Сказ о боярине Иване Порфирьевиче да двух сестрах

Сказ о боярине Иване Порфирьевиче да двух сестрах-красавицах

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был боярин Иван Порфирьевич с супругою своею - благочестивою боярыней Марьей Прокопьевной. Все у них было: дом – полная чаша, государь их жаловал, друзья любили. Одна скорбь – не дал Господь чадушек. Иван Порфирьевич и на монастыри жертвовал, и на богомолье ездил, а, уж, супруга его сколько слез пролила. Чем дальше время шло, тем больше боярин роптал на Господа, да на жену свою бездетную.
Но вот, как-то на Воздвиженье Креста, поехал Иван Порфирьевич в город на ярмарку. Подкатила коляска его к церкви, прошелся боярин туда-сюда по площади, хотел было в храм Божий зайти, да посмотрел – там народу видимо-невидимо в честь праздника собралось. Постоял он, махнул рукой, да и пошел в ряды – коня выбирать. Ходил-бродил, торговался и выбрал себе коня хорошего, буланого,  после в трактире отобедал, и собрался было Иван Порфирьевич домой. Тут навстречу ему странник идет - годами не стар, лицом благообразен. Остановился он перед боярином. «Подай, - говорит, - добрый человек, копеечку, ради праздничка». Кинул ему боярин копеечку, поклонился странник – Божий человек и молвит вслед: «Спаси тебя, Господь, боярин! Хоть и не почтил ты праздника Божьего, а все же будет тебе по молитве твоей!» Обернулся Иван Порфирьевич, хотел было с ним побеседовать, а странника уже и не видать, где-то в толпе народной затерялся.
Вернулся боярин домой, как съездил, жене поведал. А через месяц супруга к нему с радостью пришла. Улыбается Марья Прокопьевна: «Заказывай, - говорит, - Иван Порфирьевич, молебен благодарственный. Услышал Господь молитвы наши! Будет и у нас ребеночек». Заплакала боярыня от радости, обнял ее муж, на лавку усадил, слезы утирает, в уста целует, не знает, что и сказать от радости. Так и берег он супругу, чуть не на руках носил. А в положенный срок родила боярыня, да не одного ребеночка – двух дочек враз принесла. И было радости в доме боярина – всех живущих, да мимоходящих неделю кормили-поили от души.

На восьмой день пригласил Иван Порфирьевич лучшего друга своего, ближнего к государю боярина, в крестные отцы, крестной матерью позвал сестру свою единственную Анфису Порфирьевну, и поехали они в город, в церковь Божию, дочек крестить. А Марья Прокопьевна, как положено, дома осталась.
Остановились экипажи у церкви белокаменной, первым вышел боярин Иван Порфирьевич, а следом и остальные в храм Божий потекли, к батюшке под благословение склонились. И начал иерей свершать Таинство. Хорошо служил, чинно-медленно, так, что каждое слово до сердца доставало. Стоят бояре, крестятся да поклоны кладут. Уж, и первую девочку окрестили, Анною нарекли, да только, как возгласил священник: «Крещается раба Божия» вскричала вторая девочка не своим голосом, из рук батюшки вывернулась и наземь упала, забилась. Так, что батюшка и имя наречь не успел.
- Ох, младеньчика убили! – запричитала Анфиса Порфирьевна да к девочке и бросилась.
- Что ж у тебя, старый, совсем руки не держат! – прогневался боярин на священника.
А крестный, тот совсем осерчал.
- Государю, - говорит, пожалуюсь, чтоб тебя, негодного, с прихода сняли, на покой отправили. – Да как стукнет посохом в пол, так, что чуть иконы со стен не попадали.
Подняли девочку. Она кричит-заливается, слезы по щекам размазывает. Охнула крестная:
- Головку-то, головку до крови зашибла! – возопила и давай девочку утирать, успокаивать.
Поклонился священник, вздохнул.
- Вы, - говорит, - господа честные, простите меня. Да только девочку-то окрестить бы все ж таки надо.
Тут Иван Порфирьевич на него руками замахал, криком закричал.
- Не тебе, старый, мою доченьку крестить. Ты ее и так, уж, чуть до смерти не зашиб!
Поругался он еще, да пошел из храма, и лба не перекрестив. Вышел боярин во двор, а навстречу страничек тот, что рождение дочек ему предсказал. Увидал его Иван Порфирьевич, к себе подозвал.
- Сбылось, - говорит, - человек Божий, твое проречение. Родились у меня две девочки-красавицы, так проси, что угодно душе твоей. Наградить тебя хочу.
