По тундре не ходят - бегут

                Там шаман камланит в бубен, звёзды крутит на ветрах,
                Чтобы звёзды не упали, в людях порождая страх.
                Звёзды кружатся, срываясь, залетают в небеса.
                Как знамения те звёзды. Люди верят чудесам.



                Глава I. По тундре не ходят - бегут.

   Этот оленёк всегда отыщет себе неприятности - такой же строптивый, как и сам хозяин его, Кенклен. Так и прозвали безрогого, по его беспокойному характеру - Улы-Мулы. Кенклен подзывал его по-простецки, Мулы,  дабы непоседа лучше запомнил своё имя.
   Улы-Мулы начал свою увлекательную жизнь с познания боли: сломал ногу, провалившись ею в нору лемминга. Несметная мышиная орда захватила в этот год каждый сухой клочок бесконечной тундры. Шагу нельзя было ступить, не глядя под ноги.
   В тундре не удастся беспечно погулять, путешествие по северным просторам потребует опыта. Путешественника повсюду ожидают неприятности от назойливого гнуса. Хищные болота, подтаявшие в короткое лето, искусно прячутся под предательскими кочками в мягком мхе - так и тянет наступить. Трясина притягивает путника в свою зыбучую погибель завлекающей ягодой, а беспечных оленей - ароматным ягелем.
   На дальних переходах к нетронутым пастбищам оленятам категорически запрещается отлучаться от мам. Непреложные законы Нома (дух неба) любопытный Мулы не соблюдал. Его влекла любая мелочь, шевелящаяся на разноцветном ковре тундры.
  Три раза за короткое лето Кенклену пришлось тащить своего четырёхногого подопечного из болота. Молодой оленевод отменно кидал лассо, и справляться с непоседой для него особого труда не составляло. Сколько раз ему пришлось загонять Мулы в стадо, Кенклен сосчитать не мог. Не бывает у людей столько пальцев на руке.
   Кенклен выходил хромого оленёнка, хотя отец настоятельно требовал избавиться от непослушного животного: "Мясо молодого оленя вкусно и полезно. Сваренный, Улы-Мулы принесёт больше пользы, чем бегающий без толку по тундре".
   Сын не осмелился перечить отцу, отвернулся. Отец развернул сына к себе лицом и, увидев его мокрые глаза, согласился с зарождающейся дружбой:
   -Пойми, Кенклен, ты - мужчина, а ведёшь себя как женщина. Живёшь не умом, а сердцем. Что ты будешь кушать, если не сможешь резать по живому? Мы едим оленей, согреваемся в их шкурах, пьём их кровь, подрезая жилы. Какая между нами может быть дружба? Олени созданы Номом помощниками в нашей жизни.
   Как знаешь, Кенклен. Как знаешь. Пробуй. Может, и получится у тебя вырастить из Мулы настоящего ездового оленя, в чём я сильно сомневаюсь. Только обещай мне, что не дашь больше отцу повода сомневаться в том, что сын его растёт настоящим мужчиной.
   Отец не скажет лишнего. Его гордое имя Анука (ветер) полностью подтверждает отцовский характер: неусидчивый и принципиальный, не лишённый доброты к окружающим его людям.

   Кенклен довольно поздно заметил отсутствие своего Мулы подле матери. В бегущем стаде оленёнка тоже не наблюдалось. "Отец и без меня справится, - решил юный оленевод и полез на соседний взгорок. - Вожак не позволит стаду разбежаться. Я их найду, догоню. В тундре следы сохраняются надолго".
   Своего оленёнка Кенклен приметил вдалеке, оленье стадо уже успело пробежать с километр, не замечая потери. Мулы нисколько не переживал, что потерялся и весело прыгал на одном месте неясным пятном в серой дымке далёка.
   Кенклен предупредил отца криком "Я скоро" и припустился к другу не раздумывая, без страха отстать безвозвратно.
   На месте Кенклена ждало удивительное зрелище: Мулы резвился вокруг белого живого комочка, затаившегося за куцей берёзкой меж двух кочек.
   "Детёныш песца? Так это волчонок! Белый"? - разглядел породу щенка юный охотник.
   Дня три назад путь кочующего стада Ануки пересёк знакомый оленевод Чухла. Он как раз проходил по этим местам, рассказал о тундре, которая меняется ежегодно, а заодно похвастал своей последней добычей - шикарным хвостом волчицы, который планировал приторочить к плечевому изгибу своей кухлянки. Вот откуда взялся этот щенок, тут и гадать нечего. Потомства своей добычи охотник Чухла так и не приметил.
    Потерявшийся щенок скулил тоскливо, ёрзал умильно, как могут это делать все детёныши: "Возьми меня". Отказать невозможно.
   -Вот куда я с тобой? - откликнулся на щенячьи позывы Кенклен. - Волк в оленьем стаде. Отец ни за что не позволит.
   Сердобольный юноша вытащил из-за пазухи мешочек со строганиной и положил щепотку нарезанного мяса под носом волчонка - всё, чем мог помочь. Щенок пискнул благодарно и заурчал узнаваемым рыком - "Не отдам"! Настоящий будущий волк! Выживет? Вряд ли... Кенклен вздохнул с сожалением и погнал оленёнка вслед убегающему стаду.

   По тундре не ходят, бегут. Кенклен прыгал по кочкам, интуитивно избегал заболоченных низин. Шест каюра (остол), с которым не расстаётся ни один уважающий себя оленевод, наш стайер закинул себе за плечи и придерживал его обеими руками. Колчан с луком и стрелами, надёжно прикрытый откинутым капюшоном, нисколько не мешал бегу, не болтался по спине, заботливо вшитый умелыми женщинами в парку. Настоящим мужчинам в тундре без оружия не обойтись, лук со стрелами селькупы никогда не оставляют  без надобности. Так бегают все оленеводы, удобство подобного передвижения проверено временем: враскачку, правой ногой толчок влево, левой - вправо.
   Хорошо бежать по тундре, свежо, воздух чист. Без песни тут не обойтись, и Кенклен горланил во всю бескрайность о том, что первым в голову влетит:
   Тундра летом хорошо, и зимою хорошо.
   Тундра, тундра, дыр-дыр, дыр.
   Очень длинный наша тундра, и широкий наша тундра.
   Очень хорошо!
   Благо, не слышал его никто из ценителей вокального искусства. Но голос хорош! Звонкий, разносится за горизонт, предвещая появление там нашего смелого героя.

   Догонять, не то, что бежать в группе. Тут сил не рассчитать, рвёшь по полной. Кенклен выдохся через пару часов марафона и, преодолев очередной подъём, плюхнулся лицом в мягкий мох, тяжело дыша. За минуту передыха отец далеко не уйдёт. Наверстаем на спуске, нагоним.
   Мулы, почуяв свободу, тут же засуетился в поисках чего интересного, что можно отыскать на лысой высотке. Этому привал ни к чему. Олени не люди, усталость им не ведома. Вэлимэк же (оленёк) - ещё тот живчик.
   Кенклен присел, отдышавшись, и вперился взглядом в просторы:
   -Как здорово, всё же, устроена эта самая жизнь! Постарались духи, позаботились о нас, людях. Да и о зверятах не забыли, всем нашлось место в нашей замечательной тундре. Даже самым низшим, леммингам, живётся привольно. Повылазили все скопом из своих норок, пока хозяюшка сова занята домашними хлопотами. Свистят чего-то промеж собой, на солнышке греются. Довольные!
   Всё живёт, всё дышит - и земля, и камни. Земля рожает, у неё жизнь полная. А вот в камнях жизнь застыла. Чем ярче пользуются жизнью, тем скоротечнее она. Как огонь: тлеет долго, а вспыхнул, и пепел от него серый остался. Земля меняется ежегодно. Камни вечны.
   Камень оживляется резчиками, когда кромсают его. Вселяют в камень души животных. Через боль оживляют камни. По-другому нельзя... А можно и так, - Кенклен подобрал камешек и запустил его в лемминга, беспечно развалившегося под солнышком. Лемминг свистнул обиженно и скрылся в норке.
   -Вот и изменил камень размеренное течение жизни, сделал своё маленькое дельце, ожил, - заключил Кенклен. - Жизнь переменами полнится. Без перемен тоска сплошная.

   Отдохнувший, Кенклен уже собирался вставать, когда в спину ему застучались мягким упорством.
   -Ох уж эти лемминги! Совсем страх потеряли, расслабились под солнечным теплом, - он застыл, продлевая интрижку: - Что будет дальше? Чего надо этим наглым грызунам? Неужто мясо учуяли, попрошайки?
   Кенклен не стал надолго оттягивать время на любопытства. Пора в дорогу. Он развернулся и обомлел:
   -Волчок! Ну и что теперь прикажешь делать с тобой? 
   Белый комочек тыкался мокрым носом в унты, скулил, почуяв сомнения в своём потенциальном покровителе, вытащил наружу все свои детские таланты привязанности. Кенклен достал с мешочка последние запасы строганины и сунул их под нос волчонку. Засоленные палочки мигом исчезли в ненасытной растущей утробе. Кормилец вздохнул обречённо, спрятал волчонка под парку и поспешил вниз, по следам уходящего стада. Будь что будет. Отца не уговорить. А вдруг?

   Анука заарканил вожака и остановил стадо. На перегонах этого делать не стоило бы. Олени сами знают, куда им идти, и когда отдыхать. Непредвиденный отдых может сбить их с намеченного пути, да по-другому никак не сходилось, уж больно сильно волновался отец за сына. Когда ещё он догонит стадо? Когда поест, поспит?
   Остановка оказалась своевременной, меньше чем через час на горизонте показался бегущий Кенклен. Отец вздохнул с облегчением и отвязал вожака, пришпорив того остолом: "Хей, хей! Вперёд"! Сам забегал вкруг стада, подгоняя отстающих.  Анука дёрнул нарты за пристяжным оленем (инуче), и сам побежал вслед тронувшейся поклаже не уставая понукать.
   Кенклен подбежал измотанный весь, кивнул отцу на бегу и привстал, облокотившись руками о колени, задышал тяжело. Анука оглянулся на сына и указал ему на нарты без лишних слов: "Садись"!
   Не пристало мужчине прохлаждаться на нартах. Олени возят женщин, стариков, детей. Но ведь Кенклен не ребёнок давно - мужчина! Уставший вусмерть молодой организм присмирил заносчивую гордость, юноша на последнем издыхании нагнал инуче и вцепился в нарты.

   "Отдыхать намного приятней, чем изводить себя бесконечными проверками силы и выносливости", - заключил Кенклен, вглядываясь в качающееся бездонное небо, которое всё чаще скрывалось за мигающими веками мальчишеских глаз.
   И снился Кенклену тёплый чум, суетливые тётушки с бабушками, которые поочерёдности беспокоились за любимое чадо, беззаботно развалившееся на оленьих шкурах. А с казанка над костром шли такие раздражающие запахи!
   А потом он оказался вдруг в игле (ледяной дом). На лежанку ещё не успели забросить шкуры, и дети малые ползали прямо по льду, нагишом. Им бы ко сну стоило готовиться, да кто так спать ложиться - с шумом, смехом, колготнёй? А тут ещё щенята забежали. Им можно греться в доме, да как с ними уснуть, с забияками такими? И волчонок белый средь щенят тех притесался. Так как его зовут?

   Волчонок тем временем отогрелся и проспался в нескончаемом укачивании; вылез, наконец, с приютившей его парки на свет божий. А здесь такие запахи! Еда повсюду! Бери - не хочу! Только бы найти, где что лежит, рядом где-то. Надо только шкуры разорвать, как мама волчица учила. Но сначала надо бы отметиться, как это у волков принято. Волчок поднатужился и застыл в блаженстве с выпученными глазами.
   -А это ещё что такое? - заметил Анука в своих нартах непристойности. - А ну вставай! (будил сына). Кого притащил на этот раз? Это же надо удумать - волка в оленье стадо. Вылезай, говорю! Просыпайся!
   Кенклен вылез с нарт и уставился на отца, который держал за шкирку болтающегося на весу волчонка. В другой руке отец зажимал нож.
    -Ты опять за своё? - распознал Анука слезливые настроения сына. - А ведь обещал стать мужчиной.
   Анука забросил щенка на нарты и приказал сыну:
   -Убери за щенком своим! Все припасы изгадил, зараза! Не будет он с нами жить! Волк - не собака.

   Отец ворчал на сына непрестанно, придирался по мелочам; к вечеру за ужином вынес решение:
   -Завтра с утра в стойбище пойдёшь, к тётушкам своим. Они на речке Бинюда расположились. Не заблудишься? (усмехнулся, отметив недовольный взгляд сына). Пусть с твоим волком Йам разбирается. Мне недосуг.
   Кенклен молчал обижено. Кому понравится, когда выгоняют? К тому же, встреча с Йамом его нисколько не радовала. Хоть и слыл Йам добрым шаманом, Кенклен его недолюбливал. Наверное, сказался детский страх, порождённый после подглядывания за камланием.
   А отец всё продолжал вразумлять Кенклена: как лучше к стойбищу пройти, куда сам приведёт стадо: "Тут недалеко, у Каменного Орла".
   "Как маленькому! - злился Кенклен. - Что я, сам не знаю, где стадо остановится? Не надо меня учить, как по тундре ходить".

                Глава II. Добрый шаман.

   Пожалуй, нет людей доброжелательней, нежели за Полярным кругом. Суровые условия диктуют для  выживания на Севере качества взаимопомощи и предупредительности. Гостеприимство заложено в традициях народов Севера первой строкой.

   Как только Кенклен в зверином сопровождении появился в видимости стойбища, к троице долгожданных гостей ринулась ватага мальчишек, которые всегда узнают о новостях первыми. Вездесущая ребятня окружила пришельцев и одарила их возгласами восхищения и заразительным детским смехом.
    
   Улы Мулы, почуяв внимание к своей особе, показался во всей красе: загарцевал, выгнув шею, выказал свою стать. Волчонок запрыгал белым комочком под стройными оленьими ногами, пытаясь укусить их бесклыкастой пастью. Уж больно затмевали они изяществом щенячью привлекательностью.
   Мулы загарцевал чаще, изворачиваясь от соперника, пытался боднуть назойливого волчонка, красиво изгибая шею по-над землёй. Первенство, несомненно, осталось за оленёнком. Это ему ребятня отдала свои звонкие голоса, восхитилась грациозностью животного, близкого человеку по быту.
   К волчонку отнеслись настороженно. Волки – враги. Много смерти занесли эти хищники в улус Орла. От волчьих клыков страдали не только олени, но и люди. Труп одноплеменника до сей поры висит на куцей берёзке, укутанный в шкуры, чтобы звери не добрались. Загрызли селькупа из рода Орла (лимбы-чуп) всё те же волки.
   Только Кенклен был обделён вниманием. Он был уже взрослым, и детям неинтересен. Кенклен уже получил имя, детвора довольствовалась кличками.
   Селькупы не спешат давать имена своим детям. Злые духи так и норовят прибрать к себе неокрепшие души. Имя же всегда подскажет духу, какой человек ему нужен. Не грех обманывать злого духа, давая ребёнку имя презренной зверушки. Другие обманы тоже проходят с должным результатом.
   Обманывать Нома нельзя! Ном с неба видит всё, его не провести. Да и незачем это. Ном добр и справедлив.


   Кенклен сполна получил тепло гостеприимства от своих тётушек, которые обхаживали дорогого гостя в чуме, обкладывали подушками, потчевали разными вкусностями, закидывали вопросами. А что там, в тундре, случиться может? Тундре ни одна тысяча лет. Открытая для всех тундра не держит секретов, всё на виду – от горизонта до горизонта. Что о ней рассказывать.
   Домашнее, сытое тепло, непрестанное воркование тётушек, склоняли Кенклена ко сну. Несвоевременным был тот сон. Путник выспался перед  окончанием своего двухдневного пути, дабы выглядеть в глазах родственников бодрым и здоровым.
   Кенклен выбрал сухое место под ночлег на возвышенности и спрятался под камнем, который защитил его от промозглого ветра. Зверушки притиснулись к хозяину, втроём спать теплее. Правда, Мулы начал брыкаться, увидев бабочку во сне. Кенклен развернул оленёнка спиной к себе, и тот продолжил свои прогулки по оленьим снам в новом положении – так надо.
   И приснилась Кенклену - тогда игла (ледяной дом), где с малым народишком селькупов он готовился ко сну. Шкуры на ледяные полати женщины закинуть не успели, и дети ёрзали по ледяному ложу нагишом, толкались, орали, смеялись. Ну какой тут сон может быть?
   Кенклен вспоминал свои сны на свободе, и глаза его всё больше слипались. Моргал, моргал раскосыми глазами обласканный гость и – уснул нечаянно.


   Йам шаман (хороший) не дождался Кенклена и вышел сам из своего колдовского убежища к гостевому чуму.
   Имя шамана не знает никто (кроме всех). Имя Йам ему дали за доброту и отзывчивость. Духи же называют шамана улуса Лимбы-чуп  именем настоящим – Войкан (белый).
   Кенклен открыл глаза-щёлочки и, с глубоким неудовольствием, принял открывшуюся ему явь в лице деда Йама. Хотелось избежать встречи с ним, да от неудобного разговора не отвертеться. Для того Кенклен и спешил в родные пенаты, чтобы поговорить с шаманом о волчонке.
   -Здравствуй Кленчик, - приветствовал Йам воспитанника. – Отдохнул, выспался? Поговорим? Что тревожит тебя, какие вопросы мучают? Я знаю, в твоём возрасте у юношей много неразрешимых проблем.
   -А вот почему…, - выбрал Кенклен первое, что в голову влетело. Лишь бы о волке разговор не зашёл. – Люди тундру любят, наш мир, оленей, других животных…, а женщин любить нельзя.
   Женщины, услышав начало мужского разговора, скоро покинули чум, пряча за отворотами саныйах (шуба) лукавые улыбки.
   -А что их любить? – Йам улыбнулся лукаво: «Созрел мальчик». – Это они нас любят. Мы, мужчины, помогаем им, они слабее. Да почему нельзя женщин любить? Это кто нам запрет такой поставил? Ни от Нома  про этот запрет не слышали, ни от Кызы. Одна любовь к матери чего стоит!
   Йам осёкся, упомянув мать. Мать Кенклена умерла при родах. Шаман вгляделся в юношу сочувственно, однако тот не проявил ни грамма скорби. Он не помнил матери, а добрые тётушки скрасили его беззаботное детство бесконечной добротой и любовью. И к смерти селькупы привычны. Злой Кызы частенько забирает к себе в подземное царство души соплеменников.
   -А какие бывают люди там, где Солнце живёт? – поспешил Кенклен загрузить шамана новым вопросом, пока тот к волкам не обратился.
   Не умели селькупы пользоваться компасом, и части света им были неведомы. Они точно ориентировались на местности и без этих знаний, направления указывали пальцем, и получалось у них это безошибочно.
   -Такие же, как и мы. Только они на оленях верхом ездят, а не на нартах. Там деревья растут большие, много их. На нартах не проехать. Трудная жизнь. И оленям трудно. Тихо они бегают под седоками.
   А ещё дальше, где тайга для оленей непроходима, где горы небо поддерживают, живут люди другие. Люди те прикрывают лица густой бородой. Не поймёшь, злые они или добрые.
   -Борода – это как у тебя подо ртом? – усмехнулся Кенклен.
   -Да нет, - улыбнулся Йам, теребя свою куцую бородёнку. – У них волос с головы на лицо перерос, полностью рот скрывает. Одни глаза видны. Как они едят? Глупые люди. Строят огромные каменные дома и скрываются в них от мира. Человек должен быть лучше всех. А как ты станешь лучше оленя, или же росомахи той, если не знаешь, каковы они? Глупые люди. Спрятались от духов и неправильно представляют себе богов. Сказки про них рассказывают. Поэтому Солнце там круглый год светит, старается, души заплутавшие просветляет. Пока не удаётся Солнцу прояснить глупых людей, которые отстранились от природы и живут сами по себе, неправильно.
   -А звери везде живут? – увлёкся Кенклен сказками шамана.
   -Земля большая, всех прокормить сможет, и людей, и животных. Повсюду живут звери: и олени, и росомахи, и волки. Медведи живут. Видел медведей? Только они там не белые, каких ты видел в улусе твоего дядюшки Тааса. Там медведь тёмного окраса, и наши люди считают его братом.
   Есть там звери страшные, не похожие на наших. Приходится духам создавать чудовищ, чтобы глупых людей стращать. Есть животные, которые пищу в горбах хранят, на спине. Долго они могут идти без устали и прокорма! А есть громадины, как скалы. У этих два хвоста. Второй хвост место носа растёт. Ужас, а не животное! А самый страшный для человека зверь – верёвка. Укусит та верёвка, и человек корчится от боли, пока не умрёт.
   А волки, те везде живут. Самый выносливый зверь – волк. В любых условиях выжить сможет. В тайге непроходимой, где не видать ничего на пять шагов, волк легко находит себе пищу.
   Люди из солнечного мира научились приучать волков. Волки помогают там охотиться, следить за скотом. В нашей тундре волки нам не нужны. Мы сами вполне справляемся и с охотой, и с оленями. К чему нам волки? Зачем их кормить зазря?

   Кенклен до последнего надеялся избежать разговора о волчонке, хотя понимал, что это невозможно. Вот и встало всё на свои места. Слова Йама прозвучали прозрачно, до полного понимания. Расставаться с волчонком, всё одно, что убить его. На убийство Кенклен готов не был, и решил защищать своего друга до последнего.
   -Ты что так насупился, Кенклен? – разгадал Йам настроения юноши. – О волчонке своём обеспокоился? Рано ещё грустить об этом. Я ещё с духами насчёт волка твоего не советовался. Завтра всё, завтра.

   Назавтра Йам не ответил Кенклену на мучивший его вопрос, не дали духи ответа шаману. Да и не могли дать. Боги устраивают людям испытания, иначе человек обленится и ничего не сможет решить сам. Что будет, покажет время, и будущее во многом зависит от наших действий и решений.
   Единственное, что сказал Йам: надо готовиться в дорогу. Выход в следующее утро. Пора везти припасы в оленье стадо Анука. Шаман выдвигается вместе с Кенкленом. Так надо.

