1913 год. Несравненный

Глава, не вошедшая в повесть "Над Доном-рекой".


          Дама в лиловом шёлковом платье старательно выводит на пластинке слоновой кости каллиграфическим почерком, с завитушками: «несравненный мой»… Несколько соединенных между собой таких пластинок образуют «карнэ» – умещающуюся на ладони бальную книжку в кожаном переплёте с золотым тиснением, предназначенную для записи приглашений на танец. Закончив писать, женщина мелкими суетливыми движениями опускает книжицу в бархатный мешочек, потом вновь достаёт её, перечитывает написанное и снова пишет те же слова…
 
          Эта история началась пять лет назад.

          …Из особняка баронессы М. неслись вальсы, полонезы, мазурки: приглашённые музыканты не очень слаженно, но громко, с энтузиазмом отрабатывали обещанное жалованье. Энтузиазму способствовали и пущенные «первой скрипкой» по кругу две бутылки охлажденного «Цимлянского», оставившего пенные следы на концертных фраках, но согревшего души.
          Костюмированный бал по случаю наступления нового, 1908 года, приближался к своему апогею: ждали обещанного баронессой выступления артистов кабаре. В большом зале, украшенном живыми цветами и еловыми ветками, сверкали золотом и серебром аксельбанты на мундирах офицеров.  Свет большой хрустальной люстры, разноцветные огоньки ёлочных гирлянд отражались, переливаясь, на настоящих и фальшивых бриллиантах танцующих дам. Пахло сдобой, смесью французских духов, табаком, потом. Шарканье ног по паркету, женский смех, громкие мужские разговоры, непрестанные хлопки открываемых официантами бутылок шампанского и звон бокалов не позволяли усомниться в том, что бал удался.
          Хозяйка дома в декольтированном, насколько допускали приличия, платье из золотистой тафты, посматривала в лорнет на гостей. Если говорить откровенно, больше других баронессу интересовали депутат Государственной Думы Бобров, негоциант барон фон Таузе и полковник казачьих войск Коляда. Ради них и затевалось празднество: полковник недавно овдовел, барон и депутат значились в списке завидных женихов города, а Сонечке давно пора составить хорошую партию.
          Впрочем, двадцатидвухлетняя Сонечка, дочь баронессы, никаких «давно» не признавала и веселилась от души, даря «авансы» всем молодым людям без исключения. Привилегией пользовались высокие офицеры с усиками, но и штатские не чувствовали себя отвергнутыми. Огорчало одно: новая сафьяновая туфелька, вопреки обещаниям лучшего ростовского сапожника, натёрла пятку. Чувствуя себя «Золушкой наоборот», барышня с боем курантов уединилась в матушкиной комнате, позволив отдохнуть ножкам, а заодно предоставив кавалерам возможность поволноваться и заняться поисками, решив про себя наградить самого старательного…

          – Катя, поправь камею на шарфе, мне кажется, она вот-вот потеряется, – капризно растягивая гласные и чуть оттопыривая губки обратилась Сонечка к горничной, придирчиво рассматривая свое отражение в овальном зеркале над туалетным столиком.

          Зеркало не лукавило: румяные щеки, остренький носик, приоткрытые пухлые губы и блестящие карие глаза лучились здоровьем и молодостью. 

          Когда в зеркале отразился высокий мужчина в отлично сидящем фраке и с бархатной маской на лице, девушка легонько вздохнула: «Как быстро нашли»… Пришедший, улыбаясь, поднёс руку в белой перчатке к губам, призывая обоих девушек к молчанию, доверительно шепнул:

          – Катюша, покинь нас.