Поклонился ему странник, вздохнул тяжко и говорит:
- Не надо мне награды, только слово молвить дозволь.
- Ну, говори! – покивал боярин, смотрит милостиво.
Тут из церкви дочек боярских вынесли. Глянул на них странник, перекрестил.
- Вот, - говорит, - даны тебе, боярин, две дочери. Одна – в благословение, другая – в наказание.
Вздрогнул Иван Порфирьевич, помрачнел лицом и спрашивает:
- Да за что ж сие? Мало что ли я на храмы да монастыри золота пожертвовал?!
Улыбнулся человек Божий Аннушке и говорит:
- Первая дочь дана тебе, Иван Порфирьевич, Господом в награду за милость твою. За то, что взял ты в жены безприданницу. Тяжко было Марье Прокопьевне при злой мачехе. Уж, она ее била-ругала, до свету работать заставляла. А ты ее, девицу благочестивую да милую, пожалел, в жены взял. Теперь, как у Христа за пазухой, супруга твоя живет. А вторая дочь, барин, в наказание тебе. Помнишь ли, как предал ты друга твоего?

Опустил Иван Порфирьевич голову, вздохнул тяжело, молодость вспомнил. Когда был силен да могуч. Был у него Михайло - друг искренний. Везде они вместе были – и в горе, и в радости, вместе в играх, вместе и в деле. Да так вместе и на войну пошли. Вот, случилось им быть в бою смертном. Бились они с врагом день и ночь, поручил им царь, как своим самым верным да смелым воинам, захватить генерала вражьего. Три дня они генерала того выслеживали, глаз не смыкали, змеей в траве ползали, волком серым по лесу бегали и захватили-таки генерала.
Собрались, было, друзья-воины его в стан к государю вести, да взмолился генерал, на колени упал, в ноги им поклонился и говорит: «Христом Богом молю, братия-христиане, опустите меня. Дома дочь у меня осталась, тихая да ласковая, от рождения она не ходит, только в кроватке лежит, да Богу молится. Если домой не вернусь, умрет доченька моя с горя, с голода. Никого у нее нет, кроме меня». Вздохнул Михайло, слезу отер, на друга посмотрел. «Ты, как хочешь, - говорит, - а я его отпущу. И будь, уж, со мной - что будет». Возражать стал Иван, а Михайло и не слушает, молчит, в землю смотрит. Наступила ночь, стал Иван за генералом следить, а только к рассвету уснул – не выдержал. Тут-то Михайло веревки у генерала перерезал и в лес отпустил.
Проснулся Иван, видит – нет генерала, а Михайло спит и сны видит. Возопил боярин:
- Что ж ты, - говорит, - Михайло, нас загубил?! Теперь нам обоим головы не сносить!
Перекрестился Михайло.
- Ну, уж, на все теперь воля Господня. Едем, друг. Что в лесу сидеть?
Прибыли друзья к государю в стан, на доклад пошли. Удивился царь и спрашивает:
- Где ж генерал вражий? Аль задания вы не исполнили? А, уж, слух прошел – захватили генерала.
Испугался Иван, молчит, а Михайло упал в ноги государю и повинился во всем. Прогневался царь, посохом оземь ударил.
- Что ж ты, - говорит, - врага моего на волю отпустил?! Он теперь новую орду в землю нашу приведет! Казнену тебе быть за измену!
Стоял Иван Порфирьевич, молчал, слушал, об одном только думал, чтоб про него государь не вспомнил. Так и прошла беда стороной. А Михайло в тот же день на суд к Царю Небесному отправился, да Тот, уж, его, видно, оправдал.

Помолчал странник, посмотрел на боярина.
- Вижу, помнишь ты все. Вот за тот грех тебе от дочери и потерпеть придется.
Молчит боярин, только еще ниже голову опустил. Постоял Божий человек, да и пошел своей дорогой.
А вторая дочка Ивана Порфирьевича с той поры совсем ничто церковное выносить не могла. Так окрестить ее и не смогли. В храме Божием криком кричала, а от ладана да святой воды с ней колики делались. Прошел слух о том по городам и весям. Стали к боярину гости наезжать –  любопытство потешить, на дочек посмотреть. Аннушка ладная да пригожая, добрая да ласковая, а вторая дочь, Яной нареченная, хоть красавица, да характера несносного – то злится, то обижается. Вот и ходят две деточки, как отражение зеркальное, одна – как Ангел, другая – словно дух злой.
