Дождь в Дюссельдорфе. Заметки и записки

                Дождь в Дюссельдорфе
 
Внимание! Не следует читать лицам, не достигшим 21 год!



                               - 1 -



           Мне странно порой осознавать, что только закапай за окном дождь самым мизерным облачком над Рейном, работа моя прекращается. Положим, дождь в Дюссельдорфе, для русского, это даже немного романтично. Но мне привычнее заснуть, только он начнёт тарабанить. Такова моя впечатлительная натура. Я ни сколько не слукавлю, если скажу, что только увидев капли на стекле, я тут же занавешиваю окна. Ставлю что-нибудь нейтральное в своих наушниках и проваливаюсь в сон; так глубоко, сколько могу. Признаться, не хочется слыть параноиком с первых же строк. Но кто отменял в человеке чувства и мысли, которые он трепетно хранит. А дождь для меня словно паразит, заражающий грустью, тоской и давно уже прожитыми воспоминаниями.

- Яблочко лови, гер Володимир, - это сказано с таким отвратительным немецким акцентом, что я было хотел прибавить звук в наушниках, но передумал, когда увидел Наташу, расхаживающую по комнате с яблоком.

          Я украдкой воротился к окну; кажется, ненадолго перестал. Аккуратно я снял одно ухо: тихо, даже вроде бы с крыши не стекало. А потом уже бодро и радостно скинул другое ухо. Наташа, пока я воротил окнами, успела уже что-то примерить.

- Опять светило русского сетевого маркетинга боится облаков с Рейна, - она копалась в гардеробе, изредка сверкая голой спиной, - Видел новое платьице в инстаграмме у Кристен? Она и челку себе новенькую сделала.

            Вместо яблока на диван полетом отправился телефон с  фото, о котором секунду назад говорила Наташа. Я молча вложил в руку телефон и принялся листать ленту  ее грудастой подружки. Мне было бы удивительно, если бы я заметил новую челку прежде груди. Наташа глядела на меня своим обычным милым проверяющим взглядом. Глаз один ее был прищурен. Она медленно откусывала по кусочку яблока, наблюдая за мной, будто я макака в исследовательской лаборатории.

- Ну, и как тебе? - она хрустнула яблоком так, что я невольно улыбнулся.
- Может сходим сегодня за покупками? - обычно это спасало меня от проверок, но что-то подсказывало, что сегодня не тот день.
- Неправильный ответ, - она юркнула в ванную.

            Я хлопнул ладонью в ладонь, будто выиграл гран-при. Признаться, это иногда приятно угадывать: о чем думает женщина. Хотя бы ход ее мыслей. Что ж, раз в год и палка стреляет. Я возвратился в горизонтальное положение, обняв плед с величайшим облегчением. Мягко.

- Я открыла окно...

Я насторожился, на всякий случай уткнулся в телефон и пришвартовал к себе наушники.

- И там, представляешь, гроза... - закончила она игриво и непринуждённо, смеясь.

         Я было сконфузился, потянулся пальцами... А потом смекнул: в ванной не было отродясь окна.
        Вам, наверное, подумалось, что проще покончить войну с дождем в Дюссельдорфе походом к психологу. А мне слабо вериться в ментальную силу психологии; всему причина - их заученная структура суждений; будто сканворд гадаешь. Сидишь в кресле, томимый мыслями о прошлом, грустный, вымотанный. Смотришь в самое лицо своему психологу. Мало того, что паршивец улыбается, так ещё и делает вид, что понимает тебя. А как только сорок минут истекут, и время близко к уплате, тебе констатируют то, что ты и так знаешь: «Все будет хорошо!» Молча отсчитываешь марки, говоришь «Danke” и с ощущением внутреннего сметения отправляешься восвояси. Несчастный, но довольный сервисом.
           Странное дело совсем не любить дождей. Но моральная основа в этом присутствует. Не желаю знать дождей я по той причине, что только случись эта злосчастная погода, удача становится как сатаной укушена. Этим я имею ввиду: не везёт в пасмурную погоду вовсе. Все самые яркие неудачи произошли со мной в дни, когда по стенам барабанил либо дождь, либо град. Только выйди на улицу. Как-то по осени я решил пересилить свой страх и предрассудки, зачем-то убедив себя в глупости таких отсталых размышлений. И с твердостью характера, но небольшим сомнением в глазах отправился погулять под дождём. Я и выйти не успел: случилась мистика. Веришь в совпадения только один раз: меня укусил за задницу соседский ротвейлер, вырвав из меня сочный кусок корейки. Я почему-то задумался об этом, стоя на балконе.
       Свежо. Недавно постриженный газон блестел после дождя. Надо сказать, ощущаешь что-то замечательное, когда утром выходишь на балкон после дождя. Вот тебе и радуга над Рейном и зелёная терраса. Впрочем, описывать природу и вовсе не мое.

- Ты долго торчать там будешь? - она прильнула ко мне, свесила голову на плечо.

Черт побери, хоть ливень забей по некрытому балкону, я все равно ее поцелую.



