Верность

Красноярская   Покровская гора с венчающей её часовней Параскевы  Пятницы.
Цвет земли  красный, вот и назван был город  - Красный  Яр.
     На гору медленно, но легко  поднимаются  двое: он и она.
Им  некуда спешить – они молодожёны , только вчера  М арийка сняла   подвенечную фату – и впереди у них долгая совместная  жизнь. Дома, напряжённые от оглушающей ночной тишины, они не сразу смогли взглянуть друг другу в глаза…
А сейчас, поднимаясь в гору, она  дурачилась, как маленькая  беззаботная девочка. Но что он знал об её детстве ? Пока ничего -  как и она о нём .
Пётр, в отличие от жены  - воздушно – хрупкой  и маленькой – был высок, серьёзен. Несмотря на сухопарость  - от него веяло какой-то надёжной силой.
 Он бережно  придерживал  Марийку за локоть. Потом , не отпуская её , он вдруг быстро нагнулся, а распрямившись, разжал  ладонь, на которой розовел нежный цветок .
- Ой, да это же вьюнок! Его и в вазу – то не поставишь. Какой ты смешной и хороший…
 -  Ты сама сейчас как вьюнок: вьёшься из моих рук, да и платье  тоже  розовое, Давай к волосам прикреплю, чтоб он тебе не мешал
Вот уж нет! Я хочу его видеть, он итак  скоро закроется и завянет. Такие цветы больше не рви , ладно ?
 Поднявшись на гору,  Марийка высвободила руку и  потешно-заунывным голосом стала изображать экскурсовода:
 - Товарищи, прошу обратить внимание, мы находимся на  Караульной горе, где и был основан Казачий острог. А сейчас мы приближаемся   к часовне, которая…
  - Марийка! Уйди оттуда, ты, ты  же на самом краю обрыва! Перейди на другую сторону, не могу спокойно  смотреть!
- Что  ты вцепился в меня как ненормальный, аж пот на лице выступил  и, ты чего, а ?..
 Не знаю  почему мне стало так страшно  за тебя, сейчас я вижу, что ты не на краю, почудилось.  Скорей пошли домой !
- Да осторожно же, помнёшь! – Она разжала  ладонь, в  которой томился розовый венчик.
- Тебя снова сносит  вниз!

- Петь, ты умный, объясни мне почему  эту гору  словно огромный кот когтями изгрыз?
 Он улыбнулся, но  говорить больше не хотелось. Его   переполняло состояние головокружительной невесомости.
Не оборачиваясь назад вниз, жена  зажмурилась  и прижалась к мужу.
Пётр почувствовал, что она начала дрожать и резко повернул  в сторону дома.

Ребёнка она ждала  сама не своя от радости, такой новой, волнующей и огромной, что  хотелось не ходить, а  бегать вприпрыжку, но приходилось сдерживать  каждое движение.
Его, напротив, не оставляло  какое-то смутное беспокойство за неё.
Мало ли что   бывает, да  она ещё такая  беззащитная, как справится?
Да и возможно ли  ещё большее счастье, чем то, что уже имеется? Он не мог вообразить и всё боялся, боялся… Но как-то с казал сам себе: «Устал бояться!  Надо жить и радоваться. А я стал суеверным, как старая бабка!»
Но не выдержал и снова  одёрнул жену:
- Да не спеши ты так! Извини, родная.
-А ещё говорят, что жёны беременные становятся раздражительными. А ты, вроде, муж
-Ну, не дуйся, не обращай на меня внимания
-Легко сказать, а на кого  м не его прикажешь  обращать, если ты меня и в кино не отпускаешь?  И в магазин тоже : вдруг толкнут твою прынцессу, как будто  им больше делать нечего. Собак  и то выгуливают, а для меня, видите ли, скользко. Ну почему я  непременно должна упасть?
-А что у нас по телевизору?
-Вот так, поговорили.
Когда его спрашивали – кого он больше хочет: мальчика или девочку?
Он неизменно отвечал: «Ребёнка»
Родился сын. Едва соображая от  счастья, выбрал розовые бутоны роз, цвета утренней зари.
-Да на тебе лица нет, - запричитала  няня,- так ведь и не при лёг всю-то ноченьку. Взяв душистый букет, пошла, бурча себе под нос: « Глазищи серые, да ещё  тени под ними серые, дак и вовсе .Не поймёшь – кто из них и рожал-то . Мужик ныне пошёл хлипкий, что ли.
Но Пётр уже не слышал её. Выйдя навстречу майскому утру – он за-хлебнулся его ароматами: «Так  пахнет Жизнь» - подумалось ему. Запрокинув голову Он не замечал  слёз счастья, струящихся по впалым  щекам. И нежный перезвон птиц, и детский щебет – всё было музыкой, гимном  только что народившейся жизни.
