Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 49

      Глава 49

      — Гефа, я хочу жениться.

      — На ком?

      — На Роксане.

      — И что это такое?

      — Дочь Оксиарта, он уже наш.

      Гефестион пожал плечами.

      — Так если он уже наш, зачем ты женишься? Оксиарт… — Сын Аминтора стал перебирать пергаменты на столе и скоро нашёл искомое. — Ну вот, Оксиарт. Два его сына зачислены в армию — у тебя уже двое из его семьи в заложниках, зачем тебе нужен ещё один, тем более девка? Возни много, а ценность грошовая.

      — Как ты не понимаешь! Я возьму в оборот всю его семейку, и он мне будет служить ещё вернее!

      Гефестион по-прежнему не разделял оптимизма Александра:

      — Не надо ради его верной службы, в искренность которой я, кстати, не верю и тебе не советую, впадать в крайности. Дай ему в управление кусок земли немного больше того, которым он владел, — пусть там наводит порядок и благодарит богов за твои милости.

      — Я ему дам, дам, я уже об этом думал. Вот смотри! — Александр развернул на столе карту. — Вот эту часть Бактрии и Паропамис я выделил в отдельную сатрапию — две этих области я Оксиарту и передам. Потому что он не бедствует и в деньгах не нуждается, а вот власть ему придётся по вкусу. Он её ещё не пробовал, сатрапом не был.

      — А не слишком ли жирно?

      — Нет. У него многочисленные связи и хорошие отношения со всеми, он достаточно влиятелен — он поможет перетянуть на нашу сторону других.

      — Так и спи с ним! На кой фиг тебе его дочка?

      — Кажется, он извращенец и только с бабами путается.

      — Тьфу, угораздило тебя! Ну с кем ты связался! Дай ему эту землю, хотя я считаю, что это слишком, пусть сидит в этом вшивом Паропамисе и управляет, женитьба тут при чём?

      — Гефа! Я всё рассчитал! — голос Александра звучал убеждённо. — Послушай! Ты прекрасно знаешь, что всем этим горцам верить нельзя…

      — Ещё бы!

      — Вот! — торжествующе заявил Александр. — А я придумал, как с этим справиться! Я женюсь на его дочери, он будет ждать детей, а я с ней спать не буду! То есть он ждёт, а ребёнок не появляется. Но, пока он ждёт, он будет мне верен!

      — А мне твои построения сомнительны, — продолжил упрямиться Гефестион. — Ты с ней не будешь спать, ребёнок не появляется — и папаша испугается, что брак бездетен или с его чадом что-то не в порядке, и станет в страхе ожидать развода, то есть не будет более считать свою дочку курочкой, могущей снести золотое яичко в виде наследника империи. Это первое. Во-вторых, беря в жёны эту Роксанку, ты можешь не перетянуть на свою сторону остальных, а оттолкнуть их. У них тоже дочки по лавочкам сидят, а ты выбрал не их, а Оксиартову — это не приблизит их к тебе, а только зависть возбудит.

      — Нет, наоборот! — Глаза Александра заблестели озорным блеском. — Совсем наоборот! Они станут ждать, что я и их дочек в жёны возьму, — и будут передо мной выслуживаться.

      — Александр! — Гефестион устало вздохнул. — Ты что, гарем из дикарских жён себе заведёшь? Тебе мало забот со своими наложницами, мало целого полка даром жрущих ртов и толпы евнухов при них — ещё этих бактриек в жёны? Не понимаю. Предлагал же тебе Фарасман… или как его там… брак со своей дочерью — она бы лучшей партией была: по крайней мере, царевна. А эта… Оксиарт тебе сдался — значит, Роксана — пленница. И ты опустишься до этого?

      — Я до этого поднимусь. Ахилл тоже сблизился с пленницей.

      — Да, только Гомер — сказитель, а не летописец.

      — Ну вот, теперь ты ему не веришь!

      — Ты зато слишком многим веришь. И слишком во многое.