                           - 2 -



        Жизнь слишком коротка, чтобы думать о ней, как о чем-то невероятном, сакральном, содержащим смысл или что-то похожее на него. Жизнь все же создана для чувств. И наверное, прав был и Вебер и Фехнер, утверждая: «Чем больше почувствуешь, тем больше останется». Зато странным кажется настигающая с возрастом проницательность. Опытом зовут его взрослые люди, интуицией - все остальные. Может это чувства имеют такие накопительные свойства в виде какого-то жизненного чутья?
           Ха! Нет-нет! Все же. Все же это черта параноиков, когда отчего-то способен предсказать ближайшее будущее безошибочно. По всей видимости, это связано с нашим острым аналитическим потенциалом. А может, страстное чутьё под шлифовкой обстоятельств и проблем становится шестым чувством, инициальной интуицией и логикой, заложенной на железобетонной реальности. Представьте себе, ещё никогда я не ошибался в своих прогнозах на собственную жизнь. В десять я предсказал свой перелом; теперь хромаю. Это абсолютная правда: через 2 года я серьезно разбился на мотоцикле (кстати, в дождь). В школе я предсказал себе, что ошибусь с выбором института. А в студенческие годы курсе на втором ушёл из него с треском. Когда устроился на работу, я предсказал себе Наташу (и встретил ее, кстати после дождя). И теперь бывает слушаю внутренний голос, если он мне о чем-то говорит.
            Я проснулся по среди дня, пока Наташа ещё сопела. Только я опустил ногу на ковёр, как у меня отобрали плед. Я прислушался: чертов дождь ещё барабанил. Я с минуты покопался в телефоне, ответив на всякие мелочи по работе и побрел прочь к балкону, только к тому, что был застеклен. Я поставил около него креслице и картинку, которую за бесценок купил на рынке. Незамысловатый пейзаж, где птицы взмывали над Рейном в грозу. Знаю, знаю, я боюсь этого дождя и чураюсь собственным невезением. Но мне рисованная мелком эта картинка понравилась; и я тут же купил ее. А над Рейном сейчас, наверное после дождя белесый туман, почкующийся под каменными мостами. Он расстилается нежно-голубыми линиями, будто помадка над мороженным. А позади - позади сам Дюссельдорф, скованный блестящими бликами, что отражается от асфальта. Красиво, сука! Не понимаю, почему я иногда думаю: а виновен ли дождь в моих неудачах?




   Размышление 1: Неисчерпаемый ресурс
_________________________________________________




           За окном моросило. Каждому хотелось бы сейчас отвесить свежего храпака.  Монотонная речь, полная бесконечных цифр, матриц и сравнительных оборотов утомляла, пожалуй, сильнее, чем атмосферное давление, растущее под гнетом грибного дождя на улице. Скучнейшее это занятие - слушать собрания об итогах и планах проведённой работы. Самолётик не пустить, не отпить горячего кофе, не откусить хрустящий пончик; глаз бы прикрыть, да только директор увидит и отберёт заработанную KPI. Остаётся только подставить руку под тяжёлый, надувшийся от тяжких грустных дум подбородок и вздыхать, ожидая окончания наиважнейшего в жизни директора собрания. Не забыть изобразить тот интерес, который необходим на таких сходках. Везунчики, конечно, те, кто заблаговременно задние ряды застолбили: скачали, наверное, «Злых птиц» и проводят наиприятнейше этот тягучий час. А вот, посмотрите же на вон тех, счастливые люди из Пиара: в тихушку ловят сопли во сне. Лишь бы вот тот толстый не захрапел, иначе летела премия вашего отдела в Мексику, пить текилу с мигрантами. Остаётся только втыкать с зеленой тоскою на грудь тетки из продаж; все не лысый директор со своими «повышаем эффективность наших продаж». От чего самая отвратительная профессия -моя.


- Таким образом, это все, что я хотел бы сказать на настоящий момент. Всем спасибо, все свободны, - заключил директор; я приободрился, - а вы, останетесь ненадолго.

       
        Черт побери, я же ни слова не сказал. Вот оно: наказание за образ мыслей. Пока я добирался от боковых рядов к трибуне,
среди сотрудников прошёлся небольшой гул возмущения, который вообщем-то был предсказуем. Наверное, для задумчиво захлопнувшего рот директора все ещё было томительной загадкой: как же вклады можно поднять на 8% при совсем смешных минимальных процентных ставках сейчас и при таком неимоверном количестве вкладов. Мне, в принципе, и разницы никакой нет; я простой офисный планктон. С другой стороны и понять можно. Развелось же этих банков, как микробов на заднице. Стоит только кинуть на всепоглощающий рынок стоящую идею, как через секунду расплодиться тысячу конкурентов и посредников. Стройным рядком сотрудники покинули совещательный зал, и директор, наконец, присел, закатив полы пиджака. Я стоял уже подле него, приготовляясь слушать очередную белиберду.

- Что мне свою теперь вкладывать? - послышался недовольный женский голос за дверьми.

      Директор, закурив,  распахнул окно и свесился на улицу.

- Кто бы знал каким трудом досталось мне все, что теперь имеется, - завёл он старую балалайку, - Целая империя, созданная только на одной идее. Вдохновлённый Джобсом оборвыш, теперь властелин этого маленького безумного рыночного мира. Представляешь себе?

       Я пристроил к улыбке понимание и кивок, а директор продолжил:

- Деньги и секс правят миром. И я смог законно это совместить. Я... смог... - он сказал это вслух, но так, чтобы слышно было только ему. - потом громче - Идея, идея должна быть прогрессивна. Чтобы заработать деньги на сексе, иные вкладывают деньги в порноиндустрию, эротику. И вроде это приносит приличные дивиденды, органично распарывая кошельки извращенцев и девиантов. Но деньги! Деньги лежат в карманах простых обывателей, нытиков и девственников, нудных программистов и офисных прыщавых рукоблудов. Банально накормить их зрелищем. Очень банально. Нужно сделать из этого стоящее шоу с азартом и прогрессом, пирамидой и почестями для постоянных и растущих клиентов. И они сделают для тебя все. Все, что угодно. Что ты думаешь об этом?

