Интервью с солдатом

Интервью взято 15.10.2010 г. у Петра Федотовича       1925 г.р. в его квартире, г. Мытищи, ул. Зеленая кв. 55.

Я родился в Иркутской области, Усть-Удинский район, в селе Муя на Ангаре. В семье нас было 5 человек детей. Из пяти в живых я один остался. Отец был крестьянин. Звали его Федор Ивлевич. Вел свое хозяйство, не было никаких батраков, все делали сам. Я маленький был мне уже серп дали: коси.  Дом пятистенный, корова, лошадь. Середняк, в общем.
Приезжает комиссия. В нее входил даже мой крестный. Эта комиссия все описывает: хлеб, соль, амбар. Хлеб мы сами делали. Молотили. Мы хорошо жили. Мать ткала на станке одежду, дед шил обувь из коровьей кожи – сибирская обувь «черки» называлась – это без голенищ, а с голенищами «ичеги». Туда сено положишь, тепло. Описали все отдать в коммуну. Тогда решение сталинское такое было – небольшие поселки объединять в коммуны. Отец мой в гражданскую войну воевал на стороне красных. С Колчаком воевал. Нервишки попорчены, все было у человека, ничего не осталось, очень ему обидно стало. Он собирает всех, дом забивает и перевозит семью к сестре на Лену, в Жигалово, 250 километров от нашего села. Приехали мы, а у сестры муж работал в затоне. Затон этот выпускал малопосадочные суда, теплоходы, так называемые, для приисковиков. В Лену впадает много речек, там прииски стояли. Большие суда туда не заходят. Поэтому специально делали суда плоскодонными, чтобы могли в эти речки заходить. У отца специальность плотник – в затоне она оказалась не востребована. Отец возвращается обратно в деревню. В свой дом он не пошел, так был обижен. Пошли жить на квартиру в другое село. Он с женщиной связался с которой воевал с Колчаком, выпивать стал, в общем, жизнь пошла кувырком. Ему тогда около 30 лет было. А тут эпидемия – скарлатина. Мать с тремя детьми пошла в больницу за 20 километров, а вернулась одна – все умерли. Потом и мать умерла от болезней. Ей лет тридцать, наверное, было. Я вторым в семье был. Остался я и 3-х месячная сестра. Сестру отдали родственникам по матери. Что со мной делать? Меня решают отправить к тетке в Жигалово на Лену. А уже осень была, хлеб везли молотить на мелькомбинат. А ямщики меня брать не хотят, мне седьмой год шел: уснет малец, упадет с воза, что с ним делать? Я со слезами их уговорил меня взять. Они меня в пути и кормили. Кашу варят пшенную: «Ну, иди, пацан, иди!» Сутки мы ехали, наверное, с ночлегом.

Приехал. Тетке сообщают: «Так, мол, и так, привезли Петьку». А чем кормить? У нее своих трое. Двое своих и внучка – родителей колчаковцы убили. Тетка говорит: «В детдом отдавать не будем. Я пойду работать, но Петьку не отдам!» В общем, я остался при дворе, помощником. Я понял какова моя роль. С таким трудом она дала согласие на то, чтобы я остался, спасла меня в общем от верной смерти, что я подчинялся ей во всем. Тетка на работу вышла, а я делал все: ездил в лес за дровами, за коровой убирал, в общем, делал все что скажут. Дисциплина была. Без разрешения за ограду не выйдешь. В кино тогда шли фильмы «Чапаев», «Мы из Кронштадта». Я подхожу к тетке и тихо-тихо ее спрашиваю: «Тетка, может, 20 копеек дашь?». «А все сделал?». Пойдет, проверит: «Ну, ладно, на тебе!». А у меня только пятки сверкают – кино уже началось!
Потом тетка заболела – увезли ее в Иркутск в больницу. Там ей диагноз ставят – рак.

