II-5-14. Б. Акунин. Феномен самоубийства

          Борис Акунин. Писатель и самоубийство. Изд. Захаров. М. 2017,стр.673.

                «Самоубийство - необъяснимый феномен в нравственном мире».
                Карамзин.
 
                Спасибо Акунину, что он пытается
                осмыслить это актуальное для последнего времени
                явление. Это издание книги в черной обложке выглядит
                очень внушительно. Приступила к чтению с трепетом: что
                же скажет автор читателям о такой злободневной для
                человечества проблеме? Тем более, что он любое явление
                рассматривает, начиная от древних философов. Точно так
                же он исследовал феномен  ЛЮБВИ  в книге «Другой путь»
                (из серии «Семейный альбом».

                Итак, слово автору трактата. Правда, я
                иногда не удержалась от копирования очень
                художественных фраз, хотя и не обязательных в
                компиляции).

             ПРЕДИСЛОВИЕ.

«Это не литературоведческое исследование. Причин для написания книги было две - субъективная и объективная или, если угодно, частная и общественная.
Причина внутренняя, сделавшая процесс работы над книгой полезным для автора, - давняя и с годами все более настоятельная потребность разобраться в вопросе, которым задавались многие. Допустимо ли самоубийство, не нарушает ли оно правил «честной игры», в которой участвует каждый из живущих?

Ответ у всякого свой, да иначе и быть не может - ведь здесь сталкиваются две разно-системные аргументации: нравственная и рациональная. Проблема осложняется еще и тем, что мировоззрение автора, как и у большинства соотечественников той же генерации, представляет собой вполне языческую мешанину из материалистического воспитания, головного почтения к христианству, философских теорий и личных предположений. Собрать воедино всю информацию по данной теме, взвесить доводы «за» и «против» - вот субъективная мотивация этого исследования.

А внешняя причина, которая, хочется надеяться, сделает книгу полезной для читателя, такова: тема самоубийства, одна из важнейших для человека (как известно, А. Камю считал ее самой важной) и в особенности актуальная для России, освещена на русском языке крайне скупо. Можно сказать, вовсе не освещена. Отсутствие русской литературы о самоубийстве понятно. Настоящий, то есть востребованный обществом интерес к проблеме суицида возник лишь в конце прошлого века, когда в урбанизированной Европе самоубийство стало превращаться в серьезную социальную проблему.

В дореволюционной России темы самоубийства (вернее, лишь ее религиозно-нравственного среза) успела коснуться только художественная литература. После 1917 года в течение семидесяти лет существование проблемы в нашей стране отрицалось, а посттоталитарный период, очевидно, еще слишком короток, чтобы могло появиться фундаментальное исследование столь сложного предмета.

Отсюда нежелание автора придавать книге наукообразие при помощи сносок, отсылок, комментариев и прочих атрибутов научного издания. Перед вами не научный трактат, а эссе, то есть сочинение исключительно приватное, никоим образом не пытающееся занять место первого русского всеобъемлющего труда по суицидологии. Большое количество цитат, несомненно, объясняет некоторый страх перед темой, изучение которой подобно прогулке по минному полю. В библиографическом списке названы лишь те работы, которые, с моей точки зрения, могут быть полезны или интересны читателю, желающему глубже изучить тему.

Однако пора объяснить, почему книга названа не просто «Самоубийство», а «Писатель и самоубийство». Литераторы взяты как частный пример homo sapiens, достаточно компактный, легко идентифицируемый и к тому же наиболее удобный для изучения. Вообще-то эта книга не о писателе-самоубийце, а о человеке-самоубийце. От обычного человека писатель отличается тем, что в силу своей эксгибиционистской профессии выставляет душу на всеобщее обозрение, мы знаем, что у него внутри. Человек пишущий привык в себе копаться, его душевное устройство - то топливо, которым питается перо (стило, авторучка, пишущая машинка, компьютер).
Возможно, дело в том, что истинно творческому человеку трудно мириться с мыслью, что он - тварь, то есть кем-то сотворен; если ты не смог себя создать, то, по крайней мере, можешь сам себя уничтожить.