   Дорога не допускает сомнений, не разрешает грустить. Начало пути разбудит чувства в самом упёртом меланхолике.
  Йам подогнал оленью упряжку к ожидающему Кенклену рано, пока ещё спал весь улус:
    -Присаживайся, Кенклен. Мни для себя удобное местечко. Дорога дальняя.
   -Я не езжу на нартах! – отпихнулся Кенклен от дорожных удобств. – Лежать, пока тебя везут – не та дорога, не для настоящих мужчин.
   -Садись, садись, - настоял Йам. – Ещё успеешь набегаться. Путь долог. Тезак вывезет двоих. Мой олень самый быстрый, ты знаешь. За день домчит до стойбища. Сколько ты сам собирался идти? Два дня?
   -Я за день дойду, скорее тебя, - разжёг спор Кенклен. – Отдых в пути мне не нужен. Ты ведь всю поклажу на нарты сгрузил.
   -Ну, ну, посмотрим, - сомневался Йам, поглядывая на молодую троицу соперников с недоверием. – Давай мне волчонка, на нарты. С ним ты не добежишь. Улы Мулы будет следить за тобой, волчонок – за мной (с улыбкой).
   Кенклен улыбнулся в ответ и подсадил беспокойный комочек на нарты. Тезак фыркнул, недоверчиво покосился на сомнительного пассажира и заёрзал нартами. Йен успокоил оленя привычным окриком. Шаман взял волчонка на руки и разглядывал его с явным удовольствием:
    - Так, как говоришь, его зовут?
   Кенклен пожал плечами: «Не знаю».
   -Будет Войкан, - дал шаман волку своё тайное имя. – Ты не против? Так вперёд, в путь! Поехали?

   Кенклен одолел свой путь в двадцать часов, без отдыха, лишь иногда наклонялся к ручью и за своей любимой голубикой, на ходу утолял жажду и голод.
    Бегун на дальние дистанции завёл спор неспроста. Кенклен прекрасно знал, что речка, которая преграждает путь следования, для оленя, запряжённого в нарты, непроходима. Йаму придётся делать крюк в пару десятков километров. Мулы легко одолеет эту мокрую преграду, да и для самого Кенклена этот ручеёк не встанет непроходимой границей. Сей факт встал явным преимуществом для пешего перед верховым, и стайер легко пропустил вперёд ездока на старте.
   Кенклен подошёл к оленьему стаду отца первым. Он поздоровался и сообщил о скором прибытии Йама, на большее его не хватило. Примерять лавры победителя Кенклен был не в состоянии, ждать соперника не стал и удалился в чум, к тёплой постели. Даже не удосужился отужинать с отцом, рассказать ему о сородичах и новостях улуса Орла. С усталостью в Кенклене уснуло и волнение за своего волчонка с новым именем Войкан. Не станет за него Йам беспокоиться, а скорее всего, избавится от щенка, пока отсутствует хозяин. Не нужны волки селькупам! И не доказать ничего старшим с их неоспоримым опытом.
   Оленям усталость неведома. Улы Мулы весь путь бегал вокруг Кенклена, забегал вперёд, зазывая; радовался жизни, зелени, теплу. Ему не пристало приветствовать радушных хозяев, и в стойбище Анука оленёк заспешил к стаду сразу же по прибытии. Не терпелось юной душе потереться о друзей, которых не видел давно.
   Йам не спешил. Азарт спорщика давно уже отмер в возвышенной душе шамана. Гонка за лидерством присуща сердцам молодым, им и победа в руки. Победа юности нужнее. Йам не гнал своего Тезека бездумно, вздремнул пару часов в дороге, разнуздав оленя. Не часто шаману удаётся погулять по тундре. Ежедневные переходы в трансе превратились в рутину, и Йам дорожил каждой минутой соприкосновения с родной природой.
   К песне шаман относился со всей серьёзностью, и по тундре всю дорогу разносился его приятный голос, часто переходящий в горловое пение:
   -Хорошо гулять по тундре, видеть далеко.
   -Много леммингов родилось – тоже хорошо.
   -И оленей будет много – очень хорошо.
   -Хорошо работал Ном, тундра – хорошо.
   И селькупы любят Нома. Очень хорошо!
   У Анука с Йамом нашлось много дел и разговоров, они скоро разгрузили нарты, пока Кенклен спал, и сели чаёвничать в ожидании ужина, томящегося на слабом костерке. Чай на травах, собранных Анукой располагал к беседе.
   В ходе беседы разговор зашёл и о Кенклене с его волчонком.
   -Кенклен не такой, как все, - советовал Йам Ануку. – Обращение с ним нужно особое. Разрешать ему нужно больше, чем его сверстникам. Нам не понять, для чего Ном прислал его к нам. Время всё рассудит. Ном не пожелает плохого.

   Проснувшийся Кенклен первым делом поинтересовался у Йама, где Войкан. Недоверие к шаману не проходило, и молодой наставник поспешил из чума к своему приёмышу.
  Войкан грелся на солнышке, привязанный к колышку, сытость не позволила ему порадоваться в полной мере появлению друга, волчонок осилил только одно тявканье, перешедшее в поскуливание, и снова прикрыл сонные глаза.
   Кенклен обнял обмякшего волчонка, приняв лень за болезнь, посочувствовал ему ласковым словом и протянул на ладошке мяса. Войкан лениво обнюхал соблазнительный кусочек и слизнул его через силу, впрок: позже могут и не покормить. Молодая утроба приняла всё.
   Кенклен, убедившись в безопасности друга, вернулся в тёплый чум и присоединился к разговору взрослых. Недоверие к собеседникам по поводу волчонка у Кенклена не проходило.
   Разговор шёл о ближайших событиях в жизни селькупов. С началом полярной ночи надо было выдвигаться за оленями в лесотундру. В тундре оленям зимой не прокормиться. Но изначально следовало посетить соседей, санганов из племени Моржей, разделить с ними радость на традиционном празднике Кита, обменяться с поморами добытым товаром: им – ягодные и оленьи богатства, от них – дары моря.
   Ануку пред зимними дальними походами необходимо было отдохнуть, вспомнить о женской чуткости. Решено было освободить оленевода от его обязанностей на время, а пока сыновья его будут добираться до оленьего стада, Йам обязался замещать Анука в стойбище.
   -А ты сможешь смотреть за оленями? – засомневался Кенклен в способностях шамана. – Постарел ты, расслабился на готовых харчах от заботливых женщин. За тебя же всё делают, ты без женского присмотра из чума не выходишь. Помрёшь ещё ненароком в настоящем мужском деле.
   Кенклен закончил свою зловредную речь, уткнувшись носом в чашку с едой, - то отец его треснул по затыльнику. Юность не ведает, что говорит, слова слетают у них с языка, минуя обработку мыслью.
   -Шаманы не умирают, - ответил на грубость юноши мудрый шаман. – Мы сражаемся, там, на небе. Слабый падает на землю, отдав душу Ному, сильный шаман продолжает жить. Сильные шаманы становятся злыми. Сила даётся духом подземелий Кызы в обмен на добро.
   -А ты с кем будешь драться? – спросил неугомонный Кенклен.
   -Это ведомо одному Ному. Случается, сражаются самые близкие друзья и родственники. Дела великие земным законам не подвластны.

   Анука провожали на следующий день. Озабоченный Кенклен спросил отца между прочим:
   -А мы в этот год пойдём на праздник Кита к дядюшке Таасу?
   Кенклен всей душой хотел увидеть родного дядю, брата матери. С его помощью он надеялся вернуть в себе веру в людей, которые всеми способами старались избавиться от его лучшего друга – волчонка Войкана.
   -Мы пойдём к людям Моржа, к шаману Таасу, - утвердительно ответил отец. – Ты не пойдёшь, останешься с оленьим стадом. Сам подумай, Кенклен: куда ты денешь своего волка? Кто за ним приглядывать согласится? Не к чужим же людям тащить этого зверя, глупость свою выказывать.
   Те два дня, когда за стадом Анука следили Кенклен с Йамом, шаман прилагал все свои усилия, чтобы наладить контакт со своенравным юношей. Кенклен оттаял отчасти, но шаман наблюдал в нём отчуждённость. Защищался молодой неугомонный ум от колдовства шамана, отгораживался прозрачной стеной от старческой мудрости.
   Братья подошли на смену Йаму через два дня.
   Это было самое беспокойное время из недолгой жизни Кенклена – в одной связке с братьями.
   Войкан подрос и начал огрызаться на оленей. Волчонку по роду было прописано выстраивать иерархию. Братьям волчьи инстинкты были невдомёк, они видели в Войкане хищника, врага оленей. Войкан был бит уже не раз за свой угрожающий вид, и Кенклену пришлось защищать его. Драться братьям было не в новинку, инстинкты в юных созданиях властвовали не слабее, чем в волках. Благо, работа в бригаде из братьев продолжалась недолго, настало время объединения оленьих стад. Среди лимба-чуп жилось спокойней, одноплеменники относились к Кенклену по-особому. Йам успел сообщить людям, что у Кенклена необычное предназначение, Ном прислал его на Землю с какой-то своей, божественной целью.

   Когда солнце начало скрываться за горизонтом, Анука приказал Кенклену:
   -Собирайся! Завтра идём к Таасу.
   -А как быть с волком, отец? Ты знаешь, кто за ним присмотрит в моё отсутствие?
   -Волка с собой возьмёшь. Кому он нужен – смотреть за ним. Да и слушать никого, кроме тебя он не станет.

                Глава III. Праздник кита.


   Велик был человек, придумавший праздники! Без божьего замысла тут не обошлось.
   Множественные традиции придумали пращуры, чтобы жизнь наша по должному руслу протекала. Не всегда традиции одних народов приемлемы другими, жертвоприношение – примером этому.  Празднества приветствуются всеми людьми, всяк из нашего рода людского готов развеяться, повеселиться чуток. На празднике люди сплачиваются цементом радости, враги становятся друзьями.

   Ни один праздник на Севере не обходится без гонок на оленьих упряжках. Любимцы природы и всех живущих – эти олени. Без оленя северная душа не заведётся.
   Орлиные люди, лимбо чуп, в этот сезон к гонке подготовились плохо.  Лучшие олени были у Йама и Анука, да куда старости за быстрым оленем угнаться! Орлы проиграли ещё на старте, запрыгнули в нарты, не разогнавшись толком. В ходе гонки опытные каюры перестраховались, не лезли в лидеры поперёк разумных пределов. Победила молодость, рисковые ребята из племени Моржа.
   Нечестно победили поморы! Истинные оленеводы по тундре бегают из года в год. Эти же, Моржи, на берегу сидят, удачи поджидают со дня на день, погоды с моря ждут. За что им эта победа в гонках досталась? Да если бы Кенклен…! Он покажет себя ещё в стрельбе из лука и в единоборстве!
   Кенклен ходил взад-вперёд по кругу, где столпились все его вероятные соперники – молодые санганы, поджарые борцы и меткие стрелки. Оленевод зло стрелял по китобоям своими глазами-щёлочками колющими искорками. Ему отвечали тем же. Некоторые отводили взгляд, однако, испугавшись воинственного вида будущего противника. Кенклен воротил сбитыми плечами, разминал жилистые ноги, пугая Моржей своей статью. Ему верили и уважительно похлопывали по оголённой спине: давай, покажи!
   Показал. А по-другому и быть не должно! Все мишени – его! Орлов по зоркости не обойти! Вот как надо побеждать: молодостью и упорством. Старикам победы не достичь, не нужна она им больше.
   И женщинам победы не нужны, им нравиться пристало. Пляшут, каркают воронами, пытаются чайками взлететь. Глупые!
  Славный победитель шёл в круг, побороться за новые победы. Шёл и спотыкался, не в силах отвернуться от танцующих девушек. Вон та, третья слева. И кричит она похоже, как чайка.
   Кенклен не из слабых, в хапсагае (борьба) ему вряд ли ровня найдётся. Добудет славный Орёл для своих лимбо чуп ещё одну победу, отыграет проигрыш стариков в гонках!
   Молодые морские охотники побаивались Кенклена. Лимба чуп  с волком – такое представление заставит и бывалых китобоев уважать себя, что тут говорить о юности неокрепшей. Пользуясь мистической волчьей поддержкой от друга Войкана, Кенклен легко завалил двух противников и прыгал по борцовскому кругу в лучах славы и восхищённом гуле от  болельщиков.
   В хапсаге не обязательно бросать противника на лопатки, достаточно сбить его с ног, лишить равновесия, чтобы тому потребовалась дополнительная точка опоры – будь то рука, спина иль место сидячее, неважно. Так что поединки в хапсаге не затягиваются, сильнейшего видно сразу, лишний раз издеваться над слабаком ни к чему.
   Кенклен гордо ходил по кругу с поднятыми руками, щерил глаза, растягивая высокие скулы в улыбке, с благодарностью принимал восторги болельщиков и тайком посматривал на танцующих девушек: неужели не интересует их настоящая, мужская слава? А эта, третья слева, всё подпрыгивала в своём таналае (меховое пальто), словно в колоколе, и чайкой изгибала руки. Нисколько надменная красавица не обращала внимания на победителя! Ничего этим женщинам не надо, только бы красоваться.
   Купаться в славе Кенклену мешали борцы в соседнем кругу. Один из них будет сражаться с ним за звание наисильнейшего. Кто станет соперником Кенклену, гадать не стоило: вон тот крепыш необычной внешности, на голову выше своего противника. Откуда он взялся такой? Кенклен ломал голову, вспоминая свои прошлые посещения приморского стойбища. Необычный ровесник памятью не проявлялся.

   Борцы сошлись в кругу. Кенклен с вызовом смотрел в широкие глаза противника. Соперник стоит столбом и улыбается глупо. Чем он собирается испугать? Растительностью надо ртом, которая несвойственна молодым селькупам? Или ростом? Так Кенклен матёрых оленей легко на снег заваливает, неужто ему не справиться с некопытным помором?
   А противник всё стоит, заложив руку за руку. Уже дан сигнал к бою, а этот всё лыбится, в драку не лезет. Кенклен закружил внимание соперника обманными движениями и двинул неожиданно парня плечом. Никакого эффекта, как в скалу! Первая неудача нисколько не смутила Кенклена. У него в запасе оставался не один тайный ход к победе. Побеждают умом, тупая сила не всегда результативна.
   Кенклен подлез к противнику снизу, согнувшись, и саданул его корпусом ниже пояса, подцепил ногу под колено. Та – ни в какую, как приросшая! Соперник захватил Кенклена под локотки и легко откинул от себя. Кенклен закрутился волчком по скользкому мшистому ковру, пытаясь устоять на ногах. Не вышло, предательская рука инстинктивно коснулась сырой зелени. Просили руку влезать, приказа сверху не было! Это проигрыш…
   Злость вмиг закипела в Кенклене безумным туманом, он прыгнул на соперника, пытаясь сбить того весом ярости. Не сбиваемый морж подхватил непоседливого оленевода на руки, покачнулся, развернулся, чтобы не упасть, и осторожно поставил на землю; обнял по-дружески соперника, теплом гася разбушевавшуюся ярость.
   «Нечестный бой! - не унимался Кенклен, скрипя остаточной злобой про себя. – Моржи на своей земле творят, что им вздумается. Я даже прощупать этого увальня не успел, а ему уже победу присуждают».
   Победителя обступили со всех сторон, чествовали, скандировали: «Илья! Илья»! Что за имя бестолковое? Ни о чём не говорит и звучит коряво, не по-селькупски.

   Кенклен, обделённый вниманием, удручённо выходил с борцовского круга, безучастно принимая толчки болельщиков в спину. Шёл к единственным своим друзьям, хранившим верность – волчонку Войкану и Улы Мулы, дозревающему оленёнку. Мулы уже приходилось привязывать, инстинкты звали его на юг, в лесотундру. Войкан не давал грустить другу, резвился под оленьими ногами, стараясь поймать пастью стройные убегающие палки. К игре животных присоединилось малое племя санганов. Куда ребятишкам от игры? Собралась малышня вокруг необычного содружества оленя с волком, смотрят во все глаза, смеются, подшучивают.

   Не остался проигравший схватку Кенклен без участия санганов. Едва протиснулся он сквозь ликующую толпу, как кто-то водрузил ему на неприкрытую голову ивовый венок. Кенклен обернулся и с наплывающей радостью узнал девушку, третью слева «чайку». Девушка улыбалась луняво, и невозможно стало не отозваться на эту прелестную улыбку.
   -Как зовут тебя, красавица?
   -Кайа.
    «Не может быть! Чайку так и называют - чайкой. Как сильно имена названные влияют на образ людей! Ном любит творить чудеса, и вершит их в самых неожиданных ипостасях – успеть бы заметить их. Чудесный мир Нома! Чудесная Кайа – чайка»! – Кенклен стоял перед девушкой в счастливой улыбке и молчал. В нахлынувших в нём чувствах слов не находилось.
   -Пойдём на берег? – прервала молчание Кайа. – Там уже начинается праздник Кэрэткуна.

  На берегу Кенклен опять остался в одиночестве. Кайа убежала к танцующим девушкам, дядя Таас стучал в барабаны, улетел в страну духов на своём бубне. Санганы собирали китовые кости на берегу, отец Анука вместе с шаманом Йамом разбирали обменянный товар, готовили нарты в дорогу к родному улусу.
   Кенклену ни к чему было задабривать Кэрэткуна, с морем жизнь его не пересекалась. Хозяин морских глубин откликнулся на призывы людей, приготовил к встрече далёкие морские горизонты, раскрасил небо и волны лучами солнца, подмоченного морем.
   Суровое гостеприимство Кэрэткуна выглядит угрожающе. Людям не место в море: смотреть можно, входить нельзя. Мягкий шёпот прибойной волны сопровождается противным скрежетом шуги. Лёд режет волну вдоль и поперёк, предупреждая людей о последствиях ослушания.
   Санганы кидали в море китовые кости, оправдывались перед Кэрэткуном:
   -Это не мы убивали китов. Камни обрушились на животных.
   Кэрэткун не верил людям и продолжал бушевать, а сделать с ними ничего не мог. Всемогущий Ном обязал Кэрэткуна кормить людей, не живущих на море. Мокрому духу по душе были оправдания людей, и бушевал он единственно для острастки.

   Кенклен отозвал Кайю из стайки щебечущих «чаек»:
    -Покажешь мне свою тундру?
   Заручившись согласием девушки, окрылённый юноша поспешил к родному дяде с предупреждениями о своём отсутствии. С дядюшкой Таасом ему ещё не удалось поговорить по душам, здоровались только.
   Шаман откамланил праздник Кита и отдыхал после многочасовой скачки с бубном. В транс он не входил. Ни к чему такое близкое сближение с духами на людях. Кэрэткун отозвался на объединённые призывы санганов, шаман его слышал наяву, без перехода. Дух сам пришёл в наш мир.
   -Идёшь с Кайей гулять? – дядюшка Таас расплылся в улыбке, поблёскивая хитрыми искринками из глаз. – Забираешь её навсегда?
   -Навсегда! – решительно отстоял своё право на любовь Кенклен.
   -Молодец Кенклен! Правильно поступаешь. Лимба чуп всегда выбирают женщин из нашего племени. Наши мужчины предпочитают «орлиц».
   Такой понятливый этот дядюшка Таас! Легко с ним. Любые проблемы решит тут же, не то что дедушка Йам с его вечными сомнениями и многодневными раздумьями. Родной дядя Таас, добрый и близкий, всё понимающий шаман.

   Войкан и Мулы увязались за юной парочкой. Зверушки нисколько не помешают зарождающейся любви. Зверям это таинство ближе, звери не ушли от природы так далеко, как люди, живут в диком мире в соседстве с любовью и смертью, неразделимо.
   На севере не нужны признания, всё понятно без того: любовь проявляется вздохами и радостным смехом. Счастья не утаить.
   Молодые бегали друг за другом по подмёрзшей тундре, не опасаясь угодить в летнюю лужу. Предательский лёд шутейно опрокидывал навзничь то лёгкую девушку, то крепкого мужчину, а устоявший на ногах прыгал на поверженного сверху, победителем. Кенклену игра понравилась, и он наигранно падал в заиндевевший мох, не жалея чистоты промасленных, жёстких волос, связанных узлом на затылке; спешил скорее познать все тайны нежного девичьего тепла.
   Зверятам игра понравилась особо. Игра – их мир, щенячий. Войкан с рычанием набрасывался на вертящиеся по земле тела, хватал окрепшими зубами таналай и тянул соперницу от своего друга.
   Улы Мулы скакал гарцуя, вкруг, изгибал шею, светя в сторону противников прорезавшимися рожками; пытался напугать, выходило обратное – он нравился.
   Навалявшись вволю, молодые решили покататься по заливчику, синеющему за прибрежными скалами. Кайа знала, там китобои привязывали свои каяки (лодки).

   Грести на каяке вдвоём довольно сложно, тут понадобится особая слаженность пары, такая же, как и в любви. Кэрэткун всегда способствует любви, новая жизнь нужна всем духам, даже ужасному Кызы. Дух моря помогал влюблённым лёгкой рябью в заливе, защищённом скалами. Помогал теплом незамёрзшей воды, которая бесперебойно поступала в залив с небольшой речки Ыйнраак. Океан согревал зарождение жизни своими нераскрытыми тайнами, романтикой нехоженых дорог.
   Волны со знанием дела покачивали лодку, заставляли гребцов держаться друг друга, прижиматься всё ближе. Настоящая любовь должна состояться на высочайшем пике блаженства, а иначе не любовь это вовсе – игра. Духам важно обновление мира, заполненное новыми поколениями. Без обновлений мир застоится, затлеет.
   И у людей пока не сложились законы для любви. Запретов не было. Какие могут быть запреты, если всё предрешено уже сверху, всевидящим Номом? У зверей не бывает запретов. Чем люди хуже животных, почему мы должны лишать себя счастья? Лишь изредка шаманы осуждали нетрадиционные связи. Похоть от любви отличить несложно.
    Кенклен знал, что делать, опыт был. О любви в свои шестнадцать лет он знал всё. Почти всё. После того, как он встретил Кайю, Кенклен узнал, зачем он живёт.

