06. Почтарский Мост. Глава 5. Матвей. Книга Левит

1) https://www.chitai-gorod.ru/catalog/book/1255135/

2) https://www.ozon.ru/product/ves-etot-blyuz-294080646/



Глава 5
Матвей. Книга Левит



…спустя час он вышел из душа с полотенцем, замотанным вокруг талии. Мышцы до сих пор ломило от упражнений. Болела голова, то ли от давления, то ли от накрученных тяжелых мыслей. Разогретое зарядкой тело даже после долгого прохладного душа все еще было в легкой испарине. Но переживания и пустые сомнения все же отошли на задний план.

Матвей посмотрел на себя в зеркало. В полутьме номера, с почти полностью закрытыми шторами, в отражении большого зеркала на стене, его тяжелое зыбкое спокойствие выглядело напряженно и даже пугающе для любого человека, не видевшего его до того обнаженным. Впрочем, в последние годы он никогда не раздевался публично и всегда носил одежду, скрывающую большую часть его тела.

Сто девяносто сантиметров ростом, с широкими плечами, гибким жилистым телом и минимумом подкожного жира, Матвей никогда полностью не помещался в интерьерные зеркала. И сейчас, глядя на себя, обрезанного границами зеркала, то ли мысль, то ли воспоминание об этом, вызвали легкую усмешку.

Светлые короткие волосы с выбритыми "под ноль" висками и затылком. Несколько дней небритое лицо с уже заметной проседью в щетине, тяжелый и, одновременно, спокойный взгляд серых глаз даже самому себе напоминали стереотипный образ наемника из западных фильмов. Человека без дома и корней, большую часть проведшего на нескончаемых африканских и азиатских войнах. Уже не умеющего жить мирной жизнью и не понимающего чего ждать от будущего. Несущим в себе ощущение депрессии и опасности одновременно. Человеком, от которого неясно чего ожидать. Неудивительно, что многие сторонились Матвея, если воспринимали его таким, каким он выглядел даже в собственных глазах.

“Непонятного боишься гораздо больше, чем пугающего, но все же привычного”. От тяжелой мысли Матвей вздохнул и попытался улыбнуться, придавая лицу выражение большей жизнерадостности. Губы в отражении чуть скривились, но улыбка получилась неестественной и вымученной.

Он еще раз, уже обреченно вздохнул и опустил взгляд на собственное тело. На левом боку, почти от талии до груди была наколота татуировка кельтского креста, как постоянное напоминание о первой ночи откровений. Именно с той самой ночи, он хотел оставить на своем теле видимую и ощутимую память о тех часах.

Татуировка появилась почти через полгода после того, как Матвей окончательно понял, что не отступится от этой мысли и никогда не будет переживать о сделанном.

В глубине души, Матвей никогда не делил христианство на конфессии, потому, какой именно будет крест, для него было не принципиально. Именно кельтский, с переплетающимися узорами на нем, то ли ветвей кустарника, то ли просто изгибающимися линиями, был не более, чем данью собственным эстетическим чувствам.

Все правое плечо, от самого локтя покрывала однотонная татуировка с изображением Святого Христофора, переносящего младенца Иисуса на своем плече через бурлящий поток воды. Святой Христофор считался покровителем всех путешественников и странников, и образ его был полностью скалькирован с фрески Тициана Вечеллио из дворца Дожей в Венеции. Над самим образом, полукругом была наколота надпись в две строки готическим шрифтом:

Saint Christopher
Protect Us Sinners

Матвей повернулся к зеркалу вполоборота. На левом плече, почти от локтя в том же монохромном исполнении был вытатуирован образ Святого Себастьяна, привязанного к дереву и пронзенного стрелами. Образ еще одного святого, описание жизни которого, как и несгибаемая вера, произвели на Матвея впечатление сродни шоку. Этот образ был также скалькирован, но уже с другой картины Тициана.

В Святом Себастьяне Тициана не было ни пафоса, ни нарочитой стилизации, которые другие художники эпохи Возрождения вкладывали в свое видение трагичной и жестокой эстетики христианской истории. Образ Тициана был пронизан физической болью живого человека и смирением перед собственной участью, но, прежде всего, готовностью, скорее, безропотно отдать жизнь за свою веру, нежели отступиться от нее.