         Директор любил повторять эту маленькую историю о своём успехе; обычно это использовалось для мотивации сотрудников. Ведь истории успеха - самая легко эксплуатируемая вещь, простая и неизбежно меняющая сознание идиотов. Дубину и лентяя всегда легко убедить собственной или чужой успешностью. Недостаток головы способствует что ли этому - впечатляться чужими достижениями. Директор наблюдал за мною: естественным образом, он ждал от меня восхищенной реакции. Я так и сделал. Зачем расстраивать старика?

- Идея должна быть проста. Ничего лишнего. Ты согласен?
- Угу.
- Скажи мне? Ну есть хотя бы один человек, который смог предположить, что секс можно вкладывать в банк, как актив. И, как впечатляюще, мы решили не только денежные проблемы. Мы решили психические проблемы, мы решили классовые проблемы. Только тебе стукнуло в нашей долбанной стране 21, и ты обладаешь одним из самых ценных ресурсов на Земле. Нефть? Да где она стояла рядом с настоящей животной страстью. Разве не гениально?
- Гениально.

          Надо сказать, задумка действительно не из самых витиеватых. Наш банк: это не толкать золото в Афганистан, а потом выводить бабки через офшор. Ведь вы уже с рождения обладаете самым ценным на Земле ресурсом - половым актом. Ты можешь расплачиваться им, как евро или долларом, менять на золото или валюту, заплатить им ипотеку или сделать вклад, цена на который растёт. Все, что необходимо - это вовремя им расплатиться. Сухой обмен половой энергией за хорошую монету или за такой же секс. Это, действительно, на границе с фантастикой. А на самом деле экзистенция самого человека, только забитая досками забора морали и ограничений. Ты можешь использовать этот ресурс на благотворительность. И тебе не приходится стоять на площади, тряся сиськами,  за свою свободу. Помогать ближнему и немощному. Маскировать жажду любви за бесчисленными половыми контактами. Благодаря банку исчезли проститутки, альфонсы и стервы. В этом больше и нет смысла. Ведь ты всегда можешь использовать свою собственную банковскую карточку. Одна проблема, вместе с этим исчезают и семьи. Зато разводов стало в разы меньше, что не может обнадеживать. Если в иниции рассматривать как ресурсный вклад половое влечение человека, ничего в этом страшного нет; обычное дело.

- А сколько только этих чертовых противников? Институт брака, церковь, моралфаги. Да что они знают об институте семьи? Да если бы не было нас, лет через десять семья бы загнулась. Кто мешает растить детей, зарабатывая деньги? А измены, которые приводили к кровопролитию? Куда они делись? Исчезли навсегда. Ведь какой смысл изменять жене, если мы теперь знаем ценность этой драгоценной валюты. У тебя родители делали вклад? Скажи мне? Ведь делали.
- Не-а. Мои - противники, - ответил я; к тому же я и сам этим не пользуюсь от чего-то; директору я, конечно об этом не скажу.
- Консерваторы! Кругом консерваторы. Они мешают не только обществу! Они мешают миру. С каких это пор человек стал отличным от животного? - директор сделал паузу, только потом до меня дошло, что это был вопрос, адресованный именно мне. - А с тех, когда возникла экономика. Скольких я сделал чуточку счастливей? Сколько создал возможностей тем, кто не имел возможности даже сандвич себе купить?

        Директор отпыхнул, закрыл окно и чинно уселся за стол. И закинув ноги на него, прилично закурил. Надеюсь, он немного остынет; а я, наконец, вернусь к ксерокопированию ксерокопий в своём отделе; там уже, наверное кофе заварили и принесли что-то из закусочной.
       Зазвонил телефон.

- К Вам посетитель, - прокричал радиофон на столе директора.
- Я пойду? - нашёл я надежду смыться от директора.
- Нет, нет, - возразил директор - я бы хотел, чтобы ты остался.

         Как откажешь тому, кто платит тебе хоть какие-то деньги. Я согласен: выдерживать речь начальства об их подобии Бога утомительно, неинтересно; к тому же, нисколько не познавательно и без лишнего получения подкрепления и мотивации. Но это хотя бы обезопасит Вас от нападок на пару дней. Да и знать хорошо надо своё начальство: за этим прекрасным, высказанным в тысячный раз диалогом, скрывается в последующем приказ или просьба в коротком единственном итоговом предложении. Остаётся только дождаться. А ждать - задача трудная. Но все приходит к ждущему (между прочим Достоевский так говорил). Присесть бы, конечно; затекли ноги.
        И вот вошла эта, из кредита. Неплохенькая собой; но только когда в юбке.  А сейчас больше похожая на служанку из 80-ых. На лице моем не дрогнула жила; но пробежала волна возмущения. И стоит ли портить собственный имидж стоящим девочкам. Нет, из продаж, выглядит сегодня куда лучше.
        Я признаюсь, что всегда надо внимательно относится к речи вдруг неярко, просто одевшихся девочек и женщин. Всегда старайтесь опасаться разглядывать длинные юбки и закрытую грудь. Лучше глядеть прямо  в глаза. И в них порой видно то же, что и под одеждой. Так она вошла в кабинет и долго мялась у двери. Директор вскочил к ней, будто она втащила в его кабинет горячую пиццу. В отделе я пропустил теперь и еду, черт побери.

- Ох, Андре! Я рад тебя видеть. Вижу ты сменила гардеробчик. Что ж это будет что-то новенькое, - жестом директор повелел ей присесть и начинать говорить.