Об искусе самоуничтожения литераторы писали много и красиво.

«Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…  Есть особый соблазн гибели, упоение гибелью как трагически прекрасной… Всякий мужчина, кто брал в руки бритву, не мог не подумать о том, как легко он мог бы прервать серебряную нить жизни…  Мысль о самоубийстве - сильное утешительное средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи…». (Пушкин - Бердяев - Байрон - Ницше).

И в завершение о тех, кому адресовано это сочинение.
Самоубийство - происшествие гораздо более распространенное и обыденное, чем представляется многим из нас. Наверняка у каждого из читателей есть родственник, друг или хотя бы знакомый, ушедший из жизни добровольно. Ежедневно около 1200 обитателей Земли убивают себя и еще семь с половиной тысяч пытаются это сделать. В статистике смертей развитых стран суицид опережает убийство и ненамного отстает от дорожно-транспортных происшествий. Современная Россия - в первом ряду стран с высокой суицидной смертностью. В течение полутора лет, пока писалась эта книга, без малого сто тысяч моих соотечественников выбрали вторую часть дилеммы «быть иль не быть?».

Первая часть книги «Человек и самоубийство» посвящена истории суицида и накопленному суицидологическому опыту. Она включена в книгу вынужденно, вследствие уже упомянутого отсутствия отечественной литературы по теме.

Раздел I. История вопроса.
                «Отличие человека от животного состоит в том, что
                человек может покончить жизнь самоубийством». Ж.-П. Сартр               

Некоторые ученые утверждают, что суицид существует и в животном мире. В качестве доказательства приводят массовое самоубийство китов, или отказ некоторых диких зверей жить в условиях неволи, или домашних животных, умирающих от тоски по любимому хозяину. Рассказывают, что собака Моцарта уморила себя голодной смертью на его могиле. Когда животное ведет себя таким образом, что это приводит его к гибели, следует говорить не о суициде, а об угасании жизненного инстинкта, каковое может быть обусловлено разными обстоятельствами: стрессом, бешенством, стадным чувством и проч.

Сто лет назад точно и исчерпывающе сформулировал суть определения суицида Эмиль Дюркгейм:
         «Самоубийством называется всякий смертный случай, являющийся
         непосредственным или опосредованным результатом положительного или
         отрицательного поступка, совершенного самим пострадавшим, если этот
         пострадавший знал об ожидавших его результатах».

Более лаконично ту же дефиницию излагает современный суицидолог Морис Фарбер:
         «Самоубийство - это сознательное, намеренное и быстрое лишение
         себя жизни».
         
Вряд ли можно назвать сознательным  самоумерщвления бедного Николая Гоголя, заморившего себя голодом во время Великого Поста. Намерение писателя довести себя до смерти было очевидно: «Надобно меня оставить, - говорил он. - Я знаю, что должен умереть» (свидетельство Н. Погодина); «Надобно ж умирать, а я уже готов, и умру» (свидетельство А. Хомякова); перед самой смертью сказал: «Как сладко умирать!» (свидетельство С. Шевырева). Однако как страстный, фанатичный христианин, Гоголь не мог сознательно стремиться к суициду, и потому в «Энциклопедии литературицида» биографической справки о нем вы не найдете.

Наконец, уточнение о «быстром» лишении себя жизни понадобилось для того, чтобы отделить суицид от суицидального поведения, которому подвержено большинство людей, ибо современная суицидология относит сюда и выбор сопряженной с риском профессии (гонщик, альпинист, полицейский, военный), и наркоманию, и алкоголизм, и курение, и даже несоблюдение диеты. Все эти люди (процентов этак девяносто от населения планеты) совершают медленное самоубийство, отлично зная, что гоночные машины разбиваются, капля никотина убивает лошадь, пьянство приводит к циррозу, соль - это «белая смерть», а холестерин - эвфемизм для чаши с цикутой.

Человек научился лишать себя жизни сознательно, намеренно и быстро очень давно - задолго до изобретения колеса и покорения огня. Это подтверждается трагической историей тасманских туземцев, истребленных белыми поселенцами: аборигены находились на очень низкой стадии материального развития, однако уже знали, что, если жизнь становится невыносимой, ее можно прекратить. У одних племен самоубийство было распространено в большей степени и почиталось одним из дозволенных стереотипов поведения, у других табуировалось и сурово каралось, но, тем не менее, все равно присутствовало в культуре.