Над этой татуировкой, также в две строки была выколота другая надпись готическим шрифтом:

Saint Sebastian
Pray For Us Sinners

Матвей повернулся еще больше. От плеча к плечу, почти на полспины, большим готическим шрифтом также на английском языке в четыре строки была вытатуирована часть двадцать седьмого псалма из Ветхого Завета:

The LORD is my light and my salvation,
whom shall I fear.
The LORD is the stronghold of my life,
of whom shall I be afraid.

И то же самое на ребрах, на правом боку, но уже по-русски и кириллической вязью из двадцать шестого псалма:

Господь — свет мой и спасение мое:
кого мне бояться?
Господь крепость жизни моей:
кого мне страшиться?

Татуировка на спине закрывала рваный шрам от пули на левой лопатке, полученный в Грозном, когда их роту обошли с тыла и расстреляли почти в упор. Пуля, которую он просил хирурга не вынимать, так и осталась в теле, как еще одно напоминание о его прошлом. И теперь, каждый раз в аэропортах, проходя через рентген, ему приходилось дополнительно объяснять, что именно он постоянно возит с собой в левом плече.

После первой и, пока, единственной ночи откровений, когда он говорил и знал, что его слушали, помимо желания сделать на себе татуировку, как постоянное напоминание на собственном теле о тех ночных ощущениях, он купил Библию на английском и изредка прочитывал по несколько страниц. Библия, особенно Новый Завет, давали ощущение покоя и умиротворенности.
В Ветхом Завете, в Книге Левит, он с удивлением обнаружил негативные упоминания о татуировках: “You shall not make any cuts on your body for the dead or tattoo yourselves: I am the LORD”.

И, хотя, упоминание татуировок несколько смутило Матвея, но, в то же время, еще более убедило в собственной решимости.

Матвей понимал, что во время написания Книги Левит, новая вера или новая религия искали свое место в мире и душах людей и пытались полностью отделить себя от язычников даже формальными обрядами и внешним видом. Оттого Ветхий Завет был полон запретов и ограничений, уже непонятных современным людям. Ограничений, которые невозможно было ни логически, ни морально обосновать с позиции настоящего времени.

Но Матвей и не собирался делать татуировки на своем теле ради мертвых. Он хотел сделать их для себя самого и своей памяти, а, значит, даже формально он бы не нарушил свода древних правил, и одно это уже несло в себе успокоение.
Остальные четыре татуировки появились последовательно в течение трех лет, начиная с кельтского креста на левом боку…



…и сейчас Матвей стоял полностью обнаженный в пустом номере парижского отеля и смотрел на свое отражение в зеркале и, даже не отдавая себе отчета почему, в тысячный уже раз понимал, что принял когда-то правильное решение относительно своих татуировок.

Он опять подумал про столкновение на Монмартре, но сейчас, после определенной степени физического изнеможения, ни напряжения, ни саморефлексии в отношении неприятной ситуации днем, уже не было.

Он вдруг вспомнил еще большие конфликты в подъезде, когда жил в своей старой квартире в Воронеже. Постоянные стычки с алкоголиками, которые жили без прописки в одной из квартир и которых никто не мог выгнать из их жилья. Социальные службы их игнорировали даже после неоднократных письменных просьб, подписанных жильцами подъезда. Милиция ими не интересовалась из-за отсутствия у них документов и невозможности официально установить их личности по причине пропитых уже давно паспортов. Самостоятельно жильцы с ними справиться не могли, боясь последствий жесткого выселения со стороны все тех же гос.органов.

Как и на что жили алкоголики, было неясно никому, но жили они шумно, мешая всем соседям, и в подъезде от них стоял запах затхлого подвала с прокисшими овощами.

Словно муравьи по протоптанным дорожкам, в квартиру стекались все окрестные алкоголики и бездельники, и пьяные дебоши часто заканчивались на исходе ночи, и потом, в ранее утро, в безмолвии пустой улицы, с похмелья хриплыми пропитыми голосами часа по полтора продолжалась перекличка “оставшихся в живых”...

Тем не менее, несколько раз алкоголиков забирали в ближайшее отделение милиции, больше из-за обязательности формального решения вопроса и проводили с ними воспитательно-устрашающую работу. На пару дней в злополучной квартире все замирало, но натура брала свое и после недолгого затишья, пьянки продолжались с прежним размахом.

