Глава XXX Семьдесят пять миллионов

Вечер набирал обороты. И в этот самый момент произошло отделение руководящего состава от всей толпы присутствовавших здесь проектировщиков.
Райкин плавно отчалил от того столика, подле которого он стоял, и направился в сторону лестницы, ведущей в подвальное помещение союза московских архитекторов, где находился сам ресторан. За ним последовала Опле, Лышкин, и все те, кто считал себя приближенным к телу.
- Пойдем и мы? – предложила Саше Львова.
- Не боитесь? – спросил с улыбкой он.
- А чего бояться-то?  Без нас им не выжить!
- И то, правда. Ну, пойдёмте в «преисподнюю» и мы. Ведь и нам они доверили частичку руководящего процесса. Пускай и самую малую, судя по соотношению наших и их зарплат, - согласился Саша.
- Ну, уж и не такую малую. На нас институт только ещё и держится, - с улыбкой ответила Львова.
На лестнице, ведущей в ресторан, им встретился, поднимающийся снизу Олег Вадимович. Он подошел к Саше и поздоровавшись с Львовой, многозначительно произнес:
- Знаешь Саш, я и не думал, что ты такой человек. Тебе удалось сделать невозможное! Не всегда помогают именно деньги. Особенно в вопросе получения их самих же! - и громогласно, басом захохотал.
- А ты молодец! Семьдесят пять миллионов, на дороге не валяются! – затем, несколько успокоившись, добавил он, крепко, от всей души, пожав его руку, как человеку, которого он теперь принял в свой круг общения.
Они стояли так некоторое время, секунды две, молча глядя в глаза друг другу, а затем Саша, так и не найдя, что ответить, пошёл дальше, в поисках знакомых лиц.
В предновогодний, корпоративный вечер он сделал праздник всему институту, непроизвольно подарив ему деньги. Люди понимали, что тринадцатая зарплата, или премия, капнувшая на их карточки, появилась не случайно, а только благодаря труду всего коллектива. Его сегодня переоценили заново. И, теперь он уже был не просто заурядным руководителем мастерской, а ещё и неким сказочным персонажем, волшебником, дедом морозом, принесшим мешок, полный не ёлочной мишурой, а такими нужными подарками.

Внизу, к тому моменту, как Саша, незаметно от всего коллектива непосвящённых, простых проектировщиков, пробрался в подвальное помещение пафосно оформленного ресторана, за его круглыми столами, уже сидели все, кто совсем недавно были во главе пира этажом выше. Столы же, предназначенные для руководителей второго звена, к числу которого он принадлежал, наполовину пустовали.
Саше казалось сейчас, что он, как бы посвящен в число тех, кто состоит в тайном обществе «вольных каменщиков» проектного института, где он отработал так много лет, получил свои знания, и где был возведен в сан начальника проектной мастерской. Теперь он мог проектировать уже не сам, а с помощью других, воплощая все свои ранее невысказанные мысли, давая волю помыслам, и желаниям. Он был счастлив, несмотря на все эти интриги, которые происходили вокруг самого директора, пока, ещё прикасаясь к нему, не угрожая ничем, а только лишь подзадоривая, делая всё более и более амбициозней.
В ресторане, который существенно переродился за последние лет десять – играл джаз, живой оркестр. Музыка была не то, чтобы неприятной ему. Скорее она не трогала примитивностью. Что-то напоминало ему в ней о том, что на дворе уже лютый капитализм. Какая-то агрессия звучала в этих общепризнанных мелодиях.
