Лектор, часть II

Глава V

Прошло три месяца. Константин Сергеевич незаметно втянулся в размеренную жизнь холодного городка и почти перестал скучать о родном Ленинграде. Два года – срок службы в армии. Но у него была личная «казарма» с уютным письменным столом и лампой, полка для любимых книг, общая, но обычно пустовавшая кухня в коммуналке – что, впрочем, было не так важно. Его соседи – семья военных и геолог-интеллектуал с супругой сутками пропадали на работе, возвращаясь в соседние комнаты перекусить, хоть немного, но пообщаться с семьёй, и от души выспаться в выходные. Времени посиживать на общей кухне и разводить сплетни у них не было. Они взаимно-уважительно здоровались, перебрасываясь фразами об одинаковой погоде, которую он именовал «сибирской». Калинин утешал сам себя ещё и тем, что в армии невозможно посвящать энное время любому призванию.

8-10 классы довольно быстро приняли молодого учителя за своего. На уроках царила дружная и демократичная атмосфера. С Юлией Владимировной они профессионально не пересекались. Она преподавала в 5-7 классах, ничуть не жалуясь на судьбу и (как ему казалось) демонстративно игнорируя ленинградского гостя. Что, впрочем, совсем его не беспокоило, а личное мнение о Юлином «литераторстве» он держал при себе. К тому же, в июне заканчивалась её двухлетняя ссылка, и она собиралась вернуться в свой Горький.

За пару недель до наступления нового 1964 года Юленька подхватила простуду и проболела полторы недели. На Калинина выпала дополнительная нагрузка, но он не без удовольствия познакомил со своим методом творческого познания литературы и более младшие классы.

Вернувшись после 10-дневного больничного, даже на уроке в любимом Седьмом А Юлечка испытала шок. Едва она вошла и поздоровалась с детьми, класс издал тихий, но ровный звук разочарования, нечто вроде «бу-ууу». А никогда не лезущая в карман за словом ученица Наташа задала вопрос в лоб:

– А Константина Сергеевича сегодня не будет?

Юлия Владимировна мигом вспотела, несмотря на -32 за окном. В горле разрастался предательский комок, из-за чего её речь утратила стройность и звонкость, обрастая предательскими паузами. Урок она провела на автопилоте, ощущая полное внутреннее отсутствие любимого класса. И от не формулируемой, но явственно ощущаемой злости под конец придралась к старательному отличнику Толику, «зарезав» его дежурную пятёрку до четвёрки с жирным минусом.

Что свойственно дамам, тем более – юным, она действовала импульсивно. После окончания шестого урока вошла в уже опустевший класс, где Калинин аккуратно собирал в портфель конспекты с тетрадками. На его лице отражалось удовлетворение от хорошо выполненной работы, с тонкими, но простительными оттенками самодовольства.

– Вот что я хочу сказать вам, произнесла она, сама не узнавая собственный голос. – За эти несколько дней вы… вы почти испортили мой лучший класс своей «вольной педагогикой». Не говоря уж о том, насколько упала дисциплина.

– Неужели? (Интонация Калинина была не просто язвительной, а с признаком всесокрушающей правоты, и Юля похолодела). – «Испортил». «Дисциплина». Ну, пожалуйтесь на меня Елене Станиславовне. Или «серому кардиналу» нашей школы, Вере Александровне. Пускай маститый педсовет разберёт, так сказать, самонадеянный проступок молодого специалиста и вынесет авторитетный вердикт.

(Он и не скрывал свой издевательский тон).

– Вы прекрасно знаете, что и Елена Станиславовна, и Вера Александровна относятся к вам очень хорошо, и поэтому вам сойдёт с рук и не такое! – Юлечка, помимо своей воли, повысила голос до почти визгливых обертонов.

Не бей её, не надо... Девчонка ещё, совсем юная… Но он с детства ненавидел, когда на него повышают голос, и сам почти не делал этого с учениками, даже если те заметно напортачили и провинились. И не смог сдержаться:

– Да, «спускают с рук», как вы изволили выразиться. Но не как «любимчику» или «фавориту». А потому, что я стараюсь преподавать литературу, а не услужливую девку на подтанцовках у речёвок очередного съезда. И скажу вам прямо и в глаза, что ваши уроки, Юлия Владимировна, – профанация профессии напополам с идеологическим ядом. Проще говоря, сущий кошмар. Вы напрасно думаете, что дети – наивные дурачки, и этого не чувствуют, даже если не способны сформулировать.