Однажды Матвей сам стал свидетелем плановой «облавы». Двое молодых участковых с серьезными лицами представителей власти, выводили пять хмурых пошатывающихся с похмелья «теней» из квартиры. «Тени» придерживали друг друга и недовольно бурчали что-то себе под нос. Шли они обреченно и неуверенно, словно на убой. Периодически участковые на них покрикивали, и бурчание замолкало на несколько секунд. Один из алкашей, насмотревшись, судя по всему, криминальных сериалов, чересчур громко произнес: «обложили, менты поганые», копируя чью-то фальшиво-героическую интонацию. Но, не успев произнести это, он сам испугался своего хриплого голоса и втянул голову в плечи. Участковый, сдерживая смех, повернулся к нему и нарочито недовольно протянул с восходящей интонацией: «Что-о-о?». Но алкоголик и сам уже понял свою ошибку и испуганно прохрипел: «ниче, ниче, гражданин литинант»…

Но подобные рейды милиции были нечастыми и формальными, и почти ничего не меняли в привычном расписании жизни окрестных алкашей.

Несколько раз Матвей сам пытался говорить с алкоголиками, пока не понял, что разговор “по душам” в пустом подъезде и попытки резонного убеждения, для алкоголиков уже были сродни интеллектуальному триумфу и апогею общения, где они наслаждались собственными якобы внятными монологами и контраргументами. Чем-то вроде чистого искусства ради искусства, где они были и режиссерами, и главными исполнителями ролей. Ни логика, ни просьбы на них не действовали.

Два раза Матвей жестоко избивал самых наглых из них после открытого хамства или оскорблений в свой адрес. Но и этим их было не пронять – проспиртованные организмы пропадали на два-три дня и потом, с синяками под глазами, держась на поломанные ребра и все еще с опухшими от битья физиономиями, опять приползали к “родным пенатам”.

Дверь в их обиталище давно была сломана, замков на ней не было и ее лишь слегка прикрывали, что не мешало вони распространяться по всему подъезду.

И тогда Матвей принял простое и радикальное решение. Решение для поднятия собственной уверенности, пусть и в очень краткосрочной перспективе. В магазине стройматериалов Матвей купил несколько баллонов с монтажной пеной и в середине ночи, когда алкоголики угомонились, запенил не только все щели в двери, но и сам дверной проем двадцатисантиметровым слоем пены. Весь процесс занял не больше получаса.

Оставшейся пеной, он полностью запенил еще и уличное окно, из-за которого чаще всего доносились звуки ночного веселья.
Кода утром он уходил на работу, в подъезде почти не воняло. С непривычки, хотя и от результатов своего же труда, он удивился, что не увидел знакомой разбитой и покосившейся двери: запененный в спешке, при свете мутной электрической лампочки дверной проем бугрился застывшими желтоватыми пузырями монтажной пены…

Как долго и какими усилиями алкоголики прорывались из окружения, он не знал, но по приходу домой вечером, обнаружил, что блок пены в дверном проеме, судя по неровным краям, был вырезан кухонным ножом от пола на высоту среднего человеческого роста и шириной достаточной, чтобы протиснуться в него боком. Дверь, вероятно, от непонимания, что произошло ночью и почему она не открывается, была сорвала с петель и просто прислонена со внутренней стороны квартиры к образовавшемуся проему. В окне, на уровне форточки была прорезана маленькая прямоугольная дыра для прохода воздуха.

Алкоголики решили остаться в окружении, освободив себе лишь небольшие пути отхода, и уже тем же вечером из запененной квартиры неслись привычные звуки шумного веселья…

Но в ту ночь, даже пьяные радостные вопли не испортили Матвею настроение. Про себя он решил, что в следующий раз выберет время, и весь вход в квартиру закроет кирпичной кладкой…



…чуть больше, чем через полгода он переехал в свою нынешнюю квартиру и мысли об алкоголиках, стали не более чем нейтральным воспоминанием, не вызывавшим ни злости, ни прочих негативных чувств…

И сейчас, вспомнив о той странной истории, Матвей опять заулыбался, пытаясь представить, как бы отреагировали алкоголики, если бы увидели его в полутьме подъезда в таком виде, как сейчас или просто обнаженным по пояс, более того, со спокойной агрессией на лице. Мысль была больше абстрактной, как всегда при воспоминании о чем-то уже не трогающем за душу, но, в то же время, веселом или положительном, когда-то происходившем в его жизни.

В зеркале вдруг отразился уже вполне милый человек с доброй улыбкой. Если бы, не пугающее в полутьме номера, мускулистое, татуированное тело.