Унылый саксофонист, с торчащими ёжиком волосами, с лёгкой пролысиной на макушке, в кожаных штанах, всем своим видом пытался косить под престарелого Британского Гея. Трубач, в кожаной желетке, которой с ним явно поделился подданный Английской королевы, так же, словно у одного и того же парикмахера, коротко подстриженный, со знанием дела, но устало, выдувал совершенно не трогающую его мелодию, словно фигура музыканта, в старинных башенных часах в Праге, в миллионный раз являясь в своём окошке, только лишь для того, чтобы продудеть машинально, заигранный звук. На ударных сидел хоть и более престарелый на вид, но тем ни менее очень живой музыкант. Чтобы не выделяться из оркестра, он вынужден был одеться так же во всё черное, но, при этом позволил себе отрастить длинный, пусть и жидкий – хвостик, опускающийся ниже плеч. Для того чтобы не выдавать блеск своих глаз, вынужден был играть в тёмных очках от солнца, чтобы никто не догадался тому, что он рад отбивать ритм, пусть даже и неприятной ему музыки. Ведь он для ударника всегда звучит сам по себе, отдельно от мелодии, как бы точно он в неё не стремился попадать.
И лишь фортепьяно, стояло, где-то в стороне, с потерянным видом, покрытое чёрной, плотной тканью, которая слегка была задёрнута наверх скраю его клавиатуры, в надежде, что всё-таки его сегодня расчехлят.
Женщина – солистка в длинном платье, в котором она напоминала летучую мышь, допевала какую-то, совершенно пресную, с резкими звуковыми перепадами, песню, томно прижимая микрофон к своим, явно накачанным в спортзале губам.
Саша помнил, как бывал в этом ресторане ещё тогда, когда учился в архитектурно-строительном колледже. Туда приходили молодые архитекторы, которые спускали там свои, лихо заработанные деньги. Кто-то вернулся после раскопок, кто-то сдал макет, сделанный за кратчайшие сроки, как халтура. Но все были радостны и счастливы, хотя бы только от того, что могли здесь общаться с такими же, как и они, себе равными соратниками, обсуждать с ними проблемы, рабочие вопросы, да и просто так смеяться и нести полную чушь про всё, что хоть сколько-то могло развеселить в этот час, когда проблемы отступали на задний план, и приходило время праздника.
Раньше здесь было куда скромнее, да и само меню не подразумевало всех тех новомодных изысков, без которых уже и немыслимо было затевать рестораторское дело в Москве.
Сегодня же здесь присутствовал весь этот выразительный джазовый оркестр, с солисткой, которая, наконец, завершив свою мучительно длинную, и предсказуемую мелодию, опустив руку с микрофоном вниз, к полу, перевела дух, и через пару секунд, подняв её обратно наверх, и прижав микрофон поближе к своему пышному рту – произнесла:
- А теперь мы бы хотели сыграть вам что-нибудь такое, чтобы вы выбрали сами.
Из толпы послышались крики с различными предложениями.
- По долинам и по взгорьям! – предложил подвыпивший, но потерявший чувство юмора, начальник отдела наружных сетей.
- А давайте, что-нибудь новогоднее, - робко предложила начальник сметного отдела.
- «Пять минут», из «Карнавальной ночи», - выкрикнул кто-то из столов с бывшими чиновницами, пригретыми Райкиным.
- А можно попросить ваш оркестр сыграть «У тебя такие глаза», Микаэла Таривердиева? – спросил Саша, с улыбкой взглянув на Львову, с которой он присел за одим стол, спустившись в ресторан.
Женщина, как-то потупила свой взгляд в пол, опустила руку с микрофоном, и сделала вид, что не расслышала его просьбу, в надежде на то, что Саша сдастся, и махнув рукой, всё же возьмётся за ум, заказав что-то земное, понятное всем здесь присутствующим чиновникам, так и не сумевшим выжить ту жалкую часть профессиональных проектировщиков, которые сидели молча за своими столами, и придурковато улыбались, словно они рады тому, что их сегодня пустили в их ресторан. Который каких-то пару лет назад обслуживал только тех, кто своими руками создавал архитектуру, а теперь уже работал на заказы по интернету от всех желающих приобщиться к тайнам архитектурного бомонда, теперь сюда и не хаживающего, переродившегося в нечто иное, стремящееся к открытым витринам новомодных ресторанов, не желая лезть в это сырое подполье, с дурной славой устаревшей архитектуры.
