Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 48

      Глава 48

      Гефестиона терзали ужасные подозрения, он всё чаще задавался вопросом, о котором год назад не мог и помыслить: а не управлял ли Дарий империей Ахеменидов лучше, чем делал это ныне Александр? Допустить это, ответить «да» значило совершить страшное кощунство, проявить малодушие, почти что предать, но факты говорили сами за себя: в Малой Азии владения Александра были меньше, чем ранее подконтрольное Кодоману, её север сын Зевса оставил без внимания, всё остальное — многонациональное, очень разное по уровню развития, верованиям, образованию — не ложилось под единое управление, не сулило мира, а бродило и, возможно, готово было вскипеть; Армению Александр не подчинил; Египет жил хоть и тихо, но слишком автономно и, следовательно, вольно; сатрапы, уверенные в том, что вечно рвущийся вперёд царь Азии из похода в сказочные страны не вернётся, погибнув на одной из многочисленных и бессмысленных осад, творили беззакония; на огромной юго-восточной полосе империи новая власть была утверждена лишь номинально, так как побережьем Большой воды в Кармании и Гедрозии Александр не проходил и, что там было конкретно, знать не мог; Согдиана и Бактрия при Дарии помышляли о независимости, но никто и представить себе не мог, что они способны полыхнуть так, как сделали это при новом царе; Греция, как всегда, плела интриги; Антипатр ещё слал пополнения, но делал это только потому, что получал за них золото, — чем далее Александр уходил на восток, тем ожесточённее становилось сопротивление и тем сомнительнее — его власть в тех землях, которые он ныне покинул.

      Вера в достижение края Ойкумены тоже была поколеблена: кочевники говорили о том, что севернее их степей лежит богатая Хорезмия, а за ней тянутся бескрайние холодные просторы, где редкие племена одеваются в оленьи шкуры, живут в чумах из этих шкур, и разъезжают на оленях, и ими же питаются, но о Большой воде ничего не слышали — а ведь Александр был уверен, что северные территории не так протяжённы и омываются Большой водой в достижимых для сына Зевса пределах! Восток Согдианы и Бактрии упирался в горы, три невероятно высоких системы, в одной из которых, Имаусе*, островерхие пики взмывали на два десятка тысяч локтей высоты — как через них перейти, как увидеть, где им конец, простирается ли за ними Элизиум, является ли он берегом Большой воды, какие именно края Индии ею омыты, насколько велика богатая страна, набитая золотом и жемчугом, тоже было непонятно.

------------------------------
      * Имаус (Имаос) — у древних греков и римлян название Гималайского хребта.
------------------------------

      Гефестион боялся будущего, потому что видел, как в прошлом сбывались зловещие пророчества Филоты, и их список ещё не был исчерпан. Вокруг Александра гибли лучшие македоняне. Льды и пески, жажда и голод, стрелы Спитамена и засады унесли в небытиё тысячи, и нельзя было винить ни причин, ни жертв: заснеженным пикам, обледенелым глыбам, раскалённым пустыням и пересохшим руслам рек было глубоко безразлично, кого хоронить, но и штурмовавшие их не предвидели, с чем им придётся столкнуться. Александр не доверял цвету своей армии, подозревая элиту в том, что она может хранить верность злодейски убитому Пармениону; сын Зевса не мог доверять и молодым, потому что на их глазах бросал на верную гибель сотни и сотни людей, находящих свою смерть в бессмысленных погонях и на ничего не решавших осадах; заколотый в ослеплении гнева, опьянения и невоздержности Клит подвёл бы под скорбным перечнем жирную черту, если бы Александр не был оправдан сперва Анаксархом, Аристандром и Каллисфеном, а потом — и самим Гефестионом.