Андре на минуту замешкалась; видимо собиралась с духом. А затем затараторила:

- Ради всего святого, отпустите меня! Я больше не могу работать на кредитах... Я хочу домой... Прошу... я даже не буду претендовать на расчёт.
- Андре, ты слышишь себя? Опять на тебя негативно действует этот дождь. Сядь успокойся. Я налью тебе виски. Что случилось?

        Директор подал ей стакан до верху налитый виски; с заботливо уложенным наверх лимончиком. Она выпила залпом; быстрая ее речь превратилась в медленную, но уверенную. А вот глаза ее, пожалуй, поменялись.

- Я устала. Больше не хочу никакого секса в своей жизни... хочу домой... хочу... - она выдавила из себя последнее, - хочу свою семью...

Директор по-отечески покивал; прошёлся кругом вокруг стола и присел рядом с трясущейся Андре.

- Вспомни! Для чего ты здесь?
- Я...
- Подожди, - перебил он ее - я вытащил тебя из психушки. Ты кидалась на члены продавцов хот догами. Я дал тебе работу, где ты смогла бороться со своей болезнью. Я сделал из твоей болезни сокровище, которое дало тебе все. Я вылечил твою маму, похоронил с честью папу. И теперь ты устала? Ты была в отпуске. И на пятый день попала обратно в дом скорби. Я столько времени трачу, выслушивая твои бредни.
- Я...
- Хочешь - идти. Тебя никто не задерживает. Но помни, у нас у всех есть терпение. И оно на волоске. Если тебе хочется глотать таблетки - давай. Я не настаиваю.
- Я...
- Возвращайся, к работе! И там! Там подумай о своём поведении, своей глупости и недальновидности.

      Она с минуту помялась у двери. Потрепала дверную ручку и быстро выбежала. Я склонен думать, что она и правда устала. Но дурочкой надо быть: идти к директору. От таких убегают, а она отпрашивается. Я по трясущимся рукам узнаю усталость не только от работы, но и собственной жизни. Да и мне бы ее проблемы. Попробовала бы прожить на 2000 баксов. У меня квартиру заливает только на тысячу в месяц. В защиту скажу, работать на кредитах - работа не совсем приятная, но денежная. За секс в кредит наш банк хорошо платит. Клиент может вернуть все сексом, а если не может - деньгами (впрочем процент возвращают деньгами) и это хорошо компенсируется. Наверное, главное в этой профессии удовольствие не превратить в стресс. Впрочем, о чем я думаю. Своих огорчений полно.
        Директор пару минут молчал. А я не желал вставить своих мнений, чтобы на всякий случай они не разнились.

- Что думаешь? - наконец, спросил меня директор.
- Мне трудно думать за других людей.
- Эрудит! Молоток! Ты прав! Во всем прав! Думать за тебя должен твой наставник! А кто твой наставник?
- Вы! - процедил я.

Он отпил из стакана; и поборов горечь снова начинал говорить. Иногда это походило на бессмыслицу, но я попытался выцедить весь сок.

- Она думает, что когда получит этот мнимый кусок свободы сможет зажить. Да что сделает сраный человек в этом мире без денег? Будет толкать свои речи о правде, справедливости и неравенстве? К слову, мы никто не рождаемся равными. Мы рождаемся, и нам уже по определению срать друг на друга. От младенчества до смерти. Покажи мне альтруиста. Да он мамку свою продаст сделай его чуточку богаче. Она хочет уйти. Пусть идёт. Она приползёт.

Задрожали ставни. Пробил молот грома в окне. Директор ненадолго замолчал, будто собираясь с мыслями.

- Я хочу, чтобы ты замещал меня в отделе по работе с клиентами. Ты - хороший парень. Приступишь с завтрашнего дня.
- А...?
- О нем я сейчас позабочусь. Не беспокойся. Иди. Мне нужно работать - последнее он произнёс быстро, чётко и без лишнего распирательства.

         Я, поблагодарив директора, тут же покинул кабинет. В руках моих невольно оказался замасленный бейджик, где значилось мое планктонное звание в этом банке. Я представлял себе, что теперь мне придётся приобрести пиджачок и рубашку. Или что там ещё носят снобы. Говорить «прошу Вас, садитесь!», «Чаю? Кофе? Может быть, чего-нибудь горячительного?», постоянно благодарить и извиняться. Рекламировать наших сотрудников, которых я и рекламировать не хотел бы. Вести себя вежливо и по- рыночному противно. Я тяжело вздохнул и уставился в застекленный балкон, что венчал в нашем банке коридор. Чертов дождь!  Окончился бы до моего похода домой. Похода домой, начальником, черт побери.

- Парень, парень! Зови скорую! Быстро! - меня схватили за руку и потащили куда-то.
- Да чего? Я обед пропускаю!
- Андре! Андре отравилась!



                - 3 -




 Размышление 2: Проклятие собственного тела

__________________________________________________


         Я Вам расскажу о самом ужасном самоубийстве, которое видел за свою жизнь. Было это в один дождливый день.

        Он бежал, запыхавшись, поскальзываясь на грязи; ещё минуту и точно шлёпнется. Сученыш не застегнул кителя, кой-как напялил фуражку. А рубашку, долбанная моя жизнь, рубашку можно было заправить. Неуклюжий, толстый, медленный. Хорошо хоть не глупый, а то чтобы проку поискать, нужно было бы соорудить целую комиссию из экспертов. Естественно туфлю его поперло по луже, и он оказался в ней целиком. С брызгами и долбанным треском его штанов.