      — Да! Да! Гефа! — Александр опустился перед любимым на колено и сжал его предплечья. — Послушай! Я девять лет царь Македонии, девять лет прошло со смерти Филиппа, девять лет на коне, девять лет походов — и я всё ещё не в Индии! Я не могу больше ждать, я должен её увидеть, я должен понять, как устроен мир, в чём ошибались древние, в чём они были правы. Ты же знаешь, что кочевники не видели у себя за степями Большой воды, на востоке Согдиана и Бактрия в огромные горы упираются, о них такие жуткие рассказы ходят: говорят, их пики на двадцать тысяч локтей вверх уносятся. Я не думаю, что через них пройти невозможно, но… очень трудно. Их лучше обогнуть, но сначала рассмотреть вблизи, подойти к подножию. Я не выдержу без этого, не смогу не увидеть! А потом мы перейдём Индию с запада на восток, достигнем Инда и Ганга, то есть обойдём Имаус южнее. Такие высокие горы не могут сразу обрываться водой, за ними должна лежать какая-то страна — этот самый Элизиум. Гефа, я должен это увидеть, я должен это узнать. А после этого сколько ещё остаётся впереди! Понт, Рим, Карфаген, Иберия*.

------------------------------
      * Иберия — древнее название Испании.
------------------------------

Ещё Аравия… Ещё Гирканское море надо исследовать, а времени катастрофически не хватает! Я здесь три года, мы потеряли в Согдиане и в Бактрии больше, чем при осадах Тира и Газы, — и времени, и людей. Я должен оставить здесь большой гарнизон, не менее десяти тысяч пехотинцев. Их надо кормить — нам нужны местные, очень лояльные местные — поэтому то, что тебе кажется чрезмерным, для меня естественно. Я очень боюсь не успеть. Очень. Мне страшно, Гефа! — Александр уткнулся в плечо любимого. — Мне страшно. Я тороплюсь, а уйти вот так, оставив здесь столько непокорённых, я не могу. Эти Аидовы скалы! Согдийская скала, скала Хориена — сколько их ещё впереди? Они отлично укреплены. Я уже три года мечусь по Согдиане и по Бактрии — на сколько лет я ещё могу здесь застрять, если на каждую скалу по месяцу уйдёт?

      — Ну и пусть они катятся в Тартар. — Гефестион не отвечал на ласку. — Зачем ты вообще сюда пошёл? И Согдиана, и Бактрия уже при Дарии были практически независимы. Свернул бы ты сразу в Индию — ничего бы не случилось.

      — А Бесс? А Спитамен?

      — Бесс пировал в Бактрах, а на запад не совался.

      — Он именовал себя Артаксерксом V!

      — Да хоть Хеопсом! Что тебе в этих титулах? — важна реальная власть, важна реальная сила, а не гордые наименования. — Сын Аминтора встал и принялся расхаживать по шатру в сильнейшем волнении. — Ты не понимаешь, во что ввязываешься. Тебе мало того, что после Филоты, Пармениона, Клита в армии полно недовольных — тебе надо ещё к себе дикарку приблизить? Ты оскорбишь этим всех, ни офицеры, ни рядовые тебя не поддержат. И я тебе не помощник: даже если внешне приму твою сторону, все поймут, что притворяюсь. Мало ты всех персидскими тряпками раздражаешь, мало тебе Багоя — теперь ещё ниже опустился! Дикарка на ложе! Да она хоть читать умеет?

      Александр растерялся:

      — Не знаю.

      — Вот именно. Сколько ей лет?

      — Двадцать.

      — Что? — У Гефестиона округлились глаза. — Двадцать?! Двадцать?! При том, что папаша зажиточный и наверняка даёт за ней приличное приданое, её никто до сих пор в жёны не взял? Двадцать лет! Это же перестарок! Какая-нибудь уродина!

      — Да нет же! Её считают очень красивой.

      — Где? На её скале? Не смеши. Ты ещё не учитываешь, что у неё на постель с тобой могут быть совершенно не сходящиеся с твоими планы. Она, небось, в тебя уже влюбилась и мечтает о куче детей.

      — Вот я ей и скажу, что она получит их, когда её отец докажет мне свою верность.

      — А она это примет? Ты не знаешь дикарской горячности и бабского самомнения. Она ж уверена, что ты голову из-за неё потерял, а когда поймёт, что ты с ней спать не собирашься, сразу к папочке побежит жаловаться, плакать и истерить, а до этого постарается выцарапать тебе глаза.

