Приходи, когда ты нужен

Она выла в подушку, с силой вдавливая в неё лицо, отчего вой получался глухим и тяжёлым, словно ей сдавливали рот ладонью. В ладонь она выла тоже, и это была моя ладонь, потому что я сидел рядом и держал одну руку на её затылке, а другую она обеими руками прижимала к своим губам. Вот в эту мою ладонь она и ревела белугой, время от времени снова погружая свой вопль в подушку, и так без конца.
Её сын сидел рядом, по моему сигналу подавая ей куски туалетной бумаги, чтобы хоть немного высвобождались её залитые нос и глаза, после чего она снова утыкалась в подушку, в десятый раз рассказывая историю, как однажды, когда она была беременна именно этим своим сыном, в общежитии для переселенцев, каждая встречная сволочь убеждённо советовала ей сделать аборт: - Зачем тебе этот геморрой, - твердили они, участливо заглядывая в глаза, - тебя муж бросил, тебе одной рожать, делай аборт, тебе же лучше будет! - а она шарахалась от них вдоль общежитских стен, чтобы в конце коридора встретить очередную заботливую сволочь. И даже её мама, её родная мать, убеждала свою дочь, что аборт - это единственное разумное решение. А потом пришла Римма, одна пожилая мадам, всю жизнь прожившая в Петербурге, она пришла в провонявшую чужими советами комнатку, села напротив, и сказала, что у неё не было детей и никогда не будет, не надо грешить, пусть растёт, что уже живо, и в положенное время на свет родился здоровый пацан.
- Он хороший, - её руки по-прежнему сжимали мою ладонь, а немного успокоившееся лицо заулыбалось так широко, словно форточку открыли, - он золото просто, сынок мой, а мне его выкинуть советовали! Сколько говна там было! Как же это можно - столько говна! - её лицо снова смялось заскорузлой рукавицей и очередной задушенный вой упёрся в мою раскрытую ладонь.