   Шаман Таас не выспался, разговаривал с духами всю ночь. Усталый, он провожал гостей со всею должной учтивостью. Не обделил никого нужным словом. Особо трудные проводы предстояли с Кенкленом. Но рассказать племяннику про новости от духов надо как-то. Дядюшка Таас начал беседу издалека, очень издалека…

   - Рассказывали тебе, Кенклен, откуда мы пришли в эти земли? Не знаешь?  Плохо. Плохо учил тебя Йам. Да ладно, никогда не поздно узнать нашу историю. Знать о предках необходимо. Предки – лучшие учителя наши. Слушай…
   Далеко отсюда мы жили, вон там, в стране семи солнц и гор до неба (Алтай). Хорошо жили, сытно. Осмелели люди в привольной жизни, богов стали забывать. Сами пожелали возвыситься над соседними народами и ради этой мерзкой цели присвоили себе божественное право – право на смерть для чужеродцев. Люди начали убивать друг друга без видимой цели, во имя несуществующих благ. Для оправдания бессмысленных убийств люди придумали себе новых богов, отреклись от существующих.
   Добрые духи  не могли безучастно смотреть на людские бесчинства. Солнце сожгло наши земли, сожгло вместе с людьми. За всё плохое приходится платить, богам – в том числе. За загубленную жизнь заплатил тогда Кызы, отдал добро ради уничтожения ереси. Так Кызы превратился в злого духа и ушёл под землю, чтобы его меньше видели.
   Не все люди погибли в том пожаре. Боги оставили нас для продолжения рода, решили очистить нас через испытания. Долго бродили мы по земле в поисках родной земли. Земля большая, и повсюду живут люди. Разные люди. Не находилось свободных земель, где мы могли бы осесть.
    Да, долго мы скитались по свету, платили за безрассудства отравленных войной поколений. Пришли сюда под конец, на эти благодатные земли. Живём, счастье для себя куём, богов благодарим, что приютили нас у себя под боком. Отсюда видно, где живут боги, как на землю спускаются, сверкают северным сиянием…

   Шаман молчал, прикрыв глаза. Вспоминал? Или уснул? Кенклен проверил свои догадки негромким вопросом:
   -А этот, здоровый…, Илья, - еле выговорил непривычное имя. – Он тоже оттуда, из страны семи солнц? Из наших?
   -Нет, не из наших. Они там живут (юго-запад). Да как не из наших? Илья наш, санган. Это отец у него из племени бородатых людей. Тут история такая вышла:
   Пришли эти люди оттуда (запад), на каяке большом приплыли. Хороший был у них каяк, только сделали его неправильно. Волна тот каяк легко сломать могла, а эти люди на своей развалюхе на скалы полезли. А тут ещё вывесили шкуры на шесте огромном, помощи у Кэрэткуна запросили, шкурами теми пытались привлечь духа морей.
   А нужно Кэрэткуну людям помогать? У него своих забот под самые жабры. В море на себя надеяться надо, вёслами махать, а не к помощи духов взывать. Дунул Анука (ветер) на судёнышко морячков непутёвых, оно и перевернулось, волна на скалы забросила каяк иноземцев. В щепки их лодка разлетелась! Нечего было в чужих краях свои слабости выпячивать, у незнакомых хозяев помощи просить.
   Выжил после крушения один мореход со странным именем Фёдор. У бородатых людей имена не значат ничего до самой смерти. Видать, тяжела их жизнь, что они вынуждены весь свой отпущенный срок от духов скрываться.
    Хорошим человеком оказался тот Фёдор, работящим. Два года у нас прожил, каяки строил – для себя, для нас. Много интересного мы у него переняли в строительстве лодок. Мы его учили, он – нас. Два года прожил… Построил свой каяк, опять воткнул свою палку со шкурой и отплыл. Обещал вернуться. Западные племена видели его лодку перевёрнутой, выброшенной на берег.
   Упёртые люди, эти бородачи! Что засядет в голове у них, остолом не выбить. Упёртые, но сильные. С китами Фёдор лучше нас управлялся. Нужны нам сильные люди. Мудрость и сила – две основные тяги жизни. Осталась сила Фёдора в его сыне. Илья перенял все лучшие качества своего отца, приобрёл нашу житейскую мудрость через мать свою – Тану. А вот имя у него с детства осталось. Отец просил не переименовывать сына.
   -Глупые люди, - заключил Кенклен.
   -Не глупые, а неправильные, - уточнил Таас. – Люди повсюду одинаково мудры, только мудрость некоторых на неверных истинах замешана. Всегда возможно человека на верный путь развернуть, Илья – примером тому. Хороший охотник из него выйдет. Что значит новая кровь в племени.

   -Много людей на земле живёт? Какая она, земля? – полюбопытствовал Кенклен, надеясь удовлетворить через мудрого дядюшку свои старые интересы к окружающему миру.
   -Земля большая. Там, где Солнце живёт, земле края нет. А вон там (восток) повсюду наши люди живут, правильные. Лучших из нас боги переселили на новую землю, звериный рай. Необжитая та земля, безлюдная. Большая земля, такая же, как и наша. Конца в ней нет, в той стороне, где Солнце живёт. Раньше на ту землю проход был через море, сегодня тот проход под водой скрылся. Но самые смелые люди ещё могут переходить на ту сторону, если волну большую осилят. Продолжается наша связь с людьми из новых земель, родственники есть по ту, и по эту сторону. Все правильные люди всё знают друг о друге. Расстояния в общении для нас не помеха. Духи помогают нам общаться через шаманов.

   -А что там, где северное сияние? – продолжил пытать свои интересы Кенклен.
   -Там царство духов. Людей там нет. Кто ходил туда, не возвратился. Нельзя людям ходить в те места. Их медведи охраняют.
    -Но ведь мы можем медведей убить, - не унимался Кенклен.
   -Медведя убить можно, себя сохранить нельзя, - настоял шаман. – Возьми себе на ум непреложной истиной, Кенкленчик: нельзя запреты богов преступать! Даже не думай об этом!
   -Так почему птицы туда летят?
   -Птицы свободны в полёте. И ты свободен во многом. Что тебе жить мешает? У каждого свои запреты. Рыбы на суше не могут жить, ты летать не поможешь, как птица. Птице думать не дано. Чем мудрее человек, тем больше у него ограничений. Я не могу уже бегать по тундре, как ты Кенкленчик. Так мир устроен, и не нам судить его устроителей – богов. Бесконечной свободы не бывает. Каждому своё.

   -Вы когда уезжаете? – закончил беседу шаман. Настало время для неприятного известия, оттягивать которое уже было нельзя.
   -Завтра. К отъезду готово уже всё. А Кайа готова? Собралась?
   -Кайя не поедет! – отрезал шаман.
   -Как не поедет? – остолбенел Кенклен от неожиданной новости. – Мы ведь обговорили уже всё – и с ней, и с родственниками, и с тобою, дядя Таас!
   -Так решили духи. Надо год подождать, Кенкленчик (с участием). Год – не вся жизнь, быстро пройдёт. Не исповедуемы пути богов, не нам о них судить. Каждому – своё.

   Кенклен попрощался с Кайей: год – не вся жизнь. Девушку подготовили к расставанию, да как с разлукой примириться?! Шаман имел право рушить любовные связи, но этим правом никогда не пользовались. Ни селькупам, ни санганам не были памятны подобные запреты. Люди довольно просто завязывали семейные узы, без особых раздоров обменивались жёнами. Любовь понятна всем, глупо перечить духам, им сверху виднее.

   «Несправедливо это! – ругался Кенклен, убегая от моря по тундре. Ругался вслух. Всё равно его сородичи не услышат, ускакали на своих нартах уже далеко. – Нельзя рушить счастье! И кому это понадобилось? Правильные люди (вспомнил определение дядюшки о жителях холодного севера). Какие мы правильные, если жизнь свою строим неправильно, по указке чьей-то! Любовь разлучаем.
   Год – не жизнь», - успокоился наконец.

                Глава IV. По тундре к счастью.



   Полярная ночь не предназначена для людей. Солнце необходимо человеку для полноценной жизни. Да раз понадобилось духам испытать нашу жизнь, лишённую солнечного тепла, выжить в суровых условиях севера должно достойно. На то мы и носим гордое имя Человек, и выглядеть обязаны лучшими, куда бы не забросил нас главный распределитель жизни – случай. Не пристало нам коротать долгие зимы в спячке, подобно животным с функциональной предрасположенностью к анабиозу. Люди – творения действия, главный движитель эволюции.
   А не такая она и бесчеловечная, эта долгая ночь. Тундра полнится жизнью в достатке, при должном упорстве и опыте выжить в этих краях вполне возможно. Пищи духовной, без которой человек и не человек вовсе, в Заполярье с излишком. Достаточно лишь створки души приоткрыть, разбудить интерес, и откроются жаждущему чудеса земные, от которых глаз не отвести. Красота, она в жизни теплится, которой в этих суровых местах предостаточно – самой выносливой, настоящей жизни.

   Войкан только мешал охоте. Сколько не обучал волчонка Кенклен, не выходило у того ни затаиваться, ни гнать добычу по приказу. Охотничий азарт всецело овладевал молодым волком, и для него не существовало больше чувства локтя. Должно быть, в дикой природе Войкан вырос бы в волка-одиночку. Кенклен, отчаивавшись разбудить в друге стайные инстинкты, перестал брать волка на охоту. Войнкан отлично справлялся с оленьим стадом, так будет ходить он в пастухах у своих любимых оленях. Каждому своё.
   Охота в одиночку имеет свои преимущества. Тут приходится надеяться только на себя и обладать неплохой интуицией. Кенклен в полной мере владел качествами охотника и бегал по тундре не бесцельно.
   Несмотря на обилие дичи в тундре, найти её довольно проблематично. Скорее, дичь найдёт охотника, а никак наоборот. Следы на ледяном коросте  трудно разглядеть в сумеречном мраке полярной ночи, а редкий подстил из мягкой пороши в сухом арктическом климате враз сметается непрекращающимися ветрами. Помочь охотнику могут разве что лемминги, к скоплению которых подтягивается голодное зверьё.
   Лемминг редко выходит из своих подземных закромов в зиму, ни к чему ему прозябать на промозглых ветрах, всё необходимое для жизни хозяйственный зверёк запасает с лета в своих бесконечных подземных лабиринтах. Да выходить как-то приходится, дабы напитать своё неуёмное любопытство: что там делается, в этом неизвестном подлунном мире? Что там скребётся сверху, спать мешает?
   Кенклен проверил три поселения леммингов, везде царило спокойствие, ничего не мешало сытым грызунам размножаться безоглядно на радость хищникам, чем они и занимались круглогодично.
   Сами лемминги Кенклена не интересовали. Хоть и были эти жирные грызуны пригодными в пищу, людям такую пищу потреблять не подобало. Слишком много болезней носит в себе мышиное племя, людям же дан разум на то, чтобы оградить себя от позывов лукавой смерти.

   К сидящим в чуме удача не приходит – истина сия была давно известна людям. Не обошла удача и нашего непоседливого охотника, обратилась к нему с проверкой охотничьего искусства. Белая тень рассекла ночное небо и нарушила безмятежное миросозерцание мышей. Сова выбрала самого отвлечённого лемминга, чем доказала качества превосходного охотника.
   Очередь подошла за Кенкленом. Сова вполне сгодится как добыча, мясо этой хищной птицы вполне пригодно к употреблению, а перья пригодятся дедушке Йаму атрибутикой к его шубе. Совиная мудрость перейдёт к шаману посредством перьев.
   Кенклен рванул лук  из заплечной сумы и выстрелил вслед улетающей птице с мышонком в когтях. Реакция охотника была по достоинству оценена сторонним наблюдателем с небес, меткость – на осмеяние. В охоте победитель всегда один, и наградой ему – добыча. Мудрая сова упала на левое крыло, почуяв опасность, и стрела врезалась в ночную бесцельную пустоту, вселяя во владельца острую досаду.

   Разочарованный неудачей, Кенклен нашёл стрелу и заспешил к следующему обиталищу леммингов. Действия охотника были расценены положительно. Едва он вышел из-за валуна, скрывающего обзор, и пригляделся к местности, тут же разглядел на снежной глади тёмное пятно росомахи. Зверёк, однако, также приметил охотника и застыл с неожиданности.
   Росомахи нравились Кенклену больше других зверей. Странный это был выбор: несуразный зверёк с хищной пастью и заваливающейся походкой. В тундре найдутся другие привлекательные животные, более грациозные – горностаи, песцы. У каждого свои предпочтения, о вкусах не спорят. Позволим и мы нашему герою любить того, кто нравится больше. Симпатии не приведут к плохому, только к добру.
   Росомаха зигзагами пошла к человеку - редкостное зрелище для опасливого зверька. Артистка начала представление, прыгая увальнем и кувыркаясь смешно. Бравада побеждала природный страх к человеку, успевший засесть в северном живье.
   Кенклен стоял наблюдателем, повинуясь неписаным  законам тундры о межвидовых общениях. Он понял, что ехидная росомаха попусту высмеивает его, самого медленного животного; понял и улыбнулся на необычное поведение росомахи. Не каждый день приходится так тесно соприкасаться с диким миром, и нечеловеческая мудрость его обязывает к ознакомлению.
   Росомаху было легко убить. Её густой мех особо ценится лимбо чуп, он мягок и хорошо сохраняет тепло. Кенклен не мог себе позволить направить лук на зверя, который сам пошёл с ним на контакт. Если бы кто другой на его месте, только не Кенклен. Удачная охота не исчисляется количеством убитого зверья, охота – познание мира, прежде всего. К этой мысли Кенклен пришёл сам, никто из практичных соплеменников к этому его не подталкивал. Племени надо выживать, и чем богаче будет добыча у промысловиков, тем надёжней станет жизнь в улусе. С практичной мыслью не поспоришь, на охоте нет места сентиментальности.
   Кенклен вдоволь насмеялся над собой, наблюдая ужимки росомахи, которая передразнивала неуклюжих людей. Сама бы на свой хвост посмотрела, тюха-матюха! Ну как убивать такую чудилу? Росомаха достойна уважения – это сильный и бесстрашный зверь. Она легко даст отпор самому хозяину тайги, медведю. Разве только в другой раз, когда зверь точно окажется в образе жертвы, можно будет натянуть на него тетиву.
   Развеселившийся охотник обошёл расшалившегося зверька, как это требовали условности дикой природы, и прощально махнул рукой росомахе: «Встретимся ещё». В спину услышал презрительное тявканье: «Встретимся! Как же. На кой ты мне сдался, нерасторопка»! Кенклен усмехнулся на выпады самоуверенного зверя и пошёл прочь, не оглядываясь. Прощальный взгляд может быть расценён как вызов, как страх. Росомаха нападает на людей в крайних случаях, а в схватке на данный момент охотник совершенно не нуждался. Дикие этикеты сработали: поговорили на ножах-клыках, да разошлись миром.
   «Вот так и средь людей, - рассуждал Кенклен, ускоряя шаг. – Каждый нахваливает своё племя. Вместо того, чтоб одаривать чужака презрением, приглядеться бы стоило к чужим нравам, поучиться друг у друга. Учение, оно важнее вражды».

   Удача не замедлила наделить правильного охотника добычей. Уже на очередной поляне, приютившей леммингов, Кенклен приметил мышкующего песца. На сей раз жертва охотника не учуяла, Кенклен успел затаиться за небольшим ледяным валом, прикинувшись застывшим камнем.
   Песец был далеко, вне зоны полёта стрелы, но двигался в сторону охотника, что встало хорошим предзнаменованием к удачной охоте. По расчётам опытного стрелка необходимо было только передвинуться метров на десять в сторону, чтобы цель вышла точно на номер. Незаметное передвижение по льду – занятие довольно проблематичное. Кенклен подгадывал время, когда зверёк отвлекался  на свою добычу, и быстро перекатывался под ближайшее укрытие на метр-второй.
   Примеченной ложбинки Кенклену удалось достичь незамеченным за шесть бросков, и он затаился с луком в руках в ожидании удобного момента для выстрела. Вот сейчас зверёк изогнётся и подставит мордочку под выстрел. Нет, скрылся.  Выстрел на охоте даётся единожды, после промаха испуганного песца взять не удастся. Песцы во многом проворнее охотника, живут в тундре гораздо дольше людей.
   Варежки Кенклену пришлось снять, и руки его на пятидесятиградусном морозе замёрзли и онемели. Вот так и замерзают, устав от погони за жизнью – скрюченными под берёзкой. Жизнь требует действия, без веры в победу в полярную ночь не выжить.
   Кенклен уже чувствовал на себе холодные объятия ледяной тундры, сознание его начало мутиться. Силой воли он заставил своё застывающее сердце биться чаще, гнать горячую кровь по застывшему телу. Надо выждать ещё совсем немного.
   Вот! Сейчас! Песец должен выпрыгнуть из-за того холмика и встать перед мышиной норой точно под выстрел.
   Зверёк увидел Кенклена и застыл от неожиданности. Встречные взгляды связали единоборцев незримой нитью – глаза в глаза. Стрелу песец видеть не мог, она летела выше, беззвучно, и вошла в правый глаз песца, не причинив боли. Боли не хватило мгновений родиться, не поспела она за скоропостижной смертью.

   Кенклен вскочил и пробежался первым делом, возвращая к жизни своё промёрзшее насквозь тело. Он заслужил победу, получил право на удачный выстрел. Выдержал испытание холодом, сделал всё, как учили.
   Это был его пятый песец в подарок любимой. Осталось ещё три – на оборку парки для его «Чайки».  За зимними хлопотами тоска по Кайе в Кенклене застыла, наружу выходили лишь приятные воспоминания о встречах и соприкосновениях.
   Меткий охотник вытащил драгоценную стрелу из глаза жертвы, приторочил тушку к парке и присел на заиндевелый камень перед возвращением домой. Отдышался и уставился в звёздное небо, в мечтах весь.
   Влюблённые выбрали звёздочку, связующую их в разлуке. Путеводная звезда, что недвижимо висит над горизонтом из года в год, никак не подходила для этой цели. Слишком многие люди обращаются за помощью к этой звезде, и для интимных бесед она никак не подходит. Выбор пал на малоприметную звёздочку, затерявшуюся в бесконечном звёздном построении.
   -Как живётся, Чайка?
   -Жду тебя. Лечу к тебе, любимый. Мечтаю о встрече.
   -Я приду. Береги себя.
   Простые слова… Любовь сама поёт, поэмы ей ни к чему.  Главное знать, что есть любимый.

   Кенклену не удалось впрячь Улы Мулы в нарты. Северный олень не чувствовал за собой груз ответственности и тянул поклажу туда, где сам пройдёт. Из него получился хороший верховой олень. Правда, Мулы был не прочь пошутить и сбрасывал седока в самый неподходящий момент – на смех объявившегося зрителя.
   Непрактично скакать на олене по тундре верхом. Запряжённый в нарты олень (инуче) намного быстрее верхового, под седлом бежать тяжелее. Да так устроена молодёжь, что надо ей выделиться необычно, выглядеть не как все. И пускается молодая поросль во все тяжкие ради модных веяний. Проще всего перенять модный стиль соседей, не приемлемый родному племени. И не заботит молодость, что это пройдено давно и отвергнуто по малой эффективности. Так и Кенклен в погоне за популярностью приучил друга бегать под седлом по примеру южных оленеводов, которым на нартах по непролазной тайге не пройти.
  Долгая полярная ночь прошла, и к отведённому времени горизонт осветился первыми солнечными лучами. Кенклен не выдержал годовалого срока разлуки с любимой, и по первому свету засобирался к арктическому берегу, в стан Моржей. Далековато было до океана с лесотундры, куда откочевали лимбо чуп к зимовке. Да разве остановить молодость расстоянием?! Родня уже была не вправе останавливать молодого повесу, и нескончаемый бег Кенклена по тундре продолжился.
   Выросший в волка Войкан неотступно следовал за хозяином. Охота ему была не нужна. Войкан знал, что хозяин всегда накормит его, надо только находиться всегда рядом и защищать друга.
   Скорый на ноги, Улы Мулы постоянно забегал вперёд. Седло с поклажей молодому оленю были не в тягость, а инстинкты гнали его на север, к молодому ягелю.
   Кенклен бежал без устали и пел, не сбивая дыхания. Песни ему удавались всё лучше, голос окреп, хотя горловым пением молодой певун так и не овладел. Не каждому это дано.
    Пайве светит мне в дорогу. Хой, хой хой!
    Греет кочки понемногу. Хой, хой, хой!
   Снега скрип поёт в дорогу.
    Потерпи ещё немного.
    Я бегу к тебе по тундре. Хой, хо - хо.
   Тяжела зимняя дорога, зима призывает к домашнему уюту, не желая долгих прогулок для нас. В зиму люди между  собою пусть разберутся прежде, а потом уж ищут единений с природой.
   Кенклен почти не отдыхал, спал урывками, по часу-другому. Дрёма на холоде чревата, мороз так и норовит заключить в свои холодные объятия расслабленного путника.
   Солнечный свет подбадривал Кенклена привнесённой надеждой к скорому приходу теплых денёчков, а в середине пути появилось и само Солнце, утвердило своим появлением незыблемую истину – лету быть!
   Долгими зимними ночами путника вела звезда путеводная, не давала ему сбиться с пути. Звезда связующая, избранная, влекла к любимой, удесятеряя силой своего притяжения стойкость  Кенклена.

   Так уж сложилось на земле, что объединяющим началом для нас, кроме всего, служат слухи. Слухами земля полнится. Все всё знают обо всём каким-то невероятным образом. Знают все, кроме тех, кому неприятная новость предназначена в первую очередь. Ограждаем мы близких от плохих новостей, бережём жалеючи. Оберегают нас боги от полного краха счастья нашего.
   О Кайе знали все – и селькупы, скорые на подъём, и санганы бесстрашные. Знали все, кроме самого причастного, самого любимого – Кенклена. И бежал он за счастьем своим, не ведая о призрачности оного.

   Две недели длилась дальняя дорога к счастью. Все пути-дороги рано или поздно приводят к исходу.
    У стойбища Моржей Кенклена как всегда встречала неугомонная ребятня. Прирост племени всегда оставался неизменным стараниями свежего поморского духа. Как можно пропустить такое зрелище – необычного всадника на олене? И когда ещё представится возможность потеребить живого волка за ухо?
   Кенклен кое-как протиснулся сквозь толпу малолетних фанатов, поспешил на встречу с дядюшкой Таасом. Попутчикам его выбраться не удалось, да они и не стремились особо за хозяином. Что для волка, что для оленя – детское внимание ценнее ошейника золотого, важнее пищи насущной. Игра – главный учитель жизни.

