Лёнечка

     ЛЁНЕЧКА
      
Александр Широбоков               
                Памяти Л.Л.Альперина
               
— Жизнь коротка и печальна. Ты заметил, чем она вообще кончается?
                Иосиф Бродский

 
       На стене, что напротив моего деревенского топчана, висит календарь с изображением добродушной свиньи. Её розовый пятачок гармонирует с красным квадратиком  курсора, застывшим на предпоследнем числе августа. За окнами нашей избы сквозь плотные ветки берёз, посаженных лет тридцать назад, кой- где проглядывает  голубыми пятнами небо. Тишину нарушает далёкое урчание монастырского трактора, сгребающего скошенную траву в валки. За две недели открывшегося охотничьего сезона я так не услышал ни одного выстрела. Более того, и моих выстрелов не было слышно.
 
    В былые времена я, заядлый охотник, валяющийся сейчас на скрипучем матрасе, чувствовал бы себя преступником. Оправдывало меня лишь то, что ходил я после недавнего  инсульта, мягко говоря, с некоторым трудом, к тому же левая рука ещё не восстановилась – ружьё к плечу мне  всё равно было не вскинуть.  Дополняло безрадостную картину то обстоятельство, что и стрелять-то   мне было нечем, - рюкзак с патронами по приезду на Валдай сгорел вместе с баней*… 
    Раньше сидел бы я в эту  пору за большим самодельным деревянным столом на длинной лавке рядом с Лёнечкой.  Напротив меня потрескивали бы  дрова в красиво оформленном  камине, а стол украшало бы большое блюдо с жареной дичью. Дичь добывали мы с Лёнечкой, а красиво подавать на стол и вкусно готовить приходилось  Катерине, Лёниной жене и, кстати, родной сестре знаменитого  Государственного герольдмейстера России Г.В.Вилинбахова. Помимо готовки дичи, на Катерине, как я её обычно называл, был внутренний и наружный дизайн их дачных строений по Мурманскому шоссе, расположенных в двухстах километрах от Ленинграда на реке Оять, то есть, в её руках был   интерьер их вросшего в землю древнего домика с пристройкой.

     С Лёнечкой, а, точнее,  с Леонидом Львовичем Альпериным мы работали в Государственном Оптическом Институте.  Я начинал свою трудовую деятельность с 1969 года  младшим научным сотрудником в лаборатории, а Альперин был тогда уже инженером расчётчиком в КБ. Разница в возрасте, - он был несколько старше меня, и огромное, почти пятитысячное количество сотрудников в институте, оставляло нам мало шансов, чтобы  познакомиться и  подружиться.
      Я никогда не спрашивал Лёнечку, как он оказался в ГОИ. Скорее всего, его распределили после окончания ВУЗа.  Иначе быть и не могло:  - обладателей пятого пункта категорически не жаловали на предприятиях оборонной промышленности. Замаскированные люди с ослабляющими бдительность кадровиков фамилиями Иванов или Синицын, даже при наличии русского отца – и те испытывали определённые сложности при трудоустройстве. А тут – Альперин, да ещё и Львович… Кстати, в Гои уже были Гальперин и  Гальперн. Так что Лёнечка  служил неким фамильным разнообразием в институте.

   Помог нам познакомиться, как ни странно,профсоюз. Бесполезная, по мнению большинства советских людей, организация,  собирала не только членские взносы, но занималась ещё и организацией  отдыха борющихся за победу коммунизма трудящихся. Наш институтский профком застолбил участок на Карельском перешейке в посёлке Вещево, где построил рыболовную базу у озера Макаровское.  Каждый год в предпоследние выходные мая мы, члены институтского общества рыболовов и охотников, на автобусе выезжали на свою базу для профилактического ремонта оборудования. Это была шпатлёвка и покраска рассохшихся за зиму лодок, и  приведение в порядок помещения базы. Потом за ремонтниками до конца сезона закреплялись замкнутые на цепях у длинного пирса  лодки, с красивыми белыми номерами. Понятно, что все материалы были казённые. Мы же оплачивали только автобус. По три рубля с души  за поездку. А это -  130 км в одну сторону. Запись на автобус проводилась еженедельно по средам в ремонтном цеху. Нужно было отстоять  в рабочее время очередь у верстака одного уважаемого слесаря около получаса. Автобус же отправлялся от центральной проходной института  через два дня, в восемь вечера каждую пятницу.
 
     Ремонт лодок производился в предпоследние выходные мая неспроста – в самом конце мая на знаменитой проточной системе озёр  Вуокса начинался жор щуки. Это время, когда отдохнувшая после нереста щука начинает усиленно питаться и, соответственно, отменно ловиться на спиннинг.  По этой причине записаться на автобус с конца мая по середину июня стоило больших трудов. Записывали только активных членов коллектива, к которым принадлежал и я, председатель успешной секции стендовой стрельбы.

     Через несколько лет работы в ГОИ я настолько освоился, что стал    нахально задумываться о должности старшего научного сотрудника. Более того, я подкопил деньжат и стал  владельцем пятисильного лодочного мотора «Прибой», про которого злые языки говорили, что он беззастенчиво содран с американского собрата  «Джонсон-5». На нашей базе в Вещево специального места для хранения моторов  не было. Поэтому, владельцы моторов и прочие хозяйственные рыбаки в уже упомянутом ремонтном цеху заказывали металлические ящики из полутора миллиметрового стального листа;  ширина ящика была  метра полтора и глубина - метр. Покрашенный ящик с внутренними полочками, замком на двери и доставленный транспортом  НИИ на базу,  обходился члену коллектива всего в  двадцать рублей.

       В львовский автобус, доставляющий счастливчиков на базу в Вещево, помещалось 33 человека. Лодочные моторы  были только  у меня и двух моих приятелей из КБ. Попасть в очередной выезд на рыбалку в нашу моторизированную компанию было для пассажиров автобуса  большой удачей. Дело в том, что самая добычливая рыбалка случалась на Вуоксе, но до Вуоксы нужно было пройти две протоки, за ними всё Макаровское озеро, потом ещё три протоки до Вуоксы и потом примерно с километр до приемлемой стоянки. А это, считай,  километров десять. Не все пассажиры нашего автобуса были готовы забираться на вёслах в такую даль в воскресные дни!