Она была пьяна, сильно пьяна, поэтому крепко сглатывала начало слов и их окончания, однако говорила быстро и звонко, словно боялась, что её прервут.
- Мне же тоже можно! Мне можно немножко выпить, расслабиться, чуть-чуть совсем, он двое суток пил, двое суток, а я только пригубила, и он вот так! Почему он меня так?! За что?! А хочешь грибов? Я сегодня собирала, половину выкинула, вкусные получились, много набрала, давай я тебя накормлю, что же ты голодный тут сидишь!
Я пресекал её попытки подняться осторожным возвратом неспокойного тела обратно на диван, снова укрывая трясущиеся плечи покрывалом, после чего неожиданно прерванное повествование продолжалось:
- Он меня два раза.. через всю комнату.. через всю вот эту комнату.. да за что же, ахххаххааааввввв! - подушка снова принимала в себя последний выкрик, возвращая горячий плотный выдох в мою ладонь.
Её мужик, двое суток до этого находившийся в справедливом для любого здорового мужика запое, не настолько сильном, чтобы не различать хорошее и плохое, но достаточном для неспособности перенести вид уж слишком улыбающегося женского лица, пару раз швырнул собственную бабу по квартире, после чего без слов оделся, обулся, размашисто распахнул дверь и вышел из дома куда-то в ночь.
- Почему?! Что я сделала?! - она снова и снова вдавливала лицо в подушку и мою ладонь, - Где я повернула не туда?! Где?! - её голос вдруг понизился, - Ты знаешь, что у меня брата нет? Знаешь это?
Я это знал. Родственные связи в этой семье были по-настоящему свинскими, хотя подобное за мою жизнь я наблюдал не раз, много раз, но данный случай касался меня напрямую уже хотя бы потому, что именно эта женщина лежала сейчас передо мной на диване, поминутно сморкаясь в куски туалетной бумаги, взахлёб глотая подаваемый мною чай, чтобы затем снова и снова вернуться к лезущим изо всех щелей поганым историям её жизни.
- У брата месяц назад день рождения был, день рождения! Мы выпили, конечно же, почему нет?! И мама была, тоже не чаем запивала. А брату на меня плевать, который раз уже в этом убеждаюсь, на машине своей подвести - денег требует, да пошёл он! А потом, вечером, после дня рождения, мама мне позвонила и сказала, что я - алкоголичка и она хочет меня задушить! Ну, что со мной не так?! Что не так, блять!
Она начала плеваться матерщиной, отдаваясь ей с таким упоением, словно каждый следующий мат, каждое грязное ругательство облегчали её переполненную чернилами память. Сделав очередной поспешный глоток чая, смывший в её гортань поданную мной таблетку снотворного, она продолжала материться, широко размахивая рукой:
- А швырять меня.. за что, ёбтваюмать! Ведь он сам двое суток, двое суток уже, а я лишь расслабиться хотела.. немного расслабиться.. сыночек мой..
Её лицо снова мгновенно поменялось от гневной тряпки до лица Богородицы, когда она посмотрела на сидящего напротив молчаливого пацана, держащего наготове рулон туалетной бумаги, - Он золотце моё.. сохранённое моё сокровище.. - она в который уже раз опустила голову на подушку, укрытая мною до подбородка покрывалом, и порой её голос прерывался на минуту или на две, чтобы опять разлететься по всей комнате зычным стоном, прерывающимся отчаянным плачем, нервным смехом или предложением поужинать, и всё это происходило с такой частой регулярностью, что казалось - грёбаный вечер давних и свежих воспоминаний не закончится никогда. Но ещё через полчаса снотворное начало действовать, или это выпитый дешёвый вермут взял своё, а может, усталость пришла наконец - неважно. Она лежала, успокоившись, по-прежнему прижимая одну мою руку к губам, шевелящимся всё медленнее и реже, пока одно лишь свободное дыхание не стало выходить из её едва открытого рта. Я сидел ещё несколько минут, не пытаясь убрать руки, легонько похлопывая её по плечу, время от времени встречаясь взглядом с глазами сидящего на краю дивана пацана. Он не двигался и не менялся лицом, следя за моими убаюкивающими движениями, а затем точно так же наблюдая, как я целую вечность вытаскивал свою ладонь из зажавших их женских рук.
Ещё раз поправив покрывало я встал, взял со стола стакан с остывшим чаем, допил его остатки, после чего обратился к мальчишке, который тоже поднялся и выжидательно смотрел на меня.
- Ей здесь спокойно. Ты где спать будешь?
- Я найду где лечь.
- Хорошо. Тогда на связи. Если что, звони.
Мальчишка с готовностью кивнул, а я открыл входную дверь и вышел к машине, не особенно переживая за последующее утром продолжение, потому что уже примерно знал, каким оно будет. Женщина проснётся, приведёт себя в порядок и начнёт искать своего сорвавшегося мужика, позволившего себе больше, чем можно, и даже гораздо больше, чем на самом деле хотел бы он сам, но так уж повелось в этой семье, сколоченной из двух проживших разные жизни людей, сошедшихся в своём искреннем желании прожить оставшиеся годы не в одиночестве, а в домашнем тепле и таком же необходимом слове, так уж сложилось здесь, что честно выпивший мужчина терял часть своей природы или приобретал кусок другой, слепой и размашистой, позволявшей ему смахнуть в сторону свою женщину, именно сейчас ставшую виновницей его мрачных размышлений и купающихся в водочном стакане дум. Это не он придумал, так живёт половина человеческого мира, не к месту попадаясь другой половине под руку, под ногу или под такие же безжалостные слова, от которых потом никому из сказавших и услышавших никуда не убежать. Мест таких нет.
А она найдёт его на даче, закутавшегося во все одеяла и покрывала, какие он смог там собрать, замёрзшего, трезвого, голодного и злого, но после нескольких секунд обоюдного взгляда он всё-таки скажет ей кургузое "прости", которое снимет с её плеч жуткий по весу бабий камень, а его сурово сведённые брови разъедутся в странной для мужика мученической мине, которую он, впрочем, поспешно сорвёт, сказав ещё одну короткую фразу:
- Поехали домой. Пацан в порядке?
И хотя это был не его сын, но его женщина, а значит и ответственность, пусть даже запоздалую, нести ему, за её мальчишку и за неё, за свои неосторожные слова и пьяные драки, за общую дурную голову и всё-таки просыпающийся в ней разум - за всё, чем в течение многовековой истории своего становления могут быть бедны или богаты земные баба и мужик. Именно поэтому меня не беспокоило их завтра. Сегодня случилось всё, что так или иначе случиться было должно. Лишний стакан водки или вина, ненужные мысли и движения, желание и возможность выговориться, похожие на рвотный рефлекс заполненного старой отравой тела, чей-то участливый взгляд, вовремя поданные рука, стакан остывающего чая и бесконечно терзаемое покрывало - всё упомянутое уже в прошлом. Этот закончившийся день сменила обычная человеческая ночь, начавшаяся для меня тремя часами ранее пришедшим на телефон сообщением:
"Если я попрошу о помощи.. ты придёшь?"



GC