- Ты же, сукин сын, а ну вставай нахер из лужи, - прокричал наш капрал - Генри, злой - собака, но толковый, - заведи себе долбанный будильник с утятами, чтобы вставать вовремя. Черт, да ты долбанное посмешище. Ещё нассы от удовольствия в эту лужу. Свинота!

Я вышел из-под зонта капрала; взял его за руку, которой он активно размахивал.

- Остынь, Генри. Парень, уже упав в лужу, все понял. Пусть очухается, и скажи, что тебе от него надо.

       Капрал послал его ещё раз к долбанной маме, а потом выпив глоток из бляхи, остановился в ругательствах. Он смотрел меня своей седой озлобленной башкой и поворотил свой нос туда-обратно.

- Ты так скоро монашкой станешь, детектив. Спасаешь сосунков от правды их долбанной жизни. Если тебе хочется дуть ему в задницу - дуй. Но только не в мои смены. Усёк?
- Какие вопросы, капрал. Если ты помнишь Гейла? Из второго отдела. Мы сделали из него человека.
- Да, этому на ухо насрали. А! - махнул рукой Генри - в задницу Вас. Хочешь в мамочки играть; играй без меня. Я пойду к трупаку. Разберёшься с мямлей, тащи его жирную задницу туда же.

Проводив капрала взглядом, я, наконец, решился достать засранца из лужи. Я протянул ему руку.

- Спасибо Вам, - пробубнил он своим тягучим, заикающимся, неуверенным голосом.

И вот Левиафан восстал - с хлюпанием и фонтанами со штанов. Грузная его туша вылезла из темной воды, наполненной мусором и грязью. Теперь форма на нем прилепилась, так что было видно все его отвратительные складки. Я спрятал грязную руку в карман и замолчал.

- Простите меня, я на ночь ставил свечу. Свет почему-то погас. А ночью... - он оправдывался передо мной как нашкодивший школьник - мне приспичило в туалет... - он опустил печальную мину вниз так, что подбородки встали в ряд - и я ее сбил. Она упала на пол. Случился пожар. Я его тушил... А потом...
- Мне это неинтересно, приятель.
- Я знаю... - печально процедил он и продолжил, - где труп, который вы желаете, чтобы я осмотрел?

        Я подумал было сказать мудиле, чтобы он сменил одежду, но потом передумал. А он сам выкинул китель. Он шмякнулся в грязь со звоном.

- Забыл вытащить ключи, - опять оправдался толстяк.

         Я, пересилив себя, начал свой рассказ. Мужчина лет 40-ка. В комнате куча алкоголя, разбитые бутыли. Больше было похоже, что получил алкогольное опьянение, а потом повесился на лампе.

- Классика, - заключил я.

          Толстяк задумчиво покивал и в раскачку поплёлся, наконец, к калитке дома. За ним тянулись грязные, мокрые следы. Такие, которые дождь не смывал. Скоро мы оказались на месте.

- Неужели! - с ненавистью воскликнул Генри, увидев нас в дверном проеме. - Я думал вы там уже задолбились в десна и поехали развлекаться.

        Толстяк навернул петлю подальше от Генри. И встал в центре комнаты, вертя башкой туда-обратно. А потом сверкнул глазёнками на бутылки, а затем на труп.

- Его сначала задушили, потом повесили. Мало того, здесь было два человека - женщина и мужчина. Женщина совсем молодая; а мужчина... Мужчина старше ее намного. Отец и дочь. Точно! Отец и дочь. Хм.. - говорил толстяк - чем удушили... телефонным шнуром. Они вынудили его позвонить. Куда?

Толстяк принюхался и продолжил дальше.

- Пожарным. Умно. Так... а повод сбора? Хм... Свадьба? - он так говорил это, что даже челюсть Генри отвисла ниже, чем его член, поражённый простатитом.

Я жестом указал Генри на толстяка. «Мол: а!». Генри выругался и вновь глотнул из бляшки.

- Жиртрес, ты долбанный гений. Это тебя в колледже научили, когда в толчок запихивали?

         Толстяк, скрючив виноватую морду, вышел из дома. Конечно, выйти ему аккуратно ему не удалось. Он сумел расколоть своей бочиной вазу. Вышед уже из дома,  он прогнул под собой периллу лестницы. Закурил, не забыв обжечь руку огнём зажигалкой. А потом затянулся и принялся тягать сигарету, кашляя и задыхаясь. Я никогда не мог пройти мимо его объяснений танатогенкща. Эта чертова куча говна была гениальна.

- Ты так скоро сдохнешь, если ещё будешь курить. - я сказал это не из-за заботы, а того, что надо было начать разговор.
- Ну, я думаю никто не расстроится, - он затянулся и кашлянул.
- Расскажи мне как ты раскрываешь эти долбанные дела. Твою мать! Твоя жирная задница не сочетается с твоей головой.

        Толстяк объяснил мне, что ситуация этого кренделя и вовсе проста. Он висел не синий.  Шея чистая, не сломана. Борозда петлистая. Табуретка поставлена не ровно.

- Это можно предположить. Но какого хрена его душили отец и дочь?

      Оказалось, что толстяк заметил на шее следы женских ногтей. Это мне было понятно. А вот про мужика он сделал странный вывод. Он объяснил это так. На всех тарелках разложен виноград. Две - на половину пусты, одна - полная.

- Мужчина скорее всего более сахарным диабетом. Я подозреваю, что жажда убийства негативно влияет на значения сахара в крови. А потому не съел ни одной, вдруг не было возможности вколоть инсулин. Возможно...