По лицу Юленьки растеклась предательская краска. Язык онемел. Ей захотелось провалиться сквозь свежевыкрашенный пол в преисподнюю школьного подвала, где Васильич бережно хранил свои лопаты, скребки и прочий инвентарь.

Но он уже не смог остановиться. Нокдаун его не устроил. Только нокаут той, которая объявила войну первой.

– Я, вообще, поражаюсь с начала учебного года. Откуда в вас – молодой, красивой, обаятельной – живёт вот эта патетичная и притянутая за уши чушь про «мотивы октября» и «не осознанный образ советского человека» в творчестве Пушкина?! Вы, простите, читали Александра Сергеевича? И, часом, не попутали профессию? Мне кажется, что как филолог, вы писали бы прекрасные речи для съездов. Изысканным птичьим языком. Но не для уроков детям и подросткам, Юлечка.

Трудно передать степень насмешки, которую он вместил в уменьшительно-ласкательное имя. Она и сама не помнила, как оказалась на морозном воздухе. Прошла несколько метров, нырнув в спасительную раннюю темноту декабря, и разревелась. Но уже через несколько минут, выплакавшись вдоволь, взяла себя в руки.

– Да пошёл ты!!! – произнесла она, и решительно зашагала прочь от школы.

Если бы Юленька подождала всего пару минут, она смогла бы лицезреть почти театральную сцену на освещённом крыльце школы. В умеренный, по дальневосточным, и лютый по ленинградским меркам, мороз, на улицу выскочил молодой человек в одной тоненькой белой рубашке и летних ботинках, всматриваясь во мглу и трижды прокричав её имя-отчество. Но через несколько минут медленно вернулся в тепло вестибюля.

– Зимние каникулы начинаются, а ты всё работаешь! – по-доброму укоризненно произнёс Васильич. – А таперича вот и простудиться удумал… 



Глава VI

В первый день после окончания зимних каникул Калинин был вызван к директрисе. Он связывал это с инцидентом с Юлечкой, сожалея о резкости формулировок, но не их сути. И не знал, что она ни словом не обмолвилась о том конфликте. Впрочем, подлинная причина «аудиенции» порадовала его ещё меньше. Елена Станиславовна грустновато сообщила о скором визите высокой московской комиссии от министерства образования. С целью проверки уровня средних школ Приморского края. А за подробностями посоветовала обратиться к Вере Александровне, пережившей уже несколько схожих инспекций на педагогической практике.

Вера Александровна – неторопливо и с расстановкой – произнесла:

– Садитесь, Костенька. Вы не против, если я буду называть так в разговоре тет-а-тет? Я хоть и всего-то на 8 лет постарше, но уже замужем и в педагогической практике повидала многое.

Тон был немного властным, но без высокомерной снисходительности. Напротив, менторство как-то неправдоподобно гармонировало с человеческой доброжелательностью. Он вспомнил пересуды в школе о том, что Веру Александровну слегка побаивались директора всех школ, где она работала – Томск, Владивосток, теперь вот – Уссурийск. Та же Елена Станиславовна не своячничала по-женски, как с завучем, а держала почтительную дистанцию.

– Нет, не против, Вера Александровна. Я как раз хотел посоветоваться с вами. Что это за комиссия, как лучше выстроить урок. Я всё понимаю. Что вернусь в Ленинград через 2 года, а вам здесь работать дальше.

В её глазах мелькнуло явное одобрение. Привычно-неторопливо произнося каждую фразу, она ответила:

– Я знаю эту комиссию. В Томске меня инспектировали. Николай Иваныч Чернов – нормальный мужик, не напыщенный, как… (она сделала жест рукой). Придираться сверх меры и топить не станет. У меня есть три разных конспекта для проведения открытого урока, в зависимости от личностей проверяющих.

– Ух ты! – не сдержался он. – Богатый опыт!

– Да, но это начальные классы. Так что делиться ими нет смысла. Со старшеклассниками надо иначе. Самое главное, Костенька, чтоб вы понимали несколько вещей. Нужно выбрать всем понятную и доступную тему. Чтобы и класс активно работал на уроке, и вы, при всём простительном волнении, ничего не позабыли. Ну и обязательно связать всё с переосмыслением советской действительностью. Ненавязчиво, в конце. Понимаете меня?

