1913 год. Несравненный
Дама в лиловом шёлковом платье старательно выводит на пластинке слоновой кости каллиграфическим почерком, с завитушками: «несравненный мой»… Несколько соединенных между собой таких пластинок образуют «карнэ» – умещающуюся на ладони бальную книжку в кожаном переплёте с золотым тиснением, предназначенную для записи приглашений на танец. Закончив писать, женщина мелкими суетливыми движениями опускает книжицу в бархатный мешочек, потом вновь достаёт её, перечитывает написанное и снова пишет те же слова…
Эта история началась пять лет назад.
…Из особняка баронессы М. неслись вальсы, полонезы, мазурки: приглашённые музыканты не очень слаженно, но громко, с энтузиазмом отрабатывали обещанное жалованье. Энтузиазму способствовали и пущенные «первой скрипкой» по кругу две бутылки охлажденного «Цимлянского», оставившего пенные следы на концертных фраках, но согревшего души.
Костюмированный бал по случаю наступления нового, 1908 года, приближался к своему апогею: ждали обещанного баронессой выступления артистов кабаре. В большом зале, украшенном живыми цветами и еловыми ветками, сверкали золотом и серебром аксельбанты на мундирах офицеров. Свет большой хрустальной люстры, разноцветные огоньки ёлочных гирлянд отражались, переливаясь, на настоящих и фальшивых бриллиантах танцующих дам. Пахло сдобой, смесью французских духов, табаком, потом. Шарканье ног по паркету, женский смех, громкие мужские разговоры, непрестанные хлопки открываемых официантами бутылок шампанского и звон бокалов не позволяли усомниться в том, что бал удался.
Хозяйка дома в декольтированном, насколько допускали приличия, платье из золотистой тафты, посматривала в лорнет на гостей. Если говорить откровенно, больше других баронессу интересовали депутат Государственной Думы Бобров, негоциант барон фон Таузе и полковник казачьих войск Коляда. Ради них и затевалось празднество: полковник недавно овдовел, барон и депутат значились в списке завидных женихов города, а Сонечке давно пора составить хорошую партию.
Впрочем, двадцатидвухлетняя Сонечка, дочь баронессы, никаких «давно» не признавала и веселилась от души, даря «авансы» всем молодым людям без исключения. Привилегией пользовались высокие офицеры с усиками, но и штатские не чувствовали себя отвергнутыми. Огорчало одно: новая сафьяновая туфелька, вопреки обещаниям лучшего ростовского сапожника, натёрла пятку. Чувствуя себя «Золушкой наоборот», барышня с боем курантов уединилась в матушкиной комнате, позволив отдохнуть ножкам, а заодно предоставив кавалерам возможность поволноваться и заняться поисками, решив про себя наградить самого старательного…
– Катя, поправь камею на шарфе, мне кажется, она вот-вот потеряется, – капризно растягивая гласные и чуть оттопыривая губки обратилась Сонечка к горничной, придирчиво рассматривая свое отражение в овальном зеркале над туалетным столиком.
Зеркало не лукавило: румяные щеки, остренький носик, приоткрытые пухлые губы и блестящие карие глаза лучились здоровьем и молодостью.
Когда в зеркале отразился высокий мужчина в отлично сидящем фраке и с бархатной маской на лице, девушка легонько вздохнула: «Как быстро нашли»… Пришедший, улыбаясь, поднёс руку в белой перчатке к губам, призывая обоих девушек к молчанию, доверительно шепнул:
– Катюша, покинь нас.
Позже горничная так и не смогла внятно пояснить, почему оставила барышню одну. В ответ на все вопросы Катерина лишь шептала: «Он приказал…»
Бал закончился конфузом. У депутата Государственной Думы пропал золотой портсигар, украшенный рубиновыми камнями, негоциант лишился часов с золотым брелоком в виде плюющейся ядом змеи, а полковник не нашёл свой бумажник. Впрочем, он-то не слишком огорчился: как обычно, денег в портмоне не было…
Подозрение пало на артистов кабаре, но проведённый полицмейстером, по совместительству тайным вздыхателем баронессы, обыск их вещей ничего не дал. Зато на втором этаже особняка, в личных покоях хозяйки обнаружили бесчувственную Сонечку и хлопотавшую над ней перепуганную Катерину. С платья девушки исчезла дорогая старинная камея – подарок бабушки.