      — Ты меня спасёшь, а у папочки, надеюсь, достанет мозгов оповестить доченьку, что это брак по расчёту.

      — Тьфу! Ты не понимаешь, как это низко? — Гефестиона передёрнуло. — Ты, сын Зевса, царь, фараон, заискиваешь перед дикарями и опускаешься до брака по расчёту, надеясь на то, что тесть поможет тебе со всеми справиться! Тьфу, мерзость!

      — Я всем докажу, что я сын Зевса. По-любому, не по-хорошему, так по-плохому, — в голосе Александра зазвенел металл. — Не любят, так будут бояться. И я не провинциал, чтобы опасаться того, что обо мне подумают.

      — Я знаю, что тебя волнует только то, как перед тобой изогнутся.



      Вечером Александр собрал своих приближённых на совет и объявил им о своём решении. Он ожидал, что натолкнётся на неприятие, и, к его великому удивлению, даже Кратер, всегда и во всём его поддерживавший, на сей раз был категорически против:

      — Ты уже Клита по пьянке убил, а это с какого хиосского?

      — Клит убит из-за Диониса, это мы выяснили, — Александр не хотел возвращаться к тяжёлым воспоминаниям. — Я абсолютно трезв.

      — Да, но холодная голова не исключает горячего сердца?

      — Перестань иронизировать! Это вместо того, чтобы мне спасибо сказать: я всё беру на себя, а не заставляю вас пережениться на бактрийках, чтобы перетянуть все значимые фигуры на свою сторону.

      — А тебе это и не удастся. Женился пару дней назад один из наших на бактрийке — так его убили. Он продолжил спать со своим любовником, а у них это, видите ли, не принято.

      — А почему я об этом не знаю? — спросил Александр.

      — Вот, говорю.

      — И что? — живо поинтересовался царь Азии.

      — Ничего. Семью вырезали. Хотели ещё до этого баб перетрахать перед мужиками, а мужиков — на глазах у баб, но никто не польстился.

      — Напрасно. Не обязательно же членом — можно было и копьями, — высказал запоздалый выход из ситуации Гефестион.

      — Учтём на следующий раз, а на этот что? — ухмыльнулся Кратер. — Царя они, конечно, не завалят, а тебя вполне могут. Нет человека — нет проблемы.

      — Пусть попробуют, — бросил Гефестион, но Кратер уже высказал одну колкость, пока не нашёл вторую и перешёл к своим доводам, обращаясь уже непосредственно к Александру:

      — Местные уже переходят на нашу сторону, предоставь всё решать времени — чем дальше, тем живее дело пойдёт и само собой. А ты искусственно пытаешься это ускорить — зачем, если из-за этого надо прибегать к чьей-то помощи, унижаться? Ты будешь зависеть от какого-то бандюги из глухомани? Это же унизительно — и для тебя, и для всех нас. Он сатрапией будет управлять? А он сможет? Ты в этом уверен? Нельзя Бактрию по-другому усмирить — без всяких унижений? Ну, потеряешь пару месяцев — но это будет достойно, своими силами. А то, если ты вечно будешь к ним за помощью обращаться, они уверуют в то, что ты без них как без рук и, вообще, Бактрия — пуп земли. Царь Азии, первый на всех этих необъятных просторах — и неграмотная дочь относительно успешного барыги из глухой провинции. И зависимость, и мезальянс — хуже некуда.

      — Я так не считаю. Не я опускаюсь до них, а они поднимаются до нас. Мы хотели создать единый народ без границ — мы его создадим.

      — Это ты хотел. У тебя уже есть ребёнок — местные это знают и не будут сильно рассчитывать на несомненное воцарение своей крови на троне империи. В том же, что наши всё в штыки примут, никаких сомнений. Тебе это нужно?

      — Примут… А если не примут, то этого не выскажут: себе дороже станет. Для всеобщего же успокоения я объявлю, что женюсь на ней по местным законам — здесь вроде будет считаться, на остальной завоёванной территории — уже менее женатым буду, а для македонян — почти что холостым останусь.

      — А записывать тебя теперь как? — поинтересовался Эвмен. — Женатым или холостым?

      — Так и пиши: женат по местным обрядам.