Те, кому было до сорока, искали свои места для отдыха и развлечений, презирая своих учителей, ненавидя всё то, что было ими создано, и те уголки, которые были ими любимы.
Саша настойчиво попробовал спросить ещё раз.
- «У тебя такие глаза» - ваши уважаемые музыканты смогут для нас сыграть, - повторил он свою попытку.
Женщин похожая на летучую мышь, благодаря своему длинному, чёрному платью, на этот раз вынуждена была сделать вид, что услышала его. Более того, она даже попыталась изобразить на лице лёгкую гримасу, имитирующую отдалённо мыслительный процесс, нахмурив свой уже не первой свежести лоб.
- Вы знаете, боюсь, что нет.
Но Саша был уже пьян, и не мог так просто сдаться.
- Почему? Они не знают?
- Нет, что вы? Они знают, просто боюсь, эту песню не услышат сейчас здесь, в этом подвале, - вежливо пояснила она ему, покосившись в сторону вальяжно развалившегося в своём кресле директора, и его свите, оживленно, и громко болтающей о чём-то имеющем отношение к проектированию, громко хохоча и разливая виски по бокалам.
Саша посмотрел в ту сторону, и только теперь понял, насколько он не прав в своём выборе музыки, да и в том, что ошибочно считает себя частью их. Он находился как бы между небом и землей. Ему казалось, что новая архитектурная богема его не очень-то и знает, а те, кто нуждается в нём, как архитекторе, всего лишь временщики, которые лишь слегка застали то прошлое, нещадно рушимое сейчас беспощадной в своём видении мира молодёжью.
- Хорошо, тогда на ваше усмотрение, - согласился он, и смиренно присел за свой стол, где уже были налиты все бокалы.
- Предлагаю компромисс. «Мадам Брошкина», - уже ему в спину, произнесла: «Летучая мышь».
Саша еле заметно, скорее из вежливости, чем соглашаясь с ней, качнул головой, слегка повернув лицо в её сторону, уже полностью смирившись с ситуацией, понимая, что сегодня он напьётся.

- Она такая никакая, никакая.
Ну, шо ты в ней нашёл?
А я такая, блин, такая, растакая,
Но мой поезд ушёл, - пела «летучая мышь», и всем казалось, что ничто на свете не сможет её остановить.
Все танцевали.
Аля, секретарь Пристроева вопрошающе посмотрела на Сашу, протянув ему руку. Придётся танцевать. Понял он и послушно встал, тут же будучи засосан в водоворот пляшушей некий непостижимых туземный танец толпы, состоящей не из проектировщиков, а, скорее из тех, приведённых с собой высокооплачиваемых специалистов, кто выполнял всяческие вспомогательные функции в институте.
С той же огромной силой, что ещё час назад отталкивала его от этого праздника ему хотелось сейчас окунуться в него, утонув в пошлости и безвкусице.
Он переходил из рук в руки, начав танец в паре с Алей, теперь оказался с Ланой, как переходящий институтский вымпел. Странное дело – опасаясь третьего этажа, стараясь не показываться там лишний раз, из-за того, что на нём находились кабинеты Райкина и Пристроева, он, тем ни менее был любим обеими их секретаршами.
А может и сами директора ценят и любят его, как сотрудника? Подумалось ему.

За столиком Райкина было оживленно, когда в помещение ресторана, сбежав по ступенькам лесницы с первого этажа вниз, торжественно держа осанку, несмотря на тучность и довольно-таки нескромное по размерам брюшко – вошел, своей стремительной, явно несоответствующей размерам тела, походкой мужчина, с лицом уставшего от службы, но понимающего толк в лихой пьянке, прапорщика.
Саша знал это нахальное, зажравшееся лицо. Перед ним был его непосредственный враг, тот человек, благодаря которому все проекты, будь они грамотны, или далеко нет, не могли пройти экспертизу с первого раза.
