Глава 23. В Италию!

Три купе подряд были заняты нашими путешественниками. Трудно сказать, кто из них был счастливее. Зося с Аликом радовались своему путешествию, как дети. Все, что они видели в вагонном окошке, их интересовало. Названия всех станций и даже полустанков записывали в особую тетрадь. Встречаясь с кондуктором, забрасывали его вопросами. Леонтина с Тадеушем почти ничем не интересовались. Так, изредка. Они были заняты исключительно собой. Тадик открывал в Леонтине все больше добрых качеств и диву давался, как это Маревич не оценил такой добродетели. Леонтина все больше влюблялась в Дольского и была безмерно счастлива.
Роман с Яниной почти не разговаривали. Они, наконец, поняли, что отныне не могут жить друг без друга. Роман, глядя на Янину, спросил:
– Яня, а если мы найдем твоего отца богатым и к тебе добрым, вы понравитесь друг другу и он тебе предложит остаться у него, а для твоего счастья найдет тебе состоятельного красивого жениха, и ты согласишься. Что мне тогда делать?
-– Что делать? Утонуть! В Италии много воды, много морей. А при желании можно и в ложке воды утонуть, – с обиженной гримасой сказала Янина и вышла из купе в коридор. Погуляв немного в коридоре, она чуть остыла от своей вспышки, и вернулась в купе.
– Роми, твой вопрос показался мне каким-то неприятным. Мне кажется, что ты ревнивый. Это правда, или я ошибаюсь?
– Да, Янета. Самая настоящая, правда. Я могу тебя и к столбу ревновать.
– Если это так, я ухожу, а то в этой клетке ты легко можешь меня задавить, вообразив, что я когда-то с кем-то тебе изменила. Только мне интересно, почему ты Густава допустил ко мне настолько близко, что я ему поверила и той клевете, которую он выдумал про тебя?
– А разве я знал, что он говорил тебе обо мне?
– Допустим, не знал. А почему ты не добивался моей любви более настойчиво?
– А потому, моя единственная, что я лучше умру с горя, а навязываться не смогу. Я хочу иметь любовь взаимную. Ты меня поняла, моя Янета?
– Да, поняла, – обнимая Романа, прошептала ему Янина. – Мы оба по характеру похожи друг на друга. Не будем терзаться напрасно. Кто бы мне, что не обещал, какие бы блага не сулил, я только тебе останусь верной подругой.
– Всегда и до самой смерти?
– До самой сме..., – не успела досказать девушка, её последнее слово утонуло в горячем поцелуе.

А в четвертом купе шел интересный разговор между художником и его соседом.
– Ви говорит, уфажаеми мосье Зарискью, што ви из Польши?
– Да, мосье, из Польши, из города Кракова.
– Краков-Краков. Стариная города.
– Извините, мосье, моя фамилия не Зарискью, а За-ре-цкий.
– Извиняйте, мосье Зарецкий, я постарайсю говорит карашо. Я замечаль, што ви знаком з эти молоди люди, што ехаль один, два, три купе.
– Я не только знаком, они мои родственники.
– Как? Вся-вся? И эта большая черная мужчина?
– Черный мужчина мой племянник.
– Вот как. И ви его давно знать?
– Вот странно. Как же я могу не знать своего племянника.
– А он карашо гаварит по-французски?
– Да, очень хорошо и по-немецки тоже, – добавил художник.
– Вот-вот, и по-немецки.
Беседа оборвалась. Поезд подъезжал к границе Италии. Австрийская полиция вместе с таможенниками проверяла билеты и паспорта. Сосед, ехавший вместе с художником, подал свой билет первым, а затем исчез, но вскоре явился в сопровождении еще одного полицейского. Они зашли в купе к Роману. Новый полицейский стал внимательно присматриваться к документам Романа.
– Откуда вы родом и куда едете? – спросил он.
– Там в документах ясно все написано, – ответил Роман по-немецки.
Проверив всех очень внимательно, полицейский удалился. Сосед художника вошел в купе и поезд тронулся дальше. В Италии тоже была проверка документов, как обычно. Извинившись за беспокойство, полицейские ушли.