   -Нет больше нашей Кайи. - шаман Таас не стал оттягивать неприятного разговора и сходу забил гвоздь в беседу.
   Кенклен не поверил в смерть своей Чайки. Такого просто быть не должно. Никакие объяснения дядюшки не могли выправить взорванные страшным известием молодые мозги.
   -Я останусь и найду её, - твердил Кенклен.
   -Оставайся, конечно, - пытался шаман успокоить племянника добрым словом. В племени много девушек. В какой-то из них Кенклен обязательно найдёт свою «Чайку».

                Глава V. Санганы.


  Не пристало санганам отсиживаться в тёплых карамо (землянка) полярной ночью. В тундре всегда найдутся дела неотложные, претит людям уподобляться спящим в зиму животным. Мужчины днями напролёт пропадают в море, греются под звёздами. Женщины гуляют по заснеженной тундре. Бродят стайками, не бесцельно – собирают, что найдут: дрова, помёт олений, камни интересные. Деревья заносятся с далёкой тайги реками, а в зиму дровяные заносы вмерзают в лёд, к ним легче подобраться, зато взять сложнее. Конечно, костёр и рыбой можно неплохо поддержать, да не всё же мужчинам заготавливать. В зиму дрова лишними не бывают.
   Женщины разбрелись по берегу речки Ыйнраак, перекликались громко, чтобы не растеряться. Кто-то пытался петь, да в тяжёлой работе, на придыхе, песня не удавалась.
   Охотники-моржи застолбили за собой эту местность меткими выстрелами, и гулять здесь стало сравнительно безопасно. Суровая тундра никогда не смирится с присутствием неуместного в заполярье человека, наше пребывание здесь всегда будет сопряжено с большими рисками.
   Женщинам, не обладающим таким чувством направлений, как оно развито у охотников, гулять по тундре в полярную ночь особо опасно. Луна служит матери-Земле ночным светильником не весь день. Дочке Ираты (Луна) необходим отдых, и она половину своей жизни спит под пологом своей матери Татты (Земля).
   Звёзды не способны осветить землю так, как это удаётся родной Луне. Звёзды искрятся сами по себе и только серебрят играючи колкий снег. Звёзды могут быть добрыми, но никогда не станут родными. Чужие звёзды, и их слабый свет порой скрывают тучи.
   Человеку заблудиться в кромешной тьме на роду прописано. Тут понадобится особое чувство притяжения родного дома. Кочевники и охотники знают, куда идут, с закрытыми глазами. Женщине, следующей за мужчиной, не обязательно знать, куда её ведут. Женщина должна следить за семейным уютом. Не всем хранительницам очага домашнего дано это сакральное чувство – чувство направлений.

   Кайа потянула на себя очередную ветку, зажатую в ледовом плену, и она громко хрустнула, нарушив спокойствие холодной ночи. Незадействованный топорик так и остался торчать из сапожка девушки, не мешал сбору хвороста. Ветки на морозе становятся ломкими, только прикоснись.
   Высвобождать стволы изо льда, для чего и понадобится топор – дело мужское. Женщины, приметив бревно, по возможности очищали его от сучков, а после изматывали мужчин бесконечными понуканиями, дабы те не шлялись без дела по тундре, а притащили, наконец, примеченное бревно в дом. Дерево в тундре – ценность высочайшей пробы. Дерево – это и тепло, и уют, и будущее племени.
   Тёмный комочек выскочил из запутанных ветвей валежника и запрыгал по хрустальному снегу, изрядно напугав Кайю своим неожиданным появлением. Лемминги, хоть и не стайные животные, предпочитают самостоятельную жизнь, но живут компактными поселениями. Тут же, по берегу  Ыйнраака, норок лемминга не наблюдалось. Странно было видеть зверька именно здесь, но Кайа не задумалась особо о той странности.
   Лемминги – животные агрессивные. Рвать и метать заставляет их жизнь – самых низших животных, которых любой может пнуть и сожрать. В руки людям лемминги не даются, огрызаются и могут укусить. Кайе, однако, удавалось приласкать мышонка: доверие, подаренное не всякому. Что способствовало такому чудесному общению? Любовь? Не будем гадать. Удивимся, и на том возрадуемся от благого межвидового взаимопонимания.
   Кайа сняла варежку и протянула руку пушистому зверьку: «Заблудился, бедняга». Странный лемминг встал колом перед вытянутой рукой, качался, чуть не падая, и – тяпнул обнажённый палец. До крови!
   Кайа не особо расстроилась с неудавшегося контакта. В жизни всякое случается, и если паниковать по любой мелочи, времени на радость не останется. Девушка лизнула ранку и спрятала примёрзшую руку под варежкой. Забыла о мелком происшествии.

   Умирала Кайа страшно.
   Болезнь проявилась через месяц, уложила девочку высокой температурой. Шаман Таас легко распознал «дикарку» в заболевшей и срочно изолировал Кайю в чуме на окраине стойбища. Самого шамана болезнь не страшила, он был защищён от злого Кызы всемогущим Номом.
   Кайа металась по твёрдому ложу в бреду и постоянно просила пить. Влага, тем не менее, претила девушке, и она воротилась от чаши с настоями. Шаману приходилось поить больную насильно.
    Несколько дней Таас боролся с Кызы за жизнь лучшей девушки племени. Звуки бубна нескончаемой дробью разносились по стойбищу и волновали соплеменников. Духи  бесновались, полыхали красно-синими огнями, кружили вокруг чума.
   Не удалось шаману отстоять Кайю. Девочку прошлось связывать, так её била «дикарка». Когда же взгляд её обезумел до звериных отличий, Таас влил больной настой сладкой смерти. Умерла Кайа спокойно, с улыбкой.
   Кайю сжигали вместе с чумом. Сожжению подвергаются только самые уважаемые соплеменники. Дрова в тундре ценятся на вес огня. Души умерших беспрепятственно взлетают в небо, влекомые пламенем, становятся птицами.
   На проводы в мир иной собралось всё племя. Санганы веселились, пели, пускались в пляс вокруг пожарища, провожали лучшую дочь свою в светлый путь. Жертвенный медведь был изрублен и разбросан по всем частям света: за пригорок – для Кызы, высоко в небо – для Нома, в море – для Кэрэткуна; всем, всем, всем лозы (духам). Задобренные духи хорошо примут новую душу, и жизнь Кайи в новых краях станет привольной.

   Кенклен угрюмо слушал рассказ шамана Тааса о последних днях своей возлюбленной. Таас долго оттягивал этот разговор, не желая усугублять тоску племянника подробностями смерти его девушки. Кенклен со временем загнал свою скорбь глубоко в душу, утопил её  в работе. Жить надо как-то. Дядюшка отметил выздоровление племянника и поспешил окончательно вернуть его к действительности. Кенклен шаману не поверил.
    Не может Кызы забрать его Чайку! Ном не позволит. Кайа – создание небесное. Любого другого, только не Кайю! Да хоть самого Кенклена пусть загоняют в подземелья! Кенклен заслужил строгость от духов непочтением к шаману Йаму.
   Таас пытался смягчить ненужное покаяние племянника, увещевал того мудрыми напутствиями:
   -Время и доброта всё расставят по местам. Время лечит.
   -Я найду её! – упорствовал в безумном остервенении Кенклен.

   Жизнь в племени Моржа продолжалась по предначертанному, люди рождались и умирали. Выживали достойные, доказавшие право на жизнь стойкостью и здоровьем – уважаемые люди. Те, кто выжил, помогали учиться жить молодому поколению, многие из которого обучению не подлежали. Так решил Ном. Высшему божеству недосуг заниматься каждой заблудшей душой, и он установил на Земле суровый, но справедливый закон естественного отбора, в котором суть добра немного превышает зло.
   Как-то в пылу восхищения санган Кытык одарил Кенклена лодкой. Бесценный подарок. Лодка – залог сытной зимы. Жизнь дана одна, ею не раздариваются. Тем не менее, Кенклен получил свою лодочку: старенький каяк, нуждающийся в ремонте.
   Отремонтировать каяк для Кенклена стало делом несложным. Чего-чего, а узлы вязать оленевод был обучен. Тюленьи шкуры у Моржей нашлись, китовый ус – в избытке. Молодой судоремонтник за день заменил на каяке две треснутых костяных переборки и перешил их поверху кожей, подновил изодранную обшивку.
   Усталый работник присел отдохнуть на бережку, считая волны. Скупое солнце давно ушло за горизонт, перепоручив бдение за жизнью звёздам. Зачиналось северное сияние, небо раскрашивалось в немыслимые цвета – то боги спускались на землю.
   «Там моя Кайа, - уверился Кенклен, погрузившись взором в волны сияний. – Я найду её, вызволю из сладких оков Нома. Лодка у меня уже есть. Вот дождусь, когда море затвердеет, и выйду за любимой.
   Надо бы проверить свой каяк в деле, где-нибудь на гладкой воде безопасной лагуны, да лучше перенести это дело назавтра. Тут совет понадобится, а в это время никого из санганов не дозовёшься. Отдыхают все. Время есть, потерпим с испытанием до утра».
   Кенклен сталкивался с тайнами судостроения впервые, надеялся на свою сноровку в изготовлении нарт. О необходимости испытаний для своего детища доказывать ему было не надо, об этом должен знать каждый лимбо чуп, да и санган тоже.

   Наутро Кенклен обегал всех морских охотников в поиске инструктора по мореходству.  У всех соплеменников день был распланирован заранее, никто не желал менять своё расписание. Санганы отнекивались вежливо и предлагали в помощь Илью: этот безотказный. «Только не Илья»! – отбрыкивался от предложений Кенклен и продолжал свои безуспешные поиски наставника.
   Кенклен с трудом произносил имя Ильи и частенько забывал его. К тому же, он не мог забыть своё позорное поражение в прошлом году на Празднике Кита. Этот бородач всегда смотрел на соплеменников свысока: на голову выше всех, с открытыми, не мигающими глазами. Не такой, как все. Единственно, что досталось Илье от матери – широкие скулы. Остальное обличие, не приемлемое канонами селькупской красоты, он перенял от отца славянина. И ещё, ещё – причин для неприятия у Кенклена нашлось множество.
   Илья сам подошёл к Кенклену:
   -Нужна помощь, друг?
   Деваться было некуда. Неопытному морячку оставалось только согласиться с помощью от Ильи.
   -Ты неправильно всё сделал, - оглядел Илья творение рук Кенкленовых. Он выдержал острый взгляд, ударивший с селькупских боевых расщелин век, и согласился с заведомо провальной затеей: - Что ж, давай пробовать. Потащили лодку к морю? Только испытывать сам будешь. Я – на берегу.
   Кенклен сразу же почувствовал предательскую сырость в ногах, как только залез в каяк. Илье он ничего не сказал, не желая соглашаться с правотой инородца, и оттолкнулся веслом от берега. Проверенная временем лодка пошла легко, благо волны в заливчике были не столь высоки. Упёртый  селькуп грёб до тех пор, пока лодка не ушла в воду под самые борта, пока Илья не прокричал с берега:
   -Кончай ерепенится, Кленчик! Разворачивай к берегу.
   Лодка ткнулась в дно в пару метров от берега, и промокшему насквозь корабелу пришлось её тащить из-под воды. Илья помогал только на берегу, боясь вымокнуть.

   Илья показал Кенклену, как правильно накладывать шов китовым усом, и друзья за пару часов подремонтировали каяк. На этот раз лодка на воде показала себя с наилучшей стороны, и опытный морской охотник подсказал Кенклену, как лучше заходить на волну, научил другим премудростям морского дела. Морячкам удалось подгарпунить рыбку, небольшую, правда, не более полкило весом. Зато проверка лодки прошла не бесцельно.
   Уставшие от испытательного заплыва друзья обсыхали на берегу и мирно беседовали, мечтали о дальних морских походах. Разгорячённый от удавшегося дела Кенклен завёлся изобретательским азартом:
   -Надо прикрепить к каяку полозья, и можно будет тянуть его по снегу, как нарты.
   -Идея вполне выполнима, - согласился Илья с созидательными порывами друга. – Лодка станет устойчивой, полозья не дадут ей перевернуться, если их расположить подальше друг от друга.
   -Но тогда нарты будут плохо проходимы, - не согласился Кенклен. – На широких полозьях скорость нарт уменьшится в разы.
   -Будем пробовать завтра, - подытожил зачинавшийся конструктивный спор Илья. – Сегодня работу начинать уже не стоит. Поздно уже. Время у нас ещё есть. Киты пойдут через неделю, не раньше.

   Кенклен извёлся весь в ожидании, когда удастся проверить в настоящем деле его отремонтированную лодку. Все заинтересованные в кораблестроении «моржи» были заняты: Илья ушёл на охоту на песца вместе с десятком заядлых охотников, сам Кенклен вовлёкся в строительство карамо для новой семьи. Шаман Таас с сыном камланили на Расколотом острове: призывали китов, которые не спешили объявляться, дожидались своего срока, дабы прибыть по-королевски, минута в минуту.
    В свободное от общественно-полезного труда время Кенклену удалось порыбачить пару раз на своей модернизированной лодке. В открытое море выходить ему не советовали. Даже опытные мореходы не посещают в одиночку владения Кэрэткуна, большого любителя поразвлечься человеческими судьбами. Улов выходил небогатым, Кенклену удалось загарпунить за короткое время трёх муксунов, по полметра каждого – вот и вся рыбацкая удача.
   И вот настал тот день – выход китобоев в море! Кенклену долго пришлось напрашиваться в элитную артель. Охотники не особо привечают людей непроверенных.
   Десяток лодок выстроились клином и вышли в холодное море, пока оно было благосклонно к нежелательным в этих местах людям и не проявляло свой буйный характер. До острова было миль пятнадцать, не больше, и китобои в три часа легко преодолели свой нелёгкий путь через ледяные брызги непоседливых волн – извечных забияк, задирающих морских путешественников каверзными розыгрышами.
   Кенклен грёб из последних сил, пытаясь не отстать от впередиидущих китобоев. Гребля на износ ему пока удавалась. Помогали неопытному гребцу насмешки от Кытыка, который по доброте душевной согласился сопровождать неопытного морехода, а заодно пожелал проверить плавучесть своей старой лодки.
   -Ты зачем навесил на мою лодку эти палки? – орал Кытык в спину Кенклена. – Видишь, они водоросли на себя нацепляли! Умники! Молодёжь неоперившаяся! Ни во что не ставят советы взрослых!
     Войкан скалил клыки и рычал чуть слышно на Кытыка, защищая хозяина. Кусать людей волку запрещалось, он это знал. Иначе побьют и не покормят. Огрызаться Войкану не возбранялось, что-то волчье должно было в нём оставаться. Поэтому Кытык не обращал внимания на волчьи предупреждения и продолжал распекать его друга.

   Юркие каяки легко брали гребни волн, ловко скатывались к подошвам – то бортом, а то и прямо носом, без риска врезаться в набегающую волну. Отличные лодки, проверенные временем! Не оставляют за собой кильватерных следов.
    А впереди уже наметился остров – скалистый, негостеприимный остров, отвергающий жизнь всей своей холодной серостью, укрытый рваным, грязным покрывалом из старого снега.

   Как удаётся шаманам угадывать появление китов? Сей вопрос извечно покрыт тайной. Несомненно, помогают шаманом с неба. Делятся духи советами и мудростью с людьми через своих избранников. Вера в шаманские предсказания проверена временем. Киты приходят из года в год по зову шаманов, с небольшой задержкой в несколько дней.
   Таас встречал китобоев на берегу, на фоне развалин охотничьего посёлка, процветавшего когда-то. Только одно карамо из десятка других оставалось жилой, поджидала гостей приветливым дымком, поднимающегося над покатой крышей.
   Китобои, поприветствовав шамана неизменным «торова» с почтительным поклоном, заспешили к теплу, к отдыху, от многочасовой гонки по неспокойному морю. Настроение у всех было приподнятое. Впереди «моржей» ожидали весёлые денёчки без женского присмотра, настоящие мужские дела, мужские разговоры. Киты придут только через два дня, но об этом знал один Таас, который вызвал морских охотников заблаговременно, не доверяя полностью своему чутью и прогнозам от Кэрэткуна.
   Сколько сказок наслушался за эти дни Кенклен! Охотничьи рассказы из уст санганов звучали удивительно волшебно. А больше всех Кенклена порадовал Таас своей мудростью. Шаман водил Кенклена по острову и раскрывал ему тайны Земли, показывал жизнь во всей её красе и величии.
   «На острове жили когда-то люди, - рассказывал Таас. – Здесь летом гнездится много птицы. Сюда заплывают стада моржей, тюленей. Греются на солнышке, заводят потомство. Частенько забредает белый медведь, случается, остаётся на зиму, отсыпается в берлоге. Хорошая в этих местах охота! Всякий год удаётся добыть тут кита. Жизнь островитян на Расколотом протекала безбедно.
   Случилось так, что прогневались духи на островитян и наслали на них стужу. Несколько лет лёд на острове не стаивал. Птицы не было. Морские животные обходили берега острова стороной. Много людей умерло в то холодное время. Некоторые перебрались к нам на материк. Посёлок на острове разрушился от морозов. Мы восстановили только одно карамо, больше нам не требуется.
    Земля без людей чахнет, морщится. Видишь, как рассыпаются скалы? Они уже не встречают нас гордым видом, смотрят, потупившись в море. Треснул остров без людей. Вон там разлом! Видишь? Поэтому и прозвали остров Расколотым».

   Вода испокон веков вела споры с твердью, и в раздорах тех зародилась жизнь.
   Твердь многократно сильнее мягкой воды и нещадно изничтожает податливую влагу огнём вулканов, накаливается до немыслимых пределов в необузданном гневе и жжёт безмерно живительную воду, парит, насыщает ядовитыми испарениями и тяжёлыми металлами.
   Вода умет защитить себя. Главный помощник её – время. Вода ластится волной по прибрежным скалам, смывает с них песок и оттачивает скальную суровость под зализанную изысканность. Создаёт красоту из разрушительного хаоса.
    Умеет вода и рушить. Крушит напором всё, что ни попадётся ей по пути. Мстит за свои былые поражения вода - жрица разъярённая.
   Если твердь разрушает пламенем, вода крушит морозом. Напрашивается в скальные щели всеми правдами и неправдами, затаивается в темени влагой, мёрзнет, леденеет, ширится, раздвигая свои захваченные закрома. Скалы раздвигаются, не выдерживая мягкой силы, и раскалываются под неуёмным напором. Рассыпаются в песок и камень.
   Вот так и выглядит настоящая жизнь – жизнь в преодолении и борьбе. Настоящая мужская жизнь. «Моржи» шутили промеж собой, охотились на глупую птицу, объедались сырым мясом, болтали, о чём первым в голову взбредёт. Два дня без женского присмотра! Без навязчивых женских просьб и потаканий. А что не жить? Охота – главный стимул к жизни.

                Глава VI. Охотники на китов.


   Вольница на острове Расколотом всё же имела свои законы. Мужчины собрались охотиться, а не веселиться впустую. Охотникам необходимо представить своим семьям доказательства  непосильного их труда, иначе, оставшиеся на материке санганы, не поймут причин многодневного отсутствия добытчиков. За морем следили круглосуточно, поочерёдно, ждали появления китов.
   Кенклен сидел на смотровой прибрежной высотке и завистливо поглядывал на китобоев, собравшихся кружком у костра. Мужчины жевали плохо прожаренное мясо, выловленное голыми руками с углей, и с жадностью слушали рассказы Тааса; раскатывались от смеха, заваливаясь на соседей. Должно быть, Таас сдабривал свои сказания щедрой долей шутки. Пошутить «каменный» шаман любил. Соплеменники ответно любили своего наставника по жизни. Смех сближает людей.
   Войкан умиротворённо лежал в сторонке, выбрав местечко с чахлой землёй меж камней, и усердно грыз кость. Волк незаметно превращался в собаку. Собачья жизнь вольготней волчьей, что ей не радоваться?
   Кенклен вздохнул, опечаленный весь, - службу нести надо, как ни крути, - и перевёл взгляд к пустому морю, начал считать волны со скуки. Волн накопилось много, больше, чем пальцев на руке, больше, чем пальцев у Тааса, Ильи, у отца Анука, вместе взятых. Трудно считать волны. Чаек считать легче, их над холодным морем летает намного меньше, чем волн, скрывающих полёт птиц.
   Чайка – птица суматошная. Не дано ей подолгу отдыхать на бережку, под солнышком греться. В вечных разлётах та птица. Сколько раз за день приходится ей нырять под волну! Мокнет, сохнет под холодными ветрами. Выкармливание птенцов – работа не для лежебок.
   «Где же ты, моя Чайка? – устремил Кенклен печальный взор на северные горизонты. – Как мне отыскать тебя, Кайа? Где тот проход к небу, что источается северными сияниями»?