В древней Европе (у датчан, готов) этот ритуал сохранялся вплоть до христианской эры. У вестготов была так называемая «Скала предков», с которой бросались старики, не желавшие обременять собой сородичей. Такой же обычай описан у испанских кельтов.  На острове Кеос во времена античности старики украшали головы венками и устраивали веселый праздник, в конце которого пили цикуту. Еще совсем недавно, в Новое время, в голодных горных деревнях провинциальной Японии старики и старухи, которые больше не могли работать и чувствовали, что превратились в обузу для своих детей, требовали, чтобы их отнесли в горы и оставили там умирать голодной смертью.

Историческая тенденция такова: с возникновением и развитием классов и государства общество относилось к самоубийству все более строго. Это и понятно - интересы государства требовали все большего и большего ограничения частной свободы; механизм насилия над личностью неминуемо должен был покуситься на главную область человеческой свободы».

                И начинает Б.Акунин подробный анализ этой
                тенденции традиционно с античности. Об этом, при
                желании, можно прочитать в книге. Но завершение этого
                эпизода хочется сохранить в моем эссе.

«В позднеримской империи самоубийства рабов необычайно распространились и стали приобретать черты эпидемии. Трудно запугать человека, решившего покончить счеты с жизнью, посмертным глумлением над его бренными останками или мучительной казнью - это лишь понуждает самоубийцу выбирать более надежный способ самоумерщвления. Понадобились меры более эффективные и кардинальные. Их предоставила в распоряжение государства христианская церковь.

Если светская власть лишала человека свободы лишь в его физической ипостаси и только на период его земной жизни, то власть церковная давала возможность стреножить и душу, ибо юрисдикция религии простиралась и в жизнь загробную.
Наступила эпоха, когда человек был не волен распоряжаться ни своим телом, ни своей душой. И это продолжалось больше тысячи лет – обозначенных в истории как средневековье.

                «…Переход от сей жизни к лучшей - не во
                власти человеческого произвола, а во власти Божией. И
                не дозволено человеку убивать себя, дабы попасть в
                лучший мир». Фома Аквинский. «Сумма теологии».
               
В первые века своего существования гонимая религия относилась к мученичеству, то есть к альтруистическому самоубийству во имя веры, с благоговением. Примерно с V века отношение церкви к добровольной смерти во имя веры начинает меняться. Утвердив принцип «кесарю - кесарево», церковь расширила трактовку принципа «Богу - Богово»: бессмертная душа принадлежит Всевышнему, и только Он волен ею распоряжаться. Искоренение  б е с а  с а м о у б и й с т в а  проводилось с трудно вообразимой для наших времен обстоятельной неторопливостью, растянувшись на столетия.

С приходом Ренессанса и зарождением концепции гуманизма варварство стало уходить в прошлое. Нравы смягчались, нетерпимость постепенно выходила из моды, а жестокость и суеверие из похвальных качеств перешли в разряд постыдных. Европа вступала в новые времена.
                «Я много думал о смерти и нахожу, что
                это - наименьшее из зол». Фрэнсис Бэкон. 
               
Впервые о естественных правах человека - на жизнь, на справедливый суд, на собственность - заговорили в Англии и поначалу только применительно к баронам («Великая хартия вольностей», XIII век). К началу Нового времени идея о том, что у государя есть не только права, но и обязанности, а у подданных не только обязанности, но и права, распространилась по всей северной Европе. Этот поистине революционный переворот в умах, вознесший индивида и тем самым неминуемо приспустивший с недосягаемой высоты и кесаря, и Бога, свершился благодаря мыслителям и сочинителям: Томасу Мору, Эразму Роттердамскому, Мартину Лютеру, Шекспиру, Спинозе, Декарту, Гоббсу, Сервантесу, которые каждый на свой лад учили человека тому, что он достоин уважения.