…в то первое утро в Париже Матвей так и не определился с чем-то конкретным, чем мог занять себя. Мысли о прадеде вдруг показались очень несущественными в новом и непривычном окружении, и были отложены на неопределенное время.
Матвей сходил на завтрак в полуподвальное кафе при отеле, самостоятельно определив направление движения по сильному и ароматному запаху кофе. После чего оплатил недельное пребывание в отеле уже дневному портье. Молодой человек был одет в деловой костюм и галстук. Матвей вежливо поблагодарил его за шаблонные и дежурные пожелания приятно провести время в Париже и затем пошел бродить по парижским улицам.

Поскольку никакого плана на день у него не было, Матвей просто шел, куда глядели глаза, для себя отметив лишь, что сегодня он обязательно должен увидеть площадь Бастилии, Елисейские поля, Собор Парижской Богоматери и Эйфелеву башню.

Поначалу он двигался по Рю Лежандр, лишь изредка сверяясь с картой. Потом начал сворачивать в те улицы, на которые падал взгляд: уже по выходу из отеля, он так и решил провести весь день – отдавшись на волю ног и новых впечатлений.

Не обращая внимания на поток и темп прохожих, он подходил к открытым дверям кафе и подолгу стоял там, делая вид, что в очередной раз сверяется с картой. На самом деле, просто наслаждался утренними запахами Парижа – запахами кофе и свежей выпечки. После плотного завтрака, есть не хотелось, и Матвей просто отдавался на волю эмоций.

Иногда он осторожно касался ладонями зданий или деревьев на своем пути, все еще не в силах избавиться от ощущения, что то, что он видит, не более, чем грезится ему.

Матвей останавливался едва ли не перед каждой витриной магазина, которая привлекала его внимание необычностью содержимого. На одной из улиц ему встретился магазин, торгующий исключительно засушенными лечебными травами, на другой, витрина магазина была увешана старыми скрипками: в лавке, судя по содержимому, продавали и восстанавливали только скрипичный утиль. Причем, глядя на витрины, разу было заметно, что магазины со своим узкоспециальным ассортиментом, работали в этих местах уже десятки лет. Как в огромном городе можно выжить, занимаясь настолько узкопрофильными делами, не укладывалось в голове, но магазины были наглядным подтверждением тому, что это возможно.

И во всем этом тоже чувствовалась вековая стабильность и города, и людей с менталитетом, признающим только постоянство и уверенность в каждом новом дне…



Первое место, куда попал Матвей, была площадь Бастилии. Он специально выбрал ее, как самое удаленное знаковое место от отеля, которое запланировал обязательно посетить. Пока он двигался к площади, Матвей несколько раз намеренно затерялся в переулках и коротких улицах, многие из которых даже не были обозначены на карте названиями.

Он и сам не знал, что ожидал увидеть, но, только попав на площадь, начал озираться по сторонам, ища высокие и мрачные стены самой крепости. Но перед глазами была только обширная площадь с круговым движением и с высокой колонной посередине с позолоченной статуей на ее вершине.

Не видя стен крепости, Матвей, подошел к официанту ближайшего кафе и, по-английски, спросил, как пройти непосредственно к Бастилии. Официант его, очевидно, понял неправильно и указал на саму площадь. Матвей повернулся в направлении взмаха руки, но не увидел крепостных стен даже в просветах между зданиями. Официант, глядя на его непонимающее выражение на лице, еще раз взмахнул рукой, показывая на площадь за его спиной.

Решив обойтись без витиеватости, чтобы в очередной раз избежать недопонимания, Матвей прямо спросил о том, как пройти к самой крепости. И только тут до официанта дошла вся абсурдность ситуации. Он покраснел, сдерживая хохот, и еще раз махнул рукой в направлении площади, но не сдержался, переломился почти вдвое и захохотал. Из сбивчивых объяснений на ломаном английском, перемежающихся все тем же хохотом, официант пояснил, что от всей крепости осталось только название и площадь с Июльской колонной посередине. А саму крепость разрушили до основании уже больше двухсот лет назад.

Смех был настолько искренним и заразительным, что Матвей и сам не удержался и захохотал вслед за официантом.

