Старая тетрадь

Серия "Таинственные истории"  №2




Пролог
который на самом деле как никогда близок к Эпилогу

Тело, висящее на верёвке, наверняка много уже не расскажет.
И два тела, висящие рядом - каждый на своей на верёвке, тоже  скажут немного.
И между собой не поговорят, хотя, наверное, это было их самым большим желанием.
На ваше счастье ещё жив человек, которому ещё есть что сказать вместо этих несчастных.
И я поведаю вам эту историю.

 

Часть 1-ая,
в которой наш рассказ только начинается

День в монастыре начинается рано.
После утрени отцы не ложатся спать снова.
Микстум , вкушаемый после утрени – около 04:30 утра, состоит из четверти или фунта хлеба и пинты вина (или пива).
Они были обязаны носить пояс, не снимая его даже во время сна. Этот пояс служил как бы напоминанием евангельского призыва: «Пусть чресла ваши будут опоясаны» и свидетельствовал о готовности монахов в любой момент подняться по слову Божию.
Но, понятное дело, не о монашеских молитвах идёт речь, а о делах вполне земных, и даже очень – как это станет ясно уже вскоре.
А потому продолжим мы наш рассказ именно в этом направлении.
Летом монастырский распорядок предусматривает две трапезы: обед в полдень и легкий ужин около 17:30.
По монастырским понятиям главной трапезой является порция из 5-6 яиц, вареный сыр, рыба, лук и прочее, предназначенное для одного монаха и подаваемое на одной тарелке.
А вот паек или pittance , как правило предоставляемый монахам светскими ревнителями благочестия, являл собой дополнительную порцию, предназначавшуюся для двоих.

Например, фунт  сыра, если это сырой сыр, или полфунта вареного и от 4 до 8 яиц.
Паек не благословляется аббатом, как всякая прочая пища.
Кстати, монах, раздающий главные блюда и пайки, называется
«питансье».

А вот ещё интересный факт: давным-давно один из приоров Вестминстерского аббатства убедил братию отказаться от мяса и довольствоваться рыбой. Однако следовало бы заметить, что сей благочестивый порыв поддерживался исключительно изысканностью рыбных блюд.

Одно из таких яств из мелко нарубленной сельди и хлебного мякиша носило название «Karpie» - именно то, что иудеи называют форшмак.

Вам может показаться странным, почему автор уделяет столь большое внимание питанию монахов.
Но поверьте – это вовсе не случайно.
Питание ещё сыграет свою роковую роль.
И очень скоро.


 

Часть 2-ая,
в которой рассказывается о монахе Брие, и ещё о многом другом

Монах Брие был фигурой совершенно незаметной.
То есть в том смысле, что вот он или есть или его нет – скорее всего никто даже и не заметит.
Нет,  вероятно вру. Кое-кто заметит. Но об этом потом.
Хотя, пожалуй, всё же заметит брат Кормик, который заведует писарской артелью. Переписывание священных книг является одной из почётных обязанностей в монастыре. А надо вам сказать, что монах Брие являлся именно таким переписчиком.
Разумеется, монастырский переписчик – это вам не какой-нибудь свободный художник или китайский каллиграф.
Но, всё же, между ними есть много общего.

* * *

Монах макнул перо в чернильницу и, не задумываясь, написал:
Вот к концу подходит лето, наступает осень.
На висках уже заметно проступила проседь
– А ведь мне нет ещё и тридцати, – подумал он и вдруг расстроился почти до слёз. А потом Брие вдруг вспомнил свою мать.

Ты прости меня родная, что молчал все годы.
Что не был тебе опорой пережить невзгоды

- Откуда взялись эти слова? Зачем это я? Причём здесь мать?
Разве ещё жива? – монах недоумевал. А потом его вдруг осенило:
- Не иначе как провидение движет моей рукой, чтобы она начертала именно эти слова!

