя съемная квартира.
Я зашел под козырек остановки и начал читать рекламу на щитах, которую видел уже сотни раз. Ливень и не думает прекращаться, и щедро поливает газоны стриженной истоптанной травы и заполняет неровности в асфальте широкими лужами. Редкие машины с включенными фарами и дворниками на всех скоростях несутся мимо, орошая тротуары грязными брызгами из луж. В наушниках играет что-то грустное и медленное, что именно — я не разбираю, главное, что барабанные соло и басс-гитары не стучат мне по мозгам.

Когда я чего-то жду, я начинаю наблюдать за людьми. Занятие это весьма интересное, хоть и подозрительное. Но меня это успокаивает, а самое главное — занимает, так что я не стесняюсь им увлекаться.
Вон, на другой стороне дороги, между одноэтажками и газонами, вогнанными в бетонные рамы, девушка-блондинка на каблуках, в красной кожанной курточке и с такой же красной сумкой на плече пытается сбежать от бушующей стихии, прикрываясь какими-то бумагами в плотном файлике и нелепо двигая ногами, обходя лужи и ручьи воды, стекающие по склончику прямо кому-то под голубые крашеные ворота. Вот рядом стоит бабуля, не такая старая, чтобы ставить на ней крест, но уже в возрасте. Миниатюрная старушка, тихо, поджав плечи, стоящая у края козырька и грустно смотряшая вдаль дороги, высматривая свой транспорт. Обе руки держат за лямки свою небольшую кожаную сумочку, старую и потрепанную, как и ее хозяйка. На лавочке, приваренной к остановке, сидит мужик лет сорока, с большими ушами и красным лицом. Сразу видно, что мужик деревенский, эти черты вытянутого лица, эти складки, есть в них что-то, что безошибочно выдает в нем провинциального трудягу. А еще он из тех людей, которые никогда не отведут от тебя взгляд первыми, если ты встретишься с ним глазами. Вот и сейчас, я, искоса глядя на него из-под капюшона свитера и нестриженной челки, встретил его взгляд, мирный и, вроде бы, по-старчески понимающий, но в то же время мертвенно-пустой. На лице не понятно: не то слабая улыбка, не то абсолютно спокойная безэмоциональная гримаса. И он смотрит мне в глаза, пока я делаю то же самое в ответ, будто бы хочет что-то спросить, но не произносит не слова. Пять секунд, десять. И он смотрит, сидя неподвижно, не двигая ни единым мускулом лица, закинув ногу на ногу, молчит. Мне это надоело, и я отвернулся обратно, к струям падающей с крыши остановки воды и серой, с голубоватым оттенком, холодной картине затопляемой улицы.

И вот, из тумана вдалеке, показались два тусклых желтых огонька. Еще секунда, и из серой дымки, кряхтя ржавыми деталями и шумным двигателем, вырвался заветный ПАЗик. Бабуля слабо, с облегчением, вздохнула, мужик опустил вторую ногу на землю. Шумный механический старичок, приближаясь, замедлил ход и, будто бы заботясь о трех своих будущих пассажиров, аккуратно заезжает к остановке, не поднимая при этом волну дождевой воды, что никто не испачкал ноги. В 41-м не горел свет. Не то чтобы уже успело стемнеть, но плотные тучи сегодня не оставляют солнцу ни единого шанса притронуться к земле Степашина своими лучами.