Он не помнил, когда еще так попадал впросак. Считая себя человеком начитанным и культурным, его информированность о Бастилии, похоже, ограничилась шестнадцатым-семнадцатым веками и пространными описаниями крепости в романах Александра Дюма. Удивительно, как мимо него прошло такое событие, но факт оставался фактом: Великая Французская революция свершилась, ненавистный монархический режим был свергнут, Бастилия была взята мятежным народом и… на этом его знание об истории крепости ограничивалось…
Официант все еще продолжал смеяться и даже дружески похлопал Матвея по плечу. Затем предложил войти в кафе и выпить кофе за счет заведения, но Матвею вдруг стало настолько неудобно перед самим собой, что он еще раз поблагодарил официанта за ликбез и приглашение, развернулся и постарался, как можно быстрее зайти за ближайший угол здания, словно прячась от собственного смущения и стыда…

Все еще чувствуя внутреннее неудобство за ляп с Бастилией, он сверился с картой и двинулся по бульвару Анри Четвертого прямо к Сене, в направлении Собора Парижской Богоматери. И лишь только подойдя к реке, он автоматически зашел на мост и, перевесившись через металлическое ограждение, смущенно улыбнулся, вспомнив лицо официанта и то, в какое глупое положение поставил себя.

Вода в Сене казалась грязной с мутно-зеленоватым оттенком, а течение быстрым и монолитно живым. Матвей еще раз улыбнулся потоку воды и подумал о том, что, если Собора Парижской Богоматери вдруг не окажется на месте, как это произошло с Бастилией, то он сразу спустится в метро и поедет прямо в гостиницу “зализывать свои интеллектуальные раны”, оставив посещение Эйфелевой башни, и Елисейских полей на следующие дни.

Задумавшись о своем недавнем конфузе, он даже не удосужился посмотреть куда пришел. Судя по карте, Матвей стоял на мосту Сюлли, который соединял берег Сены даже не с противоположным берегом реки, а с островом Сен-Луи. Оказалось, что на Сене было два густо застроенных острова, на одном из которых находился Собор Парижской Богоматери. Об этом Матвей тоже не знал ранее. Но данный факт его удивил уже не так сильно – все же до настоящего момента он больше интересовался выборочной историей, а не географией Парижа.

Матвей провел пальцем по карте: северо-западная оконечность острова Сен-Луи почти упиралась в остров Сите, на котором должен был находиться Собор Парижской Богоматери… если собор также не разрушили, как и Бастилию в один из мятежных периодов истории города, о чем Матвей не узнал своевременно. Но, решив, что второй подобный курьез за день был бы явным перебором, тем более для его неустойчивой психики, Матвей двинулся по центральной улице Сен-Луи-ан-Л'Иль в направлении острова Сите.

Архитектура Парижа все так же поражала однообразной красотой и гармонией. Все старые кварталы были похожи один на другой, и подобная схожесть успокаивала и в то же время радовала глаз. Некоторые здания, как и на других улицах и в других районах Парижа, казались более свежими, чем остальные. Судя по всему, подобная условно типовая застройка была изначально запланирована именно таким образом – подчеркнуть исторический облик столицы.

Несмотря на не совсем туристическое время года, судя по прохожим, держащим в руках фотоаппараты и карты, многие из них были именно туристами. В одном месте Матвею встретилась группа то ли японцев, то ли корейцев. Азиаты дисциплинированно слушали, что говорил гид, дружно поворачивали головы в направлении его энергичных взмахов рук и, при непосредственном обращении к ним, также дружно кивали головами.

Остров оказался совсем небольшим. Буквально через пару минут неспешным шагом, Матвей почти приблизился к деревьям, окаймлявшим противоположную набережную. Мост соединявший оба острова также назывался Сен-Луи. В этом плане изящество и разнообразие несколько подвели французов – почти все, что было связано с островом Сен-Луи, так или иначе, несло отголосок этого названия.

И только выйдя из-за угла здания, он увидел очертания Собора Парижской Богоматери и остановился в изумлении. Собор монументально возвышался над окрестными зданиями и сразу притягивал к себе взгляд. Стены собора были из того же бледно-желтого камня, что и окрестные здания, но форма была словно вырвана из какого-то сюрреалистического контекста, где переплелись античные и готические мотивы, и вставлена в центр Парижа, как постоянное напоминание о превалировании духовного над физическим. Задняя часть собора, с изогнутыми колоннами напоминала огромное насекомое, охранявшее подступы к храму. Впечатление усиливалось еще и тем, что взгляд выхватывал не только собор, построенный почти на набережной, но и часть самой набережной: величину и величие собору добавлял визуальный обман – здание словно вырастало из воды на постаменте набережной.

