Красота по-казахски

    Её звали Марал…   Она приехала в гости к своему дяде, жившему неподалёку на нашей улице. Дом её был где-то на юге Казахстана, в предгорьях Заилийского Алатау.  Алька, её двоюродная сестра, учившаяся со мной в классе, рассказывала, что та очень ловко управляется с лошадьми, потому что часто с отцом, чабаном, ездит на летние пастбища. Мы с ней договорились встретиться вечером в кино.

    В кинозале сельского клуба давным-давно существовало негласное разделение мест, он был разделен одним проходом на две половины: переднюю и заднюю,  а вторым широким проходом - от самой сцены до задней стены – на левую и правую. На передней половине сидела «мелюзга» - младшие школьники, и те, кто плохо видел и слышал. Первый ряд после прохода занимали учителя и интеллигенция, сзади рассаживались старшеклассники и взрослые.   Последний, прямо под окнами кинобудки, ряд был всегда оккупирован шпаной, самыми отъявленными деревенскими хулиганами. Главным там был Борька, двоечник и матершинник, - он свистел и громко кричал, если плёнка рвалась, и вообще старался, чтобы все знали о его присутствии.

    Я пришла в клуб первой и заняла место в третьем ряду за учителями, приберегая рядом ещё два места для девчонок.
… Она вошла в зал, и, ещё не видя её, я поняла, что в зале что-то произошло. Сзади подавился матюком Борька, общий гул, всегда предшествующий сеансу, стих, все вдруг замолчали…

     Эта девушка шла по проходу, её голова с тяжелым узлом волос на затылке была приподнята, она не стеснялась незнакомых людей и вела себя естественно и свободно, как на своих родных предгорных равнинах. На ней были  голубая выцветшая футболка с парусником на груди и джинсы, о которых в те времена мало кто даже слышал.

   Лет ей было не больше 14, и она была  красива, красива не по-здешнему, непривычно, и оттого ошеломительно. На смуглом лице в совершенной гармонии располагались черты, яркость и сочность которых били по глазам наотмашь. Темные шелковистые брови прильнули ко лбу,  распластавшись по нему, словно ласточкины крылья, а беспросветно черные, длинные глаза стремились к вискам. Губы имели совершенный и четкий рисунок, словно обведенные каймой. На смуглой, матовой коже не было никаких изъянов, - всё это я успела рассмотреть за несколько секунд. Только походка была у неё странная, как-то её немного разворачивало при каждом шаге. Алька шла за ней сзади, как бледная тень. Они протиснулись к своим местам, и почти сразу же в зале потух свет, и началось кино.

    Я смотрела на Марал сбоку, и у меня захватывало дух: это было существо с другой планеты, где царили мир, свобода и воля, где по степям и предгорьям паслись табуны; коней никто не стреножил, а пастухи спали на кошме под открытым небом, и звездный свет осенял их лица. Просыпались они от холода, к концу ночи спускавшегося с гор, и на их глазах среди предутреннего сумрака зарождалось чудо солнечного восхода. Сначала самые верхушки хребтов обозначались в синеве  бледной желтизной, а через несколько минут, словно сплошным лавовым потоком, вниз по отрогам и ущельям  стекало розовое золото рассвета…

    Восхищение перед этим неземным явлением  смешивалось  с непонятно откуда взявшейся горечью. «Я никогда не буду такой» - эта фраза всплыла из глубины сознания и на минуту заняла всё моё существо, и относилось это даже не ко внешности, а к той королевской уверенности и независимости, с которыми она держалась среди незнакомых людей и в незнакомом месте. Ещё несколько раз  обреченно, с недетской печалью, прозвучали в моей душе эти слова…

   На следующий день утром я пошла за водой в дальний колодец, к деду Жукову. Вода у него в колодце была особенной, очень вкусной, и все брали её на чай. Навстречу мне шла Марал, она только что набрала воды и несла два ведра на коромысле. На ней было красное платьице, а чёрные даже при дневном свете волосы змеились вдоль тела двумя косами.

   Увидев её, я заулыбалась, как старой знакомой. Марал тоже улыбнулась мне.  Сначала вспыхнули и заискрились чудные, нездешние глаза, а вслед за ними расцвели губы. Бог мой, это было чудо! Улыбка проступала на её лице постепенно и откуда-то изнутри, неуловимо, будто играючи, меняя его выражение, а навстречу ей с радостной готовностью улыбалось утреннее солнце.

    Мы разошлись, и я не удержалась, оглянулась. И только тогда заметила, что ноги у этой девушки были, что в народе называется, «колесом»… 
  «Вот почему у неё была такая странная походка», - подумала я, но это меня не разочаровало, а наоборот, вызвало ещё большее восхищение. «Если, имея такой недостаток, она так независимо и уверенно держится, значит, у неё сильный и счастливый характер».