      Происходила  буксировка так. Я на своей лодке с белым номером 15 прикреплял поперёк транца палку с капроновой верёвкой. На этом прицепе я тащил лодку с двумя счастливчиками.  Мои приятели на буксире тащили две лодки – у них мотор  был помощнее,- восьмисильный «Ветерок». Остальные члены нашего рыбацкого коллектива оставались ночевать на базе и ловили потом понемногу на сравнительно малорыбном  Макаровском озере.

      Однажды, при очередной записи на автобус, приятели из КБ попросили меня взять в свою лодку  на рыбалке в Вещево их коллегу. Причин отказать у меня не было – мало ли кого я возил на своём моторе.

    В очередную пятницу автобус отправлялся на нашу базу, как всегда – в восемь часов вечера. Я приехал к проходной чуть раньше – опаздывать было нельзя.  От дома я шёл метров пятьсот до автобуса, потом толкался в метро с пересадкой на Невском, а потом  ещё три квартала преодолевал пешком от метро Василеостровской по Среднему проспекту и Первой линии до проходной ГОИ.  В рюкзаке у меня булькала,  в нарушение всех правил безопасности на транспорте,   двадцати литровая канистра с бензином. Кстати, канистра была обычной поклажей. Иногда приходилось переть на себе ещё и девятнадцати килограммовый лодочный мотор.  Бензин я добывал по месту жительства, бесхитростно выходя с пустой канистрой на проспект Ветеранов, что в другом от ГОИ конце города. На поднятую руку человека с канистрой тут же останавливалась грузовая машина с баком, полным бензина. О цене договариваться не приходилось – бензин стоил дешевле газированной воды. Дал за канистру рубль, и водитель счастлив – не надо ему бензин для выполнения плана сливать в канаву…

    …Когда в тот раз автобус тронулся от проходной, всё пошло  своим чередом. Большинство пассажиров, а это был институтский пролетариат, тут же начали выпивать и закусывать. В нашей компании при отъезде выпивать было не принято, - предстояла бессонная ночь и азартная рыбалка на рассвете. Когда народ выпил и закусил, в автобусе, как и в сотнях других рыбацких автобусов, началась примитивная карточная игра под названию «сека». Ставки были копеечные, самая крупная – пятачок.    Однако, банк постоянно пополнялся этими копеечками, и, как-то раз  я выиграл полную кепку мелочи. Пересчитав копеечки и пятачки, я выяснил, что выиграл с гаком на бутылку обычной водки или даже на бутылку  Столичной, если добавить семь копеек…

    На базе мы оказались в начале первого ночи. Ночь, кстати, была, как всегда в это время года, - белая. Публика с гомоном выгрузилась из автобуса. Кого – то заботливо  выгрузили и отнесли в койку на базе. Я же открыл свой ящик, стоящий в общем ряду, достал мотор с топливным баком, сумку с инструментами, котелки и другую посуду. Не были забыты канистра, палатка,  спиннинги, сачок и коробка с  блёснами. Тут приятели подвели ко мне худощавого парня с чёрной бородой, усами  и густыми бакенбардами. Довольно редкая растительность на голове придавало его семитской внешности некий библейский оттенок…

            -Меня звать Лёня, тебя – Саша, я уже знаю. Давай, буду помогать тебе таскать  барахло в лодку.  Только тяжёлое не понесу - брюхо болит, – язва,- начал разговор бородач.
      - Где же твои вещи? – поинтересовался я, прикрепляя мотор к транцу лодки.
         - Вот,  рюкзачок с едой и гитара.
                - Снасти для рыбалки ты не забыл? 
      - А у меня их нет…
                -???!!!
    - Ничего себе, - думаю, - Неужели турист?

      Обычных туристов я и мои приятели недолюбливали. Мне всегда было интересно узнать,– зачем добровольно уезжать за тридевять земель от дома, чтобы не ловить рыбу,  более того, не охотиться, а сидеть у костра с алюминиевой кружкой пахнущего дымом чая, грустить вдали от любимой,  которая по своему женскому недомыслию осталась в городе. Нестройным хором петь об опасностях, которым ты с друзьями постоянно подвергаешься в трудном походе. Про то, как кто-то не вернулся из путешествия, зачем-то утонув  в бурном потоке. Или, более того,  сорвался с невообразимой кручи, спасая незадачливого товарища, предположим, Серёгу. Где-то я прочитал: «Туризм – жизнедеятельность праздных».

      Привязав на буксир одну лодку, мы с бородачом оправились в путь. Приятели тащили за собой, как обычно, две лодки. Миновав пару каменистых узкостей,  мы вышли  на простор Макаровского озера. Лёнечка, развалившись в носовой части, перебирал струны гитары, и время от времени, открывал рот. Я сидел на корме у мотора и, естественно, ничего не слышал.  Мотор работал на полную мощность. Перекричать его у моего пассажира никак не получалось.

     Позади осталось Макаровское озеро. Миновав три узких и мелких прохода, где сообща приходилось протаскивать лодки, мы вышли на водную гладь Вуоксы.  Ещё минут десять хода – и, вот, место нашей ежегодной стоянки. Прошуршав по песку  на мелководье, лодки уткнулись в травку на низком берегу.

     В предрассветных сумерках  на знакомой полянке метрах в двадцати от воды были поставлены  палатки. Солнце ещё и не думало вставать. Было четыре утра. Над костром повис котелок с водой для чая.  На разосланном полиэтилене появилась разнообразная снедь для раннего завтрака. В полумраке на импровизированной скатерти уютными полупрозрачными столбиками разместились четвертинки с водкой.  Дело в том, что у нашей компании, забавно даже вспоминать, было правило брать с собой на рыбалку только одну маленькую (0,25 л) водки. Независимо от того, - с женой ты или с подругой. На одного мужика – одна маленькая!

      Зная  и придерживаясь этого правила, в кружки было налито по 50 граммов за приезд и  за рыбалку. Лёнечка всё время порывался взять гитару, но его деликатно останавливали: - не до песен. Надо рыбу ловить!

     - Я возьму с собой  на рыбалку гитару? – ошарашил меня вопросом Лёнечка.
          - Боже упаси, - отшатнулся я, - будешь с сачком в лодке сидеть и на вёслах!