Мост Сен-Луи, перекинутый дугой между островами, казался совсем коротким – несколько десятков шагов. Но даже в это – уже прохладное для Парижа время года – на мосту было много людей, и звучала музыка. Матвей поднялся на мост и остановился посередине. Прямо перед ним духовой оркестр из полдюжины музыкантов играл что-то джазовое. Вокруг стояло несколько человек, слушая музыку. Многие фотографировали и оркестр и окрестности. Чуть дальше, будто собирательный образ из французских комедий, в котелке, коротком пиджаке, штанах не по размеру и лицом, выкрашенным в молочно-белую краску, давал представление мим. Вокруг него также собрались полукругом несколько зевак, монетами, которые они бросали на коврик, расстеленный перед мимом, и смехом, поддерживая уличного артиста.

Матвей облокотился на перила и зачарованно, с блуждающей улыбкой наблюдал за гармоничными и плавными движениями мима. И опять поймал себя на нереальности всего происходящего. Скорее даже, реальность была словно нарезана слоями, с четкими видимыми границами. Это был Париж… уже его Париж, но в ощутимость которого Матвей до сих пор не мог поверить. Перед ним, всего в десятке метров двигалось удивительное существо уже в иной, вне-парижской, видимой только миму реальности, наталкиваясь на невидимые стены, пытаясь пройти над незримой пропастью, даря воображаемые воздушные шары то смущенно, то радостно улыбающимся зевакам…

Матвей вдруг почувствовал, что дыхание перехватило и, он не может вдохнуть воздух, а глаза начало жечь, в преддверии накатывающих слез. Опять возникло ощущение, что все это происходит не с ним, а в каком-то редком для него сне, наполненном радостью и спокойствием.

На периферии его снов почти всегда присутствовало смутное чувство, что сон резко поменяет свое плавное течение и наполнится пугающими образами, от которых Матвей часто просыпался в поту с бешено колотящимся в груди сердцем.
Но мим все также ритмично двигался в своем, ограниченном только ему видимыми рамками пространстве, словно паря над тротуаром, а сам Матвей все так же стоял на мосту в центре Парижа.

Матвей повернулся к реке, облокотился одним предплечьем на парапет моста, а пальцами второй руки незаметно смахнул накатившие слезы, делая вид, что массирует уставшие глаза. Выравнивая дыхание, он открыл глаза и посмотрел на монолитное течение Сены. Справа все так же возвышался Собор Парижской Богоматери, слева тянулась однообразно изящная набережная острова Сен-Луи.

И вдруг как-то разом Матвей осознал, что именно сейчас, в эту самую минуту, он испытывает настоящее счастье. Счастье без каких-либо примесей и сомнений. Понял, что его счастье – это радость и умиротворение в душе. После стольких лет ожиданий и поисков, формула оказалась на удивление простой и даже банальной. Но он ее нашел…

Сколько бы Матвей не сомневался в реальности происходящего, все же он был здесь, в Париже. Городе, долгие годы существовавшем только в его воображении. Сзади доносилась музыка оркестра, смех и разговоры прохожих, предплечья, на которые он облокотился, ощущали холод металлических ограждений моста, кисти рук уже начинали неметь от прохлады, исходящей от реки, а глаза фиксировали все происходящее с ним. Физически Матвей был здесь, но сознание все еще отказывалось верить, что он находится в месте, которое с детства было не более, чем образами из прочитанных книг и просмотренных фильмов. Ощущение Парижа вокруг было настолько объемным, что до сих пор не укладывалось в сознании.
Матвей смотрел на воду в каком-то спокойном оцепенении, не в силах даже улыбнуться навалившимся образам. «Вот, он – когнитивный диссонанс». Отстраненная фраза наложилась на образы и потонула в них. Матвей даже не сразу понял, что произнес ее вслух.



Ощущение спокойствия и отстраненности было настолько сильным, что Матвей простоял на мосту больше получаса, пытаясь навсегда – на физическом уровне – запомнить ощущения, которые он испытывал в этот момент.