Леонтина взяла на себя роль проводницы и переводчицы, так как неплохо знала итальянский язык.
– Милан я знаю очень хорошо. Пойдем сначала в гостиницу, приведем себя в порядок, а потом в ресторан, хочется уже горячего супа поесть. Вы согласны? – спросила Леонтина.
– Да, конечно, обязательно, – согласились все.
– А после обеда пойдем в город, – предложила Зося, ей не терпелось увидеть хваленую Италию.

Но в гостинице их ждал сюрприз. В шестом часу в номер, который занимали мужчины, постучали.
– Войдите, – ответили на стук. Вошли двое полицейских и тот самый пассажир, который ехал в купе с художником.
– Нам нужен мосье Роман Зарецкий, – сообщил полицейский.
– Я вам нужен? – спросил удивленно Роман.
– Да, вы. Только вы никакой не Зарецкий из Польши, а француз Пауль Ремосье. Прошу пройти с нами.
– Вот новости, – с усмешкой сказал Роман, – Не успел превратиться в итальянца, как стал французом. Ну, что ж, пойдемте, синьоры.
В полиции Романа задержали и сказали, что пока не наведут справки в Польше, что он действительно поляк, до тех пор не выпустят. Как ни доказывал художник Зарецкий, что Роман его племянник, ничего не помогло.
– И кто он такой, этот Ремосье, если его в другом государстве ищут? Наверно, какой-то серьезный преступник. Вот история, – рассуждали наши путешественники.

Третьего дня, не советуясь ни с кем, Янина пошла в полицию. Ее принял молодой следователь.
– Кто вы такая, мадемуазель? Отрекомендуйтесь. Садитесь, пожалуйста. А вот здесь, на бумаге, напишите вашу фамилию и имя.
Янина написала. Следователь прочел и сделал гримасу.
– Фи, такая красавица и так некрасиво пишет и говорит. Не надо притворяться, что вы не француженка.
Янина рассмеялась, невольно показав свои зубки-жемчужины. Молодой следователь разинул рот и добавил:
– О, воображаю, как Пауль Ремосье страдает без вас уже целых три дня. Но, что поделаешь, придется ему расстаться с вами. Каждый хитрец, в конце концов, попадается, хоть и был таким ловким дельцом.
– Мосье следователь, скажите, каким дельцом был Ремосье? Мой жених скорее был дипломатом, чем дельцом. Это название ему больше подходит.
– О, да, тут и дипломатия нужна. Может, вы правы, называя его дипломатом. Но он, должно быть, был тем и другим.
– Ну, хорошо, пусть его называют, как хотят. Но, в самом деле, что вы ему приписываете?
– Как, мадемуазель, вы о своем женихе ничего не знаете? Это что, притворство, или вы так ловко обмануты?
– О, мосье следователь, я его знаю уже три года. Еще с тех пор, когда он кончал военную службу. И действительно, на границе надо быть дипломатом, отважным и хитрым, тем более, по ту сторону живут немцы.
– О, это что-то новое вы мне о нем рассказали. Так какая, говорите, его настоящая фамилия?
– Роман Зарецкий и никак иначе.
– Ну, хорошо, допустим так. А ваша фамилия? Почему здесь написано Зильгари-Раевская.
– Потому, что моя мать была полькой, а отец итальянец. Я воспитывалась в Польше. Мать не хотела жить в Италии, а отец не хотел покидать свою родную Италию. Вот и все. И вы зря нас держите, приписывая моему жениху какое-то преступление.
– О, мадемуазель, я был бы рад, чтобы ваш жених оказался настоящим Зарецким, а не Ремосье. Вы знаете, этот Ремосье настоящий артист своего дела, потому его назвали дельцом.
– Скажите, наконец, чем же он занимается?
– Чем? Любую кассу берет, любые ценности, при любых обстоятельствах и при любой охране.
– Ужасно. Это страшный человек. Я бы не хотела стать невестой такого человека.
– О, мадемуазель! А если бы он вам положил на стол, например, ожерелье стоимостью в двадцать или пятьдесят тысяч? Вы бы не обомлели от восторга?