      И на сына Аминтора напала глупая обозлённость: он уверовал, что должен творить худое, чтобы сравняться в дурных поступках со своим любимым и после смерти с ним не разлучиться. Гефестион старался: манию величия Александра не объяснял простым тщеславием и непомерным самомнением, а убеждал себя, что звание царя-бога оправдано и масштабностью личности Александра, и его деяниями. Александр становился своего рода медиумом, пуповиной, посредником между богами и людьми, между сознанием и бытиём, между отвлечённым и материальным, он был высшей инстанцией, являемой Ойкумене, и наместником Зевса, направленным громовержцем с великой миссией донести свет истины до всех мирян, — сын бога говорил с ними от имени бога, и этот божий отрок был близок каждому, к нему можно было прикоснуться, на него опереться, в такого можно и должно было верить.

      Гефестион ласкал Александра в душе, оправдывал его стремления, извинял неблаговидное, он и гордился сыном Зевса, и, переходя к реальности от фантазии, жалел его, видя, что в иллюзии богоподобия любимый ищет спасение от эфемерности своих достижений.



      Очередным тяжелейшим ударом стала жестокая буря, настигшая армию на переходе в мятежную Бактрию. Спасения от засыпа;вшего воинов снега не было, резкий ветер делал вьюгу ещё более суровой, а разжигать костры, чтобы хоть как-то обогреться, догадались слишком поздно. Увидев продрогшего солдата, Александр усадил его на своё место у огня и не удержался: «Вот, персы за это лишили бы тебя жизни, а я позволил тебе сесть сюда, чтобы сохранить её». И Гефестион умилялся и снова гордился своим любимым, заглушая в себе голос совести, говоривший ему, что несчастный солдат мог и не мёрзнуть вовсе, если бы его не завела в этот снежный буран одержимость царя Азии.

      Картина, представшая перед выжившими на следующий день, была ужасна: занесённых снегом окоченевших людей уже нельзя было вернуть к жизни, они стали трупами, многие погибли в обнимку, тщетно пытаясь согреться в объятиях друг друга, многие сидели рядом, лицом к лицу, — вероятно, разговаривали, пытаясь не заснуть, чтобы не замёрзнуть. Вьюга унесла на тот свет две тысячи человек.

      Но испытания на том не закончились. Очередной гадкий сюрприз преподнели саки. Казалось, мир, достигнутый Александром в результате переговоров с ними, был прочным, но это только казалось. Один за другим пред богами предстало несколько вождей, кочевники избрали себе новых царьков, что-то не поделивших друг с другом. Вспыхнули старые разногласия между племенами; не в пример предшественникам, прибравшие к своим рукам власть сочли себя свободными от договорённостей с царём Азии. То ли им нужно было утвердить свой авторитет, то ли продемонстрировать независимость, то ли просто заняться таким привычным и милым вольной душе разбоем, то ли они были недовольны уходом Александра в Бактрию, так как оставшиеся в Согдиане гарнизоны не могли закупать провиант и скот в тех масштабах, которые годом ранее обеспечивала вся армия сына Зевса, но саки изрядно потрепали форпосты македонян в Согдиане. Взбешённый Александр развернул войско, опять разделил его на несколько мобильных отрядов и снискал лавры победителя в молниеносной войне, приведя снова голодавшей армии тридцать тысяч голов скота; в отличие от коров, убитых саков не считали. «И зачем было за тридцатью тысячами быков и овец идти в Бактрию, когда всё это было у македонян под боком, в Малой Скифии, у наследников Атея, в своё время убитого Филиппом?» — думал Гефестион и подозревал, и верно подозревал, что не он один придерживается этого мнения.

      Кочевников усмирили, но цену их слову узнали.

      Снова началась чехарда с сатрапами. Александр снимал одних, назначал других, посылал за третьими четвёртых и не верил никому: ни местным, ни персам, ни своим. Снова вспыхнули очаги недовольства по всей Согдиане, хотя, казалось, больше там уже нечему было полыхать, — Александр опять формировал отряды и садился на коня, македоняне опять выезжали гасить бунты непримиримых мятежников. Гефестион страдальчески морщился: Уструшаны, Бубацена, Паретакена* — от одних названий этих областей тошнило.