Пять лет терпел боярин, наконец не выдержал. Пришел к жене, кулаком по столу ударил, закричал: «Не могу более сего выносить! Не желаю посмешищем промеж людей слыть! Только все и судачат – за что мне такое наказание. Считай, что с сего дня одна у меня дочь! А про вторую кто слово скажет, тому пятьдесят плетей всыпать велю! Никого не пощажу, и тебя, жена, не пожалею!» Хлопнул Иван Порфирьевич дверью, сел на коня и поехал, куда глаза глядят – по лугам, по лесам, рассеяться, от гнева отойти. А няньке повелел, чтоб собрала его дочь неугодную и свезла со двора, чтобы и в глаза ее больше не видеть.

Только боярин за дверь, подбежала Марья Прокопьевна к няньке, в ноги к ней упала.
- Не губи, - говорит, - дочь мою единокровную! Посели у добрых людей! - Сняла боярыня кольца с самоцветами, да убор, золотом, жемчугами расшитый – няньке подала. – Ты возьми сие, отдай людям добрым-ласковым. Пусть дочь мою воспитают, вырастят - в неге, в холе, не в обиде.
Замахала нянька руками:
- Ох, барыня! А коли узнает Иван Порфирьевич, головы мне не сносить, - кричит.
Тут заплакала боярыня горькими слезами, вытащила из-за ворота крест золотой, протянула няньке.
- Ты возьми, возьми его, а мне свой, деревянный крест отдай. Этот крест не простой, чудотворный. С тем, кто его носит, худа не бывает. Видишь, - говорит, - выщерблинка. На войне мой отец сражался, пуля ему прямо в сердце угодила, да крест моего отца оборонил, на себя всю силу смертную принял.
Повздыхала нянька, согласилась. Поменялись они с хозяйкою крестами, и увезла няня Яну со двора. А девочка ничего не понимает и горя не знает. День прошел, второй, третий кончился, а няньки нет, как нет. Так и сгинула она вместе с боярской дочерью.
Барин тому только радовался, а боярыня с той поры все печалилась, плакала да скорбела. Иван Порфирьевич и в столицу ее развеяться возил. Только не пошли ей впрок балы-развлечения. Петь да плясать Марья Прокопьевна и в молодости не любила, а сейчас и подавно. Прошла, осень, прошла зима, а весной, как «Христос Воскресе!» пропели, умерла боярыня, как тихим сном уснула. Хоронили ее, а и духу смертного не чуялось.
Поскорбел Иван Порфирьевич, а потом стал дальше жить-поживать, дочку Аннушку, как цветочек, взращивать. Одна лишь старая служанка все боярыню вспоминала да слезы проливала, только после того и утешилась, как ей батюшка шепнул: «Не скорби, милая, хозяйка-то твоя, нынче у Бога, в Небесных обителях. Взял ее Господь к Себе - за скорби да смирение наградил. Слышал я, кто в самую Пасху умрет, того душенька сразу в Рай, ко Христу, идет».

Долго ли, коротко ли, а пролетело пятнадцать годов. Стала Анна невестою-красавицей. Тут поехали к боярину женихи со всей округи, дочку сватать. Одному, другому, третьему отказали. Да прослышав о красоте дочки боярской, сам царь, мимоедучи, посетил усадьбу их. Обрадовался боярин, столы богатые накрыл, лучшие горницы приготовил, дорогу всю цветами выстелил. Только государь на еду-питье и не смотрел, а все девицей-красавицей любовался, а в конце трапезы и говорит:
- Глянулась мне, боярин, дочь твоя, добрая да ласковая, возьму ее сыну моему в жены. Он, как раз, в возраст пришел. А тебя награжу, будешь мне сватом милым.
Поклонился Иван Порфирьевич, не знает от радости, как и слово молвить. Позвал Аннушку, шепчет:
- В ноги кланяйся!
Поклонилась Анна царю, да из горницы и выбежала. В саду, среди кустов спряталась, сидит - слезы проливает. Тем временем, государь с боярином попрощался и в столицу воротился, а Иван Порфирьевич велел сундуки с приданным доставать, к отъезду готовиться. Суета пошла, дым коромыслом. Только к вечеру и хватились, что Аннушки нет. Искали, искали, нет нигде – как сквозь землю провалилась. Помрачнел боярин, опечалился, велел всех слуг собрать да на поиски отправить. Сам сидит в горнице, думает: «Вот и Аннушка из воли вышла! Коль не найду дочь к свадьбе, не сносить мне головы!»