   Затарахтели моторы. Остальные заработали вёслами. Я же отправился к знакомым камышам, в километре от лагеря. Набор снастей в те годы у нас не блистал разнообразием. Все блёсны мы изготавливали в ремонтном цеху  сами, в том числе и «незацепляйки» с большим крючком и двумя страховочными пружинными усиками. Такую блесну можно  безбоязненно забрасывать в траву  у камышей. Будут цепляться только щуки…

    Пока мы без мотора двигались около камышей, Лёнечка сообщил мне, что он не рыбак, а заядлый охотник. Я же начал время от времени с небольшими промежутками вытаскивать из подводных зарослей щук. Незацепляйка жёлтого цвета радовала меня своей уловистостью. Лёнечка тоже вошёл в азарт, подцепляя сачком некрупных щук от восьмисот грамм до полутора килограммов.  Так незаметно и наступило  десять утра – время, когда мы обычно возвращались в лагерь. Скажу честно, в других лодках  уловы были  побогаче, если не в два раза больше, то в полтора. Всех пойманных компанией  щук разместили в выкопанной когда-то давно  яме и накрыли свежим мхом.

   Потом опять был костёр, второй завтрак, снова  по 50 граммов и коллективный сон в палатках. Если в компании были женщины, то за время нашего сна отоспавшиеся с утра дамы  чистили рыбу и готовили уху.

    Лёнечка первым проснулся в моей трёхместной польской палатке и забренчал на гитаре, сидя под тентом у входа. При этом он что-то негромко пел своим хрипловатым баритоном.  Постепенно вся наша большая компания собралась у костра. Уха была разлита в миски, каждому в наваристый бульон с картошкой  был положен солидный кусок щуки. В кружках плескались традиционные 50 грамм…
Многие члены нашего рыбацкого коллектива, доставленные  на буксире,  а это три лодки, то есть шесть человек, понимали наше спокойное отношение к водке. Ну, не пили мы тогда много на рыбалке! Слово «тогда» хочется подчеркнуть… Раньше был случай, когда один из притащенных  на буксире слесарь-сборщик Толик, увидев у вечернего костра  наши скудные порции выпивки,  со словами:

                -  Сейчас я вас, ребята, порадую!  - достал из своей палатки и выставил на скатерть две бутылки «Столичной»
   - А я тебя сейчас слегка огорчу, -  мы столько не пьём, - невозмутимо ответил один из нашего постоянного состава и  зашвырнул по очереди обе бутылки  метров на шесть  от берега.

Толик потерял дар речи.  Он,  с безумным лицом бросился к воде. Толик, конечно, не предполагал, что в шести метрах от берега глубина была чуть выше колена, тем более - на дне был песок. Бутылки мы, конечно, достали. И, более того, выпили. Только потом на утреннюю рыбалку смогли выехать только трое…

      …В 12 часов дня воскресенья мы отправились в обратный путь. Предстояло мытьё лодок и копчение щук на острове Ландышев, который красовался посередине Макаровского озера. Копчёная продукция, смазанная растительным маслом для товарного вида,  делилась поровну,  в зависимости от  размера рыбы. По шесть – семь щук на брата.

Так и не продолжилось бы наше знакомство с Лёнечкой, если, не одно  обстоятельство. На четвёртом этаже, рядом с нашей лабораторией в просторной комнате  располагалась группа художников- дизайнеров при КБ.  Они рисовали плакаты, оформляли схемы, склеивали макеты. В этой группе работал мой хороший знакомый  - Илья Иванов. Я, когда было свободное время,  заходил к нему на рабочее место поболтать, вдыхая при этом  запахи красок и туши.  В этой же комнате часто появлялся и  Лёнечка, муж, работавшей тут же  художницы Кати Марковой, в девичестве  Вилинбаховой. Встретились тогда мы с Лёнечкой у художников  на следующий день после приезда с рыбалки  уже как хорошие  и близкие знакомые. Потом мы с ним и Ильёй отправились на лестничную площадку покурить. Темой  беседы была, естественно, рыбалка. Илья немного снисходительно слушал нас – он был рыбак от Бога, считай, профессионал. Как я однажды убедился, у него было несметное количество блёсен, поводков, тройников и прочих рыболовных принадлежностей. Свои незаурядные способности Илья неоднократно демонстрировал в нашем подшефном совхозе «Лазурное» на Карельском перешейке. На заповедном озере Мелководное и впадающей в него речке Лазурная он творил чудеса, добывая на спиннинг до сотни окуней, язей и щук. Этой рыбы хватало, чтобы кормить бригаду в несколько десятков человек  ухой, а также жареной и копчёной рыбой.

         Но не только этим запомнился мне Илья. Однажды уезжали мы  в середине сентября в наш подшефный колхоз. Около проходной стоял институтский львовский автобус.  Загружалась бригада  из КБ,  в которую, как обычно,  был включён и я.   Рядом с горой рюкзаков суетились возбуждённые молодые люди -  ведь выезд на месяц в совхоз- это праздник. Это второй отпуск! Раздавалось то тут,  то там:

              - Ты мешок для сухих грибов взяла?
- Думаешь, будут грибы?
                -А то!
     Ты удочки не забыл? Мужики! У кого водка для привальной?

   Я же  сидел в своём отмытом до блеска Москвиче, чтобы отправиться вместе с автобусом. Потом наши пути расходились – я сокращал путь лесными дорогами, минуя пограничный пост за Выборгом. Получалось километров на сорок короче.

     Тут от группы отъезжающих отделилась знакомая стройная фигура с кепкой в правой руке и с рюкзаком в левой. На солнце ослепительно блестел совершенно лысый череп. Надо сказать, что из-за какой-то  редкой болезни Илья был абсолютно безволосый. У него не было даже ресниц…

   - Давай, я с тобой поеду! Заодно поболтаем, сладенький, - так  мы обращались друг к другу во время бесконечных партий в настольный теннис после работы.   Играл Илья неважно, однако относился к игре очень серьёзно и делал успехи.

      На пыльной дороге совхоза Лазурное,  уже подъезжая к избе, в которой нам предстояло жить, Илья как-то странно заёрзал на сидение, а потом, поднатужившись,  размашисто и со смаком плюнул в своё закрытое боковое окно.