Я, без церемоний, быстро влез в салон, ухватившись за поручень, углядел свое любимое место, недалеко у водителя, у окна, с которого, к тому же, открывается вид на все остальные сидения, к тому же, на мое везение, не занятое. Я плюхнулся на мягкую сидушку, внутрь влезли мужик и старушка. Двери со змеиным шипением закрылись, водила с характерным звуком тронул ручник, и автобус, протяжно прогудев всем своим механическим нутром, медленно, с ритмичным шумом, двинулся с места. Я положил голову на влажное стекло, исполосанное каплями, стекающими сверху. Думать ни о чем не хочется, только грустить. Уверен, если бы я сейчас выключил музыку и прислушался, то услышал бы в салоне только глухие барабанные трели дождя, бьющего в стекло. Душно. Людей не очень много и еще даже есть пара свободных мест, моя остановка недалеко от конечной, но все окна закрыты, а в салоне мучительно жарко, даже несмотря на то, что я до нитки промок. Все ехали тихо, безмолвно, с грустными минами, мужик с остановки закрыл глаза и откинулся назад на сидении, расставив ноги вширь. Кстати, идея заразительная, и мне она нравится. Я закрыл глаза. Придаться дреме минут на двадцать, пока водитель не объявит конечную, я абсолютно не прочь, а только даже ЗА. Музыка, льющаяся из вкладышей, убаюкивает и становится все тише, и отдавается уже каким-то далеким эхом в голове. Перед глазами уже мелькают размытые пятна моего грядущего сна, а все посторонние звуки замолкают…

— Молодой человек.

Кто бы ко мне сейчас не обратился, он определенно мастер в том, чтобы одной фразой даже спокойных и тихих людей довести до белого каления. Я медленно открыл уставшие глаза. В отличие от буйства красок, которые я уже предвкушал, моему взору с непривычки предстало черно-белое, бесцветное изображение. Спустя несколько секунд появилось несколько тусклых красок, но они не сильно изменили картину.

— Молодо-о-о-ой человек… — протяжный мерзкий голос снова обратился ко мне. Кто-то сидел рядом со мной и, казалось, говорил мне прямо в ухо. Я слышал его отчетливо, и это меня насторожило. Я опустил голову на грудь и увидел свисающий на проводе вкладыш, из которого очень тихо звучала неразборчивая мелодия. Этот «кто-то» вытащил наушник из моего уха!

— Ну молодо-о… — снова начал приставала, слегка труся мое плечо.

— Что? — я не дал ему закончить, резко повернувшись в его сторону, и стряхнув его руку с мокрого свитера. Выдавить из себя сквозь сжатые от злости десны даже одно слово было непросто.

Я взглянул на надоедливого соседа. Низкого роста мужичок, ехидно и мерзко улыбающийся во весь рот с промежутками в зубах, несколько из которых были золотыми, глядел на меня своими мелкими веселыми глазками из-под толстых густых бровей и черной шоферки, криво лежащей на голове.

— Сигаретки не найдется? Уважаемый. — Настойчивости этого куряги можно только позавидовать.
Если его проигнорировать, он отстанет? Не думаю. И мне слишком лень, чтобы пытаться это выяснить.
Я полез рукой в карман темных джинс. Они, тяжелые от воды, которую впитали в себя, тяжелой тканью неприятно обтягивают ноги. Порылся внутри и нащупал бумажную упаковку, достал. Вся промокла. Я открыл ее и оглядел сигареты, лежащие, как патроны в обойме, фильтрами вверх. Все подряд мокрые и потускневшие. Но одна, самая крайняя, сохранила немного своего белого света. Я достал ее из пачки и потрогал пальцами. Почти сухая. Какое-то чудо. Эту малышку я оставлю себе, а одну из промокших отдам этому надоедливому…

— О, спасибо сердешное!

…подумал я.
Старикан воспользовался моментом моего замешательства, пока я продумывал свой коварный корыстный план, и ловко выхватил сухую сигарету из моих пальцев, сунул себе в рот и поднес подготовленную зажигалку. Я так вскипел, что казалось, что своей дешевой пластиковой зажигалкой подпалил фитиль динамита внутри моего тела. Пока все нутро отходило от шока при виде такой наглости, мозг вовсю представлял красивые сцены аморального избиения мужчины за 50 с садистскими пристрастиями. За время, что я возился и рассматривал пачку с "раковыми палочками", курить захотелось и мне тоже. Я сжал руку в кулак до боли в суставах.

— Ты это чего удумал, окаянный?! — Визг из середины автобуса вырвал меня из моих фантазий, в которых я прикладываюсь к лицу старикана и забираю свое маленькое дымящееся сокровище назад. — Удушить нас тут решил, что ли?! Здесь и так дышать нечем! Туши!

— Кто тут курит в салоне? — из-за спины послышался бас поворачивающегося в нашу сторону водителя. — Дед, страх совсем, что ли, потерял?! Выбрось, быстро!