Сена все также монолитно и неспешно текла прямо под ним, кисти рук замерзли от свежего речного бриза, и он периодически потирал руки, чтобы согреться, но никак не мог заставить себя сдвинуться с места. Вспомнилось вдруг, что больше полугода назад они также стояли с Татьяной на маленьком мосту через небольшую сельскую речку, опираясь на перила и наблюдая, как поток прозрачной воды колышет водоросли и камыш. Солнце играло сотнями бликов на ряби воды, и он жмурился от яркого света, а она в солнцезащитных очках, как обычно, в полушутку журила его за то, что он не хочет надевать очки. А он, жмурясь, все улыбался ей, как в первый вечер, несмотря на то, что с того момента прошло уже больше двух лет, как они познакомились. Смотрел и все так же не мог насмотреться на нее…

На долю секунды, Матвей улыбнулся воспоминанию, но вспомнив, что уже почти месяц не видел Татьяну, его улыбка растворилась в спокойной ностальгии. Стало неприятно за самого себя, что все закончилось так скомкано. Без объяснений и даже попытки поговорить друг с другом…



Предплечья давно занемели от холода металлической ограды моста. Он оттолкнулся от парапета и посмотрел по сторонам. Оркестр сделал паузу. Музыканты пили горячий чай из термосов, мим также стоял рядом и обсуждал что-то с одним из музыкантов. Матвей еще раз посмотрел по сторонам: Собор Парижской Богоматери все так же заслонял горизонт по правую руку, остров Сен-Луи изящно огибала однообразная набережная, усаженная деревьями. Вдали, вдоль русла реки плыл прогулочный туристический катер со сферической, полностью прозрачной крышей.

Непривычные визуальные образы и малознакомые ощущения. Опять появилось чувство, словно все это происходит не с ним или, как минимум, происходит не в реальности, а во сне.

Матвей встряхнул головой, в очередной раз, избавляясь от сомнений, и все еще под наплывом образов и воспоминаний, перешел через остаток моста и двинулся по Рю Клуатр Нотр Дам в направлении площади перед центральным входом в собор…

В попытке отвлечься от своей ностальгии, он стал смотреть по сторонам. И опять, несмотря на совсем не туристический сезон, его поразило количество туристов вокруг: на площади поодиночке, парами и небольшими группами, казалось, собралось несколько сотен человек. Люди хаотично передвигались, рассматривали карты и туристические буклеты, фотографировали собор и небольшими ручейками растекались по окрестным улицам. В сторону площади отовсюду спешили новые группы туристов. Матвей представил, как выглядело подобное броуновское движение с высоты птичьего полета – словно муравьиные тропы с живым коллективным разумом и единым организмом – и опять улыбнулся.

В центре площади все замирало – в одной точке аккумулировалась небольшая группа людей, которая также постоянно обновлялась: одни отходили, другие подходили, так что общее количество все время составляло человек пятнадцать-двадцать.
Матвей подошел поближе, стараясь не проявлять слишком явного интереса. Даже во Франции – стране, где у него не было знакомых и на языке которой он не говорил – Матвей все так же сторонился слишком большого скопления людей.

Он подвинулся к группе еще ближе, словно выбирая место получше для обозрения собора, но периферийным зрением наблюдал за людьми и пытался понять причину столпотворения.

Люди по очереди становились в центр группы, стояли несколько секунд, улыбаясь или откровенно хохоча над совершенным поступком, и уступали место следующему желающему.

Матвей подошел еще ближе: в центре группы, прямо на мостовой, из четырех камней был выложен круг около метра в диаметре с надписью полукругом на французском, составленной из двух частей. POINT ZERO и DES ROUTES DE FRANCE. С небольшим восьмиугольником в центре, но сделанным то ли из бронзы, то ли из латуни, судя по истершемуся цвету металла. И вдруг Матвей вспомнил прочитанную информацию о Париже в каком-то буклете: перед Собором Парижской Богоматери, прямо на площади был нулевой километр Парижа, от которого шел отсчет всех французских расстояний.

Матвей постоял еще немного, наблюдая за тем, как туристы по очереди становились в самый центр Франции. Улыбнулся и повернулся к собору.

Огромное здание, словно великан среди лилипутов, возвышалось над окрестными строениями. Матвей обвел взглядом две башни собора и огромное количество горельефов и скульптур на фасаде, которые только добавляли строению еще большей монументальности.

Матвей сделал несколько шагов в сторону собора и остановился в нерешительности. В нижней части фасада было три стрельчатых портала со входами внутрь. Вокруг порталов в несколько рядов были расположены человеческие, казалось, фигуры. Но в центре Матвей узнал только фигуру Христа и сцену из Страшного суда. Он пригляделся к изображениям. Горельефы и скульптуры людей, ангелов с трубами, демонов, мертвецов, святых. Что символизировали десятки фигур, можно было только догадываться.

