Короток журавлиный век

   Раннее утро. Настолько раннее, что сохраняется очарование ночи, которое не успело раствориться в тумане, повисшем над местностью. Еще проглядывается в небольших закутках полян чернота, упорно не желающая покидать провалы гор. Она цепляется за колючие ветви елей, удерживается косматыми клочками мрачных красок за макушки камней и никак не желает уступать свои права свету. Даже горный ручей шумит по-особому, говорит светлыми перекатами, нет-нет да и срывающимися на грозный рык холода.

   Я проснулся от того, что на щеку упала капля. Конденсат от нашего дыхания скопился на полотнище палатки, уместился крупными каплями, которые от малейшего движения или дуновения ветерка срываются в восторженный полет: авось упаду на открытые участки тела и разбужу человека. Пусть полюбуется той красотой, которую создала природа. Ведь она так недолговечна, всего и длится минуты. Дальше уже не так интересно, рассветет.

   Любое мгновение интересно по своему, наверное, тем,  что уже никогда не повторится. Здесь собирается все: и промежуток времени, и место, и состояние души. Пытаясь не разбудить своего постоянного напарника по скитаниям, обулся и выполз из палатки. В туман и утреннюю прохладу, которые так надежно окутывают тебя с утра; бодрят, забираясь за шиворот и в рукава свитера, прощупывая температуру тела и размышляя,  стоит ли ее понизить на пару градусов. Не обращая внимания на утреннюю прохладу, поднимаюсь на пригорок, чтобы встать головой выше тумана и оглядеться.

    Поднявшись, оказался у кромки влажной. Воздух открытый и чистый, все молоко утренней непроглядности достигало пояса, а выше уже открылись и макушки деревьев и большие камни. Над клочьями белого воздуха, которые так и ходили, вертелись клубами, поднималось все, что оказалось выше ростом установленной на этот момент нормы. Гордо возвышался над белесой поверхностью старый почерневший поклонный крест. Не весть кем и когда установленный, говорящий о том, что эти места красотой своей были примечены людьми давным-давно. Перекладины креста уже открылись от тумана, и он стоял гордо и высоко, словно плыл над белым облаком, раскинув широко руки. Удивлялся – как он сумел оказаться в столь красивом месте.
Осторожно пробуя грунт, направился в его сторону. Вот ведь как поставлен! В такое утро подойдет к нему человек, особенно если босиком: в росе ноги умоет, а туманом  и душа надышится. Невольно ближе к богу станешь!

    И я непроизвольно встал на колени, перекрестился и прочел про себя молитву. Обязывает! Вокруг таких мест все чистое, с этой чистотой и человек возвышается, к полету просится. Совсем недалеко прокурлыкали птицы, где-то рядом журавли. Оно и не удивительно: недалеко удобное поле, которое заканчивается у леса болотом. Белое марево прижималось все ближе к земле, осыпаясь капельками росы на кустарник и травы. Все больше открывая потаенное, неведомое, надежно упрятанное до этого момента.

   Обернувшись назад, увидел сына, которому тоже не утерпелось лежать под пологом, и он, двигаясь так же тихо, догнал меня в утреннем знакомстве с природой. Мы замерли, не хотелось даже малейшим звуком нарушить этот природный покой. В стороне показались две головы птиц, на длинных шеях. Журавли, забыв об осторожности, совсем не обращали на нас внимание. Были увлечены. Поднимая вверх клювы, как будто что-то увидели, выгибали шеи и все старались переплестись ими. Стать ближе и плотнее своими телами. Вот туман упал еще ниже и стало видно, как птицы раскинули в стороны крылья, обнимая мир. Затем на секунду забывались и обхватывали, словно руками друг друга. Затем вновь раскидывали в стороны и перебирали ногами, прижимаясь ко второй половине.

   Даже в этом танце голоса их были печальны, как будто несли они вселенскую боль в себе.
Вспомнилось другая журавлиная история, бередящая душу своей нелепостью.

   В августе, в детское учреждение по профилю природы и экологии принесли журавленка. Молодой несмышлёныш попал в трудную ситуацию: был потрепан лисой, но спасен сборщиками ягод и принесен в нужное место. Здесь окажут помощь и поспособствуют встать на крыло. Птицу осмотрели, определили, что сломано крыло. Остальные раны не угрожали жизни. Казалось, побудет немного журавленок под присмотром и можно выпускать на волю. Никто не подозревал, что станет любимцем всех работающих и приходящих в учреждение.

   Определили журавля в птичьем вольере, где стояли клетки для птиц. Так что он получил полную волю передвижения, правда, выпускаем в коридор не был. Запрет он быстро нарушил и утвердился сначала в коридоре учебного корпуса, а затем и на улице. Случилось это как само собой разумеющееся. Кто-то забыл прикрыть дверь и Журка, так назвали птицу, вышел на свободу и, увидев свет, проникающий из открытой на улицу двери, направился к ней. По пути попалась мастерская, куда журавль решил заглянуть. Рабочий Семеныч повернулся на непривычный звук, увидел, как из-за косяка в комнату, вытянув шею, заглядывает птица. Повернув голову на бок, Журка долго стоял и глядел на человека, который не двигался, чтобы не испугать птенца. Затем издал курлыкающий звук, перешагнул порог и подошел вплотную. Клювом принялся пощелкивать рядом с телом, выражая свое доверие. Снизу вверх справа и затем вниз – слева. Привязались. Подружились.