Всю ночь искали слуги, да воротиться пришлось - нет нигде Аннушки. Ушел к себе боярин, безпокоить не велел, сидит-плачет, руки на себя наложить хочет. Думал быть сват царю, а теперь во сыру землю готовится. Слышит вдруг – стук тихий. Отворил дверь, там конюх старый стоит. Поклонился, говорит:
- Не прогневайся, барин! Вели слово молвить!
- Ну, давай, уж - говори! – махнул барин рукой да вздохнул тяжко.
- Было у тебя, Иван Порфирьевич, две дочери…
Нахмурился боярин, а конюх и продолжает негромко:
- Хоть запретил ты о том вспоминать, а все ж не давай мне плетей, пожалей мою старость. А сам вспомни, дочки-то твои, как две капли воды, как два зернышка ячменных, похожие. Сыщи Яну да отведи к царю, он о сестре не знает, подмены и не заметит.
Просветлел боярин лицом, обнял на радостях конюха.
- Быть, - говорит, - тебе первым человеком при мне! Только дочь мою вторую сыщи! А потом проси, что хочешь – все исполню.
Замахал руками конюх, запричитал:
- Что ты, батюшка! Стар я! Уж, куда мне идти, искать?! Ты кого помоложе пошли.
- Да, кого ж я пошлю? Ведь кроме тебя никого, кто Яну Ивановну знал, и в живых не осталось. Кто помер, кого продал, кого со двора сослал. И тебя, старого, хотел, да пожалел. Скоро, уж, думал, душу Богу отдашь.
Помолчал конюх, да по лбу себя и ударил.
- Знаю, - говорит, - такого человека, что тебе дочку сыщет!
- Кто ж он? – встрепенулся барин. – Я его озолочу!
- Не возьмет он денег от тебя, да только, думается мне, и не откажет.
- Ну, кто? Говори скорей! – вскричал Иван Порфирьевич.
- Помнишь, барин, странника-человека Божьего, что тебе рождение дочек предсказал?
- Помню, как не помнить. Так ведь, где ж его теперь найдешь?
- Видел я его третьего дня на площади. Говорят, у старосты поселился. Уж, если он твою дочь не отыщет, никто не отыщет.
- Приведи, приведи его ко мне скорее! Времени, уж, почти не осталось!
К вечеру привел конюх странника к барину. Просидели-проговорили они всю ночь, а с рассветом вышел странник и пошел в лес по тропинке. А боярин в комнате заперся, сухарей на сорок дней набрал. Стал он поститься-молиться, в грехах своих каяться. Только конюх и знал о том, а остальная дворня думала, что хозяин все гневается.

Тем временем Аннушка шла-шла по лесочку, по лугу зеленому, устала, прилегла на траву. Просыпается девица, оглянулась – сзади погоня пробирается. Подхватилась Анна и бежать. Бежала она, бежала, пока наземь не упала. Огляделась, вокруг топь великая. Куда не глянь, везде вода, шагу не ступить. Села Аннушка на кочку и заплакала, а потом взмолилась: «Господи! Ты знаешь, я к Тебе из дому ушла. Не хочу жениха земного, хочу в обитель святую! Матерь Божия, Царица Небесная, помоги стать Невестою Христовою!» Плакала она, плакала, да так и заснула.
А очнулась, голову подняла, видит – перед ней частокол, за ним купола серебрятся. Встала Анна, осенила себя крестным знамением и пошла по дорожке, в ворота постучала. Отворила ей старушка-монахиня, руками всплеснула: «Как же ты, дочка, сюда попала? Сюда ведь летом дороги нет – топь великая! Не иначе Ангел тебя на руках перенес». Так и осталась Аннушка во святой обители, радоваться да Бога за чудо благодарить.

Шел странник день, шел – другой, шел семь дней, а на восьмой вышел к деревеньке маленькой. Остановился он у крайнего домика, совсем покосившегося, да с крышей прохудившейся, постучал в окошко. Выглянула из окна девица молодая-красивая, глянула, да не по-доброму.
- Чего тебе, старик? – говорит. – Аль не видишь бедность нашу? Нечего нам подать, сами в пору по миру идти.
- Здравствуй, Яна Ивановна! Здравствуй, девица! – поклонился Божий человек.
Смотрит девушка неприветливо.
- Ты кто? И откуда знаешь меня? – спрашивает.
- А ты в дом меня пусти, водичкой студеной напои, на скамью усади. После и поговорим.
Вздохнула Яна.
- Что ж, - говорит, – Заходи, коли хочешь, - и калитку отворила.