На протяжении многих лет я совершенствовал уменье
Достиг успехов я. Но чувствую влеченье
Превыше качеств всех ценю я веру и смирение
Их обладателям дарю своё благословение

Разумеется, простые эти вирши могли вызвать лишь кривую улыбку у настоящего поэта. Но тут, в монастыре, написанные прямо от сердца примитивным монахом?!
Да это просто было величайшее открытие! - воистину блаженны нищие духом!



Часть 3-ья,
в которой монах Брие повторно изучает порядки в монастыре

Вообще-то монахам полагается молиться в то время, когда не молится никто другой, они должны петь вечную славу – тем самым ограждая мир подлинным духовным щитом.
Однажды корабль короля Филиппа Августа  был застигнут на море бурей, и король повелел всем молиться, заявив: «Если нам удастся продержаться до того часа, когда в монастырях начнется утреня, мы будем спасены, ибо монахи начнут богослужение и сменят нас в молитве».
Молитва – вещь необходимая, а иначе как же...

Отговоркой брата Брие являлось его желание дополнительно поработать над написанием заглавных букв. Которые, как известно, являются наиболее сложными и трудоёмкими.
А также бордюры и орнаменты. С целью удовлетворения вашего любопытства, я позволю себе использовать ниже несколько образцов несомненного таланта брата Брие.  Ну, так вот, довольно опытный уже переписчик, брат

Брие говорил, что он нуждается в упражнениях. И, разумеется, ему верили и даже приветствовали: мол, похвальное усердие проявляет брат наш.

И монах действительно усердствовал в письме. Да только писал он – а речь идёт о неурочном времени – не только заглавные буквы.
 

Часть 4-ья,
в которой повествуется о Скриптории и его маленькой тайне

Святые отцы-архитекторы ошиблись.
Вот именно: ошиблись... да ведь серьёзно-то как!
Библиотеку – предусмотрели.
Вход с крылечком с фасадной стороны – в лучшем виде.
Часовню, что одним боком смотрит на библиотеку – не забыли. Скрипторий ...
А-а-а, вот оно! Скрипторий-то как раз и запамятовали!
Потом спохватились, стали думать, где примостить.
Да там и примостили – между библиотекой и часовней.
Ну, понятное дело, пришлось наскоро фундамент да стены лепить, дверной проём проламывать... Одним словом, кутерьма!
Собственно скрипторий представлял собой несколько странной формы симметричное здание, теперь уже имеющее общую стену с библиотекой - там же и вход, а с другой стороны примыкающее к боковой стене часовни.  В общем, даже ничего получилось – этакая замысловатая трапецевидная фигура.

Ой, чуть не забыл самую важную деталь!

Под самой лестницей, в тёмном углу Скриптория, была этакая незаметная дверца. А поскольку незаметная, то и вовсе забытая.
А поскольку забытая, то и не запертая.
Вела та злосчастная дверца в одну из монастырских кладовых, с которой у сриптория также была общая стена.
Воистину, удивительное сооружение получилось!
Какой бес попутал строителей эту дверцу устроить – нам уже вовек не дознаться. Но дверца эта есть!
Запомним этот факт, он нам ещё пригодится.


Всплыла, конечно, и проблемка, поскольку был там пригорок небольшой, на котором именно и стояла монастырская часовня.
Вот скрипторий и пришлось в сей пригорок вписать – то есть частично врезать: с одной стороны окна как окна, а с другой вровень с землёй, а то и ниже.
Таким образом вышло, что скрипторию не больно света досталось.
А ведь нужно! Ой как нужно для писания-то!
Конечно могли возникнуть споры: мол, кому сидеть у дальнего подвального окна (и, действительно, – а кому охота?) ...
Но так случалось, что всем на удивление злосчастная конторка у «подвального» окна почти всегда пустовала.

То ли провидение побеспокоилось, чтобы переписчиков всегда было хотя бы на одного меньше, то ли нечистой силе не под силу было бедокурить в святом месте, но споров никаких не было. 