Баронесса билась в отчаянии и красиво заламывала руки, полицмейстер не менее красиво и галантно утешал её, а едва девушка пришла в себя, оба, забыв о вечных сплетниках-слугах, кинулись с вопросом:
– Сонечка, детка, что с тобой сделал этот негодяй?
В ответ раздался волнующе глубокий смех счастливой женщины:
– Он меня… поцеловал. И совсем не негодяй, – помолчала, подыскивая слово, – он – несравненный…
… Более месяца понадобилось начальнику городского сыскного отделения, чтобы выйти на след «несравненного»: в закладе оказался золотой брелок с часов барона фон Таузе. Скупщик не стал отпираться:
– Это Мишка принёс, – с уважением добавил, – фартовый марвихер, карманник, по-вашему. Хотя под настроение – и грабежом не побрезгует. Обычно-то он в южных губерниях промышляет, теплолюбив зараза. Только на праздники к матери, в станицу Гниловскую заглядывает, да видать не сдержался…
Мишку нашли в одном из лучших номеров гостиницы «Европейской»: фартовому марвихеру не по рангу жить в бедной станичной лачуге.
Февраль в Ростове переменчив: то оттепелью поманит, то заледенит степными снежными бурями. Бывает и так, что под ногами чавкает почти весенняя слякоть, а ветер опять бросает в лицо злые крупинки льда. Прохожие скукоживаются, суют руки в рукава шуб и кожухов, заворачиваются в башлыки…
Начальник сыскного отдела Яков Ильич Божко поговорил с портье, после чего, пряча лицо в воротник, кляня непогоду, трижды обошёл здание гостиницы. Чёрный ход и выход на чердак перекрыты полицейскими; номер, который снимал Мишка – на четвёртом этаже, окно выходит в глухой переулок, рядом ни наружной лестницы, ни водосточной трубы… Надо брать. Никуда этот теплолюбивый не денется. Тем более, из Екатеринодара пришла депеша: за Мишкой там числятся несколько громких ограблений…
Поначалу обошлись без шума. Коридорный, как было велено, постучал в дверь, крикнул: «Завтрак заказывали», и, отодвинутый плечом Божко, припустил со всех ног.
– Минутку.
Дверь открыл широкоплечий брюнет в распахнутом на волосатой груди банном халате. Попытался, отступив назад, захлопнуть дверь, но начальник сыска оказался проворнее:
– Не дури, Михаил: гостиница окружена полицией.
– Яшка? Видать, мало я тебя лупцевал в детстве, коли ты сыскарём заделался.
Уроженцы одной станицы, мальчишки в детстве непрестанно конфликтовали и соперничали, а потом дорожки разошлись.
Яков, сын священника, был старше, настырнее. В шестнадцать лет сбежал из дома вольноопределяющимся на Кавказ, вернулся с медалью. Место помощника квартального надзирателя в Ростове словно ожидало его. А дальше… наблюдательность, цепкий ум, толковые учителя. Поговаривали, что и благодетели, как без них… Повезло или сам добился, а скорее и то, и другое, но к сорока пяти годам дослужился Яков Ильич до начальника городского сыска.
Мишка хоть сам из голытьбы, но так артистично врал и был настолько красив со своими большими карими глазами, прямым тонким носом и темными вьющимися волосами, что городские барыни заглядывались, к себе в дома приглашали… А там уж ловкие Мишкины руки сами знали, что делать…
– Ты ничего не докажешь.
– Неужели?