   Дружба стала неразрывной: куда Семеныч – туда и Журка. Работяга крутит гайки, а птица рядом стоит головой вертит, с любопытством через плечо заглядывает. Подсказывает голосом своим, что и как делать. Порой мужик чертыхнется, настолько клюв свой в дела не свойственные птица сует. Но без обиды. Больше для порядку: всяк кулик свое дело уразуметь должен. Журавленок и с другими любил беседы водить. Стали выпускать на улицу, за забор не убежит, так он все учебные поля освоил. Педагоги с детьми черенки высаживают, птица обязательно рядом. Грядки пропалывают и здесь без советчика никуда. Встанет в струнку вытянется и одобрительно курлычит. С пониманием на свет уродился.

   Только с одним педагогом отношения не заладились. Толи чувствовал, что не люб женщине. Она не могла спокойно мимо пройти – обязательно прогонит: рукой, веником махнет. И Журка норовил из – под тишка ущипнуть за мягкое место. Клюв сильный, хорошие синяки оставались. Неприязнь эта все сильнее становилась. Увещевали Степаниду, чтобы не обижала птицу. Да только нашла коса на камень. Вроде не со зла, да только войдет в птичник матрона, птица как угорелая вылетает в коридор, крылья в стороны разбросит, все перья торчком и с жалобным курлыканием бежит на выход, даже не доест порции своей. Не любила, а скорее допустить не могла, что какой-то журавль перечит ей. Так и боролись один супротив другой.

   Определили, что Журка уж не полетит в своей жизни. крыло срослось неудачно. Радовало одно: в природе журавли до двадцати лет живут, в неволе – до восьмидесяти. А этот к тому же воспитателем знатным заделался. В сентябре детей маленьких повели родители на занятия. С опаской глядели на птицу взрослые. А ну как обижать детей начнет. Да напрасно беспокоились. Птица детей видит – раскроет крылья в стороны, перышки веером. Голову вытянет в сторону пришедших,  и смешно забрасывая назад голенастые ноги, с криком навстречу бежит. Притормозит в шаге от ребенка и курлычит, рассказывает о чем-то своем. Засмеется ребенок от неожиданной встречи и бежит через площадку к высокому крыльцу главного корпуса. Следом журавль неуклюже догоняет, ноги ставит осторожно, не привык еще к бетонному покрытию. Это на земле он кружит как в своей стихии. А тут побаивается. Ребенок забежит по ступенькам, а журавленок боится, знает – не положено ему. Притормозит и разгалдится, а дети хохочут.

   Журка и взрослых встречал, когда те на работу приходили. Всем рассказывает истории. Причем интонация разная. Семеныча, того задолго чуял, кругами забегал и прятался за куст у ворот. Потом выскакивал, словно испугать хочел, а мужчина делает удивленный вид, не ожидал мол тебя встретить здесь. То-то радости. И обниматься начинают: один голову склонит, второй крыльями обхватит ногу. Народ умилялся и радовался таким встречам. Всякого встречает – никого не пропустит. Без журавля, без его ласки и беседы, начало дня не представляли.

   И вот в одно утро входящих никто не встречал. Все шли в сторожку - мастерскую, узнать что случилось. Всех встречал угрюмый Семеныч, который даже говорить не в состоянии. Только украдкой слезы рукавом вытирал. Обнаружил Журку утром в птичнике. В отведенном для птицы углу еще сильно пахло дихлофосом, решила нелюбимая педагог провести борьбу с мухами. Не додумала. Санитарию навести собралась – много развелось. А несмышленыш этот, всех мух подобрал, он все время за насекомыми охотился и воздуха отравленного надышался. Вот и хватило птице. Семеныч долго дожидался прихода вмиг ставшей нелюбимой женщины. А когда встретил,  объяснил в оборотах речи трудно разбираемых стилистически, но душевно доходчивых, что он думает о таких людях.

   Все приходящие -  и взрослые и дети, замирали у ворот. Их никто не встречал. Казалось, мир обрушился, замерли звуки, исчезли запахи. Журки нет! Дети начинали плакать, им пытались объяснить, что журавлик улетел. Он же перелетная птица, и по весне возможно вернется. Только как обмануть сердце ребенка? День превратился в трагическую дату, неспокойно на душе у всех, осадок неприятный остался.

   А Семеныч в этот день напился. Как говорят у нас – вдрызг. Он пошел закапывать Журкино тельце на заднем дворе. Управился быстро, мало места понадобилось. И успокоился уже, да только когда склонился на лопату, сверху  раздалось курлыканье. Голубизну неба пронзил журавлиный клин, печально курлыкающий от расставания с Родиной. По календарю 13 сентября – журавлиное вече или Куприянов день. Журавли в этот день покидают родные места. Я не видел, чтобы мужики так плакали.

   Танцуйте птицы, обнимайтесь и любитесь. Чтобы в луговинах и болотах вылуплялось больше птенцов. Чтобы клик ваш чудесный  никогда не смолкал в небе!