— Уважаемый, целый день не курнуть! То смена, то ливень, веришь, нет? — Старичок принялся оправдываться перед остальными с тем же игристым голосом, с дымящей сигаретой в зубах. — Нутро горит, не продохнуть! Войди в положение, мужик!

— Выбрось! — рявкнул водитель.
— Выбрось, чучело старое! — со средних сидений визжала толстобокая женщина с вычурным макияжем, местами растекшимся из-за дождя. — У меня ребенок этой херней дышит! Слышишь меня?!

Постепенно начали возникать и другие пассажиры и голос старика умерк совсем за оглушающей какофонией оскорблений и возмущений. Старикан махал руками, водитель возмущался, отвернувшись обратно к дороге, а тетка привстала с места и без конца тыкала пальцем в курящего виновника беспорядка.
У меня заболела голова. Кажется, меня даже начинает тошнить. За этими криками стало еще душнее, но окна открывать, видимо, никто не собирается. Я вставил наушник обратно и выкрутил громкость в микшере на максимум. В секунды весь балаган замолк, а в мозг ударила приятная, спасательная музыка.

Я гляжу на пассажиров передо мной. Тучная бабища все еще беззвучно возмущается, махая толстой рукой с рыхлой кожей и безмолвно открывает рот, как рыба, выброшенная на берег. Остальные уже подуспокоились, а лица теперь выражали то злость, то волнение. Пухленький пацан, сидящий у окна, рядом с громкой женщиной, теребил в руках собачку от молнии на своей синей куртке и грустно смотрел в окно. Молодая пара в дальнем конце, пожалуй, единственные, кому было плевать на всё беспокойство, что-то друг другу говорили, улыбаясь. Две старушки-подружки с неприязнью глядели на старика и тихо общались, держа в руках свои тоненькие сумочки…

Автобус выехал к частному сектору. Если до этого дорогу окружали редкие серые многоэтажки и густые деревья, то теперь в окно бил неприятный свет от туч, за которыми пряталось солнце. Старые скошенные дома дома сменяют друг друга у дороги. Весь сектор находится буквально на склоне, и улица, по которой сейчас едет ПАЗ, Лязина, находится на его вершине. От этой главной дороги отходят перпендикулярные ей улицы и уходят далеко вниз, к домам и дворам. В глубине района местами стоят более новые и современные коттеджи, двух-трехэтажные здания с прилегающей вокруг территорией, огражденной заборами. А где-то стоят пустыри, заброшенные или отданные под застройку.

***



Лязина… 41ый маршрут, вроде бы, единственный, который все еще ходит по этой улице. Только чтобы люди вообще смогли отсюда выбраться. Водители здесь стараются сильно не разгоняться, но и задерживаться очень не любят. Пару раз я даже видел, как автобус не останавливался на остановке, хотя там сигналили люди, да и места в салоне были. А все потому, что люди называют улицу проклятой. Не так давно здесь был сильнейший пожар, который спалил много домов вместе с их хозяевами. Какой-то алкаш сбросил пепел с сигареты на облитый спиртом ковер. Все произошло ночью и в ту ночь небо над всем городом окрасилось с темно-синего на тускло-алый и оранжевый, в самых отдаленных районах — в темно-фиолетовый с оранжевыми оттенками, но огромное облако дыма было видно, наверно, из любого окна. Две спасательные бригады, которые были у нас в городе, изо всех сил старались сдержать бушующее пламя, но и в итоге, под утро, на месте жилого частного сектора стояло обугленное кладбище. Вопли стихли, осталась только мертвенная тишина. Спасатели несколько недель вытаскивали обугленные трупы взрослых и детей из-под обломков. Знакомый-спасатель однажды за дружеской пьянкой мне рассказывал, как ему в завалах попалась маленькая девочка. Услышал пронзительный детский плач и побежал на помощь. Говорил, что чуть не потерял сознание, когда увидел изуродованный обгоревший труп под железным каркасом кровати. Выносил ее дрожащими руками родителям, которые задержались на корпоративе. Бедняги поначалу даже опознать ее не могли и долго отказывались верить, что это их дочь, пока приятель не показал им остатки дома и место, где он ее нашел. А сам друг еще неделю после этого слышал тот плач.