Вошел странник в избу, хотел было на образа перекреститься. Повернулся к красному углу, а там-то и пусто. Опечалился человек Божий, сел на лавку, сидит, молитву про себя творит. Принесла ему Яна Ивановна воды студеной.
- Пей, - говорит, - да рассказывай, откуда пришел?
Выпил странник воды, перекрестился, поблагодарил, спрашивает:
- А где ж нянюшка твоя, девица? И отчего ты в такой бедности живешь?
- Нянька моя померла давно. Как меня бросила, так и померла - видать в наказание.
Глянул странник на нее печально.
- Как случилось то? Поведай мне, девица-красавица. Расскажи, как жила?
Пригорюнилась девица.
- Тяжко я жила, - говорит. – Только и знала со смерти батюшки труды да скорби. Привезла меня нянька сюда, на травку посадила и рассказала, что батюшка и матушка мои от заразы померли, а меня нищею оставили. Подвела меня потом нянька к этой вот избе, говорит: «Стучи, просись в дом. Плачь, может, сироту и пожалеют». Я давай стучать, а нянька моя шасть за избу, только я ее и видела. Тут из дому женщина вышла, посмотрела на меня, пожалела и в дом к себе взяла. Стала она мне второй матерью. Хоть и жили мы в бедности, а все ж не так-то и плохо. Только вот, второй год, как благодетельница моя померла. Теперь я одна бедую. А ведь где-то сестра моя осталась. Хотя, может, и она от зразы померла.
- А нянька что ж?
- На няньку мою через день в лесу крестьяне набрели. Лежит в траве, стонет. Подстрелили ее случайно охотники. Нашли ее, так она еще жива была. Только крест с себя сорвала, причитает: «Что ж ты меня не спас, не оборонил?! Обманула барыня!» Так и умерла. Как хоронить ее стали, в мешке золото, да уборы драгоценные нашли. Я материнские уборы-то узнала, закричала, бросилась, да только исправник их себе забрал, теперь в них жена его щеголяет. Только я их и видела.
Покачал головой странник, да и говорит:
- Бедная, ты, бедная! Но ведь я и пришел, чтоб твоей беде помочь. Жива твоя сестра Аннушка.
- Так веди ж меня к ней скорее, - вскричала девица, подхватилась, шаль на плечи накинула. – Готова я. Пойдем! – говорит. – Только как мне звать-то тебя?
- Стар я стал, зови дедушкой. А как родители звали, я и сам не помню.

Вышли странник с девицею за околицу и пошли по дорожке в лес. Так и шли до вечера, а как солнце на закат пошло, нарубил странник веточек, сделал две постели еловые, а над ними шалашик из ветвей. Достал старец сухариков, водички в ручье в котелок набрал, разложил на платочке нехитрую трапезу.
- Что ж, давай Янушка, перед трапезой помолимся, да отведаем, что Бог послал.
Побледнела-покраснела девица.
- Ты, старик, сам молись, коли охота есть! – ножкой топнула, сухарь схватила да в лес убежала.
Вздохнул странник тяжко, молитву сотворил, опустился на траву, стал сухарики есть да в водичке размачивать. Бродила-бродила Яна по лесу, как стемнело, назад поворотила. Смотрит из-за дерева: развел старец костерок, на колени встал и давай поклоны бить да молитвы петь. Устала девица, замерзла, а подойти не может, что-то ее не пускает. Уж, и сама не рада. Только старец кончил молитву, лег, тут и она подошла, на ветки улеглась, отвернулась: не смотрит, слова не вымолвит.
Утром снова пришлось Яне Ивановне по лесу бродить, пока странник Богу молился. Как допел он последнее слово, взяла Яна свой сухарь, пошла вперед, идет, на ходу его грызет, на старца волком смотрит. Да только не серчал человек Божий, знал - мучит девицу злой дух. Для того и пришел, чтоб с тем духом силою Христовою побороться. К вечеру совсем насупилась Янушка.
- Куда ж ты меня, старый, ведешь? – спрашивает. – Заведешь, небось, в лес, да там и бросишь.
- А на что мне сие? – улыбнулся странничек. – Золота с тебя не возьмешь. Красотой твоей пленяться не с руки мне – стар уже.
- Расскажи тогда, где живет сестра моя?
- Живет она в хоромах высоких, служит самому Царю, ни в чем нужды не знает.
- Так пойдем! Далеко ль еще?
- Далече-недалече, а коль Бог даст, завтра и придем.
Так и шли они до темна, поспали чуток и снова шли.
- Ах! - всплеснула руками вдруг девица.
- Что, милая?