Профессиональный взгляд сыщика быстро пробежал по гостиничному номеру и остановился на небрежно брошенном возле окна шёлковом шейном платке, с приколотой агатовой камеей в оправе из золота. На такую удачу Божко не рассчитывал. Мишка скривился:
– Девчонка сама отдала мне брошь.
И после недолгого молчания с неожиданным любопытством:
– А правду фраера болтают, якобы она «несравненный» сказала?
– Правду, – Яков Ильич и сам не ожидал внезапной вспышки злости. – Добавь себе плюсик для гордости: барышня из-за тебя рассудка лишилась.
– Я-то при чём… А она – славная, жаль…
Продолжая неспешно ронять слова, Мишка подошёл к окну, усмехнулся насторожившемуся сыщику:
– Не боись, сыскарь, душно мне…
Вдруг, рванув на себя, распахнул окно, сбросил халат и в одних подштанниках перемахнул через подоконник.
Ошарашенный Бойко кинулся к окну – на земле никого, а за крышу дома напротив (ох, чёрт, на взгляд, там не меньше сажени было), цеплялся, сдуваемый ветром, полуголый мужчина…
Странно, но камею так и не нашли, а Мишку, говорят, видели в притоне на Богатяновке, да полиции туда хода нет: как ни крути, свои головы дороже.
Начальник сыска ни в детстве, ни на пятом десятке, прощать обидчиков не был склонен, а потому по сводкам в полицейских циркулярах регулярно отслеживал «подвиги» того, кто посмел бросить пятно на его карьеру. По всему выходило, что характер Мишки портился. Если прежде он выезжал на артистизме и старался не допускать душегубства, то с годами всё чаще стал пускать в дело пистолет.
…Через пять лет баронесса М. скончалась. Сонечку, все эти годы пребывавшую в палате для душевнобольных Николаевской больницы, по завещанию следовало отвезти в станицу Цимлянскую, где присматривать за ней обещалась двоюродная тетка, матушка настоятеля Свято-Никольской церкви. Душеприказчики баронессы, горя нетерпением сбыть с рук обузу, попросили Варвару Платоновну, медицинскую сестру отделения, сопроводить больную до места. Дескать, Сонечка к ней расположена, не напугается. И случись что, кто лучше Варвары Платоновны справится с пациенткой.
Сказать по правде, ехать Варе совсем не хотелось. Но деньги обещали заплатить немалые, а она мечтала, что племянник Васенька всё же доучится на архитектора. Более же того… Варя сама себе признавалась в этом с большим трудом, но, когда сказали, что поплывут они с Соней на пароходе, всколыхнулась надежда: вдруг доведётся снова встретиться с Харитоном. Знала она: Харитон по-прежнему был капитаном на одном из пароходов компании «Парамонов и сыновья». Впрочем, не сложилось – и к лучшему. Не надо краснеть, корить себя, что берёт чужое. Что уж теперь, молодость ушла, не вернёшь…
Пережить августовский зной в Ростове – словно окунуться в кипящие котлы преисподней. Жжёт немилосердно, зато есть что обсудить, пожаловаться, бывает, и компания нескучная соберётся…
На воде, конечно, легче, но даже в каютах первого класса при открытых иллюминаторах намёка на прохладу ждать не приходилось. Раскалённый воздух, безветрие, вылинявшее добела небо…
Лишь к вечеру, когда солнце чуть сжалилось, Варя смогла оторвать свою подопечную от неустанного заполнения бальной книжицы и вывести на палубу. Прошедшие годы смыли с лица Сони краски: потухшие глаза, бледная ноздреватая кожа, нервно вздрагивающие губы… С состраданием Варя отметила: девушка становилась всё больше похожа на других пациентов отделения, без возраста и без пола.
Негромко шлёпали по воде колеса парохода, призывно мычали пасущиеся у самой кромки воды коровы, голые корни старых верб подобно тысячам переплетённых рук торчали из подмытого течением реки отвесного берега. На другом берегу бесконечной лентой уходила вдаль желтовато-серая выгоревшая степь.