      — И не надо смотреть на положение вещей так драматически, — нарочито равнодушным голосом произнёс Гефестион. — Брак не необратимость. Александр может развестись, если его что-то не устроит; если в будущем появится достойная партия, можно даже без развода жениться во второй раз, да хоть бы на нескольких женщинах сразу: на той же дочке Фарасмана, на той же индийской принцессе…

      — А индийская принцесса, — оборвал Гефестиона Леоннат, — захочет выйти замуж и стать второй женой? При том, что первая — дочь конокрада, в лучшем случае — внучка?

      — Брак по расчёту подобных тонкостей не рассматривает.

      Гефестион говорил так, но чувствовал совсем другое. Он ревновал. Не за себя: знал, что любимый — женоненавистник и ничего, кроме практических соображений, в уме перед свадьбой держать не может. Гефестион ревновал за Барсину, ничего не требовавшую и своим отъездом как бы самоустранившуюся. Она ничего не просила, не играла на чём-то, ничего не считала, ничего не рассчитывала — и выглядела достойно и порядочно, в отличие от Роксаны, собиравшейся пролезть на трон в результате соглашений, к которым она не имела никакого отношения. Барсина уже родила ребёнка, причём по настоянию самого отца, а не по собственному желанию или интригуя, — она имела бо;льшие права на Александра; выросшая, воспитанная и получившая образование в Пелле, она была практически македонянкой — на неё должен был пасть выбор царя Азии, она была из знатной семьи, в отличие от происхождения новоявленной претендентки. Гефестион считал Барсину более подходящей для роли жены Александра — во всех отношениях, но это не состоялось — и сыну Аминтора приходилось успокаивать себя хотя бы тем, что Барсина уже родила, уже выносила плоть от плоти Александра.

      А дочь Оксиарта происходила от недавно осевших на земле кочевников, и осёдлость их нынешней жизни вовсе не отменяла то, что в отцах или в дедах они имели примитивных ворюг, ското- и конокрадов, а некоторые, возможно, и теперь этим промышляли — и Гефестион переживал за авторитет Александра. Сын Зевса, царь Азии, фараон, Александр Великий — и неграмотная дикарка. Да Аид бы побрал это взаимопроникновение культур и всеобщее братство!

      Сомнения, сомнения опять, уже в тысячный раз с начала похода, овладели сыном Аминтора. Не пострадает ли величие любимого, что делает Александр, куда идёт, найдёт ли то, что хочет, если карты врут и Ойкумена так велика? Чего будет стоить дальнейшее продвижение, что за время, потраченное на него, произойдёт в центре империи и в родной Македонии? Своеволие и тирания сатрапов всем хорошо известны, разногласия Олимпиады с Антипатром не утихают, а родина обезлюдела, потому что цвет её — молодых, здоровых мужчин — поглощают Азия и одержимость Александра. Впору было горько усмехнуться: македоняне пришли сюда, они превратили этот край в пустыню, («Ubi solitudinem faciunt, pacem appellant*», — сказал бы Луций),

------------------------------
      * Превращая край в пустыню, они называют это миром. (Перевод с лат.)
------------------------------

перебили сто двадцать тысяч человек и поплатились за это тем, что обезлюдела их собственная отчизна — всё в мире уравновешено… Имеет ли правитель право так потребительски относиться к отечеству? И если нет, то весь этот поход неправеден — и боги явят своё возмездие, опять-таки по закону равновесия, для соблюдения баланса.

      Гефестион боялся: фактически Александр получал, делая ненавистное себе, несколько лишних месяцев, максимум — год. Стоила ли овчинка выделки? Или Бактрия на самом деле гораздо опаснее, подлее и коварнее, чем он, Гефестион, представляет? — тогда Александр прав. «О боги! Почему всё всегда так сложно? — отчаивался Гефестион. — Или он… — И сын Аминтора похолодел. — Нет, всё правильно. Я не ошибся. Речь идёт о нескольких месяцах, но Александр ценит их на вес золота, потому что его время иссякает. Боги заставляют его поступать так, мойры погоняют его, ибо предел уже положен, и жизнь Александра выкатывает к завершению. Молю твою власть, Зевс, заклинаю твою мудрость, Афина! Пусть я всё-таки буду неправ, пусть Александр просто очень спешит в Индию, и дело только в его горячности, неудержимости и стремительности. Прошу вас, мойры, не обрезайте его нить, тяните её дольше! — И Гефестион упал духом: что-то говорило ему, что его первое предположение всё-таки вернее. — Ладно, я согласен погрязать в этом — только бы он не вяз в трясине. Не думай ни о чём страшном, любимый мой, иди вперёд, а все мучения оставь мне. Но выдержу ли я? Мамочка, как же мне страшно!»