Не было споров и с приходом брата Брие, поскольку примерный монах смиренно выбрал для себя наименее удобное место – да, он сам выбрал дальнее подвальное окно!
Стёкла мутного стекла в частом переплёте не открывались. 
Да и кому нужно: зимой холод впускать, а летом жару?
Так-то оно так, но однажды заметил брат Брие, что свет его свечи частенько колеблется безо всякой причины.


– Значит, ветер, - подумал брат Брие, - А откуда ветру взяться? Не иначе как со стороны окна дует...

И принялся любознательный монах исследовать своё окно.
Окно не открывалось ни внутрь, ни наружу, хотя и не было жёстко укреплено как другие окна.
И вдруг монаха осенило: он попробовал сдвинуть окно в бок и ... это сработало!
Окно сдвинулось и на много – в образовавшееся отверстие мог протиснуться человек и потучнее, чем брат Брие. Правда, там пришлось бы поднатужиться, чтобы выбраться на холм, да ведь правда – пару футов это не препятствие.

Так брат Брие стал обладателем маленькой, но очень важной тайны Скриптория.
Но, как выяснится впоследствии, – не единственным обладателем.

               
 

Часть 5-ая,
в которой повествуется о том, что у каждой тени есть своё назначение

После дневной трапезы, понятное дело, полагается отдых.
Кто же не хотел отдыхать после полудня, тот мог читать, править рукописи или даже упражняться в монастырском песнопении, но при условии, что не помешает другим.
Брат Брие, как обычно отправился в Скрипторий к своим упражнениям. Сейчас он трудился над изображениями растений и животных, весьма широко применяемых в оформлении книг.
Всё у него получалось как нельзя лучше, а потому был монах наш в расположении духа наиприятнейшем.
А потому отложил он кисть и извлёк из-за пазухи листы, которые он уже успел окрестить тетрадью.
Хоть листы эти и содержали стихи недопустимые ни в руках, ни в голове монаха, Брие вновь взялся за перо.


Сегодня монах Брие был в игривом настроении – вы только посмотрите, какие заглавные буквы он сегодня начертал в своей так называемой тетради!
Нет, ну вы скажите, допустимы ли такие изображения в святых книгах?
Конечно же нет.
Чья-то густая тень легла на лист над которым работал брат Брие.
И лёгкое хихиканье прозвучало как взрыв вулкана.
От неожиданности наш монах даже вскочил, да как-то неуклюже – обронив перо и с грохотом опрокинув свой трёхногий высокий стул.

Всю его жизнь брата Брие пугали одиночеством.
Он даже был уже готов отказаться от рая, если там ему предстояло пребывать в одиночестве:

Никогда б не пожелал, это точно говорю,
Одним одинешеньким быть хоть бы и в Раю.

Но теперь он уже не был одинок – у него была Ева!

***
Ева!
Да, именно так звали нищенку, которая повадилась в неурочные часы блуждать по Библиотеке и Скрипторию.

То есть, была Ева – если по простому, т.е. не притупляя острых углов, – воровкой, а может и того хуже, поскольку повадилась таскать из монастырской кладовой всякие припасы: когда краюху хлеба, когда пару яиц, а когда и сыра варенного утащит.
И вообще, прихватывала с собой всё, что могло ей пригодиться. Иными словами, что можно продать или выменять на базаре.
Не стеснялась девка воровать в святой обители!
Да уж и не девка впрочем, а вполне уже пожилая горожанка лет тридцати, никак не меньше.
И создалась как бы преступная группа в лице грешница Евы и нерадивого монаха Брие.
Стала приходить Ева каждый день.
Поначалу покрутится там да сям, скрипнет разок-другой  потайной дверцей под лестницей, слегка пошарудит там, - как мышка, что ли.
Потом выйдет, и глядит неотступно, как Брие свои буквы выписывает, а то и удостоится стих прочитать.
А ведь, действительно, постепенно, Брие и Ева стали приятелями.