   -Киты! – послышался с дальнего берега голос Кытыка.
   Кенклен пробежал взглядом по горизонту и успел заметить фонтан, опадающий в облаке пара. Успел увидеть! Но чувство вины не отпускало невнимательного наблюдателя. Кенклен суматошно сбегал с высотки к берегу и запоздало орал что есть мочи: «Киты! Киты»! Благо, санганы отнеслись к опростоволосившемуся часовому без укоризны, они уже привыкли к тому, что пришлый юноша больше бегает, чем ходит по земле, как это и принято средь уравновешенных людей.
   Охотники не торопились к берегу, знали, что китам не уйти. Да и не мешкали особо, готовились к отплытию слаженно, умело. Первым делом все вместе спустили на воду тяжёлую деревянную лодку, которой правил Таас с помощником.  Лёгкие каноэ возможно было переносить к воде вдвоём, без посторонней помощи.
   -Давай помогу, - услышал Кенклен голос Ильи за спиной и обернулся:
   -Сам справлюсь.
   Кенклена определили в арьергард, как новичка в китовой охоте. Пусть осмотрится пока, поучится. Лишняя лодка, как тягловая сила никогда не помешает при транспортировке многотонной китовой туши к берегу. Да и лодка та своим несуразным видом ничего, кроме усмешек, у китобоев не вызывала. Что ни попадя навесил на неё неумёха лодочник, и не идёт та лодка по волне.
   Во всех своих судостроительных бедах Кенклен упрекал Илью, который навязался ему в помощники на лодочном ремонте. Ну не себя же винить в этом! И вот опять этот инородец лезет со своей помощью! Прилипала!
   «Будто я сам не справлюсь, - бурчал про себя Кенклен. – Лодка по камням скользит, как по льду. Её только подтолкни к берегу, она сама в прибой залетит. Илья же сам ей полозья крепил, будто не знает он, что помощь мне та нужна, как волку копыта. И чего пристал»?
   -Я с тобой в море пойду, - настоял Илья. – Ты же не сможешь в одиночку и грести, и гарпунить разом. Хочешь метнуть гарпун?  Пробовал когда?
   Кенклен пожал плечами, усаживаясь впереди на каноэ: «Нет». Злость уходила. Он знал, что Илья - заправский гарпунщик, и по достоинству оценил желание друга помочь ему отличиться на охоте:
   «Как хорошо устроил этот мир Ном! Здорово он придумал, что люди умеют дружить. Друг всегда поможет – и в беде, и в работе. Хорошо, когда есть рядом друг».
   -Давай я погребу, - предложил Кенклен.
   -Да сиди уже, - отстранился Илья от ненужной помощи и улыбнулся добро. – Гарпун готовь, подумай, как метать будешь. Руку разогрей. Я тебя подведу под бросок, как оленёнка к вымени. Не дрейфь, Кенкленчик!
   До китов было мили три ещё, они шли по заведомому курсу, так что у китобоев времени на подготовку оставалось достаточно, минут пятнадцать-двадцать. Китам уже не уйти. Скорость китов, чуть более шести узлов, вполне совместима со скоростью каяка. Да и расслабляться особо не стоило. Люди решили охотиться, не море воспевать.

   Зачем киты идут в холодные моря? Что не плывётся им в тёплых тропических водах? Какая сила влечёт их к опасным странствиям? Подгоняет ли их ветер, что гонит волну в одном направлении, или сила та, центробежная? Вращение Земли вряд ли способствует перемещению жизни. Земля особо благоволит к своим высшим созданиям, вращается осторожно, незаметно для бытия. Сорваться по центробежной направляющей мать-кормилица своим отпрыскам точно не даст.
   Так может, сила та неведомая – от Солнца? Или гонит нас вдаль неощутимый магнетизм земной, что окутал нашу планету заботливыми волнами, засел в каждом живом организме указующим компасом? И рвётся всяк живущий с прикормленного места, за горизонт заглядывает: а не лучше ли там кормят?
   Идут киты проверенным маршрутом, передовые тянут за собой отстающих домоседов. Рвут горизонты неподражаемым своим весом. Видят страны новые, удивительные. Отмечают приятные изменения мест знакомых, пройденных уже в  былых путешествиях. Так и проходит жизнь китов – в вечном кружении по Земному Шару. Замкнули один круг, начали новый, рассказывая по пути молодому поколению о том, что Океан бесконечен, и повторяется он периодично во всех своих многочисленных ипостасях: где-то возможно откормиться, ублажая китовые вкусы разнообразным  меню из криля; в райских безжизненных уголочках не грех подумать о потомстве, проверить свою силушку в боях за самку. Холодные воды испытают кита на прочность. Преодоление никогда не помешает почтенному киту. Стойкость необходима для выживания в этом, далеко не безмятежном мире. И идут киты на север, взламывают вековой лёд своими израненными спинами, хоть и не любят до ужаса эту ледяную колючую шугу. Зато какой отменный планктон на северах! Мороженая еда ублажит вкусы самого привередливого гурмана от китовой элиты.
   Не всем китам удаётся замкнуть тот круг. Земля прерывает извечный курс китов непреодолимой преградой, преодолеть которую никак невозможно. Десятки поколений китов в пору малых ледниковых периодов вынуждены ходить по малому кругу. Разрываются родственные связи, и киты делятся в эти раскольные времена на тихоокеанские и атлантические подвиды, развиваются самостоятельно, не ведая об отрезанных видовых братьях с другого полушария. Так надо бескомпромиссной циничной Эволюции. Разнообразие видов – главный стимул для сохранения жизни.
   Холодные тысячелетия всегда уступают место эрам потеплений – это закон. Тёплые течения прорываются с юга к северным берегам материков и растапливают лёд. А средь китов рождаются новые первопроходцы, способные заново открывать северный морской путь. Воссоединение разорванных связей – дело высочайшей важности. Видоизменённые за тысячелетия киты узнают друг друга, провоцируют взрывной эволюционный виток радостью встреч. Жизнь их с той поры продолжится по новому, большому замкнутому кругу.

   Почётный долг в выборе кита для охоты на сей раз достался Кытыку. Шаман Таас снял с себя эту обязанность два года назад по причине преклонного возраста, и теперь правил большой деревянной лодкой на правах старейшего зверобойной ватаги.
   Выбор кита – дело ответственное, требующее большого опыта и интуиции, жертву средь  стада из десятка китов вычислить не намётанным взглядом сложно. Убивать неокрепшего китёнка не возьмётся ни один уважающий себя зверобой. Пятнадцатитонную тушу не осилит ни одна ватага китобоев северного побережья.
   Кытык определил своего кита с первого взгляда. Кит средних размеров шёл с края стада, и отделить его от сородичей не представляло особой сложности. Передовой каяк Кытыка врезался в стадо, и охотник начал дразнить животное покалыванием гарпуна. Остальная флотилия не замедлила присоединиться к озорному действу бригадира.
   Раздражённый кит прервал свой выверенный курс и стал дёргаться, поднимая волну. Далеко не случайно животное задело каяк. Кытык пошатнулся, не выпуская гарпун из рук, и обернулся к напарнику, улыбаясь озорно:
   -Дерётся, лозы (дух)! Держи лодку ровнее, Культяк (утка)! Ближе, ближе лодку подводи! Да не бойся, ты! Он нас не перевернёт!
   Убить медлительного кита легко. Сложно вытащить его на берег. Слаженная работа китобоев закончилась успешно, беспечный кит принял лодки людей за «своих», заразился игрой и направился к острову. Всё пошло по плану.
   Кытык со знанием дела отслеживал расстояние до берега, выжидал, обращаясь к «внутреннему голосу» за советом, перекладывал гарпун с руки в руку, разминая затёкшую. Напарник помалкивал, вёл лодку по всем правилам неписанного китобойного устава – плавно, без видимых толчков. На охоте не спорят впустую. Наступила минута тишины.
    Первый бросок – самый ответственный. Кытык метил в аорту, что проходит рядом с дышлом кита. На то она и охота, что не всегда удаётся задуманное – это игра двух профессионалов от жизни: жертвы и хищника. Игра, ценою в смерть, кою может получить в награду не только жертва. На охоте без удачи не обойтись. Удача же больно уж охоча на благодарности, и хвала ей за то, что гарпун Кытыка не затонул в море, а надёжно зацепился в теле кита. Другие охотники, следуя примеру ведущего, побросали свои гарпуны в незащищённую плоть, три из них застряли в теле.
   Кит ушёл под воду, таща за собой лини с надутыми желудочными пузырями, окрашивал по пути водную синь кровавым облаком. Охотники пошли за жертвой, накинулись на слабеющее животное, словно гнус на оленя. Семь каяков против одного беззащитного животного! Кит всё больше уставал, обвешанный придерживающими путами; выныривал всё чаще, получая новые раны и истекая кровью.
   Теперь и Илье удалось протиснуться к туше сквозь плотный лодочный строй. Неказистую лодочку юных изобретателей нагоняла даже тяжёлая, деревянная лодка Тааса, ведомая двумя гребцами и рулевым.
   -Бей же! – в азарте накричал Илья на Кенклена. – Что встал, как перед идолом?! Коли его!
    Кенклен метнул гарпун, не поддаваясь злости на несдержанные замечания друга, и с удовлетворением отметил, что гарпун достиг цели, встал рядышком с десятком других, надёжно и прочно. По другому и быть не могло, Кенклен не новичок на охоте. Он достал новый шест из лодки, стоя начал насаживать на приготовленную палку новый зубец смерти.
   Из утробы умирающего кита вырвался звук, полный тоски и неизбежности. Кит прощался с этим миром и затянул свою последнюю песнь, полную печали. Стенания кита нисколько не задели китобоев, встречавшихся не раз с чужой смертью. Им было не до скорби. Кит дёрнулся напоследок и ушёл под воду, зацепив лодку Кенклена хвостом.
   Кенклен покачнулся и устоял, продолжил подготовку своего орудия к новому броску. Линь легко заскользил по борту вслед уходящему киту. Илья заработал веслом, нагоняя животное.
   Внезапно лодка дёрнулась, линь натянулся. Каяк развернуло боком по движению, накренился под волну, и Кенклен не удержался на сей раз, плюхнулся в студёную воду, что в северных морях едва отходит от точки замерзания.

   Кенклен безвольно пошёл под воду. Он знал, что спасать его никто не станет, а плавать северяне не умеют. В холодных водах много не наплаваешь, не имеет смысла учиться держаться на воде. Это конец…
   Помутнённым сознанием утопленник разглядел всё же причину своего неудачного падения: линь перехлестнулся за принайтованные к лодке полозья. Нелепейшая затея – этот гибрид нарт с каяком! Кенклен вытащил нож  из унта, пуская пузыри на последнем издыхании, и полоснул по линю, не забыв при этом ухватиться за его конец.   
   Линь натянулся под уходящим китом и вытащил Кенклена на поверхность, что позволило утопленнику вдохнуть воздуха. Кенклен успел оглянуться на каяк. Илья удержался, выровнял лодку и продолжил погоню.
   Зверобои не спасают напарников, упавших в море. Отвлечёшься на товарища, кита потеряешь. Кит дороже одной человеческой жизни. Жизнь северянина мала до крайности, отпущенные на неё полвека проживают не все. Самые удачливые становятся сорокалетними мудрецами. Слишком бедна северная тундра, не может она обеспечить человека пришлого полноценным питанием, народы севера обделены необходимым для жизни набором витаминов. И только кит, вечный скиталец, способен восполнить дефицит полноценной энергии для жизни.
   Кенклен начал потихоньку подтягивать линь. Затея, легкомысленная до одури – искать помощи от забитого тобой же животного, но другого выхода не было. Благо, кит уже не двигался и не заныривал больше, плыл по инерции. Кенклену удалось ухватиться за свой же наконечник гарпуна, глубоко засевший в туше, подтянуться и влезть на спину обездвиженного кита.
   «Он уже не дышит», - услышал спасённый утопленник за спиной, вздрогнул испуганно, и оглянулся: лодка Тааса подошла вплотную к киту, и шаман диагностировал смерть животного.
   -А ты зачем полез на тушу, седой? – накричал Таас на Кенклена. Ледяной северный ветер без преград проникает на материковые берега, заносит с собой холодный арктический воздух даже летом. Дунет, пошалит и затихнет, оставив за летом её тёплые права. Замоченный в морской воде Кенклен вмиг покрылся инеем, почему Таас и назвал его «седым».
   -Ну и что ты выставился, словно лемминг в дозоре? Залез по дури на тушу, так лови линь и хвост привязывай, - продолжил Таас издеваться над Кенкленом. На охоте не до любезностей, и дядя Таас забыл, что Кенклен – любимый его племянник, позорил его перед охотниками без всяких оглядок на близкое родство и покровительство. В море дорога каждая минута, и среди китобоев во время транспортировки китовой туши к берегу не принято распинаться комплиментами.
   – И зачем ты елозишь по туше росомахой позорной. Дырку проделай в хвосте и просунь через неё линь. Нож твой где, кулик растяпистый?! Лахтак позорный! Где ты видел сангана без ножа?
   Таас бросил нож племяннику и продолжил распекать того за неумелость. Кенклен выронил свой нож под водой, когда резал им линь. Посрамлённый, весь в расстроенных чувствах, он мучился с брошенной ему верёвкой. Большой мастер вязать узлы, он ничего сейчас не соображал. Замёрзшие руки не слушались. Кое-как, с потусторонней помощью, ему всё же удалось перевязать хвост кита, превысив все возможные нормативы, отведённые на эту простую операцию.
   Кенклен развернулся к Таасу сообщить о готовности и… снова упал в воду с неловкого движения по скользкой китовой спине. Вода на сей раз показалась ему тёплой после промозглого ветра.
   Таас перекинул весло через борт лодки на спину кита:
   -Держись, раззява! В лодку влезай.
   Продрогший Кенклен зацепился за спасительное весло и неловко перекинулся через борт; упал, безвольный, на дно лодки и застыл. Любимый дядя даже не взглянул на измученного племянника, продолжил молча подтягивать линь к корме.
   Остальные охотники тоже заканчивали найтовать кита к своим каякам. Шаман удовлетворённым взглядом оглядел свою гвардию и скомандовал:
   -Все готовы? Пошли!
   Кенклен, очнувшийся от начала движения, понял, наконец, что жив, просто промёрз до кончиков ногтей. Он поднялся во весь рост и начал крутить торсом, размахивать руками, пытаясь согреться.
   -Эй, суслик суетливый! Перестань лодку раскачивать! – в который раз устыдил племянника Таас. Сам дядя сидел на корме за лодочным рулём.  – За вёсла садись, помогай Культяку!

   Кэрэткун помогал этой охоте. Китобои подошли к острову во время прилива, протащили семитонную тушу по воде к побережью, давно присмотренному санганами для удобной выемки кита. Кэрэткун помог и в этот раз, подтолкнул кита к берегу прибойной волной пару раз.
   Побережье было устлано костями китов, по которым можно судить о многовековой истории китобойного промысла. Санганы забирали с собой много костей для хозяйственных нужд, но большинство оставалось на берегу, всё это строительное богатство не пристроить, костей с лихвой хватало и на лодки, и на чумы.
   Охотники в год забивают одного-двух китов, в зависимости от потребностей племени санганов, запросов селькупов. От Кэрэткуна охотникам лишних подарков не надо. Пускай киты живут, раз их съесть нельзя.
   Отдых китобоев продолжался менее часа. Начинался отлив, и тушу можно было начинать разделывать. Если появилась работа, не пристало настоящему мужчине прохлаждаться впустую.

   Кит – царь природы. Величие его подтверждается самыми большими средь живого мира габаритами, неподражаемой мощью, совершенством линий и движений. Не найдётся для кита на всей земле достойного соперника, врага смертельно. Разве что – касатка, которая тоже из китов. Да человек, которому всё позволено.
   Совершенство кита особо заметно по его внутренностям, когда режут мясо по живому. Чистейший белый жир, блистающий до синевы небесной, не даст усомниться в царской принадлежности этого животного. Мясо, нежно-розовое, готовое заколыхаться от малейшего прикосновения – это не натянутые рабочие мышцы, сила царская. Глумиться над тем подобием небесным – иначе, как варварством назвать нельзя.
   Охотникам не до сентиментальностей. Им есть надо, семьи кормить. Охотник и природа – единое целое. Для природы живой организм является энергетической ценностью, прежде всего. Любой владыка, будь он хоть фараоном богоподобным, будет съеден после смерти, как бы не обхаживали, не бальзамировали его бренное тело жрецы. Что там останется после нас – дело десятое. 

   Охотники отплясали свой танец вокруг кита, ублажили строгих духов, оказавших бесценную помощь в охоте. Таас со своим бубном был настолько искренен, что вошёл в транс. Но самым довольным был Войкан. Нет ничего счастливее для волка, чем вид мяса. Такую же гору мясных деликатесов возможно увидеть разве что во сне. А тут ещё разрешили рвать плоть без спроса! Какой тут может быть сон с изрядным куском нежнейшей китятины в зубах, с мордой, обмазанной жиром?
   Санганы мастерски разделали кита, объелись сырого мяса вдосталь. На берегу остался китовый остов, да кровавые подтёки, привлекающие морскую птицу. Прибежал на запах местный песец – временно исполняющий обязанности владыки за неимением других хищников на острове. Снежно-белый симпатяга бегал всё вокруг, озирался пугливо на людей, но уйти никак не мог. Пришлому зеваке эта картина могла показаться тоскливой, да таковых на острове не нашлось.
   Разделанное мясо погрузили в лодки, что поместилось. Остатки захоронили в леднике, который остался на острове ещё от старых хозяев, - сохранённый за необходимостью.
   Охотники развели костёр и расселись кружком, отдыхали после тяжёлой работы; разговаривали, вспоминали прошедшую охоту, смеялись часто. Остроумие шамана не иссякало. Не называют себя охотники ни «зверобоями», ни «китобоями». Осторожничают перед Кэрэткуном. Охотник, он и есть охотник. Кто знает, на кого он охотится.
   Кенклен не присоединился к беседе, присел в отдалении, на бережку. Он изрядно устал и озяб, грелся на солнышке, спрятавшись от ветра за камнем. Кенклен не помнил уже, когда мёрз в последний раз. Не пристало мужчине бояться морозов. Да усталость взяла своё. Разочарованный в себе после неудачного участия в охоте, Кенклен перестал следить за своим авторитетом и размяк до неприличия.
   За работой Кенклен ещё не чувствовал себя таким расстроенным. Пока мужчина делом занят, не до чувств ему, не до посторонних размышлений. Тут же, свободный от дел общественных, Кенклен расквасился окончательно. Если же быть честным до конца, наш герой побаивался злых шуток товарищей и не желал присоединяться к их энергичной беседе. Пускай смеются над ним за глаза.
   Озноб не проходил. Оно бы стоило искупаться, переодеться, да не принято средь северян переодеваться по всякому мелочному случаю. Они носят свою одёжку, пока та не истлеет окончательно и не спадёт сама по себе. Так теплее. А кухлянку для согрева можно и поверх грязного белья одеть. То же можно проделать и с праздничным нарядом.
   Человек, растерявший свой звериный нюх, нашёл таким образом, как можно различать друг друга по запаху – не умываться. Появилась возможность гордиться своей неподражаемой амброй, как это и принято у всех зверей, не ушедших от законов природы. Возвращение к истокам никогда не окажется вредным действом.

   Войкан подошёл к хозяину с явным восхищением: «Какой запах! С таким вожаком не пропадёшь». Волка насторожил неопределённый оттенок в источающей сытости хозяина. Вид Кенклена желал быть лучшим. «Должно быть, приболел хозяин немного», - решил Войкан и лизнул руку друга. Кенклен оглянулся на волка и улыбнулся грустно: «Один друг у меня остался, и то хорошо».
   Войкан улёгся у ног хозяина, изрядно устав от непомерных чувствоизлияний.  Сколько может съесть волк? Да сколько дадут! Только не трожь его после обеда сытного, позволь полениться вдосталь. Кенклен погладил друга по холке и уставился на море. Море способно успокоить.

   От тоскливых мыслей Кенклена отвлёк приближающийся звук шагов: то Илья спешил к расстроенному другу.
   -Я знаю, куда ты собираешься идти, - Илья положил руку на плечо друга. – С твоей лодкой не пройти и до вечных льдов. Сам-то понимаешь это?
   -А ты что предлагаешь? – оглянулся на Илью разочарованный странник с потухшим взглядом.
   -Я бревно приглядел на речке. Хорошее! Будем строить большую лодку, деревянную, как у Тааса, - глаза у Ильи горели боевым азартом.
   -Знаешь, Илья: не пойду я никуда, - потух окончательно Кенклен. – Ну какой из меня первопроходец? Я и в прибрежных водах показал себя никудышным мореходом, как я в краях неизведанных выживу. В гости к самому Ному собрался! Да кто я такой?! Нет, Илья! Делай свою лодку сам. Я домой ухожу, к селькупам.
   -А я тебе вот что скажу! – глаза Ильи засверкали строгими искорками. – Пока не поможешь мне бревно перетащить к стойбищу, пока не расщепим его на доски, домой ты не пойдёшь! Ввязал меня в свою затею, будь добр помогай в её осуществлении. Мы, санганы, слов пустых не выдаём. Сказал – делай! А ты как был оленеводом, оленеводом и остался. Не выйдет из тебя морского охотника!

                Глава VII. Лодка.

   
   Всё сложилось именно так, как сказал Илья. Друзья перетащили к стойбищу бревно, доставленное из далёкой тайги добрейшей речкой Ыйнраак. Расщепляли его на доски уже всем мужским населением. Таас сказал, что вторая деревянная лодка племени необходима, как бубен шаману, и в строительство её втянулись все свободные охотники. Ну, и дети, конечно. Как тут без детей? Не доросшее любопытное население племени гнусом крутилось вокруг судостроителей, назойливо встревало в ненужную помощь, отвлекало работников наивными вопросами.
   Кенклен подчинился требованиям друга, но и своё слово сдержал по-мужски, не поддался соблазнам интересного дела и собрался к лимба чуп, как только доски были уложены в штабель.
   Не вовремя он затеял свой уход. Оленеводы заканчивали сезон, и неизвестно в какой стороне тундры кочевали в данный момент их стада. Да за Кенкленом нерешительность не замечалась, решения свои он не запутывал в сомнениях. Тундра слухами полнится и надолго сохраняет следы для пытливых искателей.
   Побегать по тундре Кенклену пришлось с неделю, он пересекался с тремя оленьими стадами, прежде чем вышел на след ы миграции оленей отца Анука. Улы Мулы освободил нашего бегуна от поклажи – груза подарков, что Моржи передали с оказией своим родственникам Орлам. Верховому оленю Мулы ноша была не в тягость, и хозяин его бежал по тундре свободно, отчего был добр и весел. Волк Войкан скрашивал переход непосредственностью и собачьей преданностью. Скрашивала нелёгкий путь друзей своими просторами тундра. А что ещё нужно человеку, если есть у него свобода и надежда к жизни?