А дядя был бондарь. Лес валил. Я ему помогал. Когда она уехала, он со своим напарником из Москвы – тот пароходы красил, и запил. Вот пьянчуги эти часто хорошими специалистами бывают, у них стимул есть – деньги на водку заработать. Я в седьмом классе учился. Дядька говорит: «Кончай школу, будешь водку возить!». А зима. У меня валенки, а к валенкам коньки привязаны. Пропьют всю ночь, а наутро меня спрашивают: «Где у тебя бутылка спрятана?»
- Нет бутылки.
- Давай, в Центроспирт дуй!
Я бегу с километр по зимнику.
Потом брат тетки привозит ее из Иркутска. Сделали ей операцию, операция прошла успешно. Она после еще 30 лет прожила, Анна Ивлевна.
Мы сначала радовались, когда война началась: «Ну, повоюем! До нас далеко – не достанет!». А когда стали приходить раненые – это приблизило опасность. Военная подготовка у нас в районом центре была поставлена на высшем уровне. В школе было военное дело. В военкомате после работы тоже занятия были. Было положено 140 часов занятий военному делу: стреляли из мелкокалиберной винтовки, учились оказывать помощь при воздействии отравляющих веществ, санитарному делу. Вся грудь в значках – сейчас дадим врагу жару!  Дисциплина была и никакой паники.

Закончил я семь классов – отдали меня в затон на работу. А уже война началась. Всех специалистов мобилизовал. В затоне готовили теплоход для доставки хлеба на прииск. А механика не было, вместо него работал его брат, Нелька, который один только раз ходил в навигацию, поднатаскался немножко, а механиком никаким не был. Все детали для теплохода были готовы – нужно было только их установить. Вот мы с этим Нелькой их и устанавливали. А в цеху остался только один специалист – начальник ОТК. Он недобросовестно относился к своему делу. Придет, спросит: «Ну, что, ребята, как дела?». А что значит: «как дела?». Он контролировать работу должен, вникать в каждую деталь. У нас же опыта никакого. Мы бегали на соседние корабли смотреть, как у них все сделано и потом пытались так же у себя собрать. Мне дали гребное колесо собрать. А там два двигателя стоят четезевских. Между ними муфта сцепления. Все должно быть сбалансировано. А мы кое-как собрали, прокладками соединили, подогнали, как могли. Стали двигатель запускать, а он не запускается. Нас на буксир взяли – завели. Пошли на заправку. На обратном пути загремела правая сторона колеса. В чем дело? Отцепился ведущий рычаг. Там, где нужно было поставить две гайки с контргайками, я поставил два болта без контргаек, на ведущий рычаг, который управляет всем колесом как эксцентрик, вот этот ведущий рычаг как начало качать, гаечки вылетели, вот все и вырвало, и искрутило. Стали выяснять, кто ставил, кто проверял. Я признался: я ставил. Кто проверял? Никто не проверял. А наряды подписаны, деньги получены. Отправку теплохода пришлось задержать. Дали нового механика с одним глазом. Толковый механик, только пришел он, когда мы уже все на болты поставили. Вращаем двигатель и колесо вращается, сцепления никакого. Но что делать, теплоход нужно запускать – навигация заканчивается, на прииске хлеб ждут. Пошли. Когда мы приплыли на прииск, весь поселок вышел нас встречать. А на обратном пути полетела муфта сцепления. Это такая деталь, передающая вращательный момент от двигателя к редуктору. Что делать? Как идти 500 километров вверх по течению. Связи нет, помощи ждать неоткуда. Так мы вот что придумали: выбрали в лесу лиственницу, выпили чурку, просверлили в ней четыре отверстия и установили ее вместо муфты, считай, соединили двигатель с редуктором напрямую. На 2 часа запустили двигатель – если не разорвет, то пойдем дальше. Выдержала! Дошли мы на этой чурке до затона.