Изображения вызывали смешанные чувства страха и восхищения. Матвей хотел было посчитать количество фигур над входами, но сбился уже после первого ряда горельефов.

Над стрельчатыми порталами, от края до края фасада был расположен еще один ряд человеческих фигур. Судя по одежде, библейских царей.

Матвей еще раз окинул взглядом все здание целиком. Какие чувства подобный собор мог вызвать у людей, не испорченных телевидением и интернетом, сотни лет назад, кроме благоговения и страха перед божественным, трудно было представить.
Он вдруг почувствовал, что от эмоций пересохло в горле, и с трудом проглотил слюну. Определенное разочарование не найденной утром крепости Бастилии уравновесилось видом собора Парижской Богоматери. Для одного дня, эмоций ему было более, чем достаточно.

Матвей еще раз посмотрел на соборную площадь, обвел глазами огромный фасад и замер не в силах решиться на следующий шаг. Он вдруг испугался заходить внутрь: появился иррациональный первобытный страх, что, едва зайдя внутрь, он может полностью эмоционально выгореть. Еще раз мысленно Матвей попросил себя остановиться. Подобного состояния раньше он не ощущал никогда. Сейчас ему нужно было вернуться в отель и побыть одному. Париж уже навалился на него, казалось, неподъемной тяжестью и придавил его. Визит внутрь собора нужно было оставить на любой другой день.

Матвей с трудом вздохнул и огляделся. Казалось, никто из окружающих не замечал его почти кататонического состояния. Люди все так же фотографировали собор, улыбались и шумно переговаривались.

Матвей еще раз повернулся ко входу и прикрыл веки, благодаря Бога за подаренные эмоции и прощаясь с собором до следующего раза. Затем развернулся и, уже не оглядываясь, через соборную площадь пошел в сторону набережной.



Через четверть часа Матвей свернул с набережной в сторону Елисейских полей, ориентируясь по карте. Он вышел на широкую улицу, ожидая увидеть скверы или хоть что-то напоминающее поле или засаженные кустарниками луга. В обе стороны, в несколько рядов двигался плотный поток автомобилей. По краям тротуаров с обеих сторон дороги росли деревьев. Матвей посмотрел на ближайшую табличку на здании. "Avenue Des Champs Elys;es".

"Елисейские Поля", перевел он про себя. Не зная, чего ожидать от знаменитого проспекта, он почувствовал полную усталость. Сначала крепость Бастилии, теперь Елисейские Поля. Он посмотрел по сторонам. Ни полей, ни скверов видно не было. Только широкий проспект, засаженный деревьями.

Матвей подошел к проезжей части. В одну сторону проспект упирался в здание. С другой стороны были видны очертания Триумфальной арки. Матвей вздохнул и помассировал пальцами глаза. Второй раз за день он сел в лужу со своими наивными ожиданиями. Для одного дня, этого было чересчур.

Он сверился с картой, наметил кратчайший маршрут до рю Лежандр и двинулся в сторону отеля. Если после Собора Парижской Богоматери у него оставались минимальные сомнения, продолжить ли гулять по городу или вернуться в отель, сейчас он почувствовал, что Париж, подарив массу эмоций, полностью опустошил его физически…

Меньше, чем через час Матвей был в отеле. По дороге он зашел в магазин, купил бутылку недорогого столового вина и небольшую упаковку твердого сыра. На вечер, ему должно было вполне хватить и этого минимума…



…Начинало смеркаться. Матвей подошел к окну в номере и раздвинул занавески. До самого горизонта в сереющем свете сумерек, простирались парижские крыши. Матвей откусил немного сыра, пережевал его и запил глотком вина. "Вот я и здесь". Мысль возникла спонтанно. Матвей обвел взглядом сереющий горизонт, сделал еще один глоток вина и вдохнул полные легкие воздуха, чувствуя, что начинает задыхаться от радостных эмоций. После чего улыбнулся и, осторожно выдыхая воздух, тихо повторил вслух, словно убеждаясь в реальности происходящего: "Вот я и здесь…"

1) https://www.chitai-gorod.ru/catalog/book/1255135/

2) https://www.ozon.ru/product/ves-etot-blyuz-294080646/