      Свадьбу играли через пару дней. Македонянам затея не пришлась по вкусу, в ропоте недовольства царю Азии припомнили бранхидов:

      — Потомки греков убиты, а царь женится на азиатке!

      Но Александр был спокоен и невозмутим, а Роксана — не в меру оживлена. Глаза её сияли, перезрелую девицу можно было назвать даже хорошенькой — Гефестион же знал, что причина всему этому — прекрасное расположение духа, которое делает привлекательной и очень заурядное создание.

      Особых достоинств в дочке Оксиарта не было, красавицей она считалась потому, что на её скале у неё были самые белые белила, самая чёрная сурьма, самые красные румяна и самые цветастые тряпки и двадцать лет все служанки пели ей в оба уха, что она самая прекрасная, восхитительная, желанная и достойная принца на белом коне. Вместо принца ей повстречался царь, действительность превзошла ожидания — Роксана уверилась в своей исключительности и в том, что Александр влюбился в неё безоглядно. Ныне она первая женщина в этой необъятной империи — все остальные годятся ей только в служанки, сам божий сын потерял голову от её красоты — все остальные могут быть лишь её рабами. Какой калым дал за неё Александр — целую, специально по этому случаю образованную сатрапию!

      «Я прекрасная, любимая, могущественная императрица, — ликовала Роксана в душе. — Прекрасная, любимая, могущественная! Придворные художники будут молить меня о том, чтобы я снизошла до них и позволила им написать свой портрет. Мой лик будет запечатлён навеки, я жена сына Зевса — значит, тоже богиня. Мне воздвигнут храмы».

      И, оказавшись на брачном ложе, Роксана упивалась своим славным будущим долго, потому что сын Зевса не спешил наведаться к новобрачной. Напрасно прождав его и порядком истомившись, новоиспечённая супруга отправилась искать своего потерявшегося мужа и обнаружила его в другой опочивальне возлежавшим рядом с Гефестионом. Александр кормил любимого орешками в меду, Гефестион тщательно обсасывал пальцы сына Зевса и примерял на каждое из них кольцо с камнем. Парочка тихо ворковала.

      — Он меняет цвет при разном освещении. Посмотри на него, запомни — и увидишь завтра утром, что цвет изменился. В твою честь названы города — назовём и камень. Пусть он будет александритом.

      — Надо ещё какой-нибудь самоцвет найти покрасивее. Александриту полагается гефестионит. Мы обнаружим его в Индии.

      — Неугомонный! Дай мне ещё орешек!

      — Изволь.

      Идиллическая картина потрясла Роксану до глубины души. Девица, которую законный муж и не думал делать женщиной, побледнела, покраснела и, задыхаясь, выдала:

      — Почему ты не пришёл на брачное ложе? — В глазах Роксаны сверкали молнии, не уступавшие вооружению свёкра-громовержца.

      Александру пришлось отвлечься от увлекательного занятия.

      — Ты незнакома с этикетом при царском дворе — иначе бы знала, что вопросы монарху задавать не принято. Но на первый раз я тебя не накажу, извиню и даже отвечу тебе. Я не возлёг с тобой, потому что ребёнок от тебя в мои планы пока не входит. Скоро мы отправимся в Индию и ты последуешь за мной. Климат этой страны мне неизвестен, но, скорее всего, там, как и во всех южных странах, особенно когда погода в них влажная, нередки случаи малярии. Я не могу допустить, чтобы твоя беременность протекала в таких условиях и была под угрозой. Кроме того, не надо торопить события. Я должен убедиться в том, что твой отец выполняет свою часть договора. Если его поведение нареканий с моей стороны не вызовет, то по возвращении из Индии в Вавилон я задумаюсь о наследнике от тебя.

      Очередная волна краски залила лицо Роксаны, теперь оно было багровым.

