Это не натюрморт

Во-первых, живой природы на фото больше. А если вспомнить все, что осталось за кадром, – аромат пьянящего багульника, кваканье лягушек, чириканье пташек, потрескивание костра и голос юного БГ на этом фоне из смартфона, – еще больше. Даже однозначно мертвое – две банки тушенки, – мертвым не является: съеденное переработано, упало в ямку неподалеку и давно уже странствует по пищевой цепочке в обратном направлении. Метаморфозы. Овидия стихи… Я в Риме родился, и он ко мне вернулся… Зачем? Наверное, к дождю.

Вот трубочка. Вещь. Неодушевленный предмет… Как бы не так! Это подарок, дар человека сведущего – двойная, каждый день приумножаемая радость. Будь я Деррида, сказал бы коротко: дар – ничего не стоящее состояние. С другой стороны, не напиши он так много о даре, мой афоризм не был бы столь многозначен. «Диалог не средство, но самоцель», – это Бахтин, о чем-то невербальном. Мысль, не нарезающая герменевтические круги, – насквозь, «всего тела сквозь», – так в любви, поэзии и прочих искусствах.

Вещи, мысли, состояния – то, что передается. Кому? «Who's there?» – вопрос пьяного стражника, первая реплика в «Гамлете». «Кто там?» – вопрос автора, задавал он его всякий раз, когда просыпался, справлял малую нужду, завтракал, точил перо и что-то создавал. И с тем же чувством смотрел на зрителей из-за кулис: пришла ль Елизавета? Yes! И в этот раз Фортуна улыбнулась. Еще один сюрприз – лишь для тебя. Кураж – вот, что они любят на самом деле, – королевы и домохозяйки, вдовы и студентки, зубные техники и потомственные педагоги.

«Вероломстово образов» – название картины Магритта с изображением трубки и надписью под ней: «Это не трубка». В «Заре для антипода» картина на мольберте, слева еще одна не-трубка. Кому она позирует? Мишелю Фуко, он пишет эссе «Это не трубка»: «Магритт вносит смуту во все традиционные взаимоотношения между языком и образом. Отрицания множатся: это не трубка, но рисунок трубки; это не трубка, но фраза, говорящая, что это не трубка. Старинное тождество между сходством и утверждением Кандинский устраняет одним полновластным жестом, избавляя живопись от того и другого. Магритт же действует через разъединение: разорвать между ними связь, установить их неравенство, заставить каждое из них вести свою собственную игру, поддержать то, что проявляет природу живописи, в ущерб тому, что ближе к дискурсу».

На картине Магритта, может, и не трубка, а на фотографии трубка, моя любимая. Есть вещи неоспоримые, они остаются таковыми в любое время года, в каждый миг эпохи Просвещения, вопреки ее голимой диалектике. Doctrine of ill-doing – на старых весах три слова Шекспира перевешивают трилогию сестер Вачовски. Допустим, весы точны: «Матрица» для подростков, «Зимняя сказка» для взрослых. Не привычное «раз это лучше, значит это хуже» – в «других пространствах» другого рода измерения, иные связи, без нужды их не разрывают (по слову Фуко, эти пространства «абсолютно другие»). Положите трубочку в мой гроб – вдруг пригодится.

Недомыслие – вот самый страшный грех. У греков и славян «согрешить» – промазать, не попасть в цель (Полный церковно-славянский словарь. М., 1993. С. 134). Достал словарь из шкафа, чтобы уточнить выходные данные, – на нужной странице два кленовых листочка… вот липа, дуб, береза, это дерево не знаю, лист ольхи опал, ищи его теперь… жена устроила гербарий для своих студентов. А можно рисовать словами – вынести за скобки проблему их перепроизводства, забыть о логофобии, и рисовать.

Для одного цель творчества самоотдача, для другого успех, третий окунает кисть в воду и рисует иероглифы на горячих камнях пекинской площади, и ты его прекрасно понимаешь, хотя видишь эти испаряющиеся, улетающие куда-то знаки первый раз. Допустим, цель Шекспира – le plaisir, мало с чем сравнимое удовольствие человека пишущего, радость, которая «ничего не отрицает» и никогда никуда не исчезает, ее не спугнет ни шум городской площади, ни слава других каллиграфов, и самый строгий цензор его не потревожит. Бессмысленно рассуждать о корпусе Шекспира, не учитывая гедонистический принцип как структурирующую все органы “Глобуса” силу – красивую, невидимую, и как все живое, непредсказуемую. Любовь пространства – чем не цель, поэт иначе и за стол не сядет.