   Анука встречал сына скупо, будто они вчера только расстались. Ни к чему мужчинам излишние чувствоизлияния.
  -Ну и что ты встал, будто песец перед охотой: «Смотрите на меня, любуйтесь»! Гони оленя в стадо! Не видишь – отбился? Вон, на пригорке застрял. Гони, гони! Потом поешь, отдохнёшь.
   Кенклен нагнал стадо на ходу, и он знал, что на перегонах не отдыхают: бежит олень, бежит за ним погонщик. Пришли на ягель, встал олень - отдохнёт и оленевод, после всех отдохнёт, подсчитанных и собранных. Только бы не случилось чего из ряда вон выходящего.
   Сил у Кенклена больше не наблюдалось, голод и жажда начали досаждать ему со времени, когда он впервые заметил стадо и заспешил за ним в погоню. Отцу не перечат. Кенклен вздохнул глубоко, выискивая внутренние резервы, коих не нашлось. За оленем побежал так – без резервов.
   После недельного блуждания по тундре Кенклен отдыхал постепенно, урывками. Постепенно выяснялись отношения сына с отцом: отец верил в сына, сын уважал отца. За два дня были рассказаны все новости: как пополнялось племя лимбо чуп за год, кто стал мужчиной, а кто – женщиной. Кто пришёл с другого племени, выбрав общество Орлов, а кто покинул стойбище, решив обогатить орлиным здоровьем соседние племена. Многие ушли навсегда, отжив свой срок. Кызы во все времена слыл гостеприимным хозяином своего подземного мира.
   Анука отослал Кенклена в стойбище на третий день. Два дня вполне хватило на то, чтобы свидеться. Помощь Кенклена на перегоне была не обязательна, помощников у оленевода хватало. Были и другие причины на расставание, о которых отец предпочёл умолчать.

   Тётушки встречали своего повзрослевшего племянника с некоторыми сомнениями: он уже мужчина взрослый, кита бил, не примет больше той теплоты душевной, что малолеткам потребна. Тётушки приветили, тем не менее, на должном уровне, закидали расспросами, покормили. Уставший с дальней дороги, Кенклен отозвался как обычно: отвечал без лишних разглагольствований – «да», «нет». Не мешал долгожданный гость говорливым тётушкам верещать без умолку, благодарил за вкусный обед одними сытыми глазами и, как это всегда бывало, завалился под конец обеда на мягкие подушки. Уснул в тепле.

   Жизнь в улусе текла своим чередом. Свободные от присмотра за оленями мужчины охотились, ремонтировали нарты, чумы. По вечерам собирались у костров, обсуждали дела минувшие, планировали дни грядущие. Слушали сказки старших с раскрытыми до иноземных размеров глазами. С нескрываемым удивлением знакомились с новостями, которые беспрепятственно стекались в улус со всей безграничной, просторной тундры. Наверное, ветром доставляются те новости.
   Женщины новостями интересуются мало. Не до новостей женщинам. Вся их жизнь проходит в заботах о колготливой детворе, которые поесть вечно забудут и спать вовремя не лягут. Ждут женщины своих мужей, что не могут без своей тундры и дня прожить. Прибегут они вскоре, никто не в силах от домашнего уюта увернуться надолго. И ходят женщины по тундре, ягоду скупую собирают, чтобы приветить достойно мужчин своих, не одомашненных; жизнь их суровую дарами земли заполярной подсластить.
   Кенклен пристрастился к охоте. В одиночку проще думать о любимой «Чайке». На людях свои чувства он старался не выдавать. Но сбегать от людей влюблённому отшельнику становилось всё сложнее.
   Мальчонка из местных стал навязчиво преследовать необычного охотника, и избавиться от его присутствия  становилось всё сложнее. Кенклен взял его всё же в напарники, и узнал не без удивления, что мальчонка тот - его брат по отцу. И звали малыша соответственно - Пельтык, помощник.
   Досаждал братишка Кенклену особенно: расспрашивал обо всём, под ногами вертелся. Охота с ним не ладилась. Не стал старший брат отваживать мальца, взял над ним шефство в ущерб добыче на охоте. А вскоре надумал научить Пельтыка ездить верхом. Улы Мулы с Пельтыком сдружились.
   Кенклен любил погарцевать на своём олене, окружённый толпой молодых односельчан. Восхищённые мальчишки гурьбой бежали за гордым наездником, шумели вразнобой, просили прокатиться. Пельтык, усаженный на Мулы, прослыл героем средь мальчишеской оравы.
   Тётушки смотрели на всю эту бесполезную колготню и улыбались одобрительно. Их любимый племянник взялся за ум и приваживает своими показушными выкрутасами девушек «орлянок». Забыл Кенкленпро свою умершую Кайу. Время лечит тоску. Время и участие людское.

   Выбор женщины всегда делает мужчина. Но главное решение в продолжение рода остаётся за женщиной. Такие нравы бытуют средь северных народов, таковы традиции семейных уз - традиции свободной любви.
   Отцовские чувства мало беспокоят мужчин, за здоровьем и сытостью подрастающего поколения наблюдают женщины. За становление мужчины из подростка несёт ответственность всё мужское население племени. Отец гордится, разве что, количеством порождённых им отпрысков мужского пола. К девочкам мужчины не касаются никаким образом. Есть они, нет – о своей смене пекутся женщины.
   Средь Лимба Чуп бывали случаи беззаветной любви, одной, на всю жизнь. Случаи эти были единичны и особых, примерных качеств в традиции племени не вносили. Разнообразие потомства – залог здоровья и выживания племени.
   Вечная любовь Кенклена к умершей девушке воспринималась соплеменниками, как необычная, болезненная отчасти. Не от мира сего был рождён Кенклен - избранник Нома. Так представлял его шаман Йам. Что хочет сказать главенствующий дух неба, послав на Землю этого юношу, людям было неведомо. Помыслы жителей небесных не для ума человеческого.
   Девушки заглядывались на необычного парня, гарцующего верхом на олене, переодевались в праздничные таналаи, старались понравиться. А вдруг?

   Солнце начало цепляться за горизонт, и к стойбищу потянулись первые оленеводы, уставшие  бегать в поисках конца бескрайней тундры. Подошёл и Анука со своим стадом. Настала пора гнать стада на юг, к лесотундре. Оленеводы отбирали забойных оленей на ежегодную ярмарку, Праздник Кита.
   В этот год ни Йам, ни Анука к Моржам не собирались. Возраст у старейшин не тот, пусть ловкость орлиную молодые впредь доказывают.
   -Я пойду, - заявил Кенклен отцу.
   -Ты же и месяца дома не прожил! – попытался Анука оградить сына от безрассудных затей.
   Все надежды родных на приземление заоблачных устремлений Кенклена рассыпались прахом. Лучший оленевод лимбо чуп уходил из племени.
   С духами не спорят. Анука недолго пытался приструнить авантюры сына. Кенклен вырос и, как мужчина, вправе сам строить свою жизнь.
   Шаман Йам отдал Кенклену своего пристяжного оленя: «С ним ты выиграешь гонку».
   -Я возьму с собой Пельтыка, - заявил Кенклен.
   -Ещё чего! – заупрямился отец на сей раз. – Мало того, сам мечешься рядом со смертью, брата за собой тянешь! К чему тебе этот малец?
   -Он Улы Мулы заберёт, - прояснил своё решение Кенклен. – Олень с братом сдружились. Пусть расставание для Мулы будет мягче, Пельтык поможет в этом. Олень по морю и льдам не пройдёт.
   -Пусть идёт, раз так, - согласился отец после непродолжительных споров. – Следи там за ним. А на обратный путь не забудь его перепоручить кому из наших. Если случится что с Пельтыком, я тебя у самого Нома сыщу! Веришь?
   -Я тебе всегда верил, отец. И впредь верить буду.
   -Верит он! Сумасброд! – ворчал на прощание с сыном Анука.

   По прибытии к китобоям Кенклен не находил себе места, торопил встречу с дядюшкой Таасом, гнал его расспросы скорым ответом. Кенклену непременно надо было увидеться с Ильёй в первую очередь, узнать, как идёт строительство его лодки. Таас не ответит толком на главные вопросы. Все против похода Кенклена на небо! Все, кроме Ильи.
   Илья сильно разочаровал Кенклена. Их лодка стояла на деревянных распорках незаконченной, с одним цельным бортом. Никакие увещевания Ильи в том, что невозможно выстроить большое судно за месяц, не могли успокоить разгорячённого заказчика. Да и в сезон деревянные суда на воду не спускаются. Их надо просушить над костром, жиром тюленьим обмазать… Те ещё дела. Море спешки не терпит. В судостроении качество важно, опыт, мастерство – залог безопасности будущих морских походов.
   Кенклен решил остаться на строительстве. Под присмотром, оно надёжней будет.
   В полярную ночь лодки никто строит. Холодно. Кенклен подгонял доски и в зиму. Один. Он уже поднакопил опыта в судостроении под  умелым руководством друга Ильи. Всё получалось у настырного, целеустремлённого умельца, и лодка его понемногу приобретала должный ей вид покорителя морских просторов.
   Материала катастрофически не хватало, незадействованное дерево санганы тут же растаскивали на дрова. К чему бегать по заснеженной тундре за горючим материалом, когда дрова можно взять тут же, под боком. Жгли расщеплённые уже доски без оглядки на хозяина. Тепло в зиму дороже лодки. Летом соберут, достроят.

    Кенклен частенько вытягивал Илью на речку, в поиск подходящего для строительства дерева. А однажды сам Илья подошёл к другу, вернувшись с охоты: «Нашёл»! Друзья без лишних сборов поспешили в тундру вытягивать из ледового плена деревянную находку. 
   Увидев завал из веток, к которому привёл Илья, Кенклен воскликнул недоумённо:
   -И что ты делать с этим собираешься? Это же дрова!
   -Вырубай! Притащим, объясню.
    Самая большая ветка была толщиной с ногу человеческую. Единственными достоинствами этих дров являлись их длина и стройность. Сгодиться они могли разве что на полозья для нарт.
   В стойбище Илья вытащил со своих закромов кусок тюленьей шкуры с рисунком парусника:
   -Отец оставил. Мама Тана рассказала мне всё об этом рисунке. Фёдор заставил её выучить свои указания к рисунку наизусть.
   Илья смотрел на рисунок с накипающей злостью: опять эти новшества! Мало позора досталось им от лодки на полозьях!
   -Ты что это опять затеял? Будто не знаешь, как твой отец погиб: в такой же лодке перевернулся! Кэрэткуна захотел ублажить его изображением! А оно ему нужно?!
   -Кэрэткун тут совершенно ни при чём, - парировал Илья возражения Кенклена. – Мы растянем шкуры на палках, ветер будет задувать в них и толкать лодку.
   -Ты ещё попроси Ануку, чтоб он дул сильнее, прицельно в твои шкуры, - съязвил Кенклен. – Где ты видел, чтоб слабенький ветер такую большую лодку толкал? Анука  мужчину едва с ног собьёт. И то, только тогда, когда разозлится не в меру.
   -Эти лодки по всему миру ходят, - убеждал Илья своего упёртого друга. – Давно пора и нам обзавестись тягловой силой на море. Не всё же вёслами махать.
    -А сам уляжешься на корме и будешь ждать, когда Анука проснётся? Перевернётся твоя лодка враз! Видели уже.
    - А мы под днище доску прикрепим, она не даст лодке переворачиваться.
   Кенклен рассматривал на рисунке киль под днищем, на который указал Илья, и смешно морщил лоб, пытаясь понять, к чему на лодку навешивать лишние детали.
   -И как ты собираешься вытаскивать её на берег? – выдавил, наконец, из себя родившиеся сомнения. – Доска под днищем! Она же в песке увязнет! Зацепится за первый же камень и расколется в щепки.
   -А зачем её вытаскивать? Верёвкой камень обвяжем и выбросим его за борт, в море. Будет наша лодка сидеть на привязи, как твой Войнак. Никуда не сбежит.
   В спорах дела не движутся. Кенклен решил: пусть Илья делает что хочет. Снять его безделушки с лодки – минутное дело. Ломать - не строить. Насмешки соплеменников переживутся как-нибудь.

   С первым светом лодка гордо выставилась на стапеле, красуясь парусом перед будущими своими пассажирами. Парус, правда, пришлось тут же снять из-за начавшегося ветра. Лодка заскрипела под напором «сиверко» и накренилась опасно, ломая под собой хлипкие подпорки. Кенклен с удовлетворением отметил, что такелаж разбирается просто, избавиться от него не составит особого труда.
   Илье пришлось поспорить с женщинами, которые тут же оприходовали ненужные шкуры от паруса и потащили их к своему карамо. В хозяйстве шкуры сгодятся лучше, чем на лодке. Женщины в споре победили. Илья согласился с их доводами, памятуя, что до выхода сырой лодки в море ещё далеко, ещё будет время на то, чтобы сшить новый парус.
   Огонь под лодкой разожгли, как только стаял снег. Ещё неделю она сохла под скупым северным солнцем, грелась над не догорающим костерком, который поддерживали всем племенем, попеременно. Такая лодка нужна, и в строительстве её были заинтересованы все санганы. Каждый мужчина, свободный от текущих забот, внёс свою лепту в становление замыслов молодых судостроителей.
   Лодка простояла на берегу до конца лета, пока её основательно не просушили и не промазали тюленьим жиром. Немало времени и сил ушло для спуска её на воду. Не было у санганов опыта перетаскивания по суше килевых судов.
   За столь долгий срок Кенклен понял, что лодка эта в его замыслах никак не сгодится. В вечных льдах она бесполезна: не пробиться ей на север, и волоком по льду её не протащить.

   За лето Кенклен под руководством всё того же Ильи изготовил классический каяк – новый и надёжный. Строить каяки гораздо проще, чем лодки из дерева. Нашлись идеи для передвижения каяка по льду. Друзья изготовили нечто наподобие нарт: один каркас, без ложа. Лёгкая конструкция крепилась по бортам каяка и легко снималась. На неё попусту ставилась лодка и – заскользила, что те сани! Лодку можно было повернуть кверху дном, эффект скольжения от данного действа, выходил так же результативно.
   Каяк опробовали на воде, и он получил одобрение у всех знатных рыболов и охотников из племени Моржей. Парусник спустили на воду позже. На его испытания собрались все присутствующие в стойбище. Как можно пропустить такое диво?
   Кенклен с Ильёй в напарниках на вёслах вывели лодку на чистую воду и поставили её под ветер. Санганы стояли на берегу, переговаривались, усмехались меж собой этакой растяжке для просушки рыбы, что умельцы наши нагородили над лодкой. Зрители ждали, когда лодка перевернётся и можно будет посмеяться вволю.
   Кожаный парус упал с реи с сильным хлопком и растянулся на снастях, запузырился под напором ветра. Лодка накренилась и заскрипела, начала воротить нос от заверенного курса, свернула на камни.
   Кытык не выдержал и побежал к своему каяку. За ним устремились ещё двое санганов и вытолкали свои лодки в море. Спасатели спешили к паруснику.
   Парусник выровнялся тем временем и начал набирать скорость. Санганы удивились было волшебной лодке без вёсел, а после зацыкали скептично: скорость не та. На лени одной в море далеко не уйдёшь. Море работу любит. Надо вёслами до устали махать, чтоб море в тебя поверило.
   Лодка становилась всё послушнее в умелых руках. Илья учился управлять парусом. У Кенклена задача стояла попроще, он сидел на корме рулевым: знакомое дело.
   Илья специально направил парусник на мель, чтоб подзадорить зрителя. В свою лодку он уже поверил. С берега замахали руками: «Куда идёшь? Сворачивай»! Каякеры прибавили ходу, торопясь заполучить лавры спасателей. Самоуверенный Илья усмехался в усы. Выжидал, наслаждаясь сладостью риска. Только в самый последний момент скомандовал Кенклену : «Давай вправо»! – и повис на снастях.
   Кенклен тужился, что есть мочи, но сил его к управлению лодкой не хватало. Слишком большую скорость набрала лодка и уже не слушалась руля. «Илья»! – запросил Кенклен помощи, взмокший весь, то ли от брызг, то ли от усилий. Илья обернулся на запаренного друга и поспешил к нему на корму. Благо, работа такелажника уже была завершена довольно успешно.
    Вдвоём напарникам удалось удержать руль, и лодка прошла в опасной близости от отмели, которая ясно проглядывала сквозь прозрачную воду, рябила, играла камнями, нагоняя страх на неопытных мореходов.
   Аврал на судне закончился полной победой. Экипаж выровнял лодку и выстроился на корме. Крупный Илья покровительственно обнимал малорослого Кенклена за плечи. Гордиться было чем: каяки мелькали в волнах за кормой и никак не могли догнать парусник. Даже Кытык, лучший каякер племени, махал вёслами без каких бы то ни было видимых результатов.
   Испытания прошли как нельзя более удачно. Друзья убралили парус, развернули лодку, движущуюся по инерции, и пошли к берегу на вёслах, заслуженными героями.
   -Надо бы ручку на руле длиннее сделать, - подытожил Илья.
   Опротивевшая строительная рутина закончена. Можно выходить на морскую охоту.

                Глава VIII. В начале пути.


   Откладывать задуманный поход за Кайей Кенклену больше не представлялось возможным. Рано или поздно соплеменники сочтут его пустословом, свихнувшимся на недостижимой цели.
    Зверобои после Праздника Кита выходили охотиться на остров Дальний. Это была отличная оказия для Кенклена, и он поспешил к дядюшке Таасу со своим окончательным решением: выйти в море на поиски Кайи. У санган пропали последние сомнения в том, что Кенклен никогда не справится со своим умопомешательством.
   Флот санган из семи каяков во главе с флагманами, двумя деревянными лодками, вышел в море. На этот раз охотников провожали всем племенем, как-никак, а с флотилией убывает лучший мужчина. Уходит навсегда. Санганы чувствовали свою вину перед селькупами за то, что не удалось им обратить к жизни обезумевшего от горя Кенклена. Не нашлось среди санган девушки, которая своей кротостью и красотой способна была завладеть душой отчаявшегося юноши.
   Апофеозом проводов стало поднятие паруса на лодке. На парусе Илья попытался изобразить лик Кэрэткуна. Властитель морей получился удивительно похожим на Кенклена, что изрядно насмешило провожающих: парень стремится к Ному, а попадёт к Кэрэткуну, что доказал на прошлогоднем китовом промысле. Злопамятным санганам удалось заглушить совесть скабрезными шутками. Благо, Кенклен не слышал смех с берега за шумом волн и окриками рулевых.
    Лодка Ильи двинулась потихоньку от берега под напором ветра. Кытык тут же обогнал парусник на своей вёсельной лодке, шёл впереди недолго, пока парусник не набрал полный ход. Каяки окружили большие лодки тесным эскортом. Флотилия вышла в дальний поход, самый дальний, на который решались санганы: три дня пути на север.

   Тюлени облюбовали остров Дальний под лежбище, грелись на серых камнях под скупым северным солнцем, рассказывали друг другу о морях далёких, где рыбы много. Остров легко отмечался в тумане по нескончаемому тюленьему гаму.
   На пологие берега холодных пляжей выходили клыкастые моржи: вырастить потомство и разрешить извечную природную дилемму: кто сильнее, кто имеет больше прав на продолжение рода.
    Охотники никогда не возвращались отсюда с пустыми трюмами. Щедрый остров всегда одаривал людей надеждами к сытой полярной ночи. Бери, сколько надо!
   Охота на ластоногих примитивна до омерзительной жестокости. Суша не является для них домом, на берегу они неуклюжи и беззащитны.
   Кровавое побоище длилось не более получаса. Моржей протыкали длинными пиками, тюленей попросту забивали кувалдой. Стада, разбуженные часовыми, уползли в море, оставив за собой десяток трупов – поверженных и раздавленных в панике. На берегу остался лежать и охотник. Этот недоросль, Бырканак, надоел всем санганам своим позёрством. Влезет вечно туда, во что его не просят! Мешается только, суетливый и бесполезный. А ведь охотники не хотели его брать с собой. Полез в самую середину стада, взбрело ему в голову убить вожака, чтоб прославиться лучшим охотником! Прославился…
   Туши разделали скоро, умело. Промыли мясо в прибое и загрузили добычей лодки под самые борта. Охота на моржа не долгая, долог путь к лежбищу. На берегу, шумном недавно, остались только кости и труп Бырканака. Погибшего соплеменника не трогал никто. Кэрэткун потребовал жертву за охоту, дух моря её получил. Скорби о потере соплеменника никто не ощущал. Мало ли что случается на охоте. Если скорбеть о каждом, вся жизнь пройдёт в трауре.
   Кровавый берег, кровавый прибой. Моржи возвратятся скоро на места свои излюбленные и прикроют телами грязное месиво смерти. Они отдали свой долг человеку. Человек отдал свой долг. Жизнь продолжится, так заведено.

   Уставшие охотники традиционно собрались вокруг костра, ели добытое мясо, смеялись над шутками дядюшки Тааса. Самым счастливым средь охотников был Войкан. Волк давно уже не чувствовал такого сытого удовлетворения, с тех пор, как его разлучили с другом Улы Мулы, перестали доверять оленьи стада. Войкан заматерел с возрастом, лишних движений теперь не делал. Спал раздобревший после сытного обеда под несмолкающие голоса родной стаи. С людьми безопасно. А что ещё нужно волку для полного счастья? Сытость и уверенность.
   Кенклену было не до смеха. Тяжёлые мысли одолевали парня. Как ему попасть в царство Нома? До него никому из живых проходить на небо и спускаться обратно не удавалось. Одно дело сказать, другое – сделать. Кенклен поднялся с круга охотников и поплёлся к берегу.
   Море темнело на глазах. Солнце уже недолго красовалось над южным горизонтом, передавало право ночного освещения Луне. Приближалась полярная ночь. На севере граница моря с небосводом выделялась серебристой линией: там начиналась страна вечных льдов, охраняемая белыми медведями. Туда звала путеводная звезда, оттуда манило северное сияние, которое освещает проход в мир небесных духов. Туда завтра поутру отправится Кенклен.
   -Это хорошо, что мой поход совпал с наступлением холодов, - заключил вечный странник. – Лёд зимой окрепнет и проходить по нему будет безопасней, чем в лето. Всё складывается в мою пользу. Кэрэткун задобрен, получив душу Бырканака. Сиянье начинается, в путь зовёт. Поход мой должен окончиться удачей. По другому быть не должно. Я пройду.
   А потемневший было северный небосвод и впрямь заискрился вдруг и вспыхнул разноцветным заревом, подкрашивая далёкий лёд весёлыми бликами. Звал неугомонных людей в путь.
    -Когда собираешься выходить? – услышал задумавшийся Кенклен голос дядюшки за спиной.
   -Завтра, пораньше. А что ещё ждать? Больше двух лет собираюсь. Кайа забыла уже меня за такой срок.
   -Пойдём на двух каяках, - одобрил шаман решение племянника. – Одному тебе туда не пройти. Лодку на лёд не поднять. А лучше мою лодку возьмём. Одна деревянная и два каяка – так будет правильно. Проводим тебя, Кенклен. Не переживай. Всё будет хорошо. Духи должны нам помочь.