Конечно это было связано с недобросовестным отношением должностных лиц, но не то, чтобы враг какой-то. Хотя это как раз такой период был – беривщина. Я помню, приехали с Москвы несколько милиционеров, это когда Кирова застрелили и начали шерстить. Это был очень большой перегиб. Контролеры. Хотя какие там контролеры, они ни во что не вникали, ходили как пугала.  Большой урон нанес этот период, даже в нашем районе. У нас со школы взял директора Илья Иннокентьевич и больше он не вернулся, преподавателя физики Акима Гурьевича. Всех, кто мог чему-то научить, всех взяли. Сто человек с района в одну ночь по зимнику забрали. Подогнали машины и по Лене увезли с концами. Соседа моего, старичка, тоже забрали. посчитали что он кулак, кого-то содержал.

Понравилось мне на теплоходе. Зарплата хорошая, я себя уже специалистом почувствовал. Мы уже в следующую навигацию собираемся, но тут 43-й год, 17 лет – меня мобилизовывают в армию. Отправляют в Монголию рыть оборонительные рубежи. Норма три куба земли в день. А что такое монгольская земля? Ее лопатой не возьмешь. Приходилось на черенок лом насаживать. Кормили мерзлой картошкой и концентратом. Концентрат поставляли американцы. Жили в землянках, вместо стекол противоипритные палатки, вместо лампы гильзы со щелочным раствором. Люди были истощены, прямо на земле спали. Если где-то раздобудешь кочан капусты или мерзлой картошки, значит ты на неделю обеспечен. Дикий горошек ели,  началась массовая дизентерия.

Замполит проводит беседу с личным составом: «Вас тут кормят концентратом – в нем сконцентрированы все полезные вещества, а вы привыкли в своей деревне картошку ведрами есть». «А почему тогда сил нет? – его спрашивают.
Дошли люди. Я 45 килограмм весил. Стали давать усиленный паек – по кружке дрожжей; чтобы не пухли. Поили-поили этими дрожжами, не помогает. Собрали группу «доходяг» и решили комиссовать на 3 месяца домой, чтобы подкормились. У меня звание было ефрейтор – поставили меня старшим этой группы. Сняли с нас все новое обмундирование, дали б/у. А уже сентябрь месяц, холода начинаются. При посадке в вагоны в Баян Тюмене был эпизод, когда ночью начали картошку варить, а нельзя этого было делать, потому что мы светомаскировку нарушили. Комендант вызвал группу солдат, те котелки пинают: «Кто такие? Что за стадо баранов? Где старший?». Я затаился, молчу, но потом сознался. «Почему сразу не сказал?». «Я побаивался» (смеется).

Комендант понял с кем имеет дело. Надо нас поскорей отправлять, чтобы еще чего не натворили. Выписали нам общий продуктовый аттестат и отправили в Россию. На станциях бегали по очереди за продуктами. На одной из станции прибегает солдатик без аттестата - поезд тронулся, а аттестат остался. Что делать? 25 человек обрек на голод. В Иркутске приходим в комендатуру. Объясняю коменданту: такая, мол, история, остались без аттестата.
- Какая история! Всех надо на губу отправить – продали аттестат, а теперь пришли ко мне побираться.