          Позже горничная так и не смогла внятно пояснить, почему оставила барышню одну. В ответ на все вопросы Катерина лишь шептала: «Он приказал…»


          Бал закончился конфузом. У депутата Государственной Думы пропал золотой портсигар, украшенный рубиновыми камнями, негоциант лишился часов с золотым брелоком в виде плюющейся ядом змеи, а полковник не нашёл свой бумажник. Впрочем, он-то не слишком огорчился: как обычно, денег в портмоне не было…
          Подозрение пало на артистов кабаре, но проведённый полицмейстером, по совместительству тайным вздыхателем баронессы, обыск их вещей ничего не дал. Зато на втором этаже особняка, в личных покоях хозяйки обнаружили бесчувственную Сонечку и хлопотавшую над ней перепуганную Катерину. С платья девушки исчезла дорогая старинная камея – подарок бабушки.
          Баронесса билась в отчаянии и красиво заламывала руки, полицмейстер не менее красиво и галантно утешал её, а едва девушка пришла в себя, оба, забыв о вечных сплетниках-слугах, кинулись с вопросом:

          – Сонечка, детка, что с тобой сделал этот негодяй?

          В ответ раздался волнующе глубокий смех счастливой женщины:

          – Он меня… поцеловал. И совсем не негодяй, – помолчала, подыскивая слово, – он – несравненный…


          … Более месяца понадобилось начальнику городского сыскного отделения, чтобы выйти на след «несравненного»: в закладе оказался золотой брелок с часов барона фон Таузе. Скупщик не стал отпираться:

          – Это Мишка принёс, – с уважением добавил, – фартовый марвихер, карманник, по-вашему. Хотя под настроение – и грабежом не побрезгует. Обычно-то он в южных губерниях промышляет, теплолюбив зараза. Только на праздники к матери, в станицу Гниловскую заглядывает, да видать не сдержался…

          Мишку нашли в одном из лучших номеров гостиницы «Европейской»: фартовому марвихеру не по рангу жить в бедной станичной лачуге.


          Февраль в Ростове переменчив: то оттепелью поманит, то заледенит степными снежными бурями.   Бывает и так, что под ногами чавкает почти весенняя слякоть, а ветер опять бросает в лицо злые крупинки льда. Прохожие скукоживаются, суют руки в рукава шуб и кожухов, заворачиваются в башлыки…
          Начальник сыскного отдела Яков Ильич Божко поговорил с портье, после чего, пряча лицо в воротник, кляня непогоду, трижды обошёл здание гостиницы. Чёрный ход и выход на чердак перекрыты полицейскими; номер, который снимал Мишка – на четвёртом этаже, окно выходит в глухой переулок, рядом ни наружной лестницы, ни водосточной трубы… Надо брать. Никуда этот теплолюбивый не денется. Тем более, из Екатеринодара пришла депеша: за Мишкой там числятся несколько громких ограблений…

          Поначалу обошлись без шума. Коридорный, как было велено, постучал в дверь, крикнул: «Завтрак заказывали», и, отодвинутый плечом Божко, припустил со всех ног.

          – Минутку.

          Дверь открыл широкоплечий брюнет в распахнутом на волосатой груди банном халате. Попытался, отступив назад, захлопнуть дверь, но начальник сыска оказался проворнее:

          – Не дури, Михаил: гостиница окружена полицией.

          – Яшка? Видать, мало я тебя лупцевал в детстве, коли ты сыскарём заделался.

          Уроженцы одной станицы, мальчишки в детстве непрестанно конфликтовали и соперничали, а потом дорожки разошлись.
          Яков, сын священника, был старше, настырнее. В шестнадцать лет сбежал из дома вольноопределяющимся на Кавказ, вернулся с медалью. Место помощника квартального надзирателя в Ростове словно ожидало его. А дальше… наблюдательность, цепкий ум, толковые учителя. Поговаривали, что и благодетели, как без них… Повезло или сам добился, а скорее и то, и другое, но к сорока пяти годам дослужился Яков Ильич до начальника городского сыска.
          Мишка хоть сам из голытьбы, но так артистично врал и был настолько красив со своими большими карими глазами, прямым тонким носом и темными вьющимися волосами, что городские барыни заглядывались, к себе в дома приглашали… А там уж ловкие Мишкины руки сами знали, что делать… 

          – Ты ничего не докажешь.

          – Неужели?

          Профессиональный взгляд сыщика быстро пробежал по гостиничному номеру и остановился на небрежно брошенном возле окна шёлковом шейном платке, с приколотой агатовой камеей в оправе из золота. На такую удачу Божко не рассчитывал. Мишка скривился:

          – Девчонка сама отдала мне брошь.