И ошеломлённый таким поворотом событий монах иногда декламировал благодарной слушательнице свои стихи.

Бегу от мира, погружаюсь в тишину.
Лишь музу я свою ценю одну
Царят везде зло, хаос и елей
Достигни мира ты в душе своей.

Заставляют тут меня, без вранья,
Чтоб, когда я спать хотел,
Я бы бдел,
А когда я есть хотел,
Чтобы пост терпел.



Вероятно, тот день был для монаха особенно неласковым.

А в какой-то другой раз прочитал ещё:
Что может быть ценнее мудростей, что в книгах содержатся
Но, если не думать – в мозгу не задержатся

***

До наших дней в монастырской трапезной монахи по прежнему собирают за собой хлебные крошки. В некоторых монастырях каждую субботу из них готовят нечто вроде жидкого пудинга, перемешивая хлебные крошки с сырыми яйцами.
Едят это ложкой.
Если честно, то сей рецепт полюбился и злосчастной Еве, а потому  она и вовсе не гнушалась хлебных крошек с яйцами.

И как раз сегодня она попалась, неся в подоле мешочек крошек и с  полдюжины яиц.
Бедное сердечко затрепетало от ужаса, когда два здоровых монаха навалились на нее в кладовой.
И, пожалуй, лучше было бы, если бы оно враз и остановилось.
Для всех было бы лучше!
Но господь рассудил по иному.
Видно, каждому положено испить свою чашу до дна.

Часть 6-ая,
в которой напоминается, что такое Обвинительный Капитул

Ах, да ... Капитул...
Утро.
6:30 – первый канонический час.
В это время собирается Капитул, или иными словами, – собрание монастыря. А решается там следующее:
– богослужебная часть, т.е. молитвы, вторая часть первого часа, чтение главы из устава или Евангелия на сегодняшний день с комментариями аббата, или, в отсутствие последнего, приора;
– административная часть, т.е. отчет должностных лиц монастыря, сообщение аббата о текущих делах;
– дисциплинарная часть, т.е. обвинение монахов, нарушивших дисциплину один раз за неделю – они каются сами, и их обвиняют их братья – это это и есть Обвинительный Капитул.
Да, в присутствии всей братии каждый из монахов кается в содеянных грехах и нарушениях устава.
Среди людей, чья жизнь тщательно регламентирована, где в принципе каждый предъявляет к себе максимальные требования, вменяя себе в вину любую мелочь, не прощая себе ничего, прегрешений оказывается множество.
Если же у человека слабые нервы, он может впасть в состояние, называемое «болезненной нерешительностью», такого монаха парализуют боязнь совершить ошибку и мысли о том, что он поступает неверно. А потому ненависть к греху неминуемо становится и кредом и обязанностью монахов. Само по себе delatio   приобретает смысл очищения...  А это уже опасно.
Сегодня Капитул проводился по укороченной программе, и сразу же за молебном перешли к обвинительной части.
Но и она была укорочена – поскольку сегодня обвиняют только одного грешника, точнее, грешницу.
И предстоит ей тяжёлое испытание.
А вместе с ней и монаху Брие.
 

Часть 7-ая,
в которой рассказ приходит к своему завершению

Отказаться от участия в так называемом трибунале Брие не мог.
Малодушие – вот настоящее имя дьявола!
И всё время, пока обвинитель доказывал, что воровство есть смертный грех, а потому должен наказываться смертью,- тоже молчал.
Ева сидела на грубой табуретке у стены. Двое тех самых рослых монахов, скрестив руки на груди, стояли с двух сторон.
И её синие от холода ноги не доставали до каменных плит.
Её тщедушное тело бил лёгкий озноб, но пока она ещё с ним справлялась.
Понимала ли она своё незавидное положение?
Думаю, что не вполне.
Казалось, она была неимоверно далеко отсюда: от этого ужасного города, от этого греховного монастыря, от судей, которые присвоили себе право судить и осудить, да и от все этой жизни подлой и поганой, как выгребная яма.
А что же брат Брие? Поверьте, он страдал.
Но что ещё делать слабому человеку, который не находит в себе сил иметь мечту, бороться за неё и, если нужно, даже принести себя в жертву? 