Это не замедлило сказаться на отношении общества к суициду. Первым защитником самоубийц был Монтень, оправдывавший «благородное самоубийство» и восхищавшийся доблестными женщинами античности, жертвовавшими жизнью во имя долга или любви. В следующем столетии пространную и эмоциональную апологию суицида написал Джон Донн. Однако опубликовать свой «Биатанатос» он позволил лишь посмертно - очевидно, боялся потерять хорошее место диакона в лондонском соборе Святого Павла.

Дэвид Юм, вознамерившийся «вернуть человеку его утраченную свободу», издал свой труд «О самоубийстве» (1777) через двадцать лет после того, как этот трактат был написан. Почти сразу же книга попала в список запрещенных изданий, но в конце XVIII века это было уже явным анахронизмом - эпоха безоговорочного осуждения суицида подходила к концу.

Первые симптомы послабления проявлялись и раньше. Чрезмерная суровость светского и церковного закона была трудно применима на практике - и по эмоциональным, и по материальным соображениям. Люди все равно убивали себя, невзирая на земные и небесные кары.

Восемнадцатое столетие завершилось тем, что признало за человеком право на жизнь. Это поставило перед юристами сложную задачу: является ли это право одновременно и обязанностью? Ни в одной из конституций и деклараций прав человека этого не утверждалось. Если у человека есть юридическое право жить, стало быть, он может и не пользоваться этим правом, то есть прекратить свое существование. Понадобились долгие десятилетия, чтобы уголовное законодательство различных стран было приведено в соответствие с их Основным законом.

Французская революция, пролившая реки крови, но показавшая всему миру, как надо расправляться с предрассудками и анахронизмами, первой вычеркнула самоубийство из списка уголовных преступлений. Последней же из европейских стран на это решилась Великобритания, сохранявшая в кодексе антисуицидную статью вплоть до 1961 года.

Между двумя этими событиями - 170 лет упорной борьбы государства и церкви с общественным мнением, все более и более сочувственным по отношению к самоубийству. Твердая власть не любит, когда подданные проявляют своеволие, предпочитает лишать жизни сама, поэтому при тоталитарных режимах, будь то наполеоновская Франция или коммунистическая Россия, самоубийство как социальное явление сурово осуждалось или замалчивалось.

Во время Итальянского похода Бонапарт, обеспокоенный количеством самоубийств в рядах своей победоносной армии, издал специальный приказ, в котором говорилось: «Солдаты! Нужно уметь преодолевать сердечные страдания! Для того чтобы выдержать душевные невзгоды, потребно не меньше силы воли и мужества, чем для того чтобы выдержать залповый огонь неприятеля!» Великому полководцу принадлежат и такие слова: «Смерть как акт отчаяния - это трусость. Самоубийство не отвечает ни моим принципам, ни месту, которое я занимаю на мировой арене. Я человек, приговоренный к жизни». С другой стороны - исторический факт: в канун первого отречения Наполеон принял яд и остался в живых лишь благодаря тому, что отрава от длительного хранения утратила свою действенность… .

Во второй половине XIX века в цивилизованных странах самоубийц уже не подвергали публичному поношению, но закон по-прежнему был суров по отношению к тем, кто пытался уйти из жизни, но не сумел. В 1881 году законодательное собрание штата Нью-Йорк определило неудачливым самоубийцам наказание в 20 лет тюрьмы. В Англии же государство бралось завершить не доведенное до конца самоубийство при помощи палача - попытка суицида каралась смертной казнью.
 
Мишель Фуко пишет в работе «Право на смерть и власть над жизнью»: «Самоубийство, которое прежде считалось преступлением, поскольку было способом присвоить себе право на смерть, отправлять которое мог лишь суверен - тот ли, что здесь, на земле, или тот, что там, по ту сторону, … стало в ходе XIX века одной из первых форм поведения, вошедших в поле социологического анализа».

А потом настал XX век, который называют веком социальных революций и веком технического прогресса, веком космоса и веком атома, веком мировых войн и веком массовой культуры. Все это, конечно, так, но ведь самое важное - не то, что происходит вокруг нас, а то, что творится в нашей душе.