   Санганы бывали в вечных льдах, ходили в царство белых медведей. Ходили и по замёрзшему морю, и на лодках, как предполагалось проделать это на сей раз. В любом племени найдутся отчаянные головы, решившие проверить, какова жизнь в местах неизведанных, хорошо ли там кормят. В ледяных пустынях нет ничего хорошего. Не предназначены они для человека. Жизнь там скудна, и охотиться там довольно сложно. Медведя не одолеть на его территории, да и пришлого хозяина ледяных просторов, забредшего случаем на земли людей, не одолеть в одиночку. Сколько санган ушли в подземный мир с тяжёлой лапы белого медведя!
   Шаман Таас знал, как трудно пройти в начале зимы на вечный лёд. В это время, когда солнце уходит в страну «светлых дней», море начинает замерзать и покрывает крутые склоны ледников непроходимыми игольчатыми льдами. Даже если и удастся Кенклену преодолеть первую преграду, не продержится он долго средь ледяной тишины. Нечего там делать! Людям на берегу живётся намного уютней и сытней. Побродит племянник неделю в одиночку, поговорит с морозным эхом и возвратится ни с чем. Не раз так уже случалось, и по другому просто быть не может.
   Кенклена берегли, провожали как дорогого гостя. Даже грести не давали. Большая лодка дошла до границы чистой воды и бросила якорь. Дальше шла полоса шуги. Здесь было намешано всё: и сало ледяное, и иглы, и снежура. Эту мешанину решено было пройти на каяках. Деревянную лодку жалко, она всё племя кормит. Лодка дороже жизни человеческой.
   Лодка бросила якорь под присмотром старого Тааса. Вёрткие каяки вошли в ледяное сало, которое скрыло морскую мягкую синь под грязным свинцом. Каяк Кенклена шёл первым. Сам капитан улёгся на носу и шестом отводил ледяные иглы от лодки. Илья сидел на вёслах, грёб осторожно, нескоро. Войкан сидел в середине и смотрел тревожным, далеко не волчьим взглядом на копошащегося хозяина. Былого доверия к людям в волке не ощущалось: куда они идут, что ищут? Кытык в одиночку правил второй лодкой. В очищенном кильватере ему было проще проходить меж клыкастых льдов.

   Вечные льды встречали непрошенных гостей неприступными кручами, изрезанными устрашающими сколами и пиками. Забраться на семидесятиметровую стену тренированному человеку было вполне возможно, втаскивать туда каяк по острым ледяным рёбрам стало бы делом более чем опрометчивым. Полярники пошли вдоль стены в поиске доступного прохода в ледяное царство.
   Доступный подъём нашёлся довольно скоро. Дух моря был явно удовлетворён жертвоприношением и покровительствовал  легкомысленным мореходам. Эту ложбину пробили моржи, спускающиеся в море с крутых ледников. Белые медведи пользовались этим спуском к морю, что было заметно по царапинам, оставленным длинными медвежьими когтями. Втащить каяк по ложбине было несложно, и первопроходец Кенклен полез наверх, скользя ежеминутно и хватаясь руками за редкие уступы.
   Кенклен влез на ледяное плато и скинул вниз конец верёвки, которым Илья подвязывал тюки с провизией, высвобождая каяк от груза. Завершив разгрузку, Илья кое-как вытащил упирающегося Войкана на льды. Волк не желал идти в непригодный для него мир: отлучили от любимых оленей, теперь же тащат туда, где волки не ходят. Илья вовсю подталкивал волка, держась за страховочную верёвку, уговаривал, как мог. Войкан скулил и даже тявкнул пару раз, зло озираясь на человека, который даже хозяином ему не приходился, просто другом.
   Видя безуспешные старания Ильи, Кенклен отрезал изрядный кусок мороженого мяса и выставил его на кромку льда. Ни один волк не откажется от предложения поесть. Войкан рыкнул удовлетворённо и сам полез наверх, смешно растопырив задние лапы и поджав благодарно хвост.
   Кытык подвязал нос освобождённого каяка и затянул его на лёд; подстраховал сзади, и облегчённая лодка легко заскользила наверх, прерывая последнюю связь друзей с живым миром.
   Илья вылез к Кенклену, всмотрелся в искристые дали и выдал другу давно созревшее решение:
   -Я иду с тобой. Тебе тут в одиночку не выжить.
   Кенклен не стал спорить, пожал локоть Ильи и обнял преданного друга: «Спасибо. Не ожидал».

   -Езжай! Мы вместе! – крикнули новоиспечённые полярники поджидающему внизу Кытыку. Тот тоже не стал вступать в излишние споры по спонтанному решению Ильи.
   Кенклена уже отжалели. Инородца Илью жалеть не приходилось. Этот уже выполнил свой мужской долг, оставил после себя потомство. Род Кенклена прерывался, словно у бесплодного простачка.
   Друзья провожали Кытыка с некоторым беспокойством: дойдёт ли он один сквозь шугу? Выдержит ли мягкий корпус каяка уколы острых льдин, не затонет ли он от прорвавшихся шкур? За опытного морехода Кытыка беспокоиться не стоило, он шёл по ледяному месиву умело. Непременно дойдёт!
   Вдали, за волнами маячила лодка с одним капитаном на борту. У всех санган зрение острое, охотничье, видят они далеко. Друзья наблюдали со льдов, как Таас поднял руку и помахал им прощальным жестом.
   Илья подвязал на остол тюленью шкуру и начал размахивать ей, сигналя прощание: «высадка прошла успешно».
   Каяк Кытыка прорывался сквозь последнее месиво шуги. Уже точно – дойдёт.
   
   Попрощавшись, новоиспечённые полярники обернулись ко льдам, смотрели на свой предстоящий путь со всей серьёзностью, бесстрашно вглядывались в колючий воздух без запахов жизни. Всё решено! Начали укладывать провизию в каяк.

                Глава IX. Войкан.



   Путешествие во льдах оказалось не таким сложным, как по тундре. Пустынная дорога ровная, как пол в карамо, шириною от горизонта до горизонта – иди, куда душа требует. Небольшой снежный покров скрывает предательскую ледяную поверхность, и поскользнуться на этом гладком пути сложно. Небольшие нагромождения торосов – препятствия допустимые, их вполне можно обойти или преодолеть.
   Ближе к заходу солнца у Ильи болели глаза от сверкающей белизны, в которой не проглядывалась ни одна тёмная чёрточка. Такую неприятную особенность его серых открытых глаз могла спасти только ночь, смягчающая буйство дневного света. Хватало трёх дневных часов, на то, чтоб Илья начинал ощущать усталость в глазах. За Кенкленом с его узкими чёрными глазками такой напасти не замечалось. Илья выбрал себе дневное время на сон, что несколько смягчило его боязнь яркого света. Удачное время выбрали друзья для путешествия во льдах. Скоро наступит полярная ночь, и глаза у Ильи перестанут болеть.
   На материке морозы гораздо крепче, нежели на североморье. Лёд образуется при выделении тепла, и большая вода делает климат мягче. Не так страшен мороз, как ветер, несущий эту покалывающую неприятность. От ветра путешественников спасали оленьи малахаи, проверенные многовековым опытом санган и селькупов в суровых условиях заполярной зимы. Если радоваться морозу, то и стужа ответит взаимностью. Любители пошутить, эти спутники матушки зимы – морозы: то за уши ущипнут, то за ворот залезут. Улыбнёшься искристому свету, и скрипучая жизнь покажется цельной.
   От мороза спасает движение и пища: жирная, энергоёмкая пища, которой в арсенале полярников было более чем предостаточно – перезагруженный каяк-нарты. Движением людей не обделяли тоже, объять арктические просторы невозможно и в жизнь. Иди – не хочу. Главное, не спать. Сон на морозе убийствен. Друзья отдыхали поочерёдно, по часу, не более: один тянет лодку, другой спит. Везло тем, кому удавалось поспать на бегущих нартах вместе с волком, так теплее. Только Войкану тоже хотелось побегать, и волк не особо наделял теплом сонных друзей, больше любил улыбчивых.

   Войкана пробовали запрячь в нарты. Заправский оленевод, волк не понимал, что хотят от него в упряжи, и тянул лодку как попало, только мешал своей суетливостью. Илья выразил мнение, что зря они взяли с собой животину - лишний рот. Кенклен, первоначально защищая друга, был вынужден согласиться с Ильёй. Однако позже мнение полярников о мохнатом напарнике кардинально поменялось.
   Войкан удивительно тонко чувствовал направление. Он постоянно бежал впереди точно на север, взяв на себя функции проводника. Волк понял людей прежде, чем они его, догадался куда его ведут, и приказы ему теперь были уже не нужны.
   Людям сложно было ориентироваться днём, солнце выглядывало из-за горизонта за спинами друзей. Разве что только по тени. Тень, зовущая за собой – есть в этом что-то холодно-мистическое. Доверять теням не особо хочется. Ночью, по звезде путеводной, идти было легче. Только вот звезда та поднималась всё выше, окружалась плотным звёздным хороводом, и выискивать её на ночном небе становилось всё сложнее.

   Путь Войкана не был прямолинеен, он постоянно петлял во льдах. По той причине люди долго не доверяли своему самозваному проводнику. Однако небольшая неприятность, одна из тех, что постоянно подстерегают любого путешественника в пути, заставила первопроходцев с уважением относиться к волчьему чутью.
   Илья заинтересовался однажды медвежьими следами и свернул по ним в сторону. Неисправимый охотник закружил по следам, пытаясь понять, что нужно было здесь хозяину севера, и… провалился в запорошенную снегом прорубь по самые подмышки. Волк обязательно обошёл бы эту лунку. Благо, был у Ильи с собой остол, который он никогда не выпускал из рук. Бедолага успел развернуть шест поперёк проруби и тем самым предотвратил дальнейшее своё погружение в воду. Властителю морей такие легкомысленные гуляки нужны, Кэрэткун вмиг бы прибрал к себе неумелого пловца, если бы не удача, которая  всегда сопутствует целеустремлённым людям.
   Кенклен проснулся на этот раз не от холода, а от шума. Войкан бегал вокруг проруби и смеялся по-волчьи над неосторожным охотником: подвывал попусту со всеми оттенками, на которые был способен. Кенклен быстро вылез со своего ложа в каяке и вовремя достал друга из затягивающей холодной бездны.
   Илья быстро скинул верхнюю одежду, пока она не встала колом от мороза и не сковала его в ледяных объятиях; забегал в исподнем кругами в клубах пара, прыгал, приседал, размахивал руками, пока не прочувствовал распаляющийся внутренний жар. Кенклен накинул на плечи друга свою парку, пока доставал из каяка тюк с запасной одеждой.
   В сложных походных условиях пришлось пренебречь традицией сушить на себе одежду. Костра на льду не разжечь скоро, да и нечем. Внутренним теплом на морозе одежда не просушится, заледенеет и исцарапает всё тело, изодрав в клочья нижнее бельё.
   Кенклен вытащил из баула запасные унты и кинул их к голым ступням Ильи, которые протаптывали во льду смешные лужицы, застывающие в вечные следы: «тут были горе-путешественники». «Одевай»! – единственное, что нашёлся высказать улыбающийся Кенклен промёрзшему другу.

   Прорубь, затянувшая Илью, была проделана тюленями. Морские животные прокладывают ходы в вечных льдах для выхода на поверхность и поддерживают их целостность от замерзания горячим дыханием. Об этой особенности поведения тюленей люди были отлично осведомлены.
   -Надо будет поохотиться сегодня, - предложил Кенклен согревшемуся под шкурами Илье. Ни один санган не откажется от охоты! Да и отдых не помешал бы путешественникам, которые шли без остановки десяток дней кряду.
   Полярники просидели у лунки почти сутки, всю долгую предзимнюю ночь. Тюлени появлялись на поверхности чистой воды, ломали носами хрупкую наледь, дышали с минуту и скрывались в своих подводных пенатах, не удостоив наземных жителей приветом. На льду без солнца тюленям вылёживать не пристало. Да и Войкан со своим вездесущим любопытством спугивал остроносые мордочки с наивными глазками, не давал тюленям надышаться вволю.
   Охотники всё ждали, когда добыча вылезет на лёд, дабы взять её без обидных накладок. Слишком дорог стал в Арктике охотничий реквизит, обидно будет потерять ценный наконечник гарпуна в морской пучине.
   Друзья объедались на отдыхе и рассказывали друг другу сказки. Смеялись над любой шуткой, самой наивной. Намёрзлись вволю. Особенно промёрз принявший ледяную ванну Илья – до дрожи. Грелись под шкурами, прижимаясь друг к другу, что мало помогало. Греться в драке оказалось гораздо сподручней, и друзья одаривали друг друга градом тумаков, что весьма понравилось волку, и он облаивал дерущихся друзей со щенячьим азартом.
   На первом свете на льду показался, наконец, небольшой тюлень. Взяли его быстро, скоро освежевали. Оказалось, что прибыли от суточной охоты никакой не вышло: что наели, то и добыли. Только время зря потеряли, да промёрзли от безделья.
   Решено было больше не давать себе поблажек на длительный отдых. Арктика лежебок не любит, вмиг оставит навечно отчаявшегося путника там же, где тот прилёг обессиленный. Не умеешь преодолевать себя, не лезь в вечные льды, для жизни не предназначенные.
   В этот день солнце показалось над горизонтом в последний раз. Друзья пустились в дорогу без излишних проволочек, только уложили добычу в лодку. В пути и согрелись.

   Полярники больше не пренебрегали указаниям «проводника», старались придерживаться выбранного Войканом пути. Каким таким невероятным образом волк избегал ледяных ловушек? Что это за напасть такая – волчье чутьё? Люди следили за волчьими повадками, схватывали его ощущения опасности, пытались понять, как он придерживается общего направления, обходя огромные торосы и огибая скрытые под снегом ледяные иглы, готовые не только проткнуть и разрезать борта лодки, сшитые из шкур, но и поранить самих путешественников.
   Люди учились у волка выживать, волк учился у людей цельной жизни. Это познание и есть единение с природой, которое приводит к истине. Не всякую истину можно осмыслить, люди не нашли ещё слов для объяснения многих природных явлений. Прочувствовать тайны живого мира возможно. Полярники всё больше осознавали свою первоначальную суть, утерянную в человеческом разумном обличии – животную суть бессознательных инстинктов, которые подгоняются необъяснимой силой бытия, влекущем природным зовом к местам заповедным.
   Люди шли, руководствуясь новыми для себя ориентирами, пополнялись мудростью мест нехоженых; а звезда путеводная всё быстрее взлетала к зениту, освобождаясь от наложенной на неё ответственности за земную жизнь.

    Ни одно путешествие не обходится без преград. Препятствия – сильнейшие стимулы к кочевой жизни. Человеку необходимо знать, на что он способен, а самое безопасное и интересное испытание к тому – природное.
   На этот раз путь полярникам преградила ледовая река. Пробитая западными ветрами при помощи летнего солнца, река ещё не успела застыть и грохотала ледяными ударами на многие мили вокруг, предупреждала адскими раскатами, что путь в Арктику ещё закрыт.
   Движение льда на реке не было заметно, и только ледяные глыбы, ещё не примёрзшие и гонимые подводным течением, ударами снизу предупреждали об опасности. Многометровый лёд дрожал под их ударами, вселяя в приближающихся путников по-настоящему холодный ужас. Риски, которые на суше зовут к преодолению, здесь, средь вечных льдов, предрекают смерть.
   Казалось бы, что средь нагромождения торосов вполне можно пройти. Желанный берег был виден в миле, зазывал белоснежной надёжной гладкостью. Лёд на реке выглядел единой массой, без видимых тёмных прогалин. Но всем было понятно, что только вступи на этот предательский лёд, и всё зашевелится вокруг. Один неверный шаг, и рискового бегуна по льдинам утащит морским течением под воду, раздавит меж громадных глыб.
   Любая малая речка имеет свой брод. Знать бы о нём. Переход должен был быть и на ледовой реке. В какую сторону идти к этому переходу, можно было только гадать. Как определить его по однотонному виду торосов? Над этими вопросами друзья спорили больше получаса, пока продвигались к берегам гиблой речки. Войкан не спорил. Волк молча свернул на восток, не доходя до препятствия сотни метров. Не пришедшим к решению друзьям ничего больше не оставалось, кроме как следовать за своим верным проводником.
   Чем дальше полярники продвигались за волком, тем больше их одолевали сомнения. По логике, река проходит с запада на восток, следуя вектору силы преобладающих ветров. Илья прекрасно был осведомлён о направлениях ветров и морских течений. Знания подобного рода были необходимы не только мореходам, но и охотникам. Кенклен был тоже осведомлён о том, где живёт Анука (ветер), и был согласен с сомневающимся другом. Стало быть, начало реки находилось именно на западе, а на востоке мощь её терялась, и проход должен был находиться именно в той стороне, куда Илья показывал пальцем.
   Уверившиеся в своей правоте друзья решили возвращаться и начали отзывать волка за собой. Войкан только оборачивался на друзей и упрямо продолжал свой путь, а вскоре вообще свернул в торосы, не подчиняясь хозяйским приказам.
   Илья переглянулся с Кенкленом вопросительным взглядом и потянул лодку в торосы, в который раз доверившись волчьему чутью. Там, в кромешном ледяном месиве, друзья с удивлением обнаружили промёрзшие медвежьи следы и сносную тропу, по которой вполне возможно было протащить каяк.
   Полярники вдоволь намучились с поклажей, но протащить лодку по ребристому льду удалось без видимых потерь. Километры сложного пути – не бесконечные арктические расстояния. Полчаса трудной дороги можно и перетерпеть.

   Волк появился из-за тороса, когда друзья готовились перетащить каяк через последнее препятствие. Войкан был явно обеспокоен чем-то, метался, скалил клыки, оглядывался беспрестанно. Взъерошенная холка волка ясно говорила о том, что волк встретил впереди что-то живое, агрессивное.
    Илья вышел на разведку, оставив Кенклена придерживать своего беспокойного подопечного. Разведка долго не протянулась, Илья только вышел на ледяной берег и тут же вернулся обратно:
   -Там медведь! Он идёт сюда. Надо убираться с его пути, и как можно скорее!
   Раздумывать было некогда. Друзья вытянули лодку на берег и ушли влево, освобождая дорогу хозяину здешних мест. Пусть этот ход был и в ущерб намеченному пути, зато оставлял надежды на спасение. Благо, редкий здесь восточный ветер дул в сторону полярников и не раздражал высочайший медвежий нюх запахами мороженого мяса, доносящимися с каяка-нарт.
   Медведь шёл уверенно, знал, куда он идёт. По этому пути его водила мать, сколько раз он проходил его сам: полгода в ночь – туда, днём обратно. Так и проходит вся медвежья жизнь, по выверенному однажды пути. По этой дороге он знает каждый остров, каждую лунку, у которой покормят. Сотни миль можно протопать по надёжному льду, а парочку маленьких милечек придётся и проплавать. Тут уже ничего не поделаешь. Такая вот жизнь медвежья, не без небольших неприятностей.
   С намеченного пути медведя никто не собьёт. Нет во всей Арктике зверя, способного потягаться с его величайшей особой. Да и само ледяное царство не зря было названо медвежьим именем – его оно, безраздельно.
   Полярники затаились за торосом. Идти дальше не имело смысла, всё равно придётся возвращаться. Медведь явно шёл к проходу на ледовой реке, и на людей вряд ли обратит внимание: не его эта пища, не до людей медведю. Ему идти надо!

   Люди затаились, отдавая хозяину право на беспрепятственный проход. Только Войкан ворчал. В волке просыпался охотничий азарт. Жертва сама шла к ним в руки. Почему стая не нападает? Нас ведь больше!
   Войкан всё больше нервничал, рычал. Кенклену всё сложнее становилось сдерживать друга в объятиях. В конце концов, волк вырвался, сел на задние лапы и завыл, призывая стаю к гону.
   Медведь заинтересовался, наконец, нежданными гостями, остановился. Посмотрел на людей осуждающе: нельзя нарушать ледяное спокойствие своими неуместными выкриками! Тряхнул мордой и пошёл дальше, на сближение.
   Войкан дёрнулся, Кенклен прыгнул на него с последней надеждой удержать от смертоносных охотничьих влечений. Не удержал…
    Медведь сел на задние лапы от неожиданной наглости соперника, не удостоенного чести к драке с его величеством. Волк закружил вокруг, разъяряясь всё боле, рычал, потявкивал зло. Медведь следил за копошащимся комочком, вертя головой. Помалкивал пока.
   Войкан выждал момент, ринулся сзади на противника и тяпнул того за зад. Отскочил, довольный от своей проделки, с клоком шерсти в зубах. Отфыркнулся – то что успел. Медведь развернулся довольно ловко для своего веса и замахнулся на назойливый комок шерсти лапой. Промахнулся на первый раз. Волку удалось увернуться от убийственного удара.
   Волку бы отступить с первого предупреждения, сбежать. Он не унимался. Выживать Войкан учился у людей, не в стае, и учение то для волков было далеко неправильным.
   Войкан снова кинулся на сильнейшего противника, напрямую в этот раз, целясь в глотку. Медведь поймал волка лапой налету и прижал оглушённую волчью тушу к земле. Оторвал забияке голову зубами.

   Полярники не стали ждать окончания кровавой трапезы, заспешили отступить, пока хозяин занят. Медведю повезло, он получил неожиданный перекус в пути и был очень доволен. Не стоит ему мешать, пока он не надумал пополнить свои пищевые запасы новыми жертвами.
   Друзья пошли в обход. Они уже не опасались затеряться и пройти мимо намеченной цели. Волк научил их ориентироваться в ледяной пустыни. Люди прочувствовали внутренний указатель направлений. Вернутся на верный курс непременно!

                Глава X. Илья.