– Мосье, вы уже заговорились. Вы думаете, если я провинциалка, то увидев дорогую вещь, с ума сойду? Вы очень ошибаетесь.
– Да, вполне возможно, вы бы не сошли. А вот я возле вас, мог бы сойти, – не то серьезно, не то, шутя, заключил молодой следователь, и уже серьезным тоном добавил, взяв в руки паспорт Янины, – Так вы говорите, ваша настоящая фамилия Зильгари? А имя вашего отца?
– Мартинэ Зильгари.
– Мартинэ?! Постойте, да это же директор нашего большого театра в Милане!
– Угу, – кивнув головой, нетвердо ответила Янина, так как и сама еще по-настоящему не знала, кто ее отец.
После этого известия следователь сразу подтянулся и стал вежливее, чем раньше.
– Вот, мадемуазель, я вам добра желаю, и когда появится мой начальник, буду уже знать точно, преступник ваш жених, или нет.
– Пожалуйста, месье, я вам буду очень благодарна. Я вашу заботу о моем женихе не забуду, – подала Янина руку молодому следователю в знак благодарности.
Следователь поцеловал руку, и придержал ее, но не так как полагается в серьезном учреждении, а словно бы в гостях на балу.
– Мне подождать пока вы выясните или позже прийти? – спросила Янина.
– Можете подождать. Вот вам журнал, читайте, а я скоро вернусь.
Янина терпеливо ждала.
– Ну, что, заждались? Наверно, пол книги прочитали. Но, зато я много узнал.
– Нет, я не читала.
– Что же вы делали, мадемуазель Зильгари?
– Я богу молилась, чтобы он вам открыл глаза, и вы смогли отличить преступника от невинного человека.
– Я на вас не обижаюсь за прямой ответ, а ваша молитва помогла. Вот, я слышу, сюда идет мосье Зарецкий.

Янина с триумфом вошла в номер гостиницы, ведя за собой Романа.
– Как же ты оправдался, Роман? – забросали его вопросами.
Роман со вздохом облегчения уселся на диван и только тогда стал говорить:
– Оказывается, во Франции появился необыкновенный вор, и его не называют даже вором, а зовут дельцом за артистическое исполнение грабежей. Ну, а я похож на него, как две капли воды. Но, оказалось, у него на левой руке, выше локтя, имеется шрам от шашки, и за левым ухом тоже. У меня таких шрамов нет, иначе мне пришлось бы отсиживаться за него во французских тюрьмах. И, конечно, Янина помогла мне вырваться из полиции. Месье следователь долго искал на мне шрамы и без умолку трещал о моей прелестной невесте.
– О, Янина защищала своего жениха, как наседка цыплят, не обращая внимания, что враг во сто раз больше ее и сильнее, – сострил Алик.
Всем понравилось сравнение Янины с наседкой, только Янине не понравилось.
– Ну, Алик, у тебя язык тоже артистический, не хуже, чем у этого знаменитого Ремосье.
– Ну, уж ладно, Яня, не сердись на него, он правду сказал. Ты в самом деле отважная, ты молодец. Вот вы все берите с нее пример, – смягчая неудачное сравнение Алика, сказал художник.

И Миланская полиция выдала Роману свидетельство в том, что он поляк, а не француз Ремосье, и имеет право жить в Италии, сколько захочет.
Миланский театр был великолепен. Вся фронтовая сторона была в колоннах, а строение напоминало далекое прошлое, времен императора Цезаря. Наши путешественники разглядывали его с интересом. У входных дверей стоял причудливо одетый швейцар с большой палкой в левой руке. На палке был небольшой металлический шарик, который грохотал, когда он ударял палкой об пол, призывая посетителей к порядку.
– Скажите, любезный, как нам пройти к директору театра? – обратилась к швейцару по-итальянски Леонтина.
– К директору? Его нет, – коротко ответил швейцар.
– Как нет? – продолжила Леонтина, – А как же театр обходится без директора?
– Директора замещает его заместитель.
– Слушайте, любезный, проводите меня к заместителю. Вот вам за труд.