- А не выгонит меня сестра? Она в неге росла, в хоромах жила, а я в хижине в трудах тяжких жизнь проводила. Иль прислугою сделает? Вот, смотри, и руки у меня загрубели совсем, и платье ветхое. Она – барыня, знатная боярыня, а я кто?!
И заплакала Яна Ивановна горькими слезами.
- Не горюй, девица! Не такова сестра твоя. Добрая она да ласковая. Как увидит тебя, на шею бросится, к себе в горницу введет, целовать-миловать станет.
- Ну, так пойдем скорей!

Шли они, шли по тропиночке, вышли на широкий луг, тропка дальше все петляет, вдали теряется. Остановился старец, сотворил крестное знамение и тропинку перекрестил да веревочку, что препоясан был, снял.
- Дальше, - говорит, - дорожка опасная. Ты, Янушка, за мной иди, след в след наступай. Вот тебе веревочка, я один конец возьму, а ты за второй крепко держись. Так и пройдем потихонечку.
Стали они на тропиночку и пошли – след в след. Идет странник, в уме - в сердце молитву творит, девицу спрашивает:
- Крепко ли держишься, милая?
- Крепко, дедушка! – отвечает Яна, а сама по сторонам смотрит, удивляется. И чего тут бояться – лужок красивый, вон и ягодка?
- Не смотри по сторонам! За мной иди, не оглядывайся!
- Иду-иду.
Идет девица, скучно ей, в сторонку бы отойти – цветков набрать, ягодки покушать. А там, вон, рядышком, избушка славная, вот бы в ней переночевать. Только старец снова спрашивает да за веревочку подергивает.
- Внимательно ли идешь, милая?
- Иду-иду.
Вдруг справа, видит, по траве змея ползет, да крупнее-крупнее на глазах становится, глядишь, сейчас и укусит. Дернулась девица, ахнула, хотела было в сторону бежать. Тут старец как прикрикнет:
- Иди, не глядючи, след в след ступай!

Пошла Яна, послушалась, а змея та, как туман, испарилась. Шли они долго ли – коротко ли, а стали Яна Ивановна уставать да на старца сердиться.
- Вечереет, уж, отдохнуть пора! – а сама за веревку дергает.
- Нет, уж, милая, еще пойдем. Надо нам до ночи путь свой кончить.
Зевает Яна, тяжко девице, идет-запинается, вот-вот совсем упадет, еще немного – выпустит веревочку. Вдруг в тишине словно голос кличет. Далеко, а слышно. Замедлила Яна шаг, прислушивается. И слышится ей голос няньки: «Не верь старцу, девица! Не верь, красавица! Он тебя не к сестре ведет, он тебя в болоте утопит, и косточек никто не сыщет. Пойдем со мной, милая, пойдем, хорошая! Я тебя к матушке отведу, калачами накормлю, медами напою, на перинку уложу».
Смотрит девица, а в кустах и впрямь нянька стоит, да к себе манит. Бросила тут Яна веревочку и к няньке бежать. Шаг сделала, другой, тут и провалилась в трясину. Закричала девица:
- Спаси, дедушка! Помоги!
Обернулся старец, на колени упал, к Яне тянется.
- Что ж ты, милая, натворила?!
- Меня нянюшка звала, к матушке отвести обещала!
- То не нянька была, то злой дух ее облик принял! – заплакал старец, повздыхал, а Яну, уж, по пояс затянуло.
Говорит тогда человек Божий:
- Я тебе сейчас веревочку кину, а ты ее как ухватишь, держись, не выпускай, что бы ни было.
- Ох, не хватит ее, дедушка. Не дотянуться мне.
- А ты верь, верь, что дотянешься.
Бросил старец веревочку, потекла она золотою змейкою по воде, все длиннее становится. Яна руку тянет, чуть-чуть не достает.
- Не хватает, дедушка! – заплакала.
- А ты, милая, перекрестись, сотвори знамение крестное, она и дотянется.
- Ох, дедушка, не могу! – воскликнула девица. – За весь век свой никогда не творила я знамение креста!
- А давай вместе, милая! Ты вот так пальчики сложи, - сложил пальцы старец: три вместе, а два к ладони пригнул.
Складывает пальцы девица, а они не слушаются, не туда сгибаются, ладонь огнем горит. Прижала она тогда их левою рукой, тут веревочка еще подросла, еще немного - и дотянется.
- А теперь повторяй за мной, - странник поднял персты сложенные и ко лбу прижал.