     Вечером я долго не могла уснуть. В открытое окно вливался прохладный воздух, где-то далеко женщины красиво пели на два голоса украинскую песню, на оконном стекле зудел комар… Я поднялась, надела платье, и вылезла через окно на улицу. Обувь взять было нельзя, так как за ней надо было пройти через комнату, где спала мама, а будить её не входило в мои планы; поэтому пришлось идти босиком.

    Напротив нашего дома стояло заброшенное, полуразвалившееся здание интерната, около которого мы играли днём, ночью же оно выглядело таинственным и страшным. Обойдя его, я вышла на дорогу.
   Дороги в селе всегда хуже, чем за селом: по проселкам не ездят трактора, а после дождя не топчут люди; их не засыпают щебнем, и поэтому они ровные и гладкие, а мелкий песок и пыль делают их ещё и мягкими…
     Я отошла уже довольно далеко, за огороды крайней улицы. Дорога шла между озером и котлованом и уходила в сторону сопки. Поверхность озера слабо просматривалась в темноте.

   У Алькиного дома был вытянутый в длину огород, из-за того, что в нём росли четыре самых больших и высоких в селе  тополя, которых я называла «Четыре богатыря». Сейчас они стояли неподвижные и огромные; их чёрные силуэты молчаливыми вершинами упирались в звёздное небо; тоненький месяц медленно пробирался сквозь их спутанные ветви, цепляясь за них своими острыми рожками.
   Я подняла лицо к небу и замерла; я уже знала, что если не видеть ничего, кроме неба, то через несколько минут приходит такое ощущение, словно ты целиком паришь в воздухе, будучи связан с Землёй только подошвами ног…
   Земля безмятежно спала, укутавшись в прохладное воздушное одеяло, как дитя, доверяющее свой сон заботливому родителю. Кто-то необъятный и необозримый держал её в своих добрых и сильных ладонях, задумчиво и печально глядя на засыпающий мир. Хотелось плакать…

    …Какая красота была во всём!  В этом высоком ночном небе с миллионами мерцающих звёзд; в замерших, будто уснувших, водах озера, в песне, что была уже еле слышна. Красота была и в сиянии дня, когда зной становился видимым, и воздух, поднимаясь над разогретой землёй, струился и тёк, словно река, а сверху лилась неумолчная песнь жаворонка, перекликаясь со стрекотанием кузнечиков в высохшей траве. В той маленькой и худенькой девочке, что шла вчера вечером по улице, прижимая к себе банку с молоком, и пела песню, состоявшую из одного слова: «Молочко, молочко»…  В этих таинственных, сияющих в своей беспросветной черноте глазах…

    Прошло ещё несколько дней. Вечерами мы с братьями и сестрой по очереди ходили за нашей коровой, потому что, в отличие от других благовоспитанных и добропорядочных животных, к концу дня спешивших по домам, наша Ягодка упорно не желала подчиняться правилам и оставалась на пастбище допоздна, а иногда и до утра. Приходилось её искать и сопровождать под конвоем до дома.

  Эти вечерние прогулки очень нравились мне, и я охотно брала внеочередные «дежурства». Недавно прошёл хороший дождь; и после долгого, изнуряющего зноя в низинах стояла вода.  Маленькие кустики серебристой полыни были отягощены влагой, а воздух был прохладен и свеж; в нём смешивались запахи трав, сырой земли и ещё чего-то неуловимого, что оставляет после себя гроза.

  Сзади вдруг послышался конский топот, - я оглянулась и проворно отошла в сторону от дороги. По ней галопом нёсся громадный гнедой конь, а на нём, вцепившись в гриву, без седла, обхватив его спину согнутыми в коленях босыми ногами, сидела Марал. За ней гнался на пегой лошадёнке Алькин младший братишка.

  - Догоняй!  Догоняй! – кричала она, колотя босыми пятками по рёбрам своего коня. Грязь летела из-под копыт во все стороны, и мне пришлось даже прикрыть лицо рукой.

   Волосы её растрепались и тёмной волной вздымались одновременно с чёрной конской гривой, смуглое лицо разрумянилось от азарта. Я стояла и долго смотрела, как в сторону сопок, в сторону уходящей грозы с её молниями и фиолетовыми тучами, удаляются два всадника – степная королева и её маленький паж.

  … Королевство её не имело границ, в нём не было дворцов и резиденций, не было золота и войска, а в подчинении у неё был только один паж; и всё же она была богаче всех, ибо ей принадлежал весь мир. И в этом мире было всё –  ветры и грозы, снега и звёзды, золотые рассветы и розовые закаты. Самое большое богатство – то, что нельзя отнять.


2019 г.