– Это другое дело, – пряча деньги в карман, сказал швейцар, – Только вы напрасно идете, у него полно артистов, он вас не возьмет.
– Хорошо, что сказали, любезный, но мы все же пойдем.
Заместитель, тощий как селедка, в пенсне на таком же тощем, чуть горбатом носу, сидел за столом и читал книгу, одновременно попыхивая сигаретой. Сначала вошла в кабинет Леонтина.
– Синьор, я хочу видеть директора Зильгари. Не вы ли будете?
– Нет, синьора, я только заместитель. Синьор Зильгари у себя дома на горках, в театре бывает редко. Всем распоряжаюсь я. Вы хотите поступить к нам на работу?
– Нет, синьор. Мы приехали лично к синьору Мартинэ Зильгари.
– Предупреждаю заранее, он вас не примет, он занят новой постановкой и пишет ее текст.
– А если нам очень нужно?
– Как бы вам не было нужно, он все равно не примет, – твердым голосом ответил заместитель.
– В таком случае извините за беспокойство.

– Ну, что ты узнала? – спросили остальные.
– И ничего, и много, но не беда. Я прекрасно знаю, где горки, я там не раз была, это очень живописная местность. Для пана Казимира, как художника, найдется работа. Я знаю, что вы этот ландшафт не оставите без внимания. Итак, едем в горки, – скомандовала Леонтина.
Почему эту местность назвали горками? Потому, что это была большая, плоская возвышенность с множеством невысоких пригорков, небольших водопадов и пещер, вся в зелени рассеянных повсюду богатых вилл и старых, видавших виды, крепостей.
В одной из таких вилл жил знаменитый режиссер, он же директор Миланского театра, Мартинэ Зильгари. Его двухэтажная вилла тоже выглядела сказочно: с балконами, террасами, овальными большими окнами. Стены покрыты вьющимися розами, с балконов спускались гирлянды плюща и дикого винограда. К вилле примыкал небольшой садик-парк, украшенный розами и декоративным кустарником.
– Уважаемый синьор, вы не могли бы сказать, в какой вилле живет синьор Зильгари? – спросила Леонтина старика, поднимавшегося на один из пригорков.
– Почему же, вот этот дом направо, где у ворот кусты африканского папоротника, ошибиться нельзя, – объяснил старик.
– Спасибо, синьор, теперь не ошибусь, – поблагодарила Леонтина.
Дорожка, ведущая к парадному входу в дом, представляла собой живой тоннель из вьющихся растений и роз. Можно было подумать, что здесь живет не одинокий пожилой мужчина, а прекрасная молодая фея. Но, увы, здесь жил одинокий, давно забыт своей бывшей семьей, мужчина. Правда, его видели не раз в городе, в большом театре, но по окончании спектакля, он опять удалялся в свою чудесную виллу трудиться и вспоминать свою короткую, но необыкновенную любовь.
– Наверно в доме никого нет, такая тишина, – сказал Роман.
– Нет, так нет, придем в другой раз. А сейчас зайдем на террасу и отдохнем в тени. Я вижу там плетеные кресла, – предложил художник.
Гости, усевшись в тени, были довольны такой передышке, на улице было жарко. Немного посидев в тишине, они вдруг услышали разговор, доносившийся с балкона. В разговоре превалировал мужской голос:
– Слушай, Катрин, ты отвратительно играешь. Если так пойдет и дальше, спектакля не будет.
– Разве я плохая? Все говорят, что я красивая, только вам я не хороша, – капризно ответил женский голос.
Леонтина шепотом переводила услышанное.
– Слушай, Катрин, ты глупа, как гусыня. Мне мало одной красоты. Ты исполняешь роль, как бесчувственная ступа, в то время, как мне требуются изящество красивой походки и жесты королевы. В общем, ты не годишься.
– А Педро говорил, я хорошо исполняю роль, – сердилась женщина.
– Если для Педро это хорошо, пусть открывает свой собственный театр, и ты будешь у него примадонной. А у меня нет.