      Под парнем хрустнула перилла, сигарета выпала изо рта, прожгла рубашку и упала на пол. Я проводил ее полет с обычным чувством. К толстяку привыкаешь.

- Логики мало. А отец и дочь?
- Ну, сидели рядом.

Я расхохотался. Сидели рядом. Невольно похлопал жиробаса по плечу. Перилла раздробилась пополам, и он оказался вновь в грязи палисадника. Я, извинясь, поднял его. Генри застал меня в этом положении.

- Детектив, оставь ты кабана в своём загоне. Видишь же роет цветы. Ты ещё большая гора говна, чем я думал. На сегодня можешь быть свободен. Иди домой, разглядывай свою свистульку в зеркале. Если найдёшь ее.
- Генри, долбанная твоя капральская жопа. Мы же договорились! - я от чего-то прикрикнул на него, сам того не хотя.
- Да пошёл ты на хрен конский, детектив. Увидимся в отделе, Красная Шапочка и Принц.

          Надо сказать, что дело толстяк раскрыл. Все, что говорил: повторилось в точности. Оказалось, что мужика задушила женщина телефонным проводом. А ее отец повесил его на лампу. К слову, и диабет - словно Нострадамус. А замочили мужика за дело - бросил внучку у алтаря, назвав последней шлюхой. Позвонил бедолага в службу спасения, узнав о горевшем тостере на своей кухне. Поверил пьяным на слово убийцам, что кухня горит. Я бы на его месте из города смылся.

    Если вы думаете, что под страшным самоубийством я имею в виду это. Нет. Долбанный толстяк, покончил свою жизнь на следующий день после этого дела. Столько кровищи я никогда не видел. Парень набил себе нос коксом, и столовым ножом отрезал себе складку за складкой, пока не умер от боли. Даже долбанного Генри стошнило. А я уволюсь на хрен. К черту эту работу.



           -  4  -


          Когда я увидел зазвонивший телефон на подушке Наташи, я почему-то в первый раз смутился. Интуиция - для меня обычное дело; иногда даже не хочется на неё обращать внимания.  Я лишь заметил: она быстрым движением выключила и убрала под подушку. Но не придал этому значению. В то время над Рейном воцарилось солнышко, и я с радостью отворил свои окна. Вдохнув, свежий озоновый воздух, я с улыбкой в раскорячку поплёлся на кухню ставить чайник. Оставалось отметить окончание дождя чашечкой свежесваренного кофе. Наташа в потягушках присоединилась ко мне на кухне чуть позже.

- Кто звонил? - я попробовал спросить без доли интереса; не знаю как это у меня получилось.
- Да так, - Наташа опустила глаза вниз и принялась за кофе.




     Размышление 3: Центр раскаяния

__________________________________________________

           Я слышал их заученные слова на протяжении всего времени, что занимаюсь этим делом. Иногда мне становится противно от мысли, что церковь взялась за это дело. Невыносимо быть цербером и очистителем скверны ради неучей и лизоблюдов. Я чувствую себя очистной станцией этого мира. Я приношу пользу большому числу людей, а при этом во мне остаётся столько говна, что я сам чую как это пахнет. Бездуховного и смердящего. Я не думаю, что праотцы именно это имели в виду, когда создавали индульгенцию, исповедь и экзорцизм. И сколько бы не было описано демонов в мире, я склонен думать, что лишь всего один из них опасен. И демон этот зовётся прогрессом. Целую половину века эти толстосумы и ученые головы говорили, что религия исчерпала себя. Будто с нетерпением они разрушали то, что создавало человечество тысячелетия. Церковь мешала им на пути к движению умственному и экономическому. А почему? Церковь вселяет надежду, что в человеческом мире осталось что-то некупленное, что-то необъяснимое. Сволочи. Они объяснили с научной точки зрения и харизму, и талант, и манну небесную. И неужели не стыдно этому прогрессу использовать церковь теперь  лишь для исправления оступившихся и быть может никогда не возвращающихся на путь истинный. Итак, по закону, как и полагается я занимался духовной работой над социальным мусором (как казалось, этим мужичкам с мандатами).

Итак, дело было в «Центре духовного исправления».

- Вы курите? Разве таким, как вы святошам позволяется курить? Насколько мне известно, это тяжкий грех, - она присела на стуле так, что юбка задралась до самого основания, на что и был расчёт.

Я, присев, на стол, отпивая из стакана колу, знакомился с личным делом. Да, это ещё одно преобразование, требуемое светским миром от новой церкви. Прикуренная сигарета потухла и у меня появился повод заговорить.

- Как Вас зовут? - я присел рядом, но смотрел немного на неё. Мне были чужды эти размалеванные личики с блестящими, хитрыми глазами. Глаза я старался держать на подбородке, ведь ниже красовался вырез с выставленной вперёд грудью.
- У тебя же есть дело. Там написано.
- Скажите мне честно, Вам хочется в Антарктиду на поселение, как полагается по закону? Или может, наконец, поговорим о деле.
- Со мной уже работал психолог. Думаешь, ваши рясы исправят меня?

Рясы - это все, что осталось от былого величия церкви. От тогдашних наших святых, остались лишь фигурки Иисуса в церковных магазинах и принты футболок «In god we trust”. Я должен внушать веру в мире, в котором религию считают инструментом управления тупых, смердящих и блюющих. А самое главное инструментом исправления убийц, наркоманов и шлюх. Представьте,  они думают, что разговоры о Боге действуют на их голову. И только они, а все потому, что считают эти касты отбросами этого мира. В какое ужасное время я попал.