– Конечно, Вера Александровна. Думаю, за три дня подготовлю план открытого урока.

– Я не сомневалась, но это ещё не всё. Елена Станиславовна поручила сообщить об этом мне… В общем, идея такая: коллективизм, «чувство локтя» молодых специалистов. Будущего советского образования. Понимаете, я справлюсь с открытым уроком одна. Не впервой. Елена Станиславовна – тем более. К тому же, Чернов гуманитарий и ничего не смыслит в физике. А литература, да ещё в старших классах, предмет с неизбежным оттенком идеологии. Очень трудно справиться в одиночку и без должного опыта. На вас мы надеемся, и в вас верим, но Юлечка точно занервничает и растеряется. Она уже сейчас переживает, едва узнав о комиссии.

Калинин заметно помрачнел, но ничего не ответил.

– Поэтому, как считает директор, и я с ней полностью согласна, вам нужно разработать и провести совместный урок. Лучше всего, в девятом Б. Через полтора года это будет лучший выпуск нашей школы из всех. Об остальном переговорите с Юлией Владимировной после окончания уроков.

Он кивнул и произнёс дежурное «спасибо». Внезапно, всего на секунду, но ему стало тепло. Оттого, что Юлечка, как он уже понял, никому не пожаловалась об их «творческом конфликте».


***


В три часа дня, когда в Уссурийске уже вовсю смеркается в холодные месяцы года, он минуты три потоптался у дверей класса Юленьки. А потом резко вошёл и выпалил с порога:

– Я прошу меня простить, Юлия Владимировна, за недавние резкости в ваш адрес. Прошу искренне, от сердца.

Она, если и среагировала, то едва заметно. Бросив на него снисходительный взгляд с оттенком глубоко сокрытого, но любопытства. И через секунду флегматично произнесла, глядя в заснеженное окно:

– Я всё знаю о грядущей комиссии, Константин Сергеевич. Как и о том, что нам предстоит провести совместный урок. Елена Станиславовна уже поставила меня перед фактом: Вы – руководитель проекта, я лишь исполнитель.

– Это формальная субординация, Юлечка. И я не собираюсь замыкать всё на себя. Напротив, хочу сказать, что и вы…

– Будете спорить с волей начальства? – бесцеремонно прервала она его холодным голосом с металлическим оттенком. – Я думаю, Елена Станиславовна всё решила правильно. Как завершите примерный конспект открытого урока, дадите ознакомиться мне. А пока, всего вам доброго! – подытожила она.

Юлечка праздновала маленькую, такую мещанскую, но всё равно, победу. Умный и эрудированный? Больше всех надо? Вот и мучайся в одиночку над планом открытого урока!

Неожиданно для себя, она привстала и подошла к окну, дыхнув на замёрзшее стекло, чтобы посмотреть, как Калинин выходит из школы. Тот брёл медленнее обычного, потом остановился на несколько секунд и засунул озябшие даже в варежках руки в карманы пальто, поставив портфель на снег. После чего решительно зашагал прочь.



Глава VII

Завершив рутину с проверкой тетрадей, он взял чистый лист. И внезапно ощутил «прозрачную ясность». Литература, открытый урок. Не только разрешена, но и негласно рекомендована тема из внеклассного чтения. При этом нужно проскочить между Сциллой и Харибдой. Не превратить занятие в агитацию советского строя и образа жизни – гипноза, от коего он благодатно освободился ближе к 20-ти годам. Так… Пушкин – сочтут за банальность. Достоевский не годится, я сам его недопонимаю и постоянно спорю заочно. Маяковский – тем более. Из него сделали «рупор Нового Мира». Лермонтов… Нет, если глубинно, то он неудобен любой власти. Есенин… Здесь легко скатиться в сентиментально-почвенническую пошлость. Чехов или Тургенев. Лучше Антон Палыч. «Остров Сахалин» длинноват. Не охватить за 45 минут. «Степь»! Вот оно!

Все эти мысли пронеслись в его голове секунд за 30. Нащупав суть и главную канву, он написал сценарий урока за час, и почти без правок. На следующее утро подошёл к приехавшей как всегда раньше всех Леночке. Объяснил общую суть и вручил книжку с закладкой из личной библиотеки.