На этом разговор оборвался. Вскоре дверь распахнулась и оттуда выскочила обиженная девица, с сильным румянцем от гнева. Увидев столько людей на террасе, она на мгновенье задержалась, пробежалась оценивающим взглядом по их лицам, дольше всех оглядев сверху до низу Янину, и умчалась еще скорее прежнего. За ней следом вышел лакей. Увидев людей, он безразличным тоном произнес:
– Хозяин не принимает.
– А нас примет. Скажите ему, мы из Польши, и желаем видеть его непременно, – объяснила Леонтина.
– Из Польши? – удивленно переспросил лакей и ушел.
– Зайдите, – вернувшись, сказал он и учтиво распахнул дверь.

Гости последовали за лакеем. Навстречу им вышел мужчина выше среднего роста, подтянутый шестидесятилетний красавец, и с любопытством взглянул на них. Леонтина заговорила первой:
– Синьор, по-итальянски только я одна умею говорить, остальные могут объясняться на французском, ну и, конечно, на польском.
– Вы из Польши? Что же вас привело ко мне?
– О, синьор, очень великое дело. Не знаю, будете ли вы рады, но я взяла на себя обязанность изложить вам это непростое дело. А эта особа, которая хочет с вами объясниться, умеет только по-французски. Только будьте снисходительны, и если вам что-то не понравится, сделайте это деликатно, чтобы не ранить молодое сердце. Дальше вы все поймете сами, – с живостью объяснялась Леонтина.
– Ах, сеньора, вы меня не на шутку заинтриговали. С кем же я должен вести себя так дипломатично, полагаю, с женщиной, не так ли?
– Совершенно верно. Вот эта девушка,хочет вам сказать что-то важное для нее, а может быть и для вас. Но, несмотря на то, что цель ее поездки в Италию все мы знаем, ей страшно и неловко говорить при всех нас. Может, мы все выйдем на террасу, а вы объяснитесь?
– Нет, сеньора, зачем? У меня рядом есть комната, я ее туда и приглашу.
И Зильгари красивым жестом пригласил Янину войти.
– Вот как интересно, уважаемая сеньорита, мы еще с вами не знакомы, а уже должны уединяться для секретного общения, – подавая Янине руку, шутливым тоном сказал Зильгари, – Прошу, милая, прошу.

Комната, куда вошла Янина, оказалась спальней. По правую сторону стояла кровать с роскошными, украшенными резьбой спинками, покрытая тюлевым покрывалом. Бархатные, тёмно-бордовые гардины, слегка раздвинутые, прикрывали это ложе. Напротив кровати, с такой же бархатной обивкой, стоял диван. На стене, над диваном висел большой портрет. На нем изображена в полный рост женщина, совсем еще молодая, в белом платье и широкополой шляпе из рисовой соломки. Ее лицо сияло от счастья, она улыбалась, и казалось, вот-вот заговорит. Янина с любопытством и некоторой боязнью вошла в комнату. Окинув взглядом комнату, она мгновенно застыла на портрете. Зильгари, все еще улыбаясь и перейдя на французский язык, спросил:
– Так что же вас, мадемуазель, привело ко мне? Может, вас кто обидел из моих артистов? Говорите смело. Возможно, я вам помогу.
Но, Янина в эту минуту почти не слышала слов директора. Она стояла, как вкопанная, перед портретом и глядела во все глаза. Она вся дрожала, особенно заметно дрожали её руки. Директор это сразу заметил и участливо спросил:
– Что с вами, мадемуазель?
Янина протянула руки к портрету, и слезы потекли по ее щекам, она воскликнула:
– Мама! Моя мама!
Директор вздрогнул и подался к Янине.
– Что вы ска-за-ли?!
– Моя мама, мамочка, – сквозь слезы отчетливо произнесла Янина.
– Кто же ты, девушка?! – вне себя воскликнул директор.
– Я, Иоанна Зильгари, а это моя мама.
– О, святые боги! Ты моя дочь?! – воздев руки, воскликнул Зильгари.
– Да, отец. Я твоя дочь.
– Почему же я не знаю? Почему мне Лизабет ничего не сказала? – вдруг разволновался он.