- Скажи мне как Вы встали на этот путь?
- Как я стала шлюхой? Да просто. Денег не было. И хотелось работать с удовольствием. Или хочешь рассказа о тяжелом детстве? Или о папе, который трахал меня? Или может о жажде учиться в театральном? И бесконечных эскортах?

Я снова налил колы. И с грустью посмотрел на нависающий на стене образ.

- Знаете, почему мне хочется Вас уважать. Эти конфедераты считают Вас отбросами: тех, кто живет не по лекалам светского общества. А когда Вы попадаете на исправление в церковь, вы говорите о том, что вы делали все это с сожалением, раскаянием и ошибкой. И, в действительности, рассказываете о жестокости и несправедливости этого мира перед Вами. Но самое важное, что все вы лжёте. А лжёте потому, что это норма. Но ты говоришь мне правду. И, наверное, это одно из необходимых, если бы мы шли к Богу. Скажите мне, есть ли у Вас дети?
- Я делала аборт. Я похожа на слабоумную?, - она протянула ногу к моим штанам, я аккуратно убрал ее, - Да ладно, я же вижу как ты смотришь на меня. Неужели, когда в твоих руках судьба человека, святоша, ты не хочешь его использовать?
- Хочу, - признался я, - но это не исправит тебя, и не поможет мне. Я - не пастырь и даже не исправитель. Я - твой последний собеседник, который выслушает тебя.

Она задумалась; высунула язык, облизнулась и покусала губу. А потом продолжила.

- Что ж. Я ни о чем не жалею. Моя жизнь была насыщена тем, чего я хотела.
- И не хотелось простой человеческой семьи?
- Хотелось, но расхотелось.
- И не хотелось поверить в мечту? Или что-то высшее? Не хотелось воспитать девочку или мальчика?
- Хотелось, но я забила. О чем ты говоришь? Шлюхой быть интереснее, чем болтать молитвы и менять подгузники спиногрызам.
- И не хотелось ничего оставить после себя? Научиться петь или танцевать? Стать поэтессой? Вы могли бы быть кем-то другим.
- Могла бы, но не умела. А может, встретимся после этой Вашей исповеди. У Вас неплохая седая борода. Она щекочет.

Если быть честным, я был немного сконфужен. Я впервые видел твёрдо уверенного в своих поступках человека. Мне было грустно осознавать, что я не смогу написать епископу, что она исправилась и раскаялась. Я бы отпустил ее за одну только уверенность. Ведь пастырь не обязан наставлять того, кто, видимо, направляется к саморазрушению. Но отчего-то я подумал, что этот разговор направлен специально.

- Скажи мне, отчего Вы хотите, чтобы Вас усыпили? - я подошёл к ней за спину.

Она обернулась ко мне на стуле с испугом. Так выглядят эти люди, когда я нащупал что-то живое.

- А ты умен. Я бы сделала тебе скидку. Или выдала купон, - она пыталась дотянуться до меня рукой, но я убрал торс, - Что ж, ну как хочешь. Моей матери выплатят страховку. А я благополучно сдохну. Всем хорошо.
- Ваша мать Вас не признает?
- Признает. И понимает.
- Тогда зачем?
- Ты можешь подумать, мой дорогой. Даже может в моей кроватке.
- Думаю Вы больны?
- Бинго, святоша. Я сдохну от вируса через год. Так почему бы не хапнуть денег напоследок? Мама купит себе домик в горах и забудет обо всем.
- Не думаю.

Я сделал росчерк в деле: «Реабилитации не подлежит» и попрощавшись вышел прочь из кельи. Через час по нашим законам к ней приедут медики, чтобы усыпить.



                       -  5 -



           Теперь я говорил с дождем; с дождем, что беспокоит Дюссельдорф. Я спрашивал его о том, что он думает о Наташе. Попросит ли она прощения, когда я узнаю правду. Или тут же уйдёт прочь. А тот лишь стучал по балкону. Без него я знал наперёд: она попросит извинений; скажет, что ошиблась. Поводит рукой по моему плечу. Поплачет, и я обниму ее. Слабак ли я? Да, тот и ещё.

         На улице засияли вечерние фонари; застывший Рейн покрыло туманом. А дождь, не переставая, набивал польку. Я отменил свои вечерние дела. Покурил, выпил кофе и, накинув, капюшон, вышел прочь. Я надеялся найти Наташу в конторе. Меня ещё дергало от страху, только я вышел на порог дома. Я с определенными сложностями взял себя в руки. И между мной и дождем, будто закончилась вражда. И я взглянул в глаза врага, вооружившись белым флагом.

- Ну что, старый друг, - говорил я, выходя на улицу, - ведь ты мне друг? Пожалуй, если переживаешь со мной неудачи...

Капли поредели, будто тот меня слушал. А я не хотел молчать.

- Я боялся тебя. И сейчас боюсь. Знаешь, хорошо быть тобою. Ты вечен, ты силён. А помнишь, меня однажды побили до полусмерти. А ты привёл меня в чувство. Жаль, что ты не живой. Я бы рассказал тебе о том, что сейчас на душе.

Тот полил из ведра. Будто хотел мне доказать, что жив-живым.

- Я ведь, понимаешь, чувствую что-то к ней. Это, наверное, любовь.

Меня ополоснуло с водосточной трубы. Да так, что я выпрыгнул обратно за дверь.

- А, ты, черт! Прекрати! - я сжал кулак, и дождь прекратился.

Я разжал кулак - и капли заиграли по крытым кононадам. Сжал - испарились.

-  Я, верно, сошел с ума. - говорил я дождю; а сам сжал кулак.