Что делать? Не грабить же идти. Пошли на рынок голодные. Обмундирование наихудшее – никто даже на тряпки не берет. Купили одну турнепсину на всех. Пришли в комендатуру. Стоим в коридоре с турнепсом - смотри: вот, что мы купили. Комендант плюнул, распорядился выдать нам по 2 кг. хлеба и велел убираться. Наша группа в Иркутске разделилась кому куда. А мне до дома еще 300 километров по тайге. Туда половина пути по воде, а другая или пешком, или на попутках. Разбились мы на две группы. Поплыли мы на пароходе, как в фильме «Волга-Волга» с одним колесом. На нем колхозники на рынок свои продукты везли. На одной из остановок мы увидели кучу капусты. Набросились на нее, похватали. Зашли на борт, скрипим этой капустой на весь теплоход. Женщины увидели: ого, капусту едят! - мешки под себя, чтоб чего не уперли. Остановились, дальше не можем, путь уже по тайге лежит. Пилотки на уши натянули, рукавиц нет, заходим в дом. Вы что, отвоевались? Да бабка война закончилась. С целью, чтобы подбодрить ее, чтоб она поесть что-нибудь дала. Она только хлеб на стол, мы в карман, нам же дальше идти, следующий перегон, 20 километров по тайге топать. От деревни до деревни шли побирались. В одном месте, правда, курицу забили. Зашли в другую деревню, просим: свари нам, бабка, курицу. Какую курицу, пойду своих посчитаю, откуда у вас курица? Ну, посчитала, все на месте, сварила нам курицу. Так до дома и дошел. Худой. Тетка меня едва узнала: ты что, отслужили что ли? Какой отслужил, дай, тетка, пожрать что-нибудь. Накормила, конечно, чем было, картошки пожарила. Прошло десять или пятнадцать дней, и нас в военкомат вызывают: все, кончилось твое время, собирайся. Кончилось ваше время, пока приказ подписывали, пока до дому добирался, срок и вышел. Это уже январь 1944 года. Приходим на комиссию, еще с одним, того мать привела. Вставай на весы: чего такой худой? Мать упрашивала: оставьте на поправку, я в долгу не останусь, у меня поросеночек есть, туда-сюда. Оставили его, он так больше на фронт и не попал, а за меня некому просить, поросеночка у меня нет, в общем, загремел я опять. Везут меня по этой Маньчжурской дороге обратно в Монголию. Вот это самое страшное было – назад туда попасть. Остановились в Борзе. Там стоял запасной полк, который собирал пополнение из близлежащих сел. Их обучали, давали обмундирование, водили на стрельбище – три патрона - все, подготовку прошел, иди на фронт. А мне повезло, к полку была приписана артиллеристская батарея. Пришел командир – цыган. Я впервые видел цыгана, форсун: в кубанке, сапоги блестят со шпорами, все перед ним преклонялись, он как интеллигент, все его уважали, у него же пушки - грудь вперед, лихой, тонкий, строевой. Отобрал он меня в батарею, в общем, задержался я там, прокоротал время, правда, шинель у меня украли маршевики.

 Потом нас перевели ближе к Иркутску, в Залари, там нас чуть блохи не сожрали. Потом приходит приказ: отобрать группу добросовестных солдат, офицеров, которые будут сопровождать эшелон на фронт. Одели нас по первой категории, отдельный вагон, задачу поставили, чтоб ни одного человека не потерять. На одной из остановок, под Новосибирском - там рынок блошиный, а контингент у нас никудышный: подлечившиеся из госпиталей, выпущенные из тюрем, всех кто еще остался, последний, можно сказать, эшелон, - толпа эта на рынке вытряхнула всех мешочников, одного даже милиционера убила. И так мы ехали. Пойдут на рынок, продадут ботинки, придут в обмотках: ты в чем воевать будешь? - А мне все-равно! 26 человек мы потеряли. Отстают, не слушаются, не подчиняются: а мне плевать, меня на убой везут. Приехали мы в Одессу к Толобухину, а как раз наших русских на пароходе привезли, в английской форме. Оказывается, немцы хотели их использовать против союзников на Ламанше. Из лагеря сформировали эшелон из добровольцев, командование поставили - один офицер русский, другой немец. Когда началась атака, они встали и ушли к американцам. А американцы уже нашим их передали, после их в лагерь, за Урал.

Ну, а мы в Румынию. Румыны с нашими воевать не захотели. Поэтому у них города целы остались, не разграбили страну. А мы дальше пошли, в Югославию. Нас предупредили, если вы хоть одну курицу возьмете, под трибунал попадете. Дальше Венгрия. В Венгрию мы зашли, все пусто, людей нет, скот бродит по улицам, мадьяры страшно напуганы, им сказали, что русские головы им отрежут. Заходим в город, коменданту ставят задачу народ собирать, объяснять, что русские никого не убивают, а будут землю раздавать. Бои сильные в Венгрии были, на Балатоне особенно. Ущерб конечно был нанесен колоссальный, не жалели ничего. В графский дом заходили, все выбрасывали, ничего не жалели, из дубовых ножек костер делали и щи варили. Каждый месть понимал по-своему. Насилование тоже было. Бывало, что местные нас предупреждали: в ту деревню не заходите, там женщину изнасиловали, люди злые. Солдаты многие вооружались пистолетами и с помощью этого оружия орудовали по ночам. Война в Венгрии два месяца шла. Сопротивлялись упорно. В Будапеште задача была сохранить здания, поэтому выковыривали их как тараканов, с этажа на этаж. Использовали только легкую артиллерию.