------------------------------
      * Уструшаны — область в Средней Азии. Древние Уструшаны входили в состав Согдианы.
      Бубацена — область в Средней Азии, соответствует современному Бадахшану.
      Паретакена — область в Средней Азии, соответствует современной Сурхандарьинской в Узбекистане.
------------------------------

С завистью сын Аминтора смотрел на Сопола, Менида и Эпокила: царь Азии отправлял их за пополнением в Македонию. В Македонию… Голубая мечта, родной берег, Гефестион никогда не увидит его. Он сходил с ума, ему казалось, что он забыл лица родителей, сестры, Марии. Сотни раз разбирались и перечитывались письма родных, оставшихся в Македонии, знакомых и друзей, Марии, Луция — они жили на родине, они жили её жизнью, а Гефестион сгинет здесь, в этих мерзких краях, и уведёт за собой Александра, как Патрокл увёл Ахилла. «Если бы я вернулся в Македонию, вёл спокойную жизнь и дожил бы до пятидесяти-шестидесяти-семидесяти лет, это продлило бы жизнь и Александру, а что получается теперь? Я изношусь в этих походах, умру рано — и Александр тоже умрёт молодым. Но что делать? Я не могу оставить его, он меня убивает и приближает этим свою собственную кончину». Это было невыносимо, иногда Гефестиону казалось, что он ненавидит Александра, а выхода из замкнутого круга не было. Быки были увенчаны цветами, увиты лентами, их рога были позолочены. Заклание жертв свершилось. Ещё до перехода через Геллеспонт семь лет назад…



      После множества трагических событий, захвативших всю зиму и начало весны 327 года до н. э., один день сверкнул для Александра яркой звездой. Уже ближе к вечеру в шатёр царя Азии ворвался Гефестион.

      — Барсина родила сына!

      — Ты что! — Александр вскочил с ложа. — А почему я об этом ничего не знал?

      — Я тоже. Барсина никому не велела говорить. Знаешь же это поверье: чем меньше людей знает о родах, тем они легче.

      — А, есть такое… — припомнил сын Зевса. — Ну пойдём.

      Ослабевшая после родов Барсина лежала уставшая, но счастливая. Одна служанка обтирала её лицо, две других обмывали маленькое тельце, которое Александр и Гефестион не сразу заметили. Повитуха, очень довольная щедрой оплатой, уже удалилась.

      — Барсина! Родила! Как ты?

      — Хорошо. Спасибо.

      Тут маленький комочек запищал, Александр и Гефестион одновременно обернулись.

      — Вот он, внук Зевса… — улыбнулся Гефестион.

      — На меня похож, правда? — спросил любимого только что произведённый в отцы.

      Роженица закусила губу, она знала: чтобы жизнь была счастливой, рождённый мальчик должен был походить на мать.

      — Он сейчас ни на кого не похож, — определила Барсина.

      — Не, глаза мои. И волосы тоже. — Александр осторожно коснулся светлого пушка на темечке и поцеловал выпуклый лобик. — Можно я его возьму?

      — Таида, передай. Осторожно, это не меч, — предупредила дочь Артабаза, — сжимать не надо. Головку поддержи.

      Царь Азии взял ребёнка с некоторой опаской. К его удивлению, младенец перестал плакать и широко раскрыл ещё не фокусировавшиеся глазки, глядя на отца.

      — Вот, папу почувствовал, — сказал Гефестион.

      — Странное чувство такое… — Александр умилился. — Я отец…

      — А Зевс — дед, вот и породнили Артабаза с громовержцем. Чего тебе надо? — Гефестион легонько подтолкнул Александра. — Женись!

      — Нет-нет, — запротестовала Барсина. — Придворная жизнь не для меня, а походная — не для малыша. Александр в любой момент может признать его законным; вне зависимости от этого, для меня он будет таким же драгоценным, как и остальные.

      — А как назовёшь? — спросил Гефестион и обернулся к Александру: — Ну дай подержу. Не бойся, Барсина, я осторожно. — Гефестион принял ребёнка и немного покачал его на руках. — О, тоже не плачет: увидел хорошего человека. Так как назовём?

      — Пусть будет Гераклом, — высказал своё пожелание Александр.

      — Хорошее имя, божественное, как и полагается при таком отце. — Роженица улыбнулась. — Александр, я хочу, как только окрепну, выехать с мальчиком в Пергам, а заодно и отца захватить, ему уже девяносто пять, пусть последние месяцы проведёт рядом с дочерью и внуком.