 " — Пару раз в холодном поту просыпался. Богом клянусь, слышал этот чертов плач около входной двери. Смотрю — пусто. Чуть с ума не сошел, думал в петлю лезть.»
А через год после этого все-таки вздернулся. В записке кривым почерком было написано, что сгоревшая девочка, обугленная, его преследует и появляется в его комнате, плачет.

Все обломки зданий снесли, и спустя время тут даже начали строится некоторые смельчаки. Только все они обычно быстро съезжали. Некоторых находили висячими. Некоторых вообще не находили. Теперь тут живут, в основном, те, кому уже некуда идти или банально поздно. Старики доживают свой бренный век в своих развалинах и ждут заслуженной старческой смерти.
Я не сильно-то суеверный, особо не загоняюсь, но райончик этот всегда немного тусклее, чем остальные. Даже в солнечные дни какой-то мрачноватый, как будто над ним пролетает огромная туча бросающая на дома легкую тень, но никакого облака на самом деле не было. Это я давно уже приметил. А по поводу друга я сошелся на том, что у человека просто сдали нервы и съехала крыша. Человек на многие ужасы насмотрелся, тут тяжело голову сберечь. У него уже на второй год глаз иногда дергаться начал, тяжелая работа.

***


… Деревенский мужик все так же, развалившись на сидении, дремал. Водитель включил свет в салоне. Правда, или из-за моего сонного мозга, или просто так, лампа, протянутая вдоль автобуса, не сильно-то помогала своим слабо-желтым светом — было все так же тускло и приглушенно-темно. Старушка, которую я видел на остановке, все с тем же грустным, немного морщинистым, лицом скромно сидела у окошка и взволновано глядела вдаль, на сожженный и заново отстраиваемый район, как и я сам. Было в ней что-то такое, что грело мне душу. лампа, горящая на потолке, начала мигать, немного приглушаясь и сразу же снова возвращая свою прежнюю мощность. Она была одной из немногих, кто не кричал на весь салон еще пару минут назад, а просто тихо и с легким пугливым волнением наблюдала за всем этим цирком, поджимая свою старую сумочку, лежащую на коленях, поближе к себе. Спокойный и неконфликтный человек, который не держит зла ни на кого, а просто едет по делам, без желания нахамить или кого-то обидеть. кто-то в салоне начал тихо постанывать, заглушая даже музыку. Таких людей, как показывает внешний анализ людей, которым я часто балуюсь, встречаются в последнее время все реже. Или так было всегда? Уже и не знаю. Люди вокруг всегда ходят хмурые и что-то бормочут себе под нос, а если их о чем-то попросить, то смотрят на тебя так, будто ты заведомо их чем-то обидел. Но последний месяц, когда моя успеваемость пробивает новое дно, и про меня даже вспомнили, чтобы начать угрожать отчислением, все краски вокруг поубавили в цвете, а люди, кажется, стали еще более злыми и противными, чем когда-либо. Но по-крайней мере, такие люди, как эта старушка, изредка попадаясь мне на глаза, вдыхали в меня немного жизни, и именно эта старушка во всем автобусе вызывала во мне сейчас больше всего симпатии и интереса. к стонам подключилось тихое мычание в дальней части салона. Бабуля тяжело вздохнула, добавив к взгляду своих небольших глаз, скрытых за аккуратными очками с толстыми линзами, еще больше грусти. Мне даже только что на мгновение показалось, что пока она вздыхала, ее глаз на мгновение сильно дернулся, подпрыгнул с каким-то неприятным звуком и вернулся на место. Кажется, мне все-таки нужно поспать. Еще раз спасибо горе-соседу, сидящему рядом со мной. Кстати о нем. Я обернулся в его сторону. Старик сидел совсем близко со мной и, слегка шатаясь, глядел перед соб… что?.. что это с ним?.. ЧТО ЭТО С НИМ??!!?!
Я резко, с громким вскриком, отдернулся от него назад, больно врезавшись в стенку автобуса. Дыхание сразу же перехватило, а глаза в ужасе уставились на ЭТО. Наушники выпали из ушей, повиснув на груди, возвращая меня полностью в реальный мир. Если это можно так назвать…