          И после недолгого молчания с неожиданным любопытством:

          – А правду фраера болтают, якобы она «несравненный» сказала?

          – Правду, – Яков Ильич и сам не ожидал внезапной вспышки злости. – Добавь себе плюсик для гордости: барышня из-за тебя рассудка лишилась.

          – Я-то при чём… А она – славная, жаль…

          Продолжая неспешно ронять слова, Мишка подошёл к окну, усмехнулся насторожившемуся сыщику:

          – Не боись, сыскарь, душно мне…

          Вдруг, рванув на себя, распахнул окно, сбросил халат и в одних подштанниках перемахнул через подоконник.
          Ошарашенный Бойко кинулся к окну – на земле никого, а за крышу дома напротив (ох, чёрт, на взгляд, там не меньше сажени было), цеплялся, сдуваемый ветром, полуголый мужчина…

          Странно, но камею так и не нашли, а Мишку, говорят, видели в притоне на Богатяновке, да полиции туда хода нет: как ни крути, свои головы дороже.

          Начальник сыска ни в детстве, ни на пятом десятке, прощать обидчиков не был склонен, а потому по сводкам в полицейских циркулярах регулярно отслеживал «подвиги» того, кто посмел бросить пятно на его карьеру. По всему выходило, что характер Мишки портился. Если прежде он выезжал на артистизме и старался не допускать душегубства, то с годами всё чаще стал пускать в дело пистолет.
 

          …Через пять лет баронесса М. скончалась. Сонечку, все эти годы пребывавшую в палате для душевнобольных Николаевской больницы, по завещанию следовало отвезти в станицу Цимлянскую, где присматривать за ней обещалась двоюродная тетка, матушка настоятеля Свято-Никольской церкви. Душеприказчики баронессы, горя нетерпением сбыть с рук обузу, попросили Варвару Платоновну, медицинскую сестру отделения, сопроводить больную до места. Дескать, Сонечка к ней расположена, не напугается. И случись что, кто лучше Варвары Платоновны справится с пациенткой.

          Сказать по правде, ехать Варе совсем не хотелось. Но деньги обещали заплатить немалые, а она мечтала, что племянник Васенька всё же доучится на архитектора. Более же того… Варя сама себе признавалась в этом с большим трудом, но, когда сказали, что поплывут они с Соней на пароходе, всколыхнулась надежда: вдруг доведётся снова встретиться с Харитоном. Знала она: Харитон по-прежнему был капитаном на одном из пароходов компании «Парамонов и сыновья».  Впрочем, не сложилось – и к лучшему. Не надо краснеть, корить себя, что берёт чужое. Что уж теперь, молодость ушла, не вернёшь…


          Пережить августовский зной в Ростове – словно окунуться в кипящие котлы преисподней. Жжёт немилосердно, зато есть что обсудить, пожаловаться, бывает, и компания нескучная соберётся…
          На воде, конечно, легче, но даже в каютах первого класса при открытых иллюминаторах намёка на прохладу ждать не приходилось. Раскалённый воздух, безветрие, вылинявшее добела небо…
          Лишь к вечеру, когда солнце чуть сжалилось, Варя смогла оторвать свою подопечную от неустанного заполнения бальной книжицы и вывести на палубу. Прошедшие годы смыли с лица Сони краски: потухшие глаза, бледная ноздреватая кожа, нервно вздрагивающие губы… С состраданием Варя отметила: девушка становилась всё больше похожа на других пациентов отделения, без возраста и без пола.
          Негромко шлёпали по воде колеса парохода, призывно мычали пасущиеся у самой кромки воды коровы, голые корни старых верб подобно тысячам переплетённых рук торчали из подмытого течением реки отвесного берега. На другом берегу бесконечной лентой уходила вдаль желтовато-серая выгоревшая степь.