Она благодарно кивнула:

– Хорошо, я всё поняла. Прочту за вечер. И сделаю, как вы просили.

Юлечка отсутствовала в классе в момент его прихода на перемене. Он обрадовался тому, что новый «диалог» не случится, аккуратно положил на стол конспект и прикрепил записку:

Юлия, это план нашего совместного открытого урока. На обсуждение есть дня три. Приму ваши замечания.

– Костя


***


Два дня спустя, он столкнулся с Юлечкой в вестибюле во время большой перемены. И совсем не узнал её взгляд и голос:

– Я всё прочла, Константин Сергеевич.

– Можно просто – Костя?

– Хорошо, улыбнулась она впервые за 5 месяцев их «знакомства». – Костя, мне понравилось. Вот только…

– Я обедать в столовую, перебил он её. – Вы не против, если мы всё обсудим там? Проголодался, честно говоря.

– Конечно.

Через несколько минут они взяли чай с бутербродами и присели за отдельным столиком в углу под нарастающие шушуканья розовощёких школьных поварих.

– Так вот, тряхнула Юленька слегка растрепавшимися волосами и снова улыбнулась. – Очень хорошо написано. Но вы отводите мне, по сути, главную роль в занятии. А себе оставляете точечные реплики, дополнения.

– Это для комиссии. Точнее, товарища Чернова. У нас в обществе стандартное восприятие: лучший учитель, всё-таки, женщина. Особенно, если речь идёт о гуманитарных науках. Мне так посоветовала Вера Александровна, соврал он, не моргнув глазом.

– И вы, Костя, тоже так думаете? Что лучший учитель, точнее, учительница литературы, – женщина?

– Я думаю, что существует призвание, равно как и его отсутствие. Вопросы пола для меня вторичны, Юля.

– Хорошо… (Она вновь улыбнулась, и оба совершенно не обращали внимания на поварих, что-то произносящих друг другу и открыто тыкающих в них пальцем). – Но раз уж мне отведена такая роль, у меня дополнения в трёх местах. Я бы там сформулировала немножко по-другому. О природе тишины, мыслях «маленького человека» и значении чеховских образов вообще. Это не спор, я просто вижу чуть иначе.

– Замечательно! Я только «за», Юлечка! Ещё чаю? Я хочу вас угостить, от души. Раз уж мы теперь «соратники по литературе», улыбнулся он.

– Я не против, произнесла она с едва заметным кокетством.

Их беседу прервала лишь пронзительная трель звонка. Вечером, читая Юлины вставки, Костя был поражён. Ничего общего с той «училкой», что талдычила про неизбежную победу марксизма-ленинизма в произведениях Пушкина…



Глава VIII

Открытый урок по литературе на тему «Созерцание Чехова» случился в последний день трёхдневного визита Николая Ивановича Чернова. Он уже успел поблагодарить грамотой с отметками в личном деле Веру Александровну и Елену Станиславовну. Степан Богданыч, тщательно выбритый и опрятный, как минимум, не провалил свой урок физкультуры, повисел на брусьях и эффектно прыгнул через коня. «Не пил и даже не выпивал вот уже 77 часов!», пожаловался он Калинину. «Но ничего, скоро этот хлыщ уедет!».

В день занятия распогодилось. Чернов пребывал в отличном настроении – в том числе, по причине сегодняшнего отлёта в более тёплую Москву. Всё в ходе открытого урока было продумано заранее и до мельчайших нюансов, но Юлечка, тем не менее, немного волновалась. Костя незаметно коснулся её руки, тихонько сжал ладонь и улыбнулся краешком губ.

Минут через 10 волнение испарилось. Юлия Владимировна даже пару раз симпровизировала по ситуации, не отклоняясь от сути. Чернов слушал с заметным и всё более возрастающим интересом. В финале урока девятиклассница Леночка эффектно исполнила свою роль второго плана. Вышла к доске и произнесла слова об открытии нового произведения Чехова, и о том, как советские школьники благодарны Антону Палычу и комсомолу за возможность поразмышлять о том, как стать лучше и полезнее для страны. Это был единственный официоз урока. Завершив спич, Леночка незаметно взглянула на Константина Сергеевича с единственным вопросом – «Я вас не подвела?». «Умница!», ответил он взглядом.