Я наблюдал, как движением руки меняю цвет радуги на горячий пар капели. И мысли о Наташе испарились, как этот пар. Я вдруг понял, что управляю дождем.


Размышление 4: Кристальный голем
—————————————————————-

           Когда ядерный гриб водрузился над городом, он только кивнул. Его план приведён в полное действие. Скоро до балкона, на котором он помещался, дошла ударная волна в купе с пылью и осколками стекла. Он ослеп от вспышки и оглох от звука. Ветер пронёс последние следы взрыва. Учёный отряхнул радиационный костюм; рация меж тем зажужжала.

- Ты же чертов учёный! Как ты! Борзов, Борзов! Сволочь! Слышишь меня или нет! Ответь мне, скотина!

         Пусть говорит эта рация, он сделал все правильно. Он, наконец, проверит все теории этого мира. И если он существует, то обязательно придёт. Когда пыль осела, он снял с себя колпак костюма, запекшийся от пота и копоти. Учёный вдохнул горячий воздух и подошёл к самому краю балкона. В городе царил пожар, вихревые сели и бомбежки - одна за одной.

- Ну и где ты? И ты даже меня не остановишь? Я разрушаю твой созданный мир - говорил ученый. - Впрочем, я так и знал.

      Он снял с себя обгоревшие перчатки и бросил их в пропасть. Они исчезли в темноте. В подтверждение своих слов он снова покивал. Достал из сумки фляжку и выхлебал половину. Идиллию нарушил хромавший на ногу пробравшийся сюда через завалы такой же человек в скафандре. Только завидев Борзова на балконе, он бросился на него,  вцепившись ему в шею.

 -  Урод. Там же люди, живые люди! - он принялся его душить.

         Но когда увидел его счастливую улыбку, отстранился. Оторвал руки от капюшона радиационного костюма и с ужасом обнаружил, что убийство Борзова уже бессмысленно. Что за бессердечная тварь, этот Борзов, задумавший такое. К слову, учёный ради эксперимента взорвал ядерные запасы целого континента.

- Что ты наделал, п...р, - душивший некогда Борзова уселся на металлический пол, усыпанный землёй и стеклом. Руки его опустились вниз.

Он ещё долго глядел на Борзова, который мирно осушал глоток за глотком фляжку. А затем передал фляжку душившему.

- Я все сделал: он не пришёл. - заключил Борзов. - Я разрушил мир. И гляди: никакого Бога не появилось.
- Ты идиот, Борзов.
- Все нужно проверять. - говорил спокойно Борзов. - Я проверил.

Последний кислород исчезал с поверхности Земли, как исчезал коньяк из бляшки. И тела двух почти лишились дыхания. Один за одним гудели зеленые вспышки света. Один за одним поднимались облака пыли. На безжизненной, выжженной земле.

- Ты жалеешь, Борзов? - хриплым голосом спрашивали ученого.
- Жалею. - отвечал Борзов. - Жалею, что мой эксперимент провалился. Ведь он не появился...



                - 6 -

- Садись, раз уж пришла, - я уткнул голову в подушку и тихо зевнул.

        Я понимаю Наташу; ее широко раскрытые глаза и тревожное выражение лица. И все дальнейшее: жалостливый взгляд, хлопок по руке и.т.д. Я ничего теперь не вызывал кроме жалости. Она, немного погодя, пересела подальше от койки; сразу за столик, где пылилась кружка с заваренным неделю назад чаем и раскиданные по столу таблетки.

- Может, тебе принести книгу? - она запиналась, произнося это, - Я не хотела. И не думала... Что...

         Я вылез из-под подушки. И теперь я мог радовать ее небритым лицом; с красными глазами и засаленными волосами.

- Что я могу сойти с ума?
- Я хотела показать тебя психологу. Этот дождь...
- Дождь здесь не причём, - я с грустью уткнулся в чашку чая.
- Но мне жалко смотреть на тебя.
- Но я не болен.

        Пока она говорила со мной о своём. О том, что счастлива. И просит отпустить ее на свободу. О беременности и претензии на имущество. О моем прекрасном характере и шансе на успешное завершение моих дел. О важности моего отдыха. О своём хахале и поездке по Европе. О том, что меня в сущности теперь более не интересовало. Бурые мои глаза ждали. Ждали падения последнего луча весеннего солнца на проклятый Дюссельдорф. И дождя, я ждал дождя, чтобы поговорить... Поговорить с ним.

- Я верю, что я сделала все правильно. Мы не подходим друг другу, разные люди. Но я хотела бы, чтобы в памяти осталось только хорошее. Иначе моей душе не будет покоя, - говорила Наташа.

Я чувствовал как первая капля упала на водосток. Как у дома скорби собирается белая лужа. Я слышал порывистый ветер.

- Я хочу тебе сказать... - она подумала и добавила- на прощание, что жила с тобой потому,  что любила. Но любовь она прошла. И я ничего не могла сделать... Я полюбила другого.

        Я чувствовал как на улице сбривал деревья ливень. Я сжал кулак. И крошка в палате посыпалась. И кровать окатило холодной дождевой водой. И теперь старый мой друг лил в палате психушке. Облитая Наташа, может, и хотела бы о чем-то сообщить. А воды уже было по щиколотку.  И мне было плевать на Наташу. Последнее что я чувствовал: как боль от взорвавшейся электрической лампы сковала мою руку в вечный кулак и я провалился в толщу воды. В темноте закрывающихся глаз я пожелал, чтобы дождь в Дюссельдорфе был вечен.

               
               

     Ваш индустриальный Поэт, 2019