Когда эшелон привезли, нас вместе с этими солдатиками, которых мы везли, в общую колонну. Мы побаивались немного, потому что они нам угрожали, мол, приедем на место мы вас в первом же бою пристрелим. Злые они на нас были за то, что мы дисциплину в пути держали. Вот это было страшно, когда нас на передовую вели - чем ближе передовой, тем больше трупов на дороге. Вывели нас на высоту, на другой стороне немцы ждут нас. По немцам выпустили заряды, задача была как можно снарядов выпустить. На утро атака, спускаться вниз стали, смотрим: с кем ты ехал, уже раненый, или убитый лежит. Пехота ушла вперед, оторвалась от нас, пушки продвигаться не могут, по нам снайпер работает, отрезал артиллерию от пехоты. Наша пушка первая стоит, ее три немецкие лошадки возили, ну а в полевых условиях мы сами ее катали под пулями. Они как дождь вокруг, разрывные щелкают, измучился, когда же этот ад закончится. Командир с пистолетом бегает, орет: вперед, а мне пить захотелось, заскочил в траншею, вижу бочонок стоит с ковшом, я ковш зачерпнул, выпил, а там шнапс, у меня ноги и отнялись. Кое-как выбрался, добежал до пушки, за щит зацепился – все, теперь я с пушкой. А лошади уже готовы, ну мы и рванули, проскочили этот участок, одну лошадь только потеряли. Вниз спускаться стали, пушка нас как потащила, мы так рассчитали, чтоб в дерево уткнуться, передохнуть немного, а земля набралась под тормоза, загладилась как лыжи, и получилось так что дерево пришлось в то место где поворотно-подъемный механизм. Вниз скатились, командир подбегает: пехота ждет поддержки, а у нас пушка неисправна. В общем, попробовали мы на прямую стрелять. Несколько снарядов положили, подавили огневую точку. Вот такую роль играла сорокапятка. Ее еще называли: «прощай Родина», потому что она всегда с пехотой шла. Пехотинец спрячется в окоп, а мы на виду. Хотя возможность была избежать. Нас поначалу хотели штаб поставить охранять, но мы дураки говорим: не, мы артиллеристы. Ну, раз артиллеристы, дружку моему противотанковое ружье дали, а меня к этой сорокапятке приписали. Дружка моего уже на второй день унесли раненым.

Такой, в общем, мой первый бой был. После Венгрии уже Австрия была. Мы шли там, где шел Суворов – южные Альпы, тащили свои сорокапятки, на эти вершины, на эти спуски, в общем, прочувствовали каково было русскому полководцу. И там уже нас сняли с фронта, уже перед самым концом войны приказ Сталина: молодежь, которая уцелела, отправить в военные училища, ну, и я попал в эту группу. Всего нас 35-40 человек было со всего участка фронта. Пока до училища добирались, война закончилась. После училища отправили в Германию, а там фронтовики служат, те, кто еще Берлин брали. Были такие случаи, что приходят ко мне и так прямо и говорят: «Ну, чему ты меня научить можешь, я же от Сталинграда до Берлина ползком полз».
Хочется конечно поделиться опытом с молодым поколением, чтобы знали правду о войне, скоро уже никого не останется, кто воевал - говори, что хочешь, пиши, что хочешь - это меня беспокоит. Как люди жили, как воевали, какой патриотизм был. Ведь из меня бы мог настоящий враг получится, столько мне пережить пришлось. А только не было у меня никогда никакой обиды на Советскую власть, всем тогда трудно было, и все людьми стали, образование получили. Главное любить свою родину и быть честным человеком.  Если на вранье жизнь строить, ничего путного не получится - это я давно понял, этому меня жизнь научила.