Страхи, наконец оставили его. Напевая  тихонько  бодрый мотив : «Я люблю, тебя, жизнь!» - он носился по комнате:  «Дурак, ах, какой же я был дурак!» - думал он.- «Жизнь прекрасна и удивительна! Добра! Кстати, жё-нушка не видела меня таким. Как ей, должно быть, надоела моя насторожённая  физиономия .Ну , ничего , теперь заживём без оглядки!»
То вдруг он застывал на месте посреди комнаты, как мим, не в состоянии вспомнить – куда и зачем бежал? Что ещё надо успеть сделать перед появлением любимой с его сыном! Но всё уже  итак блестело, на всём   сиял отпечаток его радости.
Они с женой  как бы поменялись местами: им овладела безудержная весёлость – молодость взяла своё. Марийка же, напротив,  стала степенной, даже заважничала на первых  порах, почувствовав своё природное превос-ходство над мужем,  приобщившись  к великой тайне  материнства. Никто её больше не тревожил, ничто  не имело смысла, кроме семьи. Никуда больше не тянуло из своего гнёздышка.
Только раз она показалась Петру странной. Пришёл он вечером с работы, но   жена  не вышла к нему, как  обычно, да и свет не был зажжён. Зайдя в комнату – он по  выражению её глаз  хотел понять в чём провинился? Может, просто не в настроении?
Марийка сидела как сжавшись, тесно прижав к груди спящего младенца. Пётр протянул было руки к сыну, но она ещё судорожнее  вжала его в себя. Он удивлённо вгляделся  в лицо жены  - оно было чужим. Пётр замер: выражение её глаз  было пугающе незнакомым , неподвижным , только пульсировали  её зрачки – то расширяясь, то  сужаясь , белки отливали фосфором. Его охватил сверхъестественный ужас, словно это уже была  не она, а её призрак.
Позабытый было страх с новой силой сдавил сердце. Он не знал сколько времени простоял в полумраке сумерек, проваливаясь в  леденящую тишину. Усилием воли он сделал несколько неверных шагов  по направлению к выключателю , надеясь , что  загорится свет – и наваждение исчезнет. Но чуда не произошло. Тиски  предчувствия беды сжимались  всё   плотней .Он чувствовал , что  то , чему он ещё не знал названия , не исчезало, а лишь притаилось до своего часа. Его страхи были предчувствием злого рока, распростёршего свою чёрную необъятную  ладонь   над их головами. Уже тогда, в тот тихий августовский вечер на  Покровской горе он ощутил его мрачное дыхание.
Пётр чувствовал, как воля его слабеет и ждал  развязки в тихой безысходной тоске.
Но однажды он проснулся задолго дл будильника, глядя широко раскрытыми глазами на серый занимающийся рассвет, сказал себе: «Всё, хватит, надо быть сильным, вести себя как ни в чём не бывало, попытаться  обмануть себя – или судьбу? Авось, беда и отступит. Тонкая голубая занавеска  казалась  почти серой из-за понурого рассвета .
Пётр глянул на личико спящей жены: оно было бледным, осунувшимся, по-детски обиженным: «Я должен её защитить, хотя бы попытаться.» - с отчаяньем подумал он – «Но от чего и кого?» Он больше не целовал её по утрам, боясь разбудить и встретиться с её взглядом.
Трепетной рукой он поправил одеяльце  сынишки  и мысленно повторил свой зарок над его кроваткой.
Весь день он был в лихорадочном возбуждении и  рассеян. Всё смотрел на часы, торопя время. После работы  купил цветы – гвоздики бардового цвета – и  поспешил домой.
«Цветы – это хорошо, я давно не дари л ей цветов.»
От других мыслей он сознательно бежал, отмахивался, стараясь сосредоточиться на цветах. Но покой не приходил.
- Это тебе, милая, - произнёс он нарочито бодрым голосом, протягивая  ей багряные цветы. Лицо  жены исказил испуг:
- Зачем они такие красные? Зачем они не пахнут? Может, они бумаж-ные или тряпичные? Зачем они такие тёмные и страшные?
Где мои розовые цветы? Куда ты их дел, мои розы? Кто задушил мой розовый вьюнок?
Выбрось эти цветы, они пришли  за мной, не трожьте меня!
Её голос накалялся, прервавшись жалобным плачем.
Пётр ошеломлённо молчал, поняв, что горе  пришло.  И  самое большее на что может быть способен человек в такой ситуации – не рухнуть под его тяжестью. Но переломить его нельзя.