------------------------------
      * Перга;м (Пергамо;н, др.-греч. ;;;;;;;;) — античный город в исторической области Мидия на западе Малой Азии.
------------------------------

      — В Пергам? — удивился Александр.

      — Да, это так близко к Македонии. Ты же знаешь, что душой я македонянка.

      — Жалко, конечно, расставаться, но ты права. В обжитом городе жить новорождённому будет гораздо комфортнее, чем среди этих утёсов. Я дам тебе охрану и обеспечение.

      — Не надо, я не бедствую. Просто храни себя для сына.

      — Слышал: храни себя, — повторил Гефестион. — Теперь у тебя есть наследник.

      — Ну идите. Всё обсудили, имя дали, насчёт отъезда договорились. А мне ещё обмыться надо и хорошенько выспаться.

      — Спасибо тебе! — Александр подошёл к Барсине и поцеловал её. — Такое удивительное счастье — отцовство.

      Дочь Артабаза погладила сына Зевса по голове.

      — И тебе спасибо за сына. Ну идите, идите!

      Мужчины вышли от роженицы, Александр ещё не мог прийти в себя:

      — Я отец! Надо же! Это надо отметить, устроим пирушку.

      — А я бы на Барсине на твоём месте женился.

      — Так она не хочет.

      — Ну, положим, прямо она этого не сказала.

      — От Филоты она видела не больше.

      — Это совсем другое… Мне кажется, она всё же обижена.

      — Я не заметил.

      — А она не выдаёт своих чувств. Опять-таки, я на её месте был бы уязвлён. Старалась, рожала, сына произвела на свет, не дочку, а от отца только «спасибо» и поцелуй. Эх!..

      Мысли Александра, однако, шли в другом направлении:

      — Теперь тебе надо родить. Может, оставить всё-таки Барсину? Пусть забеременеет от тебя.

      — Ну это слишком.

      — А было бы здорово, мы с тобой стали бы родственниками… — Александр мечтательно улыбнулся.



      На пиру, устроенном Александром, пили за победу над саками, за обеспечение армии на ближайшее время продовольствием и за рождение Геракла.

      Гефестион общего веселья не разделял, он возлёг с царём Азии и попытался ещё раз убедить своенравного любимого жениться на Барсине. Александр вяло отказывался, его сторону принял Кратер, как правило, отрицательно относившийся ко всем предложениям Гефестиона:

      — Ещё чего! Барсина — пленница, пусть и номинальная. Родила ребёнка — хорошо, он сыграет в том случае, если у Александра больше не будет наследников. Но дети у нашего царя ещё будут, я в этом уверен, и не от пленницы, а от женщины, могущей составить достойную пару. Может быть, индийская принцесса, может быть, какая-нибудь родня Ахеменидам, если Александр рассматривает себя преемником Дария, может быть, римская аристократка, когда мы дойдём до Индии и вернёмся на запад покорять другую часть Ойкумены.

      Речь Кратера царю понравилась, но Гефестион продолжал хмуриться:

      — Индийская принцесса вполне может стать второй, а римская аристократка — третьей. Я ничего не имею против династических браков, это царский удел, но ничто не мешает Александру сделать Барсину первой женой, тем более если она подарила ему первенца.

      — Но она старше Александра на семь лет, — возразил Кратер.

      — И к тому же сама изъявила желание уехать в Пергам, — добавил Александр.

      — Кроме того, очень странно видеть в тебе защитника Барсины, когда твои чувства должны противиться кому бы то ни было рядом с Александром.

      — И, вообще, мне нужен был ребёнок, или ты меня убедил, что он мне нужен, — я его получил, но не могу же я связать свою судьбу с женщиной, к которой я ничего не чувствую, — привёл самый резонный довод Александр и, видя, что Гефестион по-прежнему недоволен, обнял его за плечи и доверительно зашептал в ушко: — Ну, что ты? Что тебе не нравится?

