Любовь к Грузии

                Там, где, сливаяся, шумят,
                Обнявшись, будто две сестры,
                Струи Арагвы и Куры,
                Был монастырь. *



       Отношения между государствами и народами ничем не отличаются от межличностных отношений несмотря на кажущуюся несопоставимость масштабов. И там, и здесь антипатии, симпатии возникают подчас как будто немотивированно и безотносительно дискурсивному знанию субъекта об объекте эмоций.

       Древняя Иверия – овеянная множеством легенд земля, первый удел Пресвятой Богородицы, отчего упоминание о тебе трогает и заставляет звучать самые сокровенные струны в русском сердце?

       Трудно объяснить это  синдромом хронического туриста, неисправимого романтика, постоянно витающего мыслями в дальних странах. Однако, удивительно, стоит лишь услышать рассказы друзей, побывавших в Тбилиси, как где-то в глубине души рождается желание  самому, пусть и на пару дней, очутиться там. А что возразить? Ведь, воистину,  всем своим естеством ощущаешь, как здорово было бы постоять на набережной или на новом мосту Мира над Курой, всматриваясь в неспокойное узорочье её мутных вод, подняться на гору Мтацминда  к церкви Святого Давида, благоговейно проникнуться  ностальгией седых камней неприступных цитаделей Нарикалы или полными грёз реминисценцниями улочек старого города,  а потом, устав от легкомысленно-восторженной беготни, сложив сувениры в чемодан, а аутентичный «Сулугуни» в холодильник, расположиться за ещё с утра заказанным столиком в «Цисквили» закинув ногу за ногу, ожидая меню с видом скучающего высокопоставленного бездельника, но тут же отбросить эту туристскую фанаберию, увидав, что тебе улыбается, будто приятелю, неторопливый официант:
       – Э-э, генацвале, зачем так спешишь, дорогой?   
        Как хорошо, с первым бокалом вина становясь самим собою, тихо наслаждаться хачапури по-аджарски запивая его лимонадом, есть хинкали, радоваться охлаждённому Саперави, погружаясь всецело в атмосферу приятного слуху кавказского говора и ни с чем не сравнимой полифонии песенного многоголосия... уносимый южными хмельными волнами к чему-то светлому, желанному... а потом, немножко пьяному и бесконечно довольному жизнью засыпать в номере, где и звёзды заглядывая в окно, бередя былое строками Петра Грузинского, достойного потомка славных Багратионов, напевают будто колыбельную:

       Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,
       Ушенод сицоцхлец ар минда,
       Сад арис схваган ахали варази,
       Сад арис чагара Мтацминда!

       Вай, что за чудная картина, картвели! Мечта! Осталось пройтись лаком… А может подобострастное воображение рисует для нас преимущественно благостные перспективы, пропуская неприглядные и это, хотя и такое замечательное, но всё же, в известной мере, обманчивое внешнее? Издали многое нам кажется исключительно красивым. Пусть так, но всё равно «не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной...»**

       Да, не найти в здешних краях высокомерной красы холодного к чужакам туманного Альбиона, нет манящей, сказочной экзотики не допускающей внутрь кастовых контрастов Индии или щекочущих нервы опасностью диких просторов Серенгети… нет даже интимного тайского массажа и сомнительных прелестей либерального Амстердама… Ну и что? Даже горные пейзажи ни при чём – от Грузии русский человек ждёт особого тепла. Какого?

       Нелегко даётся надменно-рациональному чужаку понимание, почему в русских селениях и старики, и дети плакали, прощаясь с грузином Иосифом Джугашвили. Почему в жестокий век стал он символом надежды и наивной веры народа, что вот-вот закончится борьба и взойдёт над притихшим в удивлении миром солнце, наше солнце, братья и сёстры, солнце справедливости. Сколько лет прошло, сколько воды утекло с тех пор и гордые красные флаги давно томятся и ждут заточённые в сырых подвалах, а кредит доверия к Отцу народов и его родине всё ещё не утрачен и русский не произнесёт холодно: «Из Грузии может ли быть что доброе?»

       Как, когда возникает симпатия между народами? Кто знает? Непостигаемы разумом дороги любви. Она там, где хочет, а голос её услышишь и не возжелаешь другого. Легкой поступью ангела неслышно приходит она и, не сбережённая,  также неслышно уходит.

       Всё течёт, всё изменяется и напрасно многие ждут постоянства…  но опять, как в начале времён, над башнями Сванетии кружат быстрые персидские ветры. Опять древняя Иверия во власти весны. Цветет миндаль. Розовыми облаками нисходит он с горных склонов Гомборского хребта в благоухающие сады Алазанской долины и, заворожённая трепетным очарованием нежнейших лепестков, юная грузинка шепчет в волнении: «Моя страна прекрасна!»





       *  М. Лермонтов, "Мцыри"
       ** А. Пушкин