Варя вздохнула: как давно не была она на таком просторе. В Ростове Дон – другой. Он словно закован в панцирь каменных причалов, складов, барж. А здесь, вырвавшись на волю, петляет в камышах среди холмов, мелких хуторов, станиц… И кажется слышно, как едва различимо трещит в степи кузнечик, пахнет чабрецом, полынью…
Словно и не было прожитого да пережитого. Вон, на берегу костёр горит, кто-то загорелый, длинный, так похожий на молодого Харитона, закидывает сеть… Позвал бы её с собой, когда пришла девчонкой покупать рыбу, и не было бы ни печали, ни боли… Что же ты другую выбрал, любимый…
– Прошу прощения, могу чем-то помочь?
Маленького роста, кривоногий грек с огромными печальными глазами приложил полусогнутую ладонь к капитанской фуражке. Варвара познакомилась с ним при посадке на пароход, и всю дорогу он всячески пытался оказывать внимание и ей, и спутнице.
Совсем близко уже виднелись хорошо обустроенные курени* большой станицы. Первый этаж – кирпичный, второй – деревянный, опоясанный балясником** для открывания и закрывания ставней.
– Подходим к пристани, – пояснил капитан. – Богато живут станичники, а уж какой виноград «Пухляковский» выращивают, – со вкусом причмокнул и поцеловал кончики пальцев.
– Долго стоять будем? – Варя посмотрела на Сонечку, которой явно хотелось уйти в помещение и вернуться к своему занятию.
– Вы проходите в салон, сейчас ужин подадут, – грек опять смешно причмокнул, достал из жилетного кармана часы на цепочке, откинул крышку. – Постоим немного. Не поверите, негоцианты из второй каюты просили задержаться: им из Ростова ящик пива везут. Как будто здесь это добро не купишь, вот сколько на площади у моста питейных заведений да магазинов…
Алым платком полыхнул над темно-синей водой закат и сник, почернели берега.
В салоне для господ первого класса под гул общего разговора за небольшим пианино страдал, исполняя романс, помощник капитана:
«Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты…»
Судя по тому, как закатывал молодой помощник глаза, как мученически морщился, сдвигая густые брови к переносице, он выдавал желаемое за действительное и мечты обуревали его крепкое тело с недюжинной силой.
«…Под бурями судьбы жестокой
Увял цветущий мой венец -
Живу печальный, одинокой,
И жду: придет ли мой конец?»
– Юрий Мефодьевич, может, хватит тоску разводить? – засмеялся капитан. – Вернёмся в Ростов, там слушайте своего Морфесси, или кого вы предпочитаете, и страдайте на здоровье.
По стеклам иллюминаторов хлёстко застучали ветки. Молодой человек перешёл от романса к поэзии, но остался верен Пушкину:
«А теперь нам вышел срок,
Едем прямо на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана…»
– Грамотные все стали, – вздохнул грек. – Нет, чтобы по простоте сказать… И правда, мимо острова Буяна идём. Река мелеет, безопасный фарватер – почти впритык к острову. Ну, скоро мы его минуем.
Кто-то из пассажиров невпопад бросил:
– Кажется, пиво подоспело.
Вдруг пароход резко сбавил ход, на палубе раздались выстрелы, в салон вломились несколько человек в масках:
– Жить хотите, кошельки, часы, бумажники, кольца – на стол.
Слышно было, как на корме и нижней палубе плакал ребёнок, кричала женщина. Спутница одного из негоциантов тоже попыталась заголосить, но быстро прикрыла рот ладошкой, когда на неё цыкнул супруг. Остальные пассажиры деловито и молча выкладывали требуемое перед собой. Только Варя с Сонечкой с удивлением смотрели на грабителей. Сонечка не понимала, чего от неё хотят, а у Вари драгоценностей не было.
– Дожили. И на Дону экспроприаторы завелись, – пробормотал капитан, отстёгивая цепочку часов.