Давай и Яна ко лбу тянуться, а рука-то – как пудовая. Стала она левой рукой правую поднимать, до лба дотянулась. А старец уже на чрево руку опустил, и она за ним опустила. Тут человек Божий к правому плечу руку повел, девица за ним – рука ноет, огнем горит, но, уж, легче двигается. А как к левому плечу прикоснулась, так веревочка ей сама в руки и скользнула. Крепко ухватилась девица, и трясина тянуть перестала.

Вздохнул старец радостно, Бога поблагодарил. За веревочку тянет, Яна крепко держится, а все ж шагу вперед ступить не может. Понял Божий человек, не сладить так с духом злобным, страшным, что в девице с рождения поселился, и говорит:
- Тебя, Янушка, с детства окрестить не могли, потому тобою дух злобный и владеет. За прегрешения отцовы он в тебя вселился, да отец твой грех свой уже отмаливает. Теперь бы и тебе у Господа Бога прощения за свое зло испросить, да Святое Крещение принять.
Вздохнула девица.
- Не могу я, - говорит. – Как про то подумаю, так плохо мне - прямо с души воротит.
- Это не тебя воротит, Янушка. Это злобный дух тебя подучивает. Не слушай его, попроси Господа. Он тебе и поможет.
- Как же креститься мне? Здесь ни храма, ни священника.
- То Господь заповедал – кому в смертной опасности быть, тому можно крещение от любого христианина принять. Только слово скажи, что веруешь.
Заплакала девица, закричала прямо в небо:
- Верую в Тя, Христе Боже мой! Помоги, спаси меня, грешную! – как огнем ее опалило изнутри.
Закричал, застонал в ней злой дух. Тут-то странник горсть воды зачерпнул да и возгласил:
- Крещается раба Божия Иоанна во Имя Отца. Аминь. – выплеснул он первую горсть воды девице на голову, она стонать перестала.
- И Сына. Аминь, – и плеснул старец вторую горсть, тут девица и глаза открыла.
- И Святаго Духа. Аминь, - выплеснул человек Божий третью горсть на Яну-Иоанну, чувствует она – затвердела земля, нет больше топи страшной, и пошла она к страннику. Пала девица ему на грудь, заплакала.
- Спас ты меня дедушка. От смерти спас!
Погладил ее старец по головке, снял с себя крест да на шею ей и одел.
- Носи, милая, вовек не снимай.
Перекрестилась девица, ко кресту приложилась да за ворот спрятала.
- Никогда, - говорит, не сниму, дедушка. Теперь знаю – в нем мое спасение и защита.

И пошли они по болоту, как посуху, вышли вскоре ко обители. Купола под луной серебрятся, сосны старые по ветру шумят, качаются. Постучал старец в ворота, молитву сотворил. За воротами зашуршало, да старушка отворила. Смотрит, головой качает. Поклонился старец:
- Здравствуй, матушка!
- Как же так? – старушка говорит. – Ведь я эту девицу уже пускала, и она теперь в обители живет. Ну, а это кто ж? – Перекрестила она девицу, та улыбается.
- То сестра моя милая. Пятнадцать годов ее не видела. Отведи ты меня к ней скорее, матушка.
Повела их старушка в горницу, усадила, сама к игуменье на доклад пошла. Вышла вскоре и игуменья, посмотрела на гостей полночных, поклонилась им да благословила.
- Веди, - говорит, - голубицу нашу белую. Радость ей Господь послал.
Вышла Аннушка, на свет щурится, гостей разглядеть не может. Не выдержала Яна, подскочила, да на шею ей и бросилась.
- Здравствуй, сестра моя милая! Здравствуй, Аннушка!
- Яна! Ты ли это, сестричка? – всплеснула руками Анна да сестру к сердцу прижала.
- Я это, родимая! Только имя мне теперь – Иоанна. Окрестил меня дедушка, - поклонилась Яна страннику.
- Радость, радость-то какая! – перекрестилась Аннушка на образа, поклонилась, а следом и сестрица ее. Обернулась Анна к Янушке. – Постригут меня завтра, душенька, в невесты Христовы. Только об одном скорбела я, не порадуется за меня никто из сродных мне. Ведь сбежала я от батюшки. Он хотел меня за царевича замуж отдать.
- Вот какому Царю ты в услужение пошла! – удивилась Яна, головой покачала.
Посмотрел на них странник и говорит:
- Ну, вот, и свиделись сестрицы Божией милостию! Теперь в пору и свадьбы играть. Ты, Аннушка, невестою Христовою станешь, а тебе, Иоанна, земному царевичу женою быть.