– Я не могу тебе сейчас много рассказать, я мало о себе знаю. Я давно уже сирота, и о тебе тоже лишь недавно узнала. И вот приехала к тебе. Меня совсем чужие люди воспитали, и сейчас со мной все чужие, но они мои друзья.
– Дитя мое бедное, дитя дорогое, дочь моя дорогая, я не знал. Прости меня, прости, дочь моя.
Зильгари привлек девушку к себе и, целуя ее руки и лоб, зашептал о прощении.
– Пойдем, девочка, к остальным, я буду говорить с тобой позже, много-много. Дочь моя, дочь моя, – устремив взор на портрет, шептал Мартинэ, – Лизабет, Лили, моя единственная, ты подарила мне дочь и не известила меня. Лили-Лили, почему ты мне не сказала? Я бы не посмотрел ни на какие препятствия, приехал бы к тебе и забрал, увез сюда, в наше гнездышко. Лили, скажи, почему?
– Отец, папа, не беспокой мамы, она не виновата, она на третий день, – ну, как тебе сказать, – мне было три дня от роду, когда мама скончалась. Говорят, её последними словами были “прощай, Мартинэ”. Мама моя, наверно, очень тебя любила, если последние её слова были посланы только тебе.
Зильгари сел на диван и, горестно опустив голову на руки, негромко проговорил:
– О, какой негодяй, я ее убил.
Неслышными шагами вошел художник, он услышал слова несчастного Зильгари и сказал:
– Не надо только себя обвинять, уважаемый сеньор.
– Как не надо? Не я ли виноват в ее смерти?
– Нет. Не вы, – коротко ответил художник.
– Только я, – продолжил обвинять себя Зильгари, – Не узнав, не спросив состояния здоровья Лизабет, я отпустил ее домой.
– А она сама не говорила вам о своем состоянии? Не говорила, что она беременна, и ей нельзя рожать, иначе она умрет? Вы об этом знали?
– Упаси бог! Первый раз слышу! – изумился Зильгари.
– Ну вот, нечего во всем себя винить. Сеньор Зильгари, я думаю, на сегодня уже достаточно для вас этих сведений. Мы поедем, а дочь вам оставим на время, если хотите.
Зильгари очнулся. Слегка оправившись от такого потрясающего известия, он, конечно же, не отпустил столь важных гостей.
– Антонио! – позвал Зильгари лакея, – Пойди в ресторан, принеси на восемь человек приличной закуски, а через два часа должен быть обед. Дамам легкого вина.
– Слушаю, сеньор.
– Что вы, сеньор Зильгари, нас такая ватага, помилуйте, – заметил художник.
Но Зильгари, даже не обратил внимания на его слова, и продолжил, обращаясь к гостям.
– Где, в какой гостинице вы остановились?
– Зачем, что вы хотите сделать? – спросил художник.
– Хочу вас всех пригласить в свой дом.
– Нас всех? Зачем такое беспокойство? – вступила в разговор Леонтина.
– Я вас не отпущу, у меня сейчас времени очень много, я хочу с вами всеми познакомиться. Ведь вы все друзья моей дочери. О. боже мой, целый час проговорили и до сих пор не знаю, кроме Иоанны, с кем разговариваю. Пожалуйста, представьтесь, кто вы.
Первым представился художник, затем все остальные.
– О, как мило, три пары, и сеньор Зарецкий, как отец между ними, – восторгался Зильгари.
Зильгари действительно был рад неожиданным гостям. Всех по очереди опрашивал, обнимал, целовал. В заключение сказал, глядя на Янину и Романа:
– О, какая великолепная пара: Иоанна и Ромео. И оба вы сиротки. Я буду, я постараюсь стать вашим настоящим отцом, хотя вы уже не нуждаетесь.
– Отцом и матерью все возрасты нуждаются, – обнимая Зильгари, сказал Роман.
Зильгари посмотрел на Романа влажными глазами и нежно погладил его пышные волосы.
– Так вот, мои дорогие, после нашего позднего завтрака, пойдете все в гостиницу за вашими вещами, а синьор Казимир останется у меня в залог.