Глушко, неожиданно ворвавшийся в праздник, ещё каких-то полгода назад был военным, но не простым, а явно родственником правящего клана. Иначе никак нельзя было объяснить прямое попадание на столь высокую, и ответственную должность, человека с таким, ничуть не обезображенным интеллектом лицом.
Саша видел, что сейчас время именно подобных Глушко «специалистов». Другие на его месте и не справились бы с такими грандиозными задачами, как, например, ужесточение требований к соблюдению всех мельчайших параметров проектных норм, доведение до абсурда процесса согласования проекта, и в то же время полное закрытие глаз на серьезнейшие несоответствия, если они были щедро проплачены существующими и разработанными им, наверное, в тот период времени, когда он был зам. по тылу, в одной из подмосковных частей – правилами финансирования. Нет, это, конечно не взятки. Как вы вообще могли подумать! Это были, так называемые консультационные услуги экспертизы. Эксперты консультировали проект, помогали бедным, замученным в гонке за наживой, проектировщикам, и за это бралась совсем небольшая сумма, равная не более десяти процентов от стоимости проектирования. Причём официально. Да и премия за огромное количество проведённых эдаким образом проектов, выделялась правительством Москвы за эту нелёгкую работу, не менее законными путями.
Глушко улыбался, показывая тем самым, что он пришел сегодня с миром. Но эта улыбка немогла давать надежды на постоянство. Его маленький лоб, с растущими практически из бровей волосами, торчащими ёжиком, в сочетании с массивным, словно у боксёра, подбородком, напоминали о его постоянном стремление к простым, житейским радостям, в виде внезапных денежных поступлений.
Саше показалось, что даже музыка в этот момент стала играть несколько тише. Глушко проскакал по старому, паркетному полу ресторана метров пять, шесть, и попал в поле видимости Райкина и его компании.
Сергей Михайлович прекратил свой монолог на полуслове и переменив тему повествования – продолжил:
- А вот и он, наш самый долгожданный гость, - и уже обращаясь к залу, в котором за всеми столиками уже и без него, догадывались о том, что пришел ОН, самый главный человек в мире проектировщиков, так-как лицо его было хорошо известно благодаря интернету. Все затихли. В воздухе воцарилась трепетная тишина. Два мира сейчас воссоединились здесь в одном давно утратившим свою значимость – ресторане. Чиновники, приведённые и посаженные для своей лучшей сохранности Райкиным в институте, потерявшие при смене состава правительства Москвы свои тёплые места, видели в Глушко, что называется «своего» человека. Проектировщики же – врага. Причём враждебность его для них заключалась прежде всего в уровне развития, не только не соответствующим занимаемой должности, но и подразумевающим за собой неминуемые, страшные последствия, которые обычно оставляют после себя все эти успешные руководители, ни с кем, не делясь тайнами своего успеха. Да и надо ли ими делиться, ведь они и так известны непосвященным, достаточно только взглянуть в эти не знающие страха, серые, невыразительные глаза.
Глушко, лёгким, еле заметным движением головы поприветствовал всех присутствующих в зале, словно бы оценивая уровень местной толпы, и не желая тратить на неё слишком выразительных движений, в страхе потерять часть своей, такой нужной городу энергии.
- Игорь Иванович, давай к нам за стол. Мы ждали тебя! Спасибо, что не забыл нас и пришел! – произнес никогда не пьянеющий Райкин.
Глушко с чувством собственного достоинства подошёл к «царскому» столу, и остановился в ожидании того, что ему предложат самое престижное место.
И точно Райкин сказал, обращаясь к Лышкину, как-то небрежно, словно своему лакею:
- Жень пересядь на другой стул.
Лышкин послушно пересел и виновато, по-рабски сгреб свою тарелку и приборы за собой, на новое место, в сторону от Райкина, освобождая место для старшего по «званию». Затем переставил и бокал с виски.
Глушко лихо заправив под стол своё, выращенное ещё в армии, и ставшее теперь совершенно гражданским - чиновничье брюшко, удовлетворённый выделенным ему местом, присел в нагретый для него главным инженером института стул.