– Ну, ты-то этим не отделаешься, – хохотнул высокий широкоплечий нападавший в распахнутой тужурке с шёлковым платком на шее. – В пароходной кассе восемьдесят тысяч целковых…
– Побойтесь бога, – вскипел грек, – это не мои деньги, жалованье рабочих Парамонова. Я не имею права отдать их вам.
– Имеешь-имеешь, – пират блеснул ослепительно белыми зубами.
Сонечка вздрогнула, посмотрела на говорившего. Прижав ладони ко лбу, болезненно сморщилась, словно пыталась и не могла что-то вспомнить.
– Ступай с капитаном в его каюту и бери деньги, – кивнул предводитель своему напарнику, – остальным с места не подниматься, закончится плохо.
Начал сгребать драгоценности, бумажники, часы со стола в мешок, задержался взглядом на Соне.
– Несравненный! – в возгласе прозвенели слёзы, смешанные со счастьем.
Напрасно Варя старалась остановить подопечную. Сонечка, оттолкнув Варины руки, выскочила из-за стола и попыталась обнять грабителя.
В один момент упала пелена оцепенения с ошеломлённых внезапностью нападения пассажиров и членов команды.
Звон битой посуды – бандит оттолкнул девушку с такой силой, что она упала навзничь на общий стол – совпал с криком помощника капитана:
– Не смей её трогать!
Почти одновременно:
– Я говорил: с места не вставать.
Один за другим последовали несколько выстрелов, в салон ворвался напарник грабителя, посланный сопровождать капитана:
– Михаил, я заставил упрямого грека спустить шлюпку, деньги у нас, уходим.
Предводитель, зло сверкнув глазами, сорвал маску:
– Идиот, – кивнул сидевшим в углу двум негоциантам. – Вы тоже в лодку.
И стало тихо. В иллюминатор мелкими точками заглядывали звёзды. Августовский месяц слабо освещал с одной стороны парохода стволы старых ив на острове Буяне, опустивших в Дон свои длинные косы, с другой – уходящий размытой тенью вдаль степной горизонт… Никем не управляемый, пароход слегка покачивался на воде и медленно разворачивался вокруг оси…
А возле пианино, на полу, с двумя пулевыми ранениями в животе умирал помощник капитана. Варя с Сонечкой сидели рядом. Варя пыталась остановить кровотечение, Соня держала за руку и просила: «Живи, родненький…»
Возбуждённый Васенька встретил Варю на причале в Ростове.
– Дождаться тебя не мог. Рассказывай скорее. Я уже все газеты перечитал, особенно «Приазовский край». Смотри, как красиво пишут, – Вася переложил в левую руку Варин саквояж и вытащил из нагрудного кармана сложенную газету: «Истерические крики обезумевших женщин и непрерывающиеся выстрелы привели в неописуемый ужас самых смелых из пассажиров… Двое из экспроприаторов ворвались в капитанскую каюту, открыли ящики и, забрав все находящиеся в них деньги, приказали капитану немедленно спустить шлюпку… Большая часть матросов была грабителями заперта в трюме, поэтому с большим трудом капитан сам спустил шлюпку, куда прыгнули налётчики, прихватив с собой капитана и двух пассажиров…»
– Васенька, ты хоть на дорогу смотри, – вздохнула Варя. – Чуть человека с ног не сбил.
– Ты слушай, дальше ещё интереснее, – отмахнулся племянник. – Где же… А, вот: «…Пароход был задержан по просьбе пассажиров, якобы дожидавшихся своего пива. В то же время, нашлись свидетели, которые видели, как через станицу проехал большой чёрный автомобиль и остановился за огородами у Дона… Пароход, которым никто не управлял, развернуло сильным ветром, в результате чего налётчики перепутали берег, на котором их ждали. Напрасно пассажиры автомобиля подавали знаки револьверными выстрелами и ракетами. Шлюпка направилась в сторону острова Буяна. Более того, в темноте капитан геройски выдернул из дна лодки «чоп», и она стала тонуть… С трудом причалив к острову, экспроприаторы бросили один мешок с серебром в Дон около острова Буян, другой – в соседний лиман, рассчитывая найти их после бегства; мешок же с медными деньгами (как предмет менее дорогой) ими был брошен на острове»… Варя, ты что молчишь? Не так было?