          Варя вздохнула: как давно не была она на таком просторе. В Ростове Дон – другой. Он словно закован в панцирь каменных причалов, складов, барж. А здесь, вырвавшись на волю, петляет в камышах среди холмов, мелких хуторов, станиц…  И кажется слышно, как едва различимо трещит в степи кузнечик, пахнет чабрецом, полынью…
          Словно и не было прожитого да пережитого. Вон, на берегу костёр горит, кто-то загорелый, длинный, так похожий на молодого Харитона, закидывает сеть… Позвал бы её с собой, когда пришла девчонкой покупать рыбу, и не было бы ни печали, ни боли… Что же ты другую выбрал, любимый…

          – Прошу прощения, могу чем-то помочь?

          Маленького роста, кривоногий грек с огромными печальными глазами приложил полусогнутую ладонь к капитанской фуражке. Варвара познакомилась с ним при посадке на пароход, и всю дорогу он всячески пытался оказывать внимание и ей, и спутнице.

          Совсем близко уже виднелись хорошо обустроенные курени* большой станицы. Первый этаж – кирпичный, второй – деревянный, опоясанный балясником** для открывания и закрывания ставней.

          – Подходим к пристани, – пояснил капитан. – Богато живут станичники, а уж какой виноград «Пухляковский» выращивают, – со вкусом причмокнул и поцеловал кончики пальцев.

          – Долго стоять будем? – Варя посмотрела на Сонечку, которой явно хотелось уйти в помещение и вернуться к своему занятию.

          – Вы проходите в салон, сейчас ужин подадут, – грек опять смешно причмокнул, достал из жилетного кармана часы на цепочке, откинул крышку. – Постоим немного. Не поверите, негоцианты из второй каюты просили задержаться: им из Ростова ящик пива везут. Как будто здесь это добро не купишь, вот сколько на площади у моста питейных заведений да магазинов…

          Алым платком полыхнул над темно-синей водой закат и сник, почернели берега.

          В салоне для господ первого класса под гул общего разговора за небольшим пианино страдал, исполняя романс, помощник капитана:
 
                «Я пережил свои желанья,
                Я разлюбил свои мечты…»

          Судя по тому, как закатывал молодой помощник глаза, как мученически морщился, сдвигая густые брови к переносице, он выдавал желаемое за действительное и мечты обуревали его крепкое тело с недюжинной силой.

                «…Под бурями судьбы жестокой
                Увял цветущий мой венец -
                Живу печальный, одинокой,
                И жду: придет ли мой конец?»

          – Юрий Мефодьевич, может, хватит тоску разводить? – засмеялся капитан. – Вернёмся в Ростов, там слушайте своего Морфесси, или кого вы предпочитаете, и страдайте на здоровье.

          По стеклам иллюминаторов хлёстко застучали ветки. Молодой человек перешёл от романса к поэзии, но остался верен Пушкину:
                «А теперь нам вышел срок,
                Едем прямо на восток,
                Мимо острова Буяна,
                В царство славного Салтана…»

          – Грамотные все стали, – вздохнул грек. – Нет, чтобы по простоте сказать… И правда, мимо острова Буяна идём. Река мелеет, безопасный фарватер – почти впритык к острову. Ну, скоро мы его минуем.

          Кто-то из пассажиров невпопад бросил:

          – Кажется, пиво подоспело.


          Вдруг пароход резко сбавил ход, на палубе раздались выстрелы, в салон вломились несколько человек в масках:

          – Жить хотите, кошельки, часы, бумажники, кольца – на стол.

          Слышно было, как на корме и нижней палубе плакал ребёнок, кричала женщина. Спутница одного из негоциантов тоже попыталась заголосить, но быстро прикрыла рот ладошкой, когда на неё цыкнул супруг. Остальные пассажиры деловито и молча выкладывали требуемое перед собой. Только Варя с Сонечкой с удивлением смотрели на грабителей. Сонечка не понимала, чего от неё хотят, а у Вари драгоценностей не было.

          – Дожили. И на Дону экспроприаторы завелись, – пробормотал капитан, отстёгивая цепочку часов.

          – Ну, ты-то этим не отделаешься, – хохотнул высокий широкоплечий нападавший в распахнутой тужурке с шёлковым платком на шее. – В пароходной кассе восемьдесят тысяч целковых…

          – Побойтесь бога, – вскипел грек, – это не мои деньги, жалованье рабочих Парамонова. Я не имею права отдать их вам.