На меня смотрит дед, точнее, что-то отдаленно на него похожее, в той же одежде, в той же шофёрке, но его лицо с противным, как у умственно-отсталого, мычанием прямо на моих широко раскрытых глазах деформируется во что-то ужасное. Рот искажается, искривляется, губы, в нескольких местах порванные, кровоточат, десны тоже перестраиваются, показывая окровавленные зубы наружу, с громким, душераздирающим хрустом ломаются и двигаются. Сама форма головы начинает изменяться, расширяясь вверху, глаза уплыли в разные стороны, растянулись, заливаясь кровью, капилляры в глазных яблоках лопаются и окрашивают их в красный, нос закручивается по часовой стрелке, хрустя костями и тяня за собой кожу. «Дед» смотрит на меня, громко мыча, отдаляясь назад. Я в ужасе оборачиваюсь к салону и, сильно дрогнув, словив сковывающую волну холода по всему телу, проглотил ком в пересохшем от страха горле. Все пассажиры сидели с изуродованными лицами, каждый с разным и по-своему невыносимо мерзким, все мычат, стонут и оглушительно громко выкрикивают хриплые возгласы, машут руками медленно оглядываясь. У меня заслезились глаза, я начинаю задыхаться, воздуха просто не осталось, в легких колющая пустота. Я обернулся к водителю в слепой надежде, но увидел то же самое уродство вместо лица. За руль своими длинными кривыми пальцами, сходящими больше на грязные, складчатые корешки, держится монстр с огромным, как у баклана, носом, размером с саму голову, рот прямо под единой массивной костью носа и часто открывается-закрывается, будто бы всасывая воздух. Он тоже обернулся на меня. Большие, больше птичьи, глаза вытаращились на секунду прямо мне в лицо, и сразу же их зрачки завертелись по разным осям. Оно закричало, громко и пронзительно, как птица, уши мгновенно заложило.
Нужно сбежать из этого Ада, спрятаться, но я заперт стенкой с поручнем и «дедом»! Сердце бешено бьется, хочется плакать и блевать одновременно. Да плевать!!! Я неуклюже подскочил, быстро, мотая головой, смахивая слезы из глаз, пытаюсь вырваться из своего плена, но чудовище, преграждающее мне путь, встало и сильным толчком отправило обратно. Я ухватился рукой за поручень и удержался на ногах. Оно бросилось на меня, схватив кривыми тонкими пальцами за лицо, оттолкнуло обратно к стене. Из щели, где раньше был рот, ужасно воняет, а Оно пронзительно мычит прямо мне в лицо, выплевывая подобие слюны при каждом движении «губ». В глазах темнеет, на заднем фоне начали вставать уроды, толкаться и двигаться к выходу, некоторые падают, бьются головами об землю, другие переваливаются через первых с громкими криками. Я дрожу всем телом, пытаюсь убрать голову от стены, но чудище впечатало меня обратно к окну, повернув голову набок. Я мельком увидел отражение в стекле и чуть не свалился на пол сам, на меня смотрело такое же уродство, какими сейчас наполнен салон. Я взвыл от испуга, схватил пальцы урода в шофёрке, которые громко хрустнули, свернувшись в сторону, и вмазал ему кулаком прямо в «лицо». Он отлетел на пол, в полете разбрызгав кровь изо рта вокруг себя. Я кинулся вперед, наступил ему прямо на грудь и попытался протолкнуться к салону. Меня сильно толкнуло толстое чудовище, изуродованное мерзкими складками и лопнувшими, наполненным желтым гноем, волдырями. Я отлетел к другим таким же, где меня начала зажимать толпа. Я ничего не могу поделать, кости грудной клетки ломит от давления, нос сводит от вони, глаза закатываются от ужаса, а сердце бьется так будто бы сейчас разорвется на куски. Я начинаю терять сознание, все темнеет, я проваливаюсь куда-то глубоко во тьму… но почти отключившись, я почувствовал сильный толчок и затем облегчение. Меня вместе со всей массой чудищ с огромной силой вытолкнуло в сторону, дав секунду, чтобы сделать глоток спертого, вонючего воздуха. Затем еще один толчок, и вся масса одной лавиной полетела к другой стене. Меня вытолкнуло из центра и я с силой ударился о поручень спиной. Кости хрустнули. Бросок — я лечу к противоположной стене. Я ничего не могу понять, мою голову мотает из стороны в сторону, все рожи смешиваются в одну кашу, я дышу зловонным воздухом из последних сил, я бьюсь о стены, о других «людей», я уже не чувствую, что это реально, и только чудом остаюсь в сознании. Бросать перестало, и я самую секунду успел прислушался. Какой-то момент тишины и громкий, оглушающий звон тормозящих покрышек впился мне в уши, легкий толчок от въезда на обочину, и я в последний момент, повернув голову, успел мельком, сквозь кашу из уродливого мяса и кожи, углядеть переднее стекло, а перед ним — толстый столб. Я все понял. Я закрыл глаза. На мгновение повисла полная тишина, преддверие. В ушах загудело. Оглушительный звук бьющегося стекла, режущий уши лязг деформирующегося металла и громкие вскрики. Сильнейший толчок, от которого выгнуло тело и отправило в полет. Удар головой об поручень. Сильная тупая боль во лбу. Осколки стекла впиваются в кожу рук и лица. Я проваливаюсь к ступенькам, ведущим к двери. Боль в суставах и костях. Темнота…