- Да, как же я?! – всплеснула Яна руками. – Мне бы здесь, с сестрицею родимою остаться.
- А батюшку повидать не желаешь?
- Так жив батюшка?!
- Жив, да в скорби пребывает. Аннушка-то в лес сбежала, а к Ивану Порфирьевичу сваты, уж, едут. Приедут от царя, а невесты-то и нет. Надо тебе, девица, отца выручать.
Посмотрела Яна на сестру, слезы из глаз катятся.
- Что ж мне делать, сестрица милая?
Улыбнулась Аннушка, обняла сестру.
- А как старец благословил, так и поступай, - говорит. – Ему воля Божия ведома.
А на следующий день торжество было великое – постригали невесту Христу Господу. Стала Аннушка сестрою Ангелиною, получила имя Ангельское, чтобы чистою голубицею в небо, когда срок придет, вознестись. Поздравляла ее Иоанна, обнимала, а потом пришел им срок к отцу поспешать. Благословила их в путь-дорогу мать игуменья. Взял старец девицу за руку, а в другую ей свои четочки дал.
- Иди, - говорит, - за мной да четочки перебирай, на каждое зернышко молитовку читай: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную!» Никакая нечисть к тебе и не пристанет.
- Я, уж, теперь, дедушка, научена. Во всем буду тебя слушаться.
Так прошли они через топь-трясину, да и вышли к вечеру на тропинку лесную, крепкую. А по ней крестьянин в телеге едет, лошадку погоняет. Мимо проехал, обернулся вслед, да руками всплеснул:
- Батюшки! – кричит. – Так ведь то – наша Аннушка. Нашлась сердешная!
Посадил крестьянин странника и девицу на телегу и погнал в село. А там скорбь великая - сватов не сегодня-завтра ждут. Что отвечать им – не ведают, гнева государева боятся.
Ввели Яну под руки в дом, стучат к боярину. Он молчит – ответа не дает. Велел тогда старец все слугам от двери отойти, сам стучит, говорит тихонько:
- Не скорби, барин, радуйся! Привез я тебе дочь – но не Аннушку, та теперь во святой обители. Вот тебе Янушка-Иоанна. Она теперь девица милая-благочестивая, царевичу невеста знатная.
Отворил боярин, тут к нему дочь и бросилась. Упал Иван Порфирьевич ей в ноги:
- Прости меня, дочь моя родимая! – вскричал.
Упала и она на колени.
- Что ты, батюшка?! Что ты, родной!
Обнял ее боярин, к сердцу прижал. Тут раздался перезвон колокольчиков, зашумели во дворе, к барину с докладом бросились.
- Едут сваты, - говорят. – Невесту обряжать скорее надобно.
Нарядили девицу, сундуки с приданным вынесли. Вывел боярин дочь свою, обнял крепко, говорит сватам:
- Вот, сваты честные, дочь моя, царевичу в невесты уготованная. Везите ее в стольный град. Коль полюбится царю да царевичу, будет сыну царскому честною женой, а коль не полюбится – ко мне воротится.
Взяли святы Иоанну, посадили в карету царскую, золотом всю отделанную, а боярин следом поехал. Три дня ехали, да приехали в стольный град. Там ввели девицу в горницу к царю. Поклонилась Иоаннушка государю в ноги, поднял ее царь, в глаза посмотрел, говорит сватам да боярину:
- Вот девица добрая, душою и телом прекрасная! Будет доброю женою сыну моему.
Позвали тут царевича. Вошел молодец - хорош да пригож, смотрит ласково.
- Звал ли, батюшка? – спрашивает.
- Звал тебя, сын мой возлюбленный! Посмотри на девицу-красу, будет тебе, с благословения моего, женою доброю.
Поклонилась Иоанна и царевичу, раскраснелась вся, смутилась, бедная. Глянул на нее царевич и глаз отвести не может.
- Что молчишь, сын мой милый? Аль не люба тебе девица?
- Люба, батюшка! Ох, как люба! Хоть сейчас под венец!
Улыбнулся царь в бороду.
- Хорошо, - говорит. – Коли люба, так и свадьбе быть. Накрывайте, слуги, столы длинные, приглашайте всех бояр ближних да дальних. Будем свадьбу играть – не откладывать.
И пошло гулянье в царстве-государстве. Повенчали молодых в храме Божием, стали они славно жить да Богу служить. За одну дочь боярин порадовался, да вторую по зиме навестил. А как пост Великий наступил, так и он в обители затворился – молиться, поститься да каяться. Так и жизнь свою скончал и во Царствии Небесном возрадовался.