          – Имеешь-имеешь, – пират блеснул ослепительно белыми зубами.

          Сонечка вздрогнула, посмотрела на говорившего. Прижав ладони ко лбу, болезненно сморщилась, словно пыталась и не могла что-то вспомнить.

          – Ступай с капитаном в его каюту и бери деньги, – кивнул предводитель своему напарнику, – остальным с места не подниматься, закончится плохо.

          Начал сгребать драгоценности, бумажники, часы со стола в мешок, задержался взглядом на Соне.

          – Несравненный! – в возгласе прозвенели слёзы, смешанные со счастьем.

          Напрасно Варя старалась остановить подопечную. Сонечка, оттолкнув Варины руки, выскочила из-за стола и попыталась обнять грабителя.

          В один момент упала пелена оцепенения с ошеломлённых внезапностью нападения пассажиров и членов команды.
          Звон битой посуды – бандит оттолкнул девушку с такой силой, что она упала навзничь на общий стол – совпал с криком помощника капитана:

          – Не смей её трогать!

          Почти одновременно:

          – Я говорил: с места не вставать.

          Один за другим последовали несколько выстрелов, в салон ворвался напарник  грабителя, посланный сопровождать капитана:

          – Михаил, я заставил упрямого грека спустить шлюпку, деньги у нас, уходим.

          Предводитель, зло сверкнув глазами, сорвал маску:

          – Идиот, – кивнул сидевшим в углу двум негоциантам. – Вы тоже в лодку.


          И стало тихо. В иллюминатор мелкими точками заглядывали звёзды. Августовский месяц слабо освещал с одной стороны парохода стволы старых ив на острове Буяне, опустивших в Дон свои длинные косы, с другой – уходящий размытой тенью вдаль степной горизонт… Никем не управляемый, пароход слегка покачивался на воде и медленно разворачивался вокруг оси…
          А возле пианино, на полу, с двумя пулевыми ранениями в животе умирал помощник капитана. Варя с Сонечкой сидели рядом. Варя пыталась остановить кровотечение, Соня держала за руку и просила: «Живи, родненький…»


          Возбуждённый Васенька встретил Варю на причале в Ростове.

          – Дождаться тебя не мог. Рассказывай скорее. Я уже все газеты перечитал, особенно «Приазовский край». Смотри, как красиво пишут, – Вася переложил в левую руку Варин саквояж и вытащил из нагрудного кармана сложенную газету: «Истерические крики обезумевших женщин и непрерывающиеся выстрелы привели в неописуемый ужас самых смелых из пассажиров… Двое из экспроприаторов ворвались в капитанскую каюту, открыли ящики и, забрав все находящиеся в них деньги, приказали капитану немедленно спустить шлюпку… Большая часть матросов была грабителями заперта в трюме, поэтому с большим трудом капитан сам спустил шлюпку, куда прыгнули налётчики, прихватив с собой капитана и двух пассажиров…»

          – Васенька, ты хоть на дорогу смотри, – вздохнула Варя. – Чуть человека с ног не сбил.

          – Ты слушай, дальше ещё интереснее, – отмахнулся племянник. – Где же… А, вот: «…Пароход был задержан по просьбе пассажиров, якобы дожидавшихся своего пива. В то же время, нашлись свидетели, которые видели, как через станицу проехал большой чёрный автомобиль и остановился за огородами у Дона… Пароход, которым никто не управлял, развернуло сильным ветром, в результате чего налётчики перепутали берег, на котором их ждали. Напрасно пассажиры автомобиля подавали знаки револьверными выстрелами и ракетами. Шлюпка направилась в сторону острова Буяна. Более того, в темноте капитан геройски выдернул из дна лодки «чоп», и она стала тонуть… С трудом причалив к острову, экспроприаторы бросили один мешок с серебром в Дон около острова Буян, другой – в соседний лиман, рассчитывая найти их после бегства; мешок же с медными деньгами (как предмет менее дорогой) ими был брошен на острове»… Варя, ты что молчишь? Не так было?

          – Откуда мне знать, Васенька. Я ни в шлюпке, ни на острове не была.