Я открыл глаза. Но все равно темно. Все плывет. Я вижу перед собой траву. И землю. Голова адски колит, я лежу без движений. Минута, две, три. Я пытаюсь встать. Упираюсь руками в мокрую землю. Руки проваливаются в грунт, я падаю обратно. Голова гудит, заглушая дождь, но мычаний больше не слышно. Гул утихает. Слышно крики. Человеческие. Шаги, медленные, по ступеням автобуса. На меня кто-то наступил, впечатав в землю. Прошел дальше. Еще один. Или одна, не видно. И еще. Вокруг всюду слышатся вопли, крики, глубокие вздохи, глотания воздуха. Но все отдается мне тихим эхом на фоне шумящей головы. Я усилием воли, через боль, перевернулся на спину. Дождь поливает мне лицо, стекает по неровностям. Я раскрыл окровавленный рот. Напиваюсь, глотаю дождевую воду через боль. В воде привкус крови. Руки и лицо горят. Крайним зрением видно куски стекла в щеке. Рядом слышно маты. И плач. Слышу продолжительный сигнал. Сигнал автобуса. Я повернул голову в сторону звука. На руле головой лежит водитель, весь в крови. Весь перед ПАЗа смят в середину, искореженный металл обнимает покосившийся каменный столб с проводами электропередачи. Выбитая ударом в столб дверь лежит рядом с проходом внутрь.
Меня кто-то рывками тянет за капюшон от автобуса. Смотрит в глаза. Мужик. Тот самый, деревенский, весь в крови и ранах. Глаза напуганные, бегают туда сюда. Встал, держась за раненую ногу, пошел к другим. Капли дождя обжигают, падая на раны.
Вдалеке слышится сирена, постепенно нарастающая, приближающаяся. Из-за угла вывернула Скорая Помощь, а за ней еще одна. Мое сознание постепенно просыпается, боль усиливается, болевой шок проходит. Белые маршрутки с красными крестами останавливаются, открываются двери. Испуганные вскрики, носилки. Подъехала желтая Скорая с надписью «Госпитализация». Мое тело перекладывают на носилки, в спешке несут до машины. Взгляд туманится, рассеивается. Заносят внутрь машины. Дождь перестал бить в лицо. Дверь Скорой с грохотом закрылась погрузив меня в темноту.