  - Ты что, Илюха, обалдел?
    - Ой! Я думал, что окно открыто! Прозрачное – то  какое!..
                - Вот и намывай стёкла с такими пассажирами! – с деланным возмущением проворчал я, - Что у тебя есть с собой к привальной?
  - Трёхлитровая банка солёных рыжиков.
   - А у меня бутылка водки и хлеб. Пошли в дом, ребят привезут ещё минут через сорок…

С Ильёй всегда  интересно было  поговорить, а уж за рюмкой и закуской из рыжиков – тем более! Мало того, что тема рыбалки была неисчерпаемой. Ещё я знал, что Илья снимается  у Сергея Соловьёва в фильме «Асса».

     - Илюша, как ты туда попал?
       - Сидел я в пивняке, никого не ждал. Вдруг подсел ко мне бородатый мужик. Ну, я его вяленой рыбкой и угостил. Пьём пиво,  жуём, хрустим. О рыбалке заговорили. А он мне:
 - Иди ко мне сниматься в кино.  Типаж у тебя интересный.
      - Вот я и снимаюсь. С Таней Друбич,  кстати, вместе трудимся. Говорят, будет ещё один фильм. Что-то вроде «Чёрная роза эмблема печали, красная роза эмблема любви».

        Потом во время бурной колхозной жизни,  на природе мы с Ильёй не пересекались:- он ловил рыбу, я же с удовольствием стрелял уток и тетеревов. Поедали добычу мы, конечно, вместе. Вместе со всеми.

      А что творилось тогда в России! Как приятно сейчас это вспоминать. Первый съезд народных депутатов;  Горбачёв и Сахаров, легализация валюты, первые кооперативы, программа «Взгляд», свободное телевидение, НТВ, ожидание впереди чего-то хорошего, каких-то перемен,  непривычные и пугающие лозунги типа: «Долой КПСС!»

             Действительно,  КПСС была в панике:  партия стала принимать в свои пошатнувшиеся  ряды всех желающих.  Один мой коллега Боря Ковбин, обладатель ущербного пятого пункта в анкете и по папе Серафиму, и по маме, был безоговорочно принят кандидатом в члены партии.

          - Слушай, завтра после работы составить компанию я не смогу – у меня доклад на бюро, - с распирающей его гордостью сообщил кандидат мне однажды.
                - Боря, о чём доклад-то?
                - О международном положении.

       Мог ли Боря мечтать года три назад, что его, «инвалида» по пятому пункту, пригласят на бюро партийной организации с докладом, а не будут разбирать там  за беспробудное пьянство… Кстати, я мало встречал в своей жизни евреев, которые могли так часто и помногу выпивать. За исключением одного моего дяди.  Правда, тот никогда не засыпал за столом на банкетах,  уткнувшись носом в пустую тарелку…

        Каждый день с самого утра работал в лаборатории цветной телевизор, один из тех, который я купил, чтобы не пропадали выделенные на тему деньги.**   Наши сотрудники, зачастую забыв про работу, оживлённо, с пеной у рта,  обсуждали смелые выступления на съезде.
      
         Ветер    перемен   коснулся и  Лёнечки с Катей.  Катерина, обычно спокойная и рассудительная, включив телевизор с передачей о внутренней политике, свирепела и начинала яростно  спорить с Лёнечкой или со мной, когда я вечером заскакивал к ним во время моего почти ежедневного, вернее, ежевечернего извоза  на своём автотранспорте.***

       Жили Лёнечка с Катериной в двухкомнатной квартире на первом этаже хрущёвки, притаившейся в некоторой глубине квартала на проспекте Науки, недалеко от метро  Академическая.  Какое-то время с ними  жил неизлечимо больной сын- жертва лекарств во время беременности Катерины. Потом одиночество им скрашивал только ирландский сеттер Джонни…

        Глядя на бородатого демократа Лёнечку, даже в голову не могло придти, что этот человек в прошлые времена не настраивал свой приёмник на Голос Америки,  БиБиСи или Радио Свободы.  В те годы нашего  знакомства им с Катериной  хватало телевизора с программами Любимова, Листьева и других прогрессивных тележурналистов. Все самые острые новости тогда можно было черпать из ТВ, в отличие от сегодняшних продвинутых  или, лучше сказать,  задвинутых времён…

      Знание самых острых и актуальных вопросов тогдашнего времени   позволили Лёнечке расшевелить в нашем НИИ модную тему  о правах трудового коллектива.  Лёнечку, с бородатым лицом истинного трибуна - демократа и бесценным даром убеждения, институтский народ единодушно избрал председателем  совета трудового коллектива (СТК).

           А убеждать Лёнечка умел виртуозно. Вот, помню, был случай. Лежали мы с ним на гусиной охоте в канаве посередине огромного поля. Ещё в темноте были расставлены раскрашенные Катериной фанерные профили, имитирующих  кормящихся гусей. Пригревало давно вставшее солнце. Утреннюю охоту пора было заканчивать. Не было слышно волнующих звуков гагаканья от налетающих гусиных стай. Используя любимое Лёничкино выражение в несколько приглаженном варианте, можно было констатировать: - «Насколько глаз мог видеть – он ни хрена не видел». Горизонт был чист. Мы выбрались из канавы и прилегли на жёлтую прошлогоднюю траву рядом с канавой. Закурили. Очень далеко в небе почти на  горизонте показалась точка.

        Лёнечка! Вроде, гусь вдалеке, - предположил я, подтягивая к себе ружьё.      
     - Нет. Это ворона. Ишь, чего захотел! Гусь…
Прошло секунд двадцать.
     -Да гусь это, Лёнечка, гусь! Сам ты ворона, - заорал я, - Смотри, на нас налетает!

       Действительно, на высоте метров шестьдесят на нас налетал одиночный гусь. Почти одновременно прозвучали два наши дуплета. Гусь, слегка изменив направление, пролетел ещё метров восемьсот, а потом резко упал.   Пока гусь после наших выстрелов  летел свои последние сотни метров, из канав по ходу его полёта, прозвучало ещё выстрелов восемь. Тем не менее, Лёнечка бегом направился к упавшей птице. Вернулся он, гордо помахивая гусём…

          - Как тебе удалось гуся - то  отспорить?
Ведь не дети же в канавах валяются! Как тебя целым отпустили? - изумился я.
   - А  я им доказал, что попал в него я. 
    - Подожди, но стреляли-то  мы вместе!
   - Нет, ты стрелял чуть раньше, на долю секунды, а после моего второго выстрела гусь поменял направление. Это же очевидно!
    - Ладно, Лёнечка, чего уж там!..- не стал спорить я,  дичи нам всегда хватало.

