Третья песнь цикады

Крит. Кносский дворец. Август. Испытание для тела. Душе хорошо – выставила перископ и сидит где-то в домике в позе лотоса, наблюдает. А ты ходи, обливайся потом, лавируй меж вражеских тел, выбирай нужный ракурс. Здесь хотя бы готов к жаре. В Херсонесе было хуже. Так ждал этой встречи… Первое впечатление: истошный свист охранников, что устремились к морю – кто-то нарушил запрет, полез в воду. С прошлого года купаться там нельзя. Целый день бродили по Севастополю – красивый город, – Херсонес оставили на сладкое. И вот вижу бирюзу приветливо распахнутых объятий, в шуме прибоя слышу зов, чувствую, радо мне море, готово. А я как рад, и шорты пали на песок… Низзззззззззззззя! – глас власти прожужжал, все обломал и в тень съебался.

Возвращаемся в Кносс. Спускаемся по древним ступеням на северном склоне холма – тень, шланг, кран, вода – оазис у забора. Среди афинских руин край глаза быстро научился находить в кустах шланги для полива деревьев. Стесняться глупо – на Акрополе видел, как санитары уводят побитое солнцем тело европейца. Наши враги очень культурные – окропят потылицу водой в специально отведенных для этого местах, и дальше бредут с понурыми лицами. А боги над ними хохочут, на агоре довелось их смех услышать.

И вновь я в Кноссе, уже облитый водой, съевший вкуснейший бутерброд, запивший его греческим вином, покуривший и возлежащий в тени оливы на камне, что помнит Миноса и Артура Эванса. Благодаря им только что восхищался красотой трех граций XV в. не нашей эры. Лежу, смотрю на оливу, древней той, что подарила тень. А древнейшей на Крите оливе 3500 лет, и я знаю человека, который ее видел, даже разговаривал с ним в Ханье… И тут солнечный луч прошел сквозь ручеек смолы на стволе дерева – прямо в глаз. Зажмурился. Открыл глаз. Подошел к оливе и рядом с янтарным ожерельем увидел хитиновый панцирь цикады.

Что же такое красота? Вот три грации, они прекрасны, тьма туристов стояла перед ними в восхищении. В ста метрах от дворца растет олива, экскурсии сюда не водят и ни у кого из первых лиц государств, посетивших Кносс, не было шанса облиться здесь водой из шланга, присесть, покурить и зажмуриться, чтобы открыть глаза и восхититься «трупиком» цикады.

Чего-то существенного лишены наши лица, не доводят до них информацию в полном объеме. «Красота во дворце ничто без красоты на склонах холма», – мог бы сказать Минос, но не сказал: банально. Эстетика, как ее ощущали Эпименид и Дедал, во всем – наверху и в самом низу, и даже под землей, где живут личинки цикад. 17 (семнадцать!) лет готовится цикада к последней линьке, чтобы спеть песнь, сыграть свою роль на сцене мира.

В хитиновой пустоте красота всех миров. В невзрачной оболочке, что давно сдуло ветром, а остатки смыло дождем, – красота возможного, случайного, живого. Красота, возбуждающая душу и тело столь сильно, что они, забыв о вражде, пускаются в пляс, и хер теперь их остановишь.