***



Я взял газету и перелистнул на страницу, где огромная фотография ПАЗика, впечатанного в столб, занимала добрую половину всего места на листе. «Улица-убийца. Очередная авария на Лязина.»
Я и не ожидал увидеть тут горячих подробностей того, что случилось, того, что рассказывал каждый сраный человек, которого достали из того автобуса живым. Ужасные лица, ужасная вонь, душераздирающие крики. Журналисты получают деньги не за правду, а за сенсации. Но слишком много болтать тоже нельзя. Нельзя говорить всего.
Прошел уже месяц, а меня вернули домой только пару дней назад. Все это время я лечил разбитую в нескольких местах голову, затягивал раны и сидел на успокоительном. Еще долго мерещились эти лица, когда входили медсестры, этот кошмар. Я старался меньше спать, потому что каждую ночь просыпался с криками, меня снова и снова возвращало туда, в тот чертов автобус. Меня кормили с ложечки, пока руки были в гипсе и бинтах. Меняли утки, потому что дойти на сломанных ногах до туалета я не мог. Я вообще ничего не мог. Только лежать и иногда плакать. Родители ревели, увидев меня, лежачего и перевязанного, после того, что я им рассказал. Отец отказывался верить в это и говорил, что эти ужасы — следствие удара головой. Мама же просто плакала. Мало кто верит в это. Мало кто хотя бы говорит, что верит.

18 трупов. Кто-то разбил себе голову насмерть, кого-то задавила толпа. Водитель разбил голову об руль и там же лежать и остался. Без шансов. Та самая старушка, о которой я думал… Отказало сердце прямо там. Не выдержала того Ада, что с нами со всеми произошел. Жалко. Того деда затоптали, после того, как я положил его ударом. Ребенка задавила собственная мать, ему банально некуда было деться оттуда. Тут даже у меня не такая безвыходная ситуация оказалась. Представляю, через что прошел этот бедолага напоследок. Очень хорошо представляю. Девушка с заднего ряда потеряла парня. Умер во время удара в столб. Беспросветный ужас.
Выжило семеро. Из двадцати пяти.
Я говорил с одной женщиной, которая тоже была там. Видела те же лица. Тот же страх. Тот же кошмар. Она потеряла сознание, сидя на сидении. Это ее и спасло. Правда, во время удара она сломала себе обе ключицы. Но ей повезло гораздо больше, чем мне.

Врачи выписали лист о том, что я физически здоров. Первичный курс психотерапевта оплачен администрацией. Будущий — за свой счет. Щедрость чиновников быстро заканчивается, ровно там, куда не достают телекамеры. Но мама с папой готовы на любые траты, лишь бы я перестал видеть эти сны. Спасибо им огромное. Таблетки помогают так себе. Сигареты справляются гораздо лучше. Мама снова, как в детстве, ложится спать вместе со мной и держит меня за руку. Читает детские сказки. Я понимаю, что это неправильно, но я бы ни за какие деньги не стал отказываться от этого.

Официальная версия — мокрый асфальт. Хотелось бы мне пойти в редакцию и написать всю правду. Но я не смогу описать лишь словами то, что я видел. И не надо. Не дай Милостивый Господь кому-то еще увидеть это. Почувствовать. Время пролетело, и воспоминания смешиваются, смазываются в кучу, забываются детали. Но самое главное отпечаталось в памяти навсегда. Тот животный ужас и страх, окутывающий тело, обездвиживающий, те лица, те крики. Тот кошмар…

Теперь наверняка я знаю одно. Лязина — не просто улица. Улица, которая меня чуть не прикончила. За то, что я зашел на ее территорию. Входил раз за разом. Отомстила за наглость не ведающего опасности человека. И отомстила жестоко. Оставив мне жизнь, навсегда порушила мою психику, обрекла на вечный кошмар наяву. Не знаю, почему так озлобились духи сгоревших тогда людей на ныне живущих, что обрекают их на проклятья, которые пострашнее смерти. Потому что чтобы я не принимал, к кому бы я ни ходил, и сколько бы времени не прошло, не меняется одно. Каждый раз, каждый раз, КАЖДЫЙ ГРЕБАННЫЙ РАЗ, проходя мимо зеркала на своем шкафу, вместо своего вместо грустного и угрюмого лица, вместо нестриженной челки, вместо впалых щек и маленького рта, я вижу… ЭТО.