– Откуда мне знать, Васенька. Я ни в шлюпке, ни на острове не была.
– А улыбаешься почему? – Вася подозрительно посмотрел на тётку.
Варя очень постаралась прогнать с лица улыбку, но почему-то не получилось.
…Ночью над рекой звуки выстрелов слышны издалёка. На них и поспешил капитан парохода, шедшего в Ростов. Первым делом выпустил матросов из трюма, направил пароход к пристани, понудив испуганного второго помощника капитана стать на вахту, заглянул в салон для пассажиров первого класса...
– Варвара Платоновна, Вы? Здесь?
Варе вдруг стало душно. Почти рванула стоячий воротник блузы, одним движением расстегнув пуговки…
– Харитон Трофимович…
Что они могли сказать друг другу при всех… Впрочем, и наедине бы ничего не сказали. Только глаза… Долго ещё Варя вспоминала сначала испуганные, потом обрадованные глаза Харитона и улыбалась…
А что у обоих добавилось седины в волосах, от чёрных Вариных глаз разбежалась сетка морщинок, на худощавом лице Харитона появились резкие носогубные складки, так этим они ещё дороже друг другу…
Юрия Мефодьевича аккуратно перенесли на встреченный пароход, направляющийся в город.
– Он выживет, правда?
Сонечка ходила вокруг Вари с Харитоном и, шмыгая носом, по-детски дёргала Харитона за рукав капитанской тужурки, точно от него одного зависела жизнь первого помощника.
– Не знаю, сударыня, я не врач.
Вдруг Харитон оступился: под ногу попал бархатный мешочек. Наклонился, поднял:
– Не ваше, барышня?
Соня выхватила из мешочка бальную книжечку, выбежала из каюты, и через минуту вернулась. Щеки порозовели, в глазах появился блеск:
– Я её выбросила! Понимаете, я её выбросила, – Сонечка по-девичьи звонко засмеялась и закружилась по салону…
…Восемнадцатый год захлёбывался ненавистью и кровью.
В хуторской больнице на восемь коек сестра Софья принимала красных, белых, казаков, иногородних. Своим пациентам она ставила единственное условие: до полного выздоровления забыть про вражду. Идейные бузотёры и крикуны смолкали перед несгибаемой волей хрупкой молодой женщины с карими глазами. Не было в больничной палате ни «ваших благородий», ни «быдла»… Только «родненькие»…
И самые тяжёлые раненые выздоравливали.
А тот, кто умирал, уходил без злости, со спокойной душой…
Немолодой раненый скончался, не дожив до рассвета. Больше месяца колебалась его душа в забытьи между жизнью и смертью, да всё ж не удержалась. В последнюю минуту открыл глаза, увидел сидящую рядом Соню, попытался поднять руку к изголовью, шепнул:
– Под подушкой, тебе вернуть хотел…
В узелок из грязной холстины был завёрнут шёлковый шейный платок и оправленная в золото агатовая камея.
…По росистой траве Сонечка спустилась к Дону. Качалась на волне рыбацкая лодка, возились в камышах утки, золотились верхушки старых верб над рекой… Вдруг показалось, что нет войны. Размахнулась, хотела выбросить камею в воду… И передумала: она знала аптекаря, который в обмен на камею даст бинты, вату, лекарства…
* курень – дом
**балясник – балкон
Свидетельство о публикации №219100900543
Ну и результат конечно впечатляет: чёткий ритм повествования, выверенные диалоги, картины природы.
Читается легко и со временем интерес не пропадает - это очень важно.
С уважением!
Влад Медоборник 21.11.2022 17:34 Заявить о нарушении
Мария Купчинова 21.11.2022 17:49 Заявить о нарушении