         В  качестве председателя  СТК Лёнечка стал часто появляться в высоких институтских кабинетах.  Не скажу, что там на него смотрели снизу вверх, но элемент некоторой опаски проявлялся. Ведь вскоре предстояли перевыборы… На втором, директорском этаже, для СТК выделили две смежные комнаты, где Лёнечка в клубах табачного дыма и окружение  единомышленников обсуждал институтские проблемы.

      Статус председателя трудового пятитысячного коллектива позволял моему приятелю изредка появляться и в мэрии  и в Смольном.  А там и  Собчак с помощниками, и некоторые, критически настроенные,  депутаты Ленсовета… Из Смольного Лёнечка возвращался то воодушевлённым, то сильно опечаленным. От него, не особо вникая в суть дела,  я часто слышал фамилии: Собчак, Старовойтова, Новодворская, Немцов, Салье.  Кстати, Марину Салье наш демократ упоминал чаще других…

В печальной задумчивости приходил Лёнечка на своё прежнее, ещё до СТК, рабочее место и весь отдавался расчётам. Он в инициативном порядке разрабатывал вездеход на воздушной подушке,  который так и не заинтересовал ни одну автомобильную компанию, ни в России, ни в Европе, ни в Америке. Все эти компании просили прислать чертежи, расчёты, на словах одобряли, а потом вежливо замолкали.

       В те времена разгула демократии стало возможным приобретение в деревнях недостроенных срубов,  покосившихся избушек, заброшенных амбаров, что невозможно было при коммунистах. Мне, например, пришлось двумя годами раньше прописать в валдайской деревне  тестя, чтобы купить там дом.  Лёнечка же присмотрел покосившуюся, вросшую в землю избушку в деревне Доможирово. Всего в триста рублей обошлось ему это, с позволения сказать, строение, расположенное рядом с заброшенной церковью, недалеко  от берега реки Оять, что в двухстах километрах от Ленинграда по шоссе на Мурманск. В малолюдных охотничьих угодьях недалеко от дома мы с ним ранней весной открывали охоту на прилетающих из южных стран водоплавающих,  и  закрывали охоту поздней осенью, когда гуси и утки  улетали зимовать. Пути их миграции проходили над кормовыми полями, привольно раскинувшихся по берегам северных рек Свирь и Оять.

      Вросшую в землю избушку Катерина изнутри превратила в уютное гнёздышко, завесив стены аппликациями,  а всевозможные горизонтальные поверхности она украсила своей керамикой, в изготовлении которой была большой мастерицей.  Для тёплого времени года Лёнечка со своими приятелями соорудил не отапливаемый  двухэтажный щитовой дом с красивым камином в большой комнате. Именно здесь,  за длинным столом, мы собирались либо компанией, либо втроём с Катериной отдохнуть и поболтать.

Я даже не знаю, что больше интересовало Лёнечку в то время – общественная деятельность, охота или его инженерные изыскания.
 
      Конечно, в зимний и поздний осенний период Лёнечка был поглощён своим СТК. Кроме подготовки перевыборов дирекции, Лёнечка со своим заместителем Витей, осмелев от вседозволенности, затребовали финансовую документацию о деятельности аппарата главного инженера и главного механика института.  Это оказалось их совместной ошибкой, в чем они убедились, попав почти одновременно в больницу. Обоих правдоискателей с разницей в один день  жестоко избили неизвестные граждане в штатском, так и  не найденные милицией. Налицо была ответная реакция  судорожно цепляющихся за уходящую власть нечистых на руку людей. Преследование правдоискателей и  инакомыслящих было популярно во все времена… Как говорится: - «У каждого века своё средневековье».

   Как-то сразу после больницы, а, может, ещё и после встреч с некоторыми депутатами Ленсовета, демократический запал у Лёнечки  стал несколько спадать.

     - Слушай, раньше воровали при коммунистах, - сказал он мне на одной из охот, - теперь воруют при демократах вчерашние чекисты, коммунисты и комсомольцы. - И вообще, откуда они берутся такие? Был у нас в 17 отделе парнишка. Я его ещё простым инженером знал. Потом он  защитил диссертацию, в партию пролез. Стал зам.директора по науке. Ходил по директорскому коридору, морду от меня при встрече отворачивал, не здоровался. Как будто мы вместе с ним в колхоз не ездили!  Теперь снова здоровается. Скоро перевыборы…

  - А ты не хочешь, Лёнечка, в дирекцию ГОИ кем-нибудь пристроиться?
    - Нет, я на их  рожи смотреть не могу!
       Похоже, это было взаимно. Когда в институте стали затихать дерзкие демократические веяния, в новом штатном расписании для председателя СТК, прекрасного специалиста, кандидата наук, места так и не нашлось…

     Лёнечка, как теперь будешь без работы, жертва ты политической борьбы? – спросил я его очередной весной, лёжа в канаве на охоте. 
- Проживём на  Катину пенсию, есть ещё и её керамика.  Охота поможет. Да и мама иногда продукты подбрасывает.

     Надо сказать, что Катерина научилась лепить из глины  небольшие предметы типа пепельниц или конфетниц с забавными сценками из греческой жизни. Изделия раскрашивались, обжигались, а потом Лёнечка пристраивал их в художественную лавку на реализацию. Спрос на керамику был неплохой; каждое изделие приносило сто – сто пятьдесят долларов.  Но приносило не часто. Катерина гнать халтуру не умела и не хотела. На каждую композицию у неё уходило больше недели.  Денег в семье не хватало…

    - Надо идти в бизнес, деньги носятся вокруг нас, валяются под ногами. Наша задача их только подбирать, - провозгласил зимним вечером Лёнечка, когда мы с женой  были у них с Катериной в гостях. Мне тогда велено было приехать без машины… Это означало, что Лёнечка днём сходил на ближайший угол Гражданского проспекта и приобрёл там литровую бутылку популярного у безденежного народа спирта Роял.  Из одного литра получалось пять поллитровок водки. Стоило всё это копейки. Украшали стол  бесхитростные закуски в духе голодного времени, а также фирменное блюдо Катерины. Только она могла слипшиеся изделия из наполовину размороженной магазинной пачки превратить  в горку красиво зажаренных пельмешек, посыпанных сыром и зеленью, и  поданных на разрисованном керамическом блюде.
 