Да, слаб человек, а потому омерзителен. И жалость к нему – пустое дело.

Ева была обречена.
И действительно, вскоре обвинитель произнёс следующие слова:

- Повинна в смертном грехе и передаётся в руки городских властей для исполнения приличествующего случаю сурового наказания.
И да помилует пресвятая дева Мария эту заблудшую душу. Аминь,-
Сразу же после зачтения обвинительного приговора, пристав,  присутствовавший в зале с самого начала, пинками выгнал несчастную за ворота монастыря и не медля собственноручно повесил на стоящей у дороги виселице.
Сооружение сие представляло собой два основательных  столба с перекладиной, и даже без упоров. Но ещё крепкое.
Местные жители дали виселице шутливое прозвище «Ворота в Рай».
Пожалуй и так, поскольку невинная душа Евы уже наверняка находилась на пути к своему последнему пристанищу.


***

Брие задрал рясу до горла и приник своим голым телом к невыносимому холоду мраморных плит.
По телу пробежали три жуткие судороги. Терпеть холод просто не хватало сил.
А ведь вытерпел!
Постепенно дрожь утихла, да и голова, которая просто разламывалась от холода и боли, тоже.
И страсти, обуревавшие несчастного монаха, обрели наконец форму и черты.
И пришла в мятежную голову монаха мысль, которая овладела им полностью, и которая, в конечном счёте, и привела ситуацию к логической развязке.

После повечерия один из монахов должен был совершать обход помещений с горящим фонарем в руках, чтобы его узнавали.
Ему вменялось в обязанность последовательно и непременно проверить все постройки, приемную, хоры, кладовую, трапезную, лазарет и закрыть входные ворота во избежание поджога и проникновения воров, а также чтобы никуда не выходили братья.

Ни как иначе, как по воле провидения, в сей вечер проверщиком был назначен именно брат Брие.


А потому – после нехитрых сборов – он беспрепятственно смог выйти за  за ворота монастыря. 

Горе тому, для кого счастье и радость
Теряют в душе его хоть самую малость.
Нет в счастьи начала и в радости нет
И жизнь свою проживу как поэт

***

Крупная и нахальная ворона сидела на голове Евы.
С приближением брата Брие она лишь подозрительно покосилась и упруго отпрыгнула на правое плечо.

Тело покачнулось, но ворона взмахнула крыльями и удержала равновесие.
Табуретка ещё валялась тут же. Монах поставил табуретку между столбами, зачем-то отряхнул пыль и взобрался на нее.
Теперь он легко доставал до перекладины – нужно было лишь слегка приподняться на цыпочках, чтобы перебросить верёвку.
Брие глубоко вдохнул напоследок, сильно оттолкнулся от табуретки и шагнул в небытие...

Эпилог

Понятное дело, что обход помещений с горящим фонарем в руках никто этим вечером не совершал.
Брат Брие просто был не уже в состоянии выполнять никакие назначения.
Несколько монахов пристурили к поискам, а уже вскоре настоятелю доложили, что брат Брие обнаружен повешенным рядом с воровкой.
Удручённый новостью аббат даже не знал, что и подумать.
Да и что делать не знал.
Потому и велел прямо с утра послать за приставом. Пусть, дескать, разбирается.
На всякий случай тел велел не касаться, чтобы не нарушить возможные следы.
А ночью кто-то снял оба тела с виселицы и увёз в неизвестном направлении.
Вялые поиски негодяя не дали никаких результатов.
Ну и ладно.
Должен же был я похоронить их по-человечески.

Конец.