          – А улыбаешься почему? – Вася подозрительно посмотрел на тётку.

          Варя очень постаралась прогнать с лица улыбку, но почему-то не получилось.


          …Ночью над рекой звуки выстрелов слышны издалёка. На них и поспешил капитан парохода, шедшего в Ростов. Первым делом выпустил матросов из трюма, направил пароход к пристани, понудив испуганного второго помощника капитана стать на вахту, заглянул в салон для пассажиров первого класса...

          – Варвара Платоновна, Вы? Здесь?

          Варе вдруг стало душно. Почти рванула стоячий воротник блузы, одним движением расстегнув пуговки…

          – Харитон Трофимович…

          Что они могли сказать друг другу при всех… Впрочем, и наедине бы ничего не сказали. Только глаза… Долго ещё Варя вспоминала сначала испуганные, потом обрадованные глаза Харитона и улыбалась…
          А что у обоих добавилось седины в волосах, от чёрных Вариных глаз разбежалась сетка морщинок, на худощавом лице Харитона появились резкие носогубные складки, так этим они ещё дороже друг другу… 

          Юрия Мефодьевича аккуратно перенесли на встреченный пароход, направляющийся в город.

          – Он выживет, правда?

          Сонечка ходила вокруг Вари с Харитоном и, шмыгая носом, по-детски дёргала Харитона за рукав капитанской тужурки, точно от него одного зависела жизнь первого помощника.

          – Не знаю, сударыня, я не врач.

          Вдруг Харитон оступился: под ногу попал бархатный мешочек. Наклонился, поднял:

          – Не ваше, барышня? 

          Соня выхватила из мешочка бальную книжечку, выбежала из каюты, и через минуту вернулась. Щеки порозовели, в глазах появился блеск:

          – Я её выбросила! Понимаете, я её выбросила, – Сонечка по-девичьи звонко засмеялась и закружилась по салону…


          …Восемнадцатый год захлёбывался ненавистью и кровью.
          В хуторской больнице на восемь коек сестра Софья принимала красных, белых, казаков, иногородних. Своим пациентам она ставила единственное условие: до полного выздоровления забыть про вражду. Идейные бузотёры и крикуны смолкали перед несгибаемой волей хрупкой молодой женщины с карими глазами. Не было в больничной палате ни «ваших благородий», ни «быдла»… Только «родненькие»…
          И самые тяжёлые раненые выздоравливали.
          А тот, кто умирал, уходил без злости, со спокойной душой…

          Немолодой раненый скончался, не дожив до рассвета. Больше месяца колебалась его душа в забытьи между жизнью и смертью, да всё ж не удержалась. В последнюю минуту открыл глаза, увидел сидящую рядом Соню, попытался поднять руку к изголовью, шепнул:

          – Под подушкой, тебе вернуть хотел…

          В узелок из грязной холстины был завёрнут шёлковый шейный платок и оправленная в золото агатовая камея.

          …По росистой траве Сонечка спустилась к Дону. Качалась на волне рыбацкая лодка, возились в камышах утки, золотились верхушки старых верб над рекой… Вдруг показалось, что нет войны. Размахнулась, хотела выбросить камею в воду… И передумала: она знала аптекаря, который в обмен на камею даст бинты, вату, лекарства…




*  курень – дом
**балясник – балкон


Рецензии
Я всегда поражался таким вещам, как этот рассказ (глава). Чтобы делать такое, сколько требуется знаний?! А терпения и сил?!
Ну и результат конечно впечатляет: чёткий ритм повествования, выверенные диалоги, картины природы.
Читается легко и со временем интерес не пропадает - это очень важно.

С уважением!

Влад Медоборник   21.11.2022 17:34     Заявить о нарушении
И название-то какое!...

Влад Медоборник   21.11.2022 17:35   Заявить о нарушении
Спасибо, Влад. Да, некоторые читатели утверждают, что эта глава удалась мне больше, чем вся повесть... А терпения и сил, сами знаете, требует всё. Просто тут совпало: интересный исторический материал наложился на возможность поместить героев в непривычные обстоятельства.

Мария Купчинова   21.11.2022 17:49   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 54 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.