      Сын Аминтора зацепил пальцами обнимавшую его руку Александра и только после этого пожал плечами:

      — Это просто выглядит некрасиво. Ты знаешь, в чём тебе помогла Барсина. А с твоей стороны получается так: когда она тебе была нужна, ты её использовал, а отошёл от тяжёлых эмоций, забыл их — перестал испытывать нужду в поддержке со стороны и оттолкнул ту, в которой теперь не испытываешь потребности.

      — Гефестион, всё, что я делаю, я делаю правильно — Каллисфен это доказал, а он племянник Аристотеля, и логика ему не чужда, Анаксарх это подтвердил…

      — А Аристандр с помощью своих предсказаний вывел, что ты на истинном пути?

      — Именно. Вспомни, ты же не приставал к Филоте, чтобы он женился на Барсине. И, вообще, — Александр игриво посмотрел на любимого, — знаю я твоё неравнодушие к женщинам. Непорядок. Ты отбился от рук, как бактрийцы, — прошептал царь Азии в ухо любимого. — Буду тебя сегодня воспитывать. — Белые зубы осторожно сжали мочку уха, скользнули вниз, уступили место языку, нежно пробежавшемуся по шее, а губы зацеловали влажную дорожку на ней так умопомрачительно, что вопросы морали из головы Гефестиона быстро испарились.

      «В конце концов, он воин — и у него миссия, — как всегда, Аминторид нашёл для Александра оправдание. — Оставим сантименты на будущее. Пусть Барсина едет в Пергам, пусть эта несносная Бактрия скорее сдастся, Индия будет пройдена — и мы вернёмся. Сначала в Вавилон. Призовёт потом сын Зевса Барсину, чтобы его сын воодушевил его на дальнейшее, поиграет с наследником под оком довольной матери и направится далее. Римские аристократки, конечно, за Александра замуж не выйдут — по той простой причине, что он Рим не покорит. Вдруг, в самом деле, мы не остановимся на возвращении в Вавилон, а махнём дальше, в Пеллу? Идти на Европу лучше всего из Европы. Рим мы не одолеем, а я сдамся Луцию и уговорю его — в том случае, если Александр будет пленён, — сына Зевса распять не на кресте, а в постели. Там договоримся». Гефестион обернулся к Александру, пальцы верного друга пробежали по груди сына Зевса и завернули на затылок к корням золотистых волос.

      — Чудовище. Обожаю.



      Но намного ближе Рима была Согдийская скала. Вершину гигантского утёса представлял не остроконечный пик, а обширное плато, сопоставимое по размерам с территорией небольшого города. На нём расположилось несколько тысяч мятежников, чувствовавших себя в полной безопасности: провианта было запасено вдоволь, снег растаял далеко не везде — воды тоже хватало, путь к бунтовщикам пролегал по таким узким тропам, что всего десятка человек хватило бы на то, чтобы изрешетить стрелами не только щиты, но и тела македонян, если они будут достаточно безумны и решатся на штурм.

      Подойдя к скале, Александр отдал должное её размерам и предпочёл скрыть своё замешательство за безобидным вопросом:

      — Странно, почему скала «Согдийская», если она в Бактрии?

      — Может быть, первоначально была заселена соседями с севера. Или с её вершины Согдиана просматривается… Не суть важно. Что делать будем, сын Зевса?

      На предложение сдаться бунтовщики ответили издевательским смехом: пусть царь Азии найдёт крылатых воинов, способных взлететь на скалу.

      Сын Зевса закусил губу, но долго не раздумывал и кинул клич:

      — Есть у нас воины, привычные к скалолазанию? Кто пас на горных склонах Македонии стада овец и способен взобраться наверх?

      Нашлось три сотни смельчаков. Первому, который достигнет вершины, было обещано двенадцать талантов, второму — одиннадцать, остальным — по десять.