В душе человека в XX веке произошло вот что: огромное и постоянно увеличивающееся количество людей в разных частях планеты перестали хотеть жить.
Главный титул нашего столетия должен бы звучать так: век самоубийств.
                …Земля как будто потеряла силу держать на себе людей.
                Ф.М. Достоевский. «Дневник писателя».

А ведь XX век, при всех его потрясениях и злодеяниях, невероятно обустроил существование человека, окружил его комфортом и удобствами, невообразимыми сто лет назад - причем более всего материальный уровень жизни вырос именно в тех странах, которые сегодня лидируют по уровню самоубийств.

В чем же дело? Что, собственно, произошло? Почему в век толерантности и социального обеспечения человечество уподобилось енотообразному зверьку какомицли, который, оказавшись в зоопарке, впадает в депрессию и через некоторое время начинает сам себя пожирать, хотя клетка просторная, а еды много? Причин тому множество:  социальные, нравственные, кризис веры, психологические.

Парадокс: чем благоустроеннее становился быт человека XX столетия, тем стремительнее ползла вверх кривая суицида, спускаясь книзу лишь во время мировых войн, что и понятно - когда озверевший мир на тебя охотится, не хочется играть с ним в поддавки.

«На войне, в лагерях и в периоды террора люди гораздо меньше думают о смерти, а тем более о самоубийстве, чем в мирной жизни, - пишет Надежда Мандельштам. - Когда на земле образуются сгустки смертельного страха и груды абсолютно неразрешимых проблем, общие вопросы бытия отступают на задний план».
Поразительный, но почему-то греющий душу факт: в Освенциме уровень самоубийств был в несколько раз выше среди охранников, чем среди заключенных. Жизненный инстинкт обостряется тогда, когда жизни угрожает опасность. И наоборот.

Современному человеку, которому повезло родиться в благополучной, сытой стране, жизненный инстинкт не очень-то нужен: голод, холод, насилие, какому-нибудь финну, канадцу или японцу, известны больше понаслышке, благодаря привычке ужинать перед телевизором. Человек из благополучной страны знает, что почти наверняка будет жить: а) в комфорте, б) не подвергаясь принуждению, в) долго. Перспектива ясна: умрет в 94 года от болезни Альцгеймера. От этой уверенности происходит размягчение жизненного мускула, инстинкта жизни. Согласно Фрейду, в старости постепенно берет верх - инстинкт смерти.

Впрочем, не будем пугать себя раньше времени. В конце XX века миру до тепловой смерти еще очень далеко, homo sapiens пока вполне способен избрать более эффектный способ исчезновения - ядерную войну, экологическую катастрофу или какой-нибудь иной вариант видового самоубийства.
У человечества сегодня много проблем, и суицид - лишь одна из них, не самая заметная, но самая трудноразрешимая.

С точки зрения философии, самоубийства – это главная проблема. Стоит ли жизнь того, чтобы дожить ее до конца? Должен ли человек покоряться пращам и стрелам яростной судьбы? На исходе второго тысячелетия христианской эры человек остался с проблемой самоубийства один на один, и решать ее приходится каждому за себя. Что, впрочем, неудивительно. Ибо, "ведь если можно с кем-то жизнь делить, то кто же с нами нашу смерть разделит?" И. Бродский «Большая элегия Джону Донну».

                Я  уверена, что у детей Божьих, рожденных
                от Духа Святого, - вопрос о самоубийстве даже не
                возникает. Они прекрасно знают, кто вбрасывает в их
                сознание эти окончательно губительные мысли. Мы твердо
                верим, что во всех наших жизненных проблемах Господь
                разрешит их лучшим способом. И это не самообман, а
                многовековой опыт Живой ВЕРЫ. И в любой форме смерти
                мы не одиноки: Отец Небесный всегда с нами.
 
                "Разве ты не знаешь? разве ты не слышал,
                что вечный Господь Бог, сотворивший концы земли, не утомляется и не изнемогает? разум Его неисследим. Он дает утомленному силу, и изнемогшему дарует крепость. Утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновятся в силе: поднимут крылья, как орлы, потекут - и не устанут, пойдут - и не утомятся". Исайя.40:28-31.