Лёнечка, как ты спирт- то  выбираешь? – поинтересовался я, - Могут, что угодно подсунуть! Посмотри на физиономии продавцов…
- А я открываю при них бутылку, наливаю в пробку и пробую. Сладость и крепость должны ощущаться отчётливо.
 
        На следующей неделе Лёнечка пригласил меня взглянуть на его новый бизнес.  Я с трудом отыскал среди одинаковых металлических ангаров  на окраине города место, где «деньги валялись под ногами». Открыв с чудовищным скрежетом металлическую дверь, я чуть не задохнулся от запаха какого-то гнилья. На огромной желтоватой куче репчатого лука сидели две печальные фигуры. Это были Лёнечка и наш с ним общий знакомый Юра.

   - Кто последний за луком? – вежливо осведомился я.   
     - Взял бы полтонны, шутник,  да и пристроил у себя в Московском районе или где-нибудь ещё.  Дёшево отдадим. Видишь, товар портиться, - угрюмо отозвался Лёнечка и прикопал дымящийся окурок в скользких луковицах рядом с собой.
- Нет, спасибо, ребята. Я лучше шоколадом поторгую****, - уклончиво ответил я.

После неудачного лукового бизнеса мой приятель устроился главным механиком в строительную фирму и  опять далеко от дома,  - в Купчино.  Поработал он там не долго.
 
   - Уволюсь я, пожалуй, оттуда. Простужаюсь постоянно на работе, да и платят не густо!- печально сообщил он мне при встрече.
    - А ты халтурь на машине по дороге на работу. По утрам спрос есть, я знаю, - предложил я Лёнечке.
   - Так ведь на работу опаздывать нельзя. Попадёшь ещё с пассажиром в пробку!.. Нет, уволюсь.

Появилась и в моей фирме возможность дать Лёнечке подзаработать.

    - Давай, разработаем математическую модель падения жидкости с самолёта при пожаротушении, - предложил я ему после натурных испытаний запатентованного моей фирмой прибора.

И Лёнечка с головой окунулся в расчёты:
    - Как я тебе благодарен за эту работу, хоть моя голова включилась на время.

    Но всё когда-то кончается. Закончилась и эта работа. Алгоритм был составлен и экспериментально мною на Украине проверен.

 - Ну вот, на первое время хватит, а там охота, первые грибы и, вообще, лето, - сказал Лёнечка, когда я с ним весной щедро рассчитался за выполненную работу,
- Выйду на участок из дома рано утром, а вокруг птичий гомон! Гуси, утки. Красота!..

     Действительно, вросшая в землю изба, приобретённая Лёнечкой несколько лет назад за триста рублей, была укомплектована прямоугольным участком земли длиной метров пятьдесят. В семье Альперина эта заросшая бурьяном территория многообещающе именовалась картофельным полем. А за полусгнившими жердями c гордым названием изгородь, начиналась природа. Природа, в понимании российского сельскохозяйственного чиновника - это  пяти километровое в длину и ширину  пространство, пересечённое ручьями и канавами с водой, заросшее почти непроходимым кустарником. Пернатая дичь, правда, здесь водилась в изобилии. Любой китаец, увидев такую природу рядом с дорогами и судоходной рекой, плакал бы навзрыд. Однажды, проезжая пассажиром по шоссе триста километров от Шанхая до Ханджоу, я так и не увидел ни одного кусочка китайской  невозделанной земли: – домики и участки сливались с горизонтом. Тут бы заплакал уже наш,  российский охотник!
 
    В своё время самые перспективные охотничьи места показал нам ближайший сосед Лёнечки, чуть ли не ровесник Революции, вечно улыбающийся дядя Яша.  По старости своей, хотя сейчас об этом забавно говорить – ему было в районе семидесяти, дядя Яша мотаться по зарослям и канавам уже не мог или не хотел.  Заскочив в гости, он любил после нескольких стопок водки перебирать добытую нами дичь и задумчиво приговаривать:

         - Едрит твою корову в глаз го мать!
           - Дядя Яша,  а что это означает, кроме твоего восхищения?
                - Я и сам точно не знаю. Так говорили пастухи у нас в колхозе, когда советская власть только начиналась. А пастухи ничего плохого не скажут.
                - Действительно, многие произносят незнакомые слова, не зная их значения. Особенно, женщины,- добавил Лёнечка.

   Тут я вспомнил рассказ знакомого преподавателя математики из МГУ:

      - Принимал я экзамен у второкурсницы из Кубы. Достался ей билет с вопросом о сумме Риммана.    Вижу, сидит и списывает. Шпаргалка в рукаве. Отвечала, глядя в листок. Слово в слово. Глаз даже    не поднимала! По-русски говорила, кстати,  не здорово.  Для порядка задал дополнительный вопрос о сумме  Риммана слева и справа. Отвечает: - Сумма Риммана слэва – эта сумма, которая стоит слэва, а которая справа – та стоит справа. 
     - А что посередине?- спросил для интереса.
                - А посэредине сам Римман, вэликий совэтский матэматик-коммунист…
   - Ну, не поставишь же ей двойку, кубинке с Острова зари багровой! Ставлю трояк и говорю: - Плохо знаете, амиго!  Она, убирая зачётку в сумочку, подытожила:
                - Плёхо,  плёхо.  Ху…во!

   А осень в тот год выдалась тёплой и дождливой. Ранним утром,  двигаясь вдоль заросшего кустарником ручья, мы вышли с Лёнечкой к неширокому длинному заливу Свири. Шёл мелкий дождь. Впереди, как всегда, азартно рыскал Джонни. Странная это была собака! Обладая безукоризненным чутьём, Джонни не был приучен приносить подбитых пернатых. Он подбегал или подплывал к лежащей птице и призывно поднимал голову:

                - Ну, где вы, охотники? Вот же добыча!