      — Что это значит и при чём здесь мой отец? — у девицы вновь образовался вопрос, и, чтобы исправиться, она сделала из вопросительного предложения повествовательное, быстро добавив: — Я не понимаю. Ты мой муж!

      Вид Гефестиона, то одобрительно кивавшего, то удовлетворённо улыбавшегося, то поднятием указательного пальца отмечавшего особо понравившееся место в словах любимого, выводил Роксану из себя едва ли не более, чем разъяснения мужа. «Он что, имеет право оценивать Александра, словно выученный урок проверять? А как вальяжно он развалился, как нагло его рука бродит по груди моего — моего — мужа!»

      — Я считал тебя сообразительней. Неужели ты ещё не поняла, что я женился не на тебе, а на твоём отце? Мы обменялись приданым. Оксиарт обеспечит мне быструю сдачу ещё сопротивляющихся мятежников, потому что я не планирую в Бактрии задерживаться надолго — меня призывают более важные дела. В свою очередь, я дал ему в управление специально выделенную сатрапию и сделал его дочь своей спутницей жизни, а его самого — моим тестем. Как видишь, мой вклад по сравнению с его…

      — Они вообще несоизмеримы, — жёстче определил Гефестион, бесцеремонно прерывая любимого и показывая тем самым Роксане, на каком именно месте располагается она и какое занимает он. — Александру уже не раз предлагали задуматься о том, не слишком ли невыгодную сделку он заключил. Так что благодарите широту души сына Зевса, требовать ещё что-то сверх уже взятого представляется мне чрезмерной наглостью.

      — Брак по расчёту чувств не предполагает и не требует, — добавил Александр. — Прими это как данность. Если же она тебя расстроит настолько, что ты не захочешь оставаться в своём нынешнем положении, то можешь обсудить это со своими родными. Получишь развод, перестанешь официально называться первой женщиной Азии, Паропамису я найду вместо Оксиарта другого сатрапа. Что касается моих убытков, то задержка в пути, конечно, будет досадной, но короткой и легко исправимой: кроме твоего отца, найдётся ещё много переговорщиков, они смогут убедить оставшихся сопротивляющихся в бесплодности их усилий. Тебе решать.

      Роксана испугалась и решила пустить в ход последний аргумент:

      — Чем скорее у царя Азии появится наследник, тем лучше. Ты рискуешь жизнью в каждой битве, тебя могут убить, а я обеспечу продолжение твоему роду!

      — Не считай себя незаменимой. На тебе свет клином не сошёлся, один ребёнок у меня уже есть.

      — Он незаконный!

      — Этот пустяк исправляется написанием всего лишь одного пергамента. Напоследок добавлю совет не ввязываться в интриги и не злоумышлять против кого бы то ни было: у меня хорошая разведка, она быстро вычисляет организаторов бунтов и заговоров, а моя воля готовит им соответствующий конец. Найди себе полезное занятие: подтяни свой греческий, изучи современную драматургию.

      Роксана готова была зашипеть не хуже любимиц своей свекрови, но стойка кобры на Александра и Гефестиона никакого впечатления не произвела.

      — Ты свободна, Роксана. Можешь идти, — очаровательно улыбнулся Гефестион.

      Из царских покоев Роксану бесцеремонно выставляли — приходилось испить до дна чашу унижения, покориться и убраться к себе. Последним словом, услышанным бактрийкой от мужа уже на пороге, предназначалось вовсе не ей.

      — Итак… — Александр завис над Гефестионом, распахивая халат.

      Роксана вернулась в свою опочивальню в дикой ярости, переколотила всё, что только могло биться, и исхлестала двух служанок. На следующий день они явились искать праведного суда у сына Зевса: хозяйка и раньше часто давала волю рукам, служить ей становилось невыносимо. Александр сочувственно выслушал пострадавших, дал девушкам приданое, выдал их замуж, а к ретивой жёнушке приставил зрелых женщин из обоза, прошедших с армией долгий путь и, несомненно, много повидавших и ко многому приспособившихся. Раздавать им пощёчины, подзатыльники и плети Роксана не решилась — ей оставалось только вариться в котле собственной злобы, не давая ей выхода.

      Продолжение выложено.