Плач Марийки оборвался так же внезапно как и начался. Протянув впереди себя руку, как слепая, она молча двинулась к разбросанным по полу  цветочным головкам. Так, словно это были головы гадин. Она двигалась осторожными, маленькими шажками, не сводя с них остановившегося взгляда, искаженного душевной мукой и  хаосом. Подойдя к ним совсем близко, она начинала топать на них ногами,    грозя    пальцем. Но наступить и растоптать боялась, отступала  и снова  всё повторялось сначала.
Сынишка разразился испуганным рёвом. Пётр очнулся, бросился вон, вызвал скорую.
На вопрос дежурной – что случилось? – он не смог ответить и только прокричал в трубку:
- Не знаю!
Её увезли.
«Ну вот и всё» - застряла в   воспалённом мозгу одна фраза. Вот и всё.
Долго стоял он над  разбросанными цветами, потом взял их двумя пальцами и выбросил в окно.
Приласкал сына деревянными как у робота движениями, усыпил его. Потом опустился на колени  перед кроватью жены, сложив голову на её подушку, ещё хранящую её запах и  завыл без слёз. Сон дал краткое  забвение. Но пробуждение было мучительно. На коленях он встретил свой первый рассвет без  любимой, ещё не зная, что иных рассветов у него уже не будет.
Горько, но неизменно прямо прошла дорога его жизни   Растил сына,  беззащитно обнажённым нежным лицом походившим на мать.
А люди так  судачили: « Характер у Петра Ивановича –  кремень. Суховат только не в меру.»
Тянул он свою лямку честно и просто. И не было  соблазна поплакаться  на свою лютую долю, так он закаменел.  На приглашения в  мужскую хмельную компанию не откликался. То была не гордыня – горе отгородило его от людей, они не в силах были ему помочь.
Предмет он в ВУЗе преподавал тоже сухой – научный коммунизм. Студенты хоть  и волновались перед  его  экзаменом, но уважали его за честность и непредвзятость .
Сын его тоже стал преподавать со временем тот же предмет. Но и его сразила  та же болезнь, что и его мать. Увезли и его  и тоже молодым.
Пётр получил контрольный выстрел в сердце. Но и тогда не опустился, не запил.
И раньше женщины с несложившейся женской  судьбой пробовали пытать с ним счастья, да всё мимо . «Научком» на их притязания не реагировал. После  трагедии с сыном – они стали настырнее его обхаживать .Одна дама как-то поджидала его после вечерней лекции. Он молча и угрюмо её обошёл. Та уцепилась за его рукав:
-Да поймите  Вы, что просто холодно на улице и поздно уже!
-А я тут при чём?
- Да что  Вы из  себя отшельника строите перед всеми!  - Её холёное лицо искривила досада – снова проигрыш. – Вы что тоже…в некотором смысле …ненормальный ? – злобно прошипела она.- Подите вон, уважаемая . – бросил он , но даже спиной чувствовал её ненавидящий взгляд.
Войдя в своё жилище он ,не раздеваясь, осел на пол возле кровати жены. Как 30 лет назад – он снова уронил седую уже голову на её подушку – и впервые  заревел от обиды  за свою размётанную семью. Ревел долго и горько, словно за все годы сразу .
А Марийкин недуг лечению не поддался, но и домой её не отпускали.
Её личико как бы застыло во времени, оставшись по-детски обижен-ным.
До конца своей жизни Пётр, оставался верен себе и любимой. Студенты звали его за спиной  «комиссар «Пристало к нему это прозвище. И объяснялось это не только тем, что он прошёл фронт (не он один) – а скорее  всей сутью своей  жизни и без тени позёрства.
Даже одевался он на свой лад: старомодные брюки военного покроя, да  три рубашки. Вот и весь гардероб.
Среди  портретов  преподавателей-фронтовиков есть и его, где он ещё  почти  мальчишка с  русыми   вихрами глядит мягко и улыбчиво. Но  твёрдая волевая линия уже  чувствовалась в очертаниях его лица.
В мирной жизни он  остался на посту  своей верности любимой. В са-мый студёный мороз и ветер он неизменно стоял на автобусной остановке, сжимая в руке одни и  те же цветы  - красные гвоздики. Марийка узнавала его по этим цветам. Другие цветы казались ему неуместны – из другой жизни. Ездить надо было на другой конец города, но он  изо дня в день цеплялся  за эту  единственную ниточку общения с женой. Что творилось в его душе – неизвестно, он никому не давал в неё заглянуть. Он и в отпуск-то ни разу не уезжал, чтобы на автобусной остановке, наперекор всему, ежедневно вспыхивали  красные всполохи  гвоздик.
Горьких цветов.
80—ые гг .     Красноярск
***