Подать эту добычу -  такая мысль ему в ушастую голову не приходила. В нашей сегодняшней охоте Джонни был совершенно бесполезен. Но, попробуй, не возьми его на охоту!  Пёс  будет с обиженным выражением валяться на полу в избе, уткнувшись носом в угол.
 
    Я шёл по самой кромке воды, держа наготове ружьё. Левее меня на лёгком ветерке колыхался торчащий из воды довольно густой хвощ. Лёнечка двигался правее и чуть сзади. Джонни азартно прыгал на мелководье по хвощу, делая вид, что выгоняет уток.  Каждый раз, вылезая из воды, Джонни подбегал к охотникам и старательно отряхивался, поднимая омерзительное облако мелких брызг. Мало нам было дождя!

    Утки не заставили себя ждать. Из хвоща метрах  в двадцати от нас с треском поднялась стайка кряковых. Два дуплета и три утки неподвижно распластались на водной глади.  От места их падения расходились мелкие пологие волны в капельках от дождя. Джонни ринулся в воду. Лёнечка повернул ко мне своё бородатое лицо.  В его глаза читался немой вопрос. Джонни тем временем подплыл к уткам. Убедившись, что  утки на месте, он повернул обратно. Я стал медленно раздеваться…

     - Давай, я одежду сверну и подержу, чтобы не намокла, - произнёс Лёнечка,  сочувственно оглядывая меня, стоящего голым под дождём. Тут отряхнулся выскочивший из воды Джонни.  Стало ещё хуже…

    Повизгивая и похлопывая по воде руками, я углубился по пояс.  Сентябрьская вода не сказал бы что бодрила. Она вызывала отвращение. С воплем я погрузился и поплыл, интенсивно работая ногами, как учили когда – то в бассейне. Недалеко из травы  испуганно взметнулась в воздух  пара кряковых. Обратно я плыл замысловатым брассом на  спине, работая только ногами. В поднятой правой руке я транспортировал уток. Левой рукой я слегка подгребал под собой.

         - Давай, я тебе свитером спину разотру, - сказал Лёнечка, разворачивая свёрток с моей одеждой. Одеваться голому под дождём – не подарок, скажу я вам!..

   И мы пошли дальше. Метров через двадцать история повторилась. Опять взлёт из травы с резким хлопаньем крыльев, выстрелы и две утки брюшком кверху застыли на воде. Тут уже я вопросительно посмотрел на Лёнечку…

    - Попридержи Джонни, - хриплым баритоном сказал он, начиная раздеваться.

   Сколько страданий отразилось на его лице! Какие безысходность, беспомощность  и трагизм исходили от обнажённой хилой фигуры. Вспомнилась картина с распятым на деревянном кресте бородатым человеком. Правда, набедренной повязки на хилых бёдрах Лёнечки не наблюдалось. И деревянного креста не было. Был только голый Лёнечка, опасливо щупающий воду полусогнутой ногой. Тут я отпустил Джонни.  Он с разбегу радостно плюхнулся в воду рядом с хозяином. В жутком вопле, раздавшемся мгновенно, я не услышал ни одного приличного слова…

В дальнейшем нам везло. Утки взлетали в сторону берега и падали после выстрелов в густом ивняке.  Тут уже и Джонни пригодился. А Лёнечка стал какой – то сосредоточенный: то ли из-за неприятного купания, то ли началось очередное обострение язвы.

       - Ты чего такой грустный? - спросил я его по дороге домой.
Так уж получалось, что все серьёзные разговоры у нас случались, как правило, в охотничьих угодьях.

         - Слушай, я начинаю подумывать об отъезде  в Германию. Раньше они принимали у себя, если ты еврей по матери. Теперь ограничение снято. Можно и по отцу.  Вон, Розанна и Лев уехали. Живут там припеваючи на пособие. И на жильё социальное не жалуются.

     Я не придал тогда особого значения его словам. Ну, устал человек, искупался в прохладной воде, настроение испортилось, может, выпить ему надо, и любовь к родным краям проснётся…

Прошёл ещё год. Лёжим осенью, как обычно, в канаве.  Гусиные профили, воткнутые в землю на заострённых подставках, словно флюгеры, крутятся по ветру. Гуси не летят. Мы курим. Холодно. Отхлёбываем из бутылки – кружку забыли дома. До дома пятнадцать минут хода, но лень.

     - А я разрешение из Германии в консульстве получил. Документы на отъезд у нас с Катей почти готовы, - будничным голосом сообщил Лёнечка.

     Меня как обухом по голове.

     - Лёнечка! Как же этот дом, охотничьи угодья, гуси, утки, СТК твой, наконец?
- Да надоело всё! Гуси, утки, денег нет постоянно, керамика идёт плоховато, СТК развалился, вся эта демократия в России накрывается медным тазом, наверх вылезают такие морды – ты бы видел!  Дома взрываются. В Рязани, якобы,  сахар мешками в подвалы затаскивают. Учения такие у них. Смех! Тем более, Джонни помер от инфаркта. Катер, что на берегу оставил, прошлой зимой сожгли,  сволочи.  Нет, надо уезжать! И поглядеть на всё это со стороны. На Россию, которая становится пугалом для всего мира, на возможные перемены, если появятся, дай Бог. А там уже думать – где жить!

    В делах и заботах пролетела зима. В квартире Альперина стали часто появляться незнакомые мне люди. За выпивкой и за чаем все разговоры были о Германии: кто уехал, что написал оттуда, кто уезжает, что на таможне?

      - Лёнечка, а на  гусей-то полежим весной в   канаве? - спросил я его с надеждой.
        - Да, в конце апреля съездим. Потом буду своё хозяйство продавать: дом в Доможирово, моторы от катера,  жигулёнка.

   Так оно и получилось. Добыли мы той весной несколько гусей и расстались, как оказалось, навсегда. Я стал заниматься подготовкой нашей авиационной аппаратуры к лётным испытанием на Украине*, а в свободное время ездил к семье, проводящей лето  на Валдае.  Иногда я звонил Лёнечке домой, а он, распродав  имущество, уже проводил прощальные встречи с друзьями семьи.  Тут   вышел приказ Министра о начале наших испытаний, и я со своей  командой отправился в Киев, а Лёнечка с Катериной  тем временем улетели на п.м.ж. в Германию. Квартиру в Питере они продавать не стали.