Спустя полчаса Чернов крепко пожал руку Калинина и элегантно поцеловал в щёчку Юлию Владимировну. Елена Станиславовна розовела от счастья.

– Такие кадры, такие кадры пропадают в провинции! У вас, молодой человек, просто хорошие уроки. А у Юлечки – блестящие! По-доброму и без обид, Константин, поучитесь у неё. Пока ещё есть возможность обменяться, так сказать, опытом с коллегой. А я, по возвращении в Москву, буду ходатайствовать о вашем повышении, Юлия Владимировна. Как только завершится практика. Пожелаете – отучитесь в МГУ. Всего два года, формальность с вашим уровнем знаний. Потому что нельзя разбрасываться такими кадрами!

Минут через 20 Костя с Юлей направились к выходу. Она смущённо остановилась и произнесла, слегка запинаясь:

– Это был твой урок. А все почести достались мне.

– Именно! – рассмеялся он. – Я этого и хотел. Понимаешь, мне ещё полтора года торчать в этой морозной дыре. А твоя практика заканчивается через пять месяцев. И тебе нужно сделать карьеру.

– Карьеру… Господи, Костя, ну что ты, какая ерунда…

Он заметно смутился от её взгляда. И тихонько пробормотал:

– Конец месяца, отчётность о человеко-часах. Ненавижу эту рутину. Ну, я пойду, Юлечка…

– Отчётность – захихикала она очень по-девичьи. – Давай мне свою канцелярию, я всё сделаю в наилучшем виде. Не впервой.

Оба даже позабыли подойти к гардеробной и одеться. Так и вышли на морозный воздух, совершенно не замечая холода. В сумерках, не произнося ни слова, естественным образом обнялись и, после секунды мнимой неловкости, поцеловались.

– Польты! Куда же вы без польт?! – очнулся от вечной полудрёмы сторож Васильич. Но увидев обнимающиеся силуэты, умолк.

– Вона как… И неспешно вернулся в гардеробную.



Эпилог

– А дальше? Что произошло потом, бабушка?

– Ты же всегда чувствуешь, где и как поставить точку, этого у тебя не отнять – снисходительно улыбнулась она. – Какой эпилог тебе нужен? Про «… и жили они долго и счастливо?».

– Я об этом не знаю, Костя. И ты – не домысливай. Знаю, что через месяц после той московской комиссии, в феврале 1964-го, у Юлечки тяжело заболела мама в Горьком, и её педагогическая практика завершилась досрочно. Но, с момента того открытого урока, в школу и из школы они приходили и уходили вместе. Да и на педсоветах сидели рядом, не обращая внимания на пересуды. После её отъезда к маме он каждую неделю заказывал разговор с Горьким по междугородке. В последний год практики нередко звонил и в Москву. Уссурийск ведь как большая деревня, телефонистки доложили, хоть я и не любопытствовала так, как директриса с завучем. 

А потом дедушку перевели служить в Иркутск. Ненадолго, по нашим меркам, всего полтора года. Но когда нас вернули в Уссурийск, практика Кости Калинина уже закончилась. В мае 1965-го провожали его долго и очень тепло.

Что ещё? На каникулах, даже коротких осенних, он всегда улетал. Но прямого авиарейса из Уссурийска тогда не было, надо сначала добраться до Хабаровска. Так что его конечный пункт маршрута любопытствующие Варвары, в отличие от звонков, проследить не могли. Но возвращался, как говорят, отдохнувший и счастливый. О личном никому никогда не рассказывал. И правильно делал.

Бабушка вдруг посмотрела на него привычным с детства строгим учительским взглядом. Тон 25-летней собеседницы сменился на менторский.

– Я тебе сто раз говорила, что ты должен заниматься только педагогикой, и ничем иным. Но ты упрямый. Обухом не перешибёшь…

Двести возражений, подкреплённых мощной аргументацией, мигом родились в его голове. Но он не успел произнести ни единого из них.

– Я знаю, слышала уже – устало откликнулась бабушка. – Не нужно ничего мне «доказывать»… Ладно, иди, снисходительно произнесла она, словно только что прозвучал звонок об окончании урока. И привычные силуэты комнаты наполнились неспешным сентябрьским рассветом.