- Ну, что Игорь Иванович, как там у вас мой Женя работает? – спросил его, не дав опомнится Райкин, явно давая понять, что Лышкин для него просто кукла, так же, как и все здесь присутствующие, а он Карабас Барабас всего этого новогоднего представления. Но, сегодня, в такой праздничный день, все равны, и поэтому он не будет никого воспитывать, каковым бы не был ответ Глушко.
- Плохо работает твой Женя. Расстраивает меня всё время, - наливая себе вискаря, ответил Глушко.
- Как плохо!? А мне он докладывает, что всё очень хорошо. Вопросы снимаются, сроки соблюдаются. Или он обманывает меня!? – с наигранным удивлением, произнес Райкин.
- Серёжа, обманывают тебя! Не верь никому! Все они люди и подвержены лени, - опрокидывая в себя содержимое бокала, произнес Глушко.
- Женя – это правда!? – продолжая так же наигранно удивляться, обратился Райкин к Лышкину.
- Сергей Михайлович, вы прекрасно знаете, что я вас никогда не обманываю, - с улыбкой идиота, произнес Лышкин.
Музыка в этот момент уже не играла и беседу за «царским» столом всем присутствующим в зале ресторана, несмотря на повсеместно спускающиеся с потолков, плотные, бордового цвета, шторы – было очень хорошо слышно в каждом из бесчисленных закутков необъятного пространства ресторана. Да это и не удивительно. Райкин специально старался говорить громко, не столько для того, чтобы унизить своим поставленным на чиновничьей работе голосом, а скорее для того, чтобы это унижение было слышно всем присутствующим здесь, и никому неповадно было в будущем повторять ошибки такого неумелого, но сильно старающегося главного инженера института. Ведь, если тебе подарена должность, то ты должен её оправдать, даже, несмотря на то, что в ней ничего не понимаешь. Это раньше дозволительно было занимать место с наличием определённых знаний, пройдя к нему через вертикаль служебной лестницы. Теперь же всё гораздо сложнее, требуется нечто иное – умение перевоплощаться из одной профессии в другую, и за кратчайшие сроки. Сейчас время перемен в сознании людей, которыми движет не стремление к знаниям, а скорее понимание сиюминутности ситуации. В наше время, всё бренно и скоротечно, и это нужно не только понимать, но ещё и способствовать развитию данной ситуации, чтобы не оказаться за бортом общественной жизни.
Лышкин всё это понимал, как и то, что сейчас вокруг него шла некая игра, и он был участником её. Всё это было шоу. И новогодний корпоратив, и эти столы, и нелепая «летучая мышь», да и сам процесс проектирования, если уж на, то пошло, был подобен игре. Ведь важно не умение создать некий продукт, а скорее изобразить видимость героического преодоления искусственно созданных трудностей, которые создавались повсеместно, участниками этой огромной игры, в которую был втянут весь проектный мир страны.
- Женя, ты главный инженер моего института, и я тебя поставил на эту должность! И сейчас мне, перед всем нашим коллективом на тебя жалуются! На плохо поставленную тобой работу всего нашего института. Ты не справился Женя! Я тебя выгоню, и ты будешь подметать улицы! Пойми, мне совершенно всё равно, что ты являешься членом Баварского союза конструкторов. Меня, прежде всего, интересуют сроки, договора, деньги. И будь ты хоть сам президент этого союза, меня ничто не остановит! – продолжил Райкин.
- Сергей Михайлович, я всё исправлю.
В этот момент «Летучая мышь», видимо догадываясь о том, что сейчас может пролиться чья-то кровь – произнесла:
- А теперь мне бы хотелось спеть для вас вот эту песню!
Заиграла знакомая всем с детства мелодия, переходя в куплет, солистка запела.
- Остыли реки, и земля остыла,
И чуть нахохлились дома.
Это в городе тепло и сыро,
Это в городе тепло и сыро,
А за городом - зима, зима, зима.