      Началось труднейшее восхождение. Острые крючья вбивали сначала в скалу и выше — в лёд, ещё не растаявший на теневом склоне, несмотря на весеннюю пору. Тридцать восходивших нашли свою смерть, сорвавшись вниз, но после нескольких часов упорных усилий и тяжелейшего подъёма остальные всё же забрались на самую верхнюю часть утёса — небольшой участок, поднимавшийся даже выше плато. Покорившие скалу начали махать белыми флагами и подняли такой ор, что насмерть перепугали и без того поражённых бунтовщиков, которые, увидев перед своим носом невесть как взобравшегося на скалу противника, изумились настолько, что не догадались пересчитать совершивших небывалое восхождение македонян и убедиться в том, что они крайне малочисленны. Пристыженные и поникшие, вмиг ставшие безвольными, они скатывались по своим неприступным тропам в руки торжествовашим победителям. Памятуя о наглости и оскорблениях, которыми он был встречен, царь Азии со сдавшимися не церемонился: все предводители были перебиты, тридцать тысяч согдийских воинов — обращены в рабов.



      Падение Согдийской скалы сопровождалось оглушительным грохотом, потрясшим всю Бактрию. Слухи о том, что царь Азии не так грозен и непобедим, как казалось ранее, быстро иссякли. Теперь на сторону Александра переходили многие, сын Зевса же мечтал о тридцати тысячах бактрийцев — именно столько сатрапия поставляла некогда на войну Дария с Коринфским союзом.

      Александр умело продолжал играть на разногласиях и распрях кланов, на угнетениях плебса знатью и над её недоверием к смердам, имущество покорённых раздавалось примкнувшим к пришельцам: вечная алчность людей и их страсть к лёгкой поживе тоже учитывались.

      Но до полной победы было ещё далеко. Согдийская скала была только одной из сотен, сдавшиеся и перебежавшие вожди — десятками из тысячи. Своеобразный рельеф Бактрии как нельзя более подходил для комфортного существования тех, для кого провинция была отечеством. Воды было в изобилии, но её источники, хорошо известные местным, приходилось очень долго и с сомнительными результатами искать незваным гостям; многие скалы являлись естественными и труднодоступными крепостями, очень удобными для обитания на их вершинах, в низинах около них выращивали хлеб и пасли скот, густые леса снабжали бактрийцев прекрасной древесиной и живностью, а, следовательно, и мехом, в горах старатели намывали золото и добывали драгоценные камни, дорог как таковых не было — и сотни людей кормились, подрабатывая проводниками в караванах, держащих путь из Хорезмии в Персиду.

      Бактрийцы жили привычной жизнью и, свободолюбивые по натуре, не нуждались в персидских сатрапах. Если бы Александр не жёг свитки в Персеполе, он мог бы узнать о гордых горцах много полезного. Им не нужна была старая власть, ещё более им не нужна была новая — это легко было понять по приёму, оказанному македонянам. Но сопротивление вошедшим войскам было стихийным и неорганизованным — и царь Азии решил играть на вечных противоречиях вместежительства. Уже примкнувшие к нему должны были перетянуть к новому правителю колеблющихся, для этого нужны были милости: деньги, покровительство, выдача полномочий и глаза, закрытые на их превышение. Почувствовав, насколько остро Александр нуждается в новых перебежчиках, они или прямо выговаривали себе привилегии, или прозрачно намекали о своих желаниях, или подводили к этому царя Азии. Шёл открытый торг, нетерпеливому сыну Зевса казалось, что дело продвигается медленно, а Индия продолжала настырно звать к себе — и Александр решил действовать радикально.

      Как-то вечером, вернувшись в шатёр, Гефестион был немало удивлён новой затеей любимого, конечно же, ничего от друга не скрывшего:

      — Гефа, я хочу жениться.

      Брови сына Аминтора удивлённо взметнулись вверх. Барсина отбыла в Пергам два дня назад. Гефестион уже успел соскучиться по то сладко сопящему, то оглушительно голосившему мальчику и по-прежнему пенял про себя царю Азии, который в погоне за подвигами в неведомых странах не оказывал должного внимания своему первенцу. И тут — снова учудил! В губах Гефестиона залегла саркастическая складка, её излом остался, даже когда уста разомкнулись:

      — На ком?

      — На Роксане.

      — И что это такое?

      — Дочь Оксиарта, он уже наш.

      Продолжение выложено.