   Через пару месяцев  раздался дома телефонный звонок:

                - Guten tag! –услышал я знакомый голос.
                - Ich freue mich ;ber deinen Anruf,  Лёнечка - я рад твоему звонку, - ответил я, вспомнив школьный немецкий, - Как устроились?

     Оказалось, что живут они с Катериной в немецком городе Дармштадт. Трёхкомнатная квартира в многоэтажном доме их вполне устраивает. Ещё бы: две спальни и гостиная. Пособия, магазины, товары – всё, как и ожидалось.

          - А я у врачей была, - вмешалась в разговор Катерина, - сказали, что если продолжу и дальше курить, то  буду «иметь ноги», как говорят в Одессе. Теперь вот  не курю!
    - Лёнечка, а как у тебя с немецким? – поинтересовался я.
     - Кое - как объясняюсь в магазинах, а Катя учить категорически не хочет. Хватает ей для разговоров нашей российско – еврейской диаспоры в Дармштадте: Лев, Розанна, остальных ты не знаешь.
 
Так и стали мы перезваниваться примерно раз в два месяца.

    - Как у вас  там, в неметчине, с охотой? – спросил я Лёнечку однажды осенью.
   - Слушай, прогуливаются в парке на расстоянии вытянутой руки или ноги дикие утки и гуси. Никакого они у меня не вызывают охотничьего азарта! Шастают, как на деревенском подворье.  С охотой, похоже, покончено навсегда. А вы там, в России, говорят, Ельцина переизбираете. Смотрите, коммунистов не пускайте во власть! Хотя, мне уже наплевать!

   - Ни в коем случае, Лёнечка! У меня под большие проценты деньги вложены в акции одного банка. На днях тётка знакомая из этого банка позвонила. Рекомендовала деньги без навара забрать, а то сгорят, если Ельцин на выборах пролетит. Но я рискнул.

И, кстати, правильно сделал. Свои 60% годовых я получил. А годы шли. Отправился я через несколько лет по приглашению в командировку в Португалию. После окончания визита, на обратном пути при пересадке в огромном аэропорту Франкфурта на Майне,  мы с моим замом чуть не потерялись.  Могли опоздать на наш рейс. Об этом я позже сообщил по телефону Лёнечке.

         - Ой, как жалко! Позвонил бы оттуда, я быстро подскочил бы на машине.   От нас до аэропорта всего километров двадцать пять. Машина у меня, правда, старенькая, в левом ряду, как раньше  в России, не погоняешь!..

    Так мы и не встретились.

  А потом, примерно через полгода мне позвонила Катерина и, всхлипывая, сообщила, что Лёнечки не стало. Язва желудка бесследно не прошла. Рак. Продолжить разговор мы не смогли. Ни я, ни она…

Прошло вот уже много лет. Конечно, с годами стихает боль любой  утраты. Или, по крайней мере, ослабевает. Можно даже мысленно поговорить с покинувшим навсегда человеком. Хотя бы в виде монолога…

         - Ну, что же, Лёнечка,  правильно ли ты сделал, что уехал из России?  Не отвечай. Ты же не можешь знать,  что происходило после твоего ухода,  ты был атеистом, хотя, в компартии не состоял и не собирался состоять. А вот некоторые коммунисты, с которыми ты мог встречаться в Смольном и в  мэрии, теперь истово крестятся по всем церковным праздникам. Они, захватив власть, столько всего наобещали народу, что народ хохочет, изредка вспоминая эти обещания. Хотя, нет. Одно своё обещание Главный выполнил.  Он обещал научиться кататься на коньках и играть в хоккей на льду. Вся страна, затаив дыхание, ждала результата. (якобы!!). Потом по телевизору страна с усмешкой наблюдала, как отрывистыми, судорожными шажками по льду Главный приближался с шайбой к заботливо распахнутым воротам, забрасывая без помех пятую или шестую по счёту шайбу.  Как все игроки в ужасе брызгали из-под ног Великого, чтобы, Боже упаси, не помешать увеличить баскетбольный счёт!..  А помнишь, Лёнечка, как в давние времена девяностокилограммовый Рогулин со всего хода с хрустом впечатывал соперника в бортик площадки? Вот бы сейчас народ порадовался! Правда, и впечатывать в бортик никого не надо.  Наш спортсмен и сам беспомощно падал плашмя, наехав на праздничный ковёр…
Жили бы вы, Лёнечка, в хрущёвке на две жалкие пенсии в достойной нищете. В помойках не копались бы, но, не более того… Зная твою мятежную натуру, я уверен, что питерские митинги за честные выборы ты бы почтил своим присутствием и активным участием. Более того, ты бы их украсил. Был бы ты, конечно, арестован и бит при этом. Многотысячный штраф стал бы для тебя серьёзной неприятностью. На первых порах вы с Катериной  смотрели бы на ТВ бесноватые ток шоу с их ведущими соловьёвыми, скобеевыми и прочими пропагандистами. Узнали бы новое красивое слово – «пропагандон». Потом эмоциональная Катерина разбила  бы экран этого постоянно врущего теле ящика своим очередным  керамическим изделием. Крушила бы ящик  твоим охотничьим топориком со словами:
 - 25% народа в России живёт без канализации, без газа, а у этих 170 миллиардов на одну только пропаганду, 26 – на воспитание патриотизма На науку в сто раз меньше, чем на патриотизм! Президент пенсионный возраст  поднял, а что обещал?..  Миллионы безработных! Загубили всё, что могли, сказочники!
Ты бы, Лёнечка, просмотрев в Интернете что – нибудь, типа  «Анатомии мракобесия»,  на диване грустно бы напевал последний перл Гребенщикова «Вечерний м….звон.
, И всё таки, Лёнечка, ты правильно сделал, что уехал и увёз Катерину. Я думаю, что Иосиф Броский был прав:

Хорошо здесь песни петь о кустах смородины,
О заборах в две доски, запахах отчизны.
Лучше в Штатах умереть от тоски по Родине,
Чем в России – от  тоски по нормальной жизни.

Прощай, дорогой!


*Рассказ «Жизненные обстоятельства»  часть первая
     **Рассказ «Ах, наука»
   ***Рассказ «Извоз – дело тонкое»
****Рассказ «Портвейн с королём»