   Этого моржа охотники никак не могли оставить вольготно развалившимся у своей проруби, уж больно лёгкой добычей он представлялся. К тому же расход продовольствия в закромах полярников уже был явно заметен, а сколько ещё придётся бродить во льдах, героям-первопроходцам было неведомо.
   В арсенале охотников нашлось только одно копьё и пять наконечников под гарпун. Не знали полярники, что им придётся охотиться на суше, уходили они в море, где для охотника на морских животных необходим гарпун. Копьём возможно колоть неоднократно, гарпун застревает в теле жертвы. На замену наконечника уйдёт время, которого у сухопутных охотников не было. Это на море возможно удерживать животное за канат, плыть за жертвой на лодке, пока зверь не выдохнется. На суше зверя придётся забивать до конца там, где его застали. Тут заниматься настройкой оружия не найдётся никакой возможности.
   Илья, как опытный морской волк, выбрал для себя гарпун. Кенклену досталось копьё. Как притворяться тюленями, ни того, ни другого учить было не надо. Оба добытчика легли на лёд и поползли к моржу с разных сторон. Одетые в парки охотники и впрямь походили на безобидных собратьев моржа. Прилипчивый снег, искрящийся под тусклым лунным светом, всемерно помогал им в этом. Надо было не спугнуть моржа, иначе он уйдёт в прорубь, и после тушу, более тонны весом, с воды вдвоём не вытянуть. Охотники, не спеша, на пузе, заскользили к моржу, один справа, другой – слева.
   Илья выбрал момент, когда морж отвлёкся на более прыткого Кенклена, и вонзил в шею зверя гарпун, точно и надёжно. Линь натянулся и тут же ослаб: морж затрубил коровой и развернулся в сторону своего обидчика. Кенклен тут же вскочил и вонзил копьё со своей стороны. Натянутая семисантиметровая моржовая кожа прокололась насквозь от выверенного удара, и с раны засочилась кровь, окрасила белоснежный лёд алым убийственным цветом.
   Морж замотал головой, выбирая противника, но отступать не стал. Это был матёрый зверь, привыкший побеждать. На этот раз охотникам попался морж-одиночка.
   Иногда моржи выгоняют из стада своих детёнышей по причинам, людям неведомым. Звери эти по сути своей вполне благодушные до определённых пределов, и убивают они своих детёнышей по неосмотрительности, давят меж камней нечаянно, выходя к морю. Моржихи по той причине носятся со своим потомством, оберегают моржат от невнимательных клыкастых увальней-папаш.  И дерутся моржи не до смерти, отпускают проигравшего с миром. Добрые, толстокожие моржи, поедатели ракушек. Что можно требовать от этих увальней?
   Отверженные моржата гибнут чаще всего. Не могут они выжить без опеки, без поучений к жизни. Те же, которым удалось научиться выживать самим, порывают со всеми моржовыми традициями,  становятся хищниками и даже каннибалами. Жестокость у таковых озверевших моржей границ не имеет, они становятся безжалостными убийцами.

   Огромная туша из моржовых мышц работала единственно на удары полуметровых клыков по льду. Зверь легко поднимался на задние ласты, вырастая выше человеческого роста, падал с оглушительным рёвом и крошил лёд направо и налево. Лёд трещал жалобно, и становилось понятно, что под таким натиском не выдержит никакой ледовый панцирь, скрывающий под собой глубины Арктики.
   Кенклен колол беспрестанно своим копьём, стараясь отвлечь моржа от Ильи. Илья натягивал линь, сковывая движения зверя. Морж слабел заметно, скользя по растекающемуся под ним кровавому пятну.
   Не в силах справиться с левым противником, морж решил покончить с правым, который всё расковыривал старую рану, не имея возможности нанести свежий укол. Слабый противник! Что бы забить этого  понадобится один удар клыков.
   Илья не ожидал нападения. Он натягивал линь, упираясь ногами в выбоины на льду. Гарпун зашёл глубоко и надёжно, Развернувшийся в теле механизм закрепил металлический наконечник намертво. Не стоило опасаться за то, что гарпун выскочит от постоянного дёрганья. Линь ослаб резко, тем не менее, и Илья завалился на спину, не успев сохранить равновесие. Морж преодолел короткое расстояние до поверженного противника в два прыжка, непривычно резко для морского животного.
   Кенклен своевременно оценил всю опасность сложившейся ситуации и метнул копьё вслед отвязавшемуся животному. Копьё вошло удивительно точно, под ухо, и морж падал на Илью уже мёртвым. Так всегда бывает: в самых ответственных моментах люди находят в себе качества, недостижимые ранее. Ну как тут не поверить в его величество Случай?
   
   Илья смеялся всё: «Этот добрый морж решил погреть меня, прикрыл от мороза своим горячим телом». Кенклен с сомнением смотрел на ногу Ильи, которая выглядывала из-под туши. Хотелось бы думать, что моржовый клык проткнул штаны Ильи, скользнув по ноге не навредив, но дымящаяся багровая лужица под неестественно изогнутой ногой напрочь опровергала это желанное предположение.
   -Ты только не двигайся, - разрешил Кенклен смеяться Илье и достал нож. Придётся отчленять моржовую голову на поверженном друге, иначе Илью не высвободить – приколотого тысячекилограммовой тушей.
   Кенклен уже сталкивался с подобным поведением повреждённых на охоте сородичей. Возбуждённые сверх всякой меры, искалеченные люди не чувствуют боли некоторое время, смеются неестественно, балаболят о чём ни попадя. «Кормят через рот, а не через ноги», - не замолкал Илья. Кенклен не слушал его глупых шуток и осторожно вырезал моржовый клык, старался, чтоб он не двигался и не тревожил рану на ноге. «Пусть подурачится напоследок», - предрёк врачеватель скорую смену настроений у Ильи.
   -Готов, болтун?  Сейчас будет больно, - закончил Кенклен приготовления к выемке клыка из раны.
   -Боль. Что значит эта боль для сангана? -  бравировал Илья. – Да какая там рана? Ранка на но…, - и потерял сознание. «Так будет лучше», - заключил Кенклен и поспешил закрепить меж дощечек сломанную ногу, пока больной в беспамятстве. На стихийно изготовленные шины пришлось пожертвовать запасным веслом. Да Кенклен и не думал о жертвах сейчас. Что значит какое-то незадействованное весло в сравнении с жизнью напарника?
   Спешил Кенклен не зря. Прохлаждаться на льду в беспамятстве долго не рекомендуется, и иней, покрывающий лицо Ильи, подтверждал эту заполярную догму со всей своей холодной строгостью. А пузырёк шамана Йама так и не находился! К чему полярникам средства приворотные, колдовские? Пользоваться шаманским зельем друзья не собирались, а теперь, когда оно понадобилось вдруг, Кенклену пришлось перевернуть всю поклажу в лодке-нартах, пока не нашёлся шаманский подарок.
   Кенклен вскрыл берестяную бутылочку с узким горлышком и подсунул её к носу Ильи, сам же поморщился и отвернулся: где только находят шаманы такие мерзкие гадости? Илья открыл непонимающие глаза и тут же поморщился от резкого запаха; чихнул и снова поморщился, застонал от боли.
   -Болит? Вот и замечательно, - констатировал Кенклен с уверенностью знатока травм и увечий. – Значит заживёт. Давай тушу разделывать, а то улёгся тут как тюлень на берегу.
   Илья улыбнулся грустно и достал нож. Он понимал уже, что ничего хорошего сломанная во льдах нога ему не сулит. Да и вылёживать-жалиться никак нельзя, сдохнешь враз на морозе без движения. Надо учиться делать что-то без участия больной ноги.

  Путешествие для Кенклена усложнилось в разы. Теперь он не мог отдыхать по договору с напарником, шёл на износ, по нескольку дней кряду.
   Илья тоже не мог сидеть в лодке праздным пассажиром. Бездеятельность в Арктике смерти подобна. Обездвиженный на ногу, Илья приспособил сломанное напополам весло и отталкивался им ото льда. Помощник с калеки вышел никакой, Илья больше помогал себе, чем измотанному многочасовой ходьбой другу.
    В любой, самой критической ситуации, найдутся светлые стороны, если имеется желание ими воспользоваться. На холодном нехоженом пути нашлись счастливые минуточки и для друзей: засыпали они теперь вместе, а самые душевные разговоры всегда выходят перед сном.
    -Так у тебя и вправду не было больше никого, кроме Кайи? – спросил сокровенно Илья и удивился искренне на утвердительный ответ друга однолюба: бывает же такое! Что только не случается в нашей неоднообразной жизни. Ном Вершитель – ещё тот фантазёр! Не даёт людям поскучать, сталкивает нас в  драках и объятиях, а потом разлучает навек.
   -А я двоих люблю, - открылся Илья в своих чувствах. – Айкын  мне двух девочек родила. Смешная такая женщина, как росомаха! И ходит так же: правой ногой вовнутрь. Согласная на всё и улыбается всегда в сторону. Нынак – прямая противоположность моей Айкын. Сколько затрещин я получил от неё! Строгая! Эта мне мальчонка родила. Молодец! Возвращусь вот и обучу пацана под парусом ходить. В этом деле на наших мужчин надёжи мало. Всё самому придётся, всё самому. Запустят без меня мальчонку…
     Уставший Кенклен слушал Илью вполуха, на разговоры сил в нём больше не оставалось. Он искал в небе звезду, затерявшуюся средь туманностей. Их с Кайей звезду – связующую. Этот поиск стал для Кенклена ритуалом перед сном. Глядя на звёзды, он успокаивался и восстанавливался после продолжительных переходов. Сон его после просмотра звёздного неба бывал глубоким, просыпался Кенклен после такого сна всегда свежим и отдохнувшим.
   -Я слышал, у вас с Кайей звезда была, через которую вы могли разговаривать, - прервал Илья сонные размышления друга.
   -Да, была, - подтвердил Кенклен. – Пропала та звезда вместе с моей Чайкой.
   -Так вы и вправду могли беседовать через ту звезду?
   -Разговаривали, - улыбнулся Кенклен приятным воспоминаниям.
    -Вот бы и мне найти звёзды для своих любимых женщин, - размечтался Илья.
   -Звезду надо выбирать вместе с любимой, - уточнил Кенклен.
    -А как её выбирать? А я знаю! Путеводная всегда на меня смотрит, она не откажет передать мои послания.
    -Мы тоже с Кайей Путеводную выбрали вначале. Передумали после. Представляешь, скольких людей она объединяет. Для любви нужна неприметная, способная тайны скрывать.
    -Потеряется такая звезда скоро, как и твоя, - огорчился Илья.
   -Потеряется, - согласился Кенклен. – Потеряется, если не следить за ней еженощно. Нельзя о звезде забывать, хранить её надо, как женщину свою самую дорогую.

   Труден был звёздный выбор наших путешественников. Астрологи ещё не отсортировали звёзды по человеческим характерным признакам, всё приходилось ощущать по-своему. Да что там астрологи! Ещё не пришли небесные художники, которые своими фантазиями разрисовали космический хаос в стройные, понятные созвездия. Как тут поймать свой, единственный огонёк, средь миллионов одиноких звёзд?
   Друзья гуляли меж звёзд, пока по небу не полетели птицы.
    «Откуда в Арктике взяться птицам»? – удивился поначалу Кенклен. Да почему бы и не быть им здесь? Птицы - самые свободные живые существа на Земле. Они вольны летать там, где им вздумается. Птицы провожают души умерших в мир иной, только не каждому дано отследить эти последние проводы. Где-то там, среди птиц, летит Кайя…

   Кенклен открыл глаза. Звёзды на небе остались, не исчезли никуда. Только птицы улетели.
   Странно двигались те звёзды – толчками, словно на лодке вёсельной плывёшь. Звёзды так не движутся, кружатся по небу плавно. Небо – не море бурное. Там ветров не бывает.
   Кенклен развернулся к корме, просыпаясь окончательно, и увидел Илью на льду, там, где ему находиться было не положено - вне лодки. Илья спиной упирался в корму и отталкивался одной ногой. Вторая, сломанная, болталась безжизненно, тянулась по льду неживой.  Лодка дёргалась на полметра и застывала. Кенклен определил отточенным охотничьим взглядом, что Илья протащил лодку подобным образом метров на сто – расстояние мизерное по арктическим меркам.
   -Кончай лёд парить! – позвал Кенклен Илью. – Залазь в лодку, строганины поедим. Не то тебя часом тюлени увидят, засмеют.
   -Я поел уже, - пыхтел Илья. – Ты сам ешь. Я потолкаю ещё немного, не устал.
   -Как нога? – посочувствовал Кенклен.
   -Не болит. Нормально всё.
   -Как не болит? Ты её хоть чувствуешь?
   -К чему мне ещё ногу свою чувствовать? – огрызнулся Илья. – Достал меня с этой ногой! Болит, не болит. Говорю, нормально у меня всё!
   -Ну, как знаешь, - отвязался Кенклен от озабоченного друга и достал для себя кусок замороженной оленины. А Илья прав, что двигается. Раны быстрее заживают на живом, чем на мёртвом.

   Поход продолжился в отлаженном режиме: отдыхали вместе, когда Кенклен  больше не мог двигаться и валился в лодку полностью обессиленным. Илья усыплял его бесконечными разговорами, а после вылезал из лодки и толкал её, внося в общее большое дело свою незаметную лепту.
   Погода всячески потворствовала путешественникам, южные ветра гнали с Атлантики тёплый воздух, и морозы редко крепчали более -20оС.
   Раз прочувствованное, северное притяжение действовало на путников безотказно, и полярники не плутали во льдах, шли прямиком к цели, хоть и была та цель призрачной.
  Кенклен всё докучал Илье расспросами о больной ноге. А чем он мог помочь, кроме как сочувствием? Нога болела редко, странной болью, будто и не было вовсе этой ноги. Как объяснить это Кенклену? Не болит – вот и все объяснения. Нога чернела, и Илья знал, что ей уже ничем не помочь в мире людей. Вот примет Ном… Дух неба может всё. До его обиталища уже идти недолго. Путеводная звезда стоит в зените, путники выходили на вершину Мира. Куда им ещё дальше идти?

   Ветер никогда не появится без приветственной свежести, заявит о своих текущих настроениях предупредительными запахами. Людей непогода никогда не застаёт врасплох, о грядущих буранах и штормах нас предупреждает ветер.
   Покорители севера были предупреждены о надвигающемся снежном шквале перистыми облаками, скрывшими на юге бледные звёзды. Отсюда для путешественников дорога в любую сторону будет считаться южной.  Настала необходимость разбивать лагерь. Цель достигнута. Теперь осталось только ждать, когда хозяин мерзлоты соизволит обратить своё высочайшее внимание на гостей самозваных, непрошенных, и раскроет свои порталы, подсвеченные северным сиянием.
   Кенклен остановился у снежного тороса и склонился к лодке в поиске шанцевого инструмента: пора рыть берлогу, пока буря сама не прикрыла людей снежными заносами по своему, убийственному усмотрению.
   -Поехали дальше, - остановил Кенклена Илья. – Здесь место нехорошее.
   Кенклен обвёл недоумённым взглядом окрестности: чем Илье не понравился его выбор? Места везде одинаковые, обледеневшие. Неуютные места. Лучше не найти. И хуже тоже.
   Он посмотрел в мутные глаза напарника и решил не спорить. С больными людьми не спорят. Время ещё есть, погода позволяет. Кенклен вздохнул устало и поднял со льда брошенные постромки. Побрёл дальше обречённо.
   Полчаса хода привели «тяглого» Кенклена к очередному снежному заносу. Идти дальше представлялось неосмотрительным, ветер крепчал. Он развернулся к своему всевидящему указчику и спросил с нескрываемым сарказмом: «Этот подойдёт»? Илья спал. Кенклен сплюнул с досадой на потерянное время и вытащил весло с лодки, принялся рыть нору в снежном наносе.

   -Хорошее место, - услышал Кенклен за спиной и повернулся к Илье. Друг стоял, опёршись на весло, и следил за работой товарища, одобрительно прицыкивая. – Надо будет стену ветровую получше укрепить. Снег не разбрасывай, лучше режь его кубиками. Он так на стену лучше ляжет. Льдом укрепим.
    «Хорошее, плохое, - злился Кенклен, прислушиваясь к советам Ильи. – Какая разница! Только время зря потеряли. Забуранит сейчас под самые уши, будет тебе и стена подветренная и берлога уютная»!
   С закипевшей злостью Кенклена покинули последние силы. Моржовый клык, которым он выковыривал нору в снежном заносе, выпал из рук. Заморенный работник распрямился кряхтя и вышел на простор, хлебнул сладкого ветра полной грудью.
   Небо буйствовало нереальными красками, за которыми проглядывали редкие звёзды, яркие своей индивидуальностью, не оттеняемые соседями. Цвет шёл волной со всех южных сторон и воронкой падал на окрестности. Безусловно, это было самое главное место на Земле. Лучшее. Илья оказался прав.
   -Давай  я займусь снежной выемкой, - предложил Илья. – Укладывать стену мне будет не по силам с моей ногой. Вдвоём дело скорее пойдёт.
   Кенклен кивнул одобрительно. Илья при деле сгодится лучше, чем ворчащий за спиной ненужными советами.
   -Снег должен быть белым и квадратным, - балаболил без умолку развеселившийся Илья. Он работал сидя и откидывал за спину ледяные и снежные комья. Белоснежного материала для стены Кенклену хватало с лихвой.

   Ветер всё крепчал. Когда Кенклен в очередной раз высунулся из выстроенной ледяной крепости, его ударило снежным шквалом, будто лопатой по лицу, и он полетел с метровой высоты, не сумев удержаться за скользкие уступы. Благо, заснеженный лёд мягко принял его тело своими холодными объятиями.
   Кенклен краем глаза увидел лодку, убегающую под порывами ветра, и бросился её догонять. Пригнать поклажу под выложенное ледяными глыбами прикрытие Кенклену стоило огромных усилий, работать дальше он уже не мог. А тут ещё Илья уснул, навеселившись работой вдоволь. Друг откинулся на выложенный им же снег и сопел без всяких оглядок на совесть, раскинув ноги и безвольно опустив руки с зажатым в них моржовым клыком.
   Кенклен оглядел нору, которую они успели выскребать, и с удовлетворением отметил, что лодка в ней поместится. Он достал заветную берестяную бутылочку от шамана Йама и разбудил с помощью её содержимого Илью:
   -Перебирайся в лодку. Поспим немного. Нам надо отдохнуть. Буран всё  равно не даст закончить наше убежище.
   Илью Кенклен пристроил на лодке спереди. Там будет теплее немного, в глубине норы. Лодка полностью не поместилась, как это желалось, корма её выглядывала наружу. Сам Кенклен оказался у самого выхода с норы. Да уж как получилось. Ветер сюда не задувал особо, сдерживаемый стеной, а его завывания предрекали крепкий желанный сон. Подобие уюта было соблюдено.
   -Снег должен быть белым и квадратным, - не переставал глупо шутить Илья, повторяя одно и то же. Кенклену своей въедливой болтовнёй он помешать уже не мог. Вымотавшийся вконец работник уснул, как только  укрылся плотными моржовыми шкурами.

                Глава XI. Темя Земли.


   Первопроходцы никак не могли попасть на Северный Полюс. Они шли, ведомые магнитными волнами Земли, и попали, соответственно, на Магнитный Полюс, который в то время отклонялся от географического северного на 600 километров.
   Магнитные поля укутывают Землю неощутимым покрывалом, защищая живое от губительного солнечного ветра. Сила магнетизма способна преображать и наделять новыми качествами камни и воду. Электромагнитные волны ласкают земную кору незримыми покалываниями, возбуждают аномальные зоны, заряжая их мистическим естеством.
   Жизнь не обделена магнитной волной. Всё на Земле взаимосвязано. Энергия та не навязчива, не мешает размеренной жизни. Наделяются ей существа активные, нуждающиеся в пополнении энергии жизни. Тем же, кому от норы обжитой не отвязаться, магнетизм не мешает, домоседы утрачивают способность  ощущать связующие нити.
   Неугомонные особи пронизаны этой энергией. Звери бегут за горизонты в поиске вечнозелёных полей, рыбы плывут за ласковой волной, полной вкуснейшего криля, птицы летят за теплом в дали неведомые. Влечёт их волна магнитная, указующая. Земля не даст затеряться лучшим своим созданиям в пустынях бескрайних и водах безбрежных.
   Всё на Земле взаимосвязано и взаимозаменяемо. Магнитное поле наделяет естество своей энергией, жизнь делится с волнами энергией мысли. Мысль отбирается по критериям истины, кодируется длиной волны и импульсом. У магнитного поля много возможностей для шифровки, волны его многообразны.
   Энергия мысли концентрируется по аномальным зонам, притягивается электромагнитными волнами. Самая большая концентрация той  энергетической земной оболочки стекается к полюсам. Здесь солнечный ветер, главенствующий ревизор от Солнца, ведёт отбор накопленных знаний земных и разносит их по вселенским закуткам.

   Кенклен очнулся от удивительных снов, в которых ему показывали тропические острова с бирюзовыми лагунами, обласканными солнцем. Действительность оказалась немного холоднее. Кенклен пошевелился, и с него посыпался снег. Он обернулся на выход и увидел небольшой просвет, предупредительно оставленный бураном. Главный выход с их убежища был заметён снегом.
   -Илья! – попытался Кенклен разбудить напарника, спина которого блестела снежными бликами в глубине норы. Илья не откликнулся. Кенклен ткнул его веслом в спину, та только покачнулась, рассыпая порошу по корпусу лодки.
   «Пусть поспит», - решил Кенклен. Пока снег не слежался, пока тучи по небу ходят, мороз не крепок. В сухую погоду стужа сковывает по полной мере, тогда уже не поспишь.
   Кенклен быстро прочистил проход, снегу намело не так уж и много. От снежных заносов защитила стена, Илья в который раз оказался прав. Кенклен потащил лодку с убежища, пора расчищать берлогу, пока ветер стих. Надо бы разбудить Илью, пусть помогает, а то расслабился вконец со своей ногой.
   Кенклен ударил друга по плечу, вытаскивая его из объятий Морфея. Илья завалился набок, голова его упала на плечо. Глаза открыты, смотрят безучастно в одну точку…, успели уже заледенеть. Ресницы в инее, лицо натянутое, мертвецки бледное…
   Ном забрал Илью первым. У Ильи не было запретных просьб. Куда хотел, туда попал. Оставил тело на границе бытия. В потусторонний мир пропускают одну чистую душу, без грязной оболочки. И вход туда один, нет там выхода. Кенклен пожелал вернуться, что не предусмотрено высшим законом. Его вопрос оставался открытым до высочайшего рассмотрения.

   Кенклен не огорчался особо по потере друга. Чувствительность в крайне суровых условиях губительна. Что вышло, то вышло. Потери тут необходимо принимать, как должное. Радоваться можно, радость греет.
   Кенклен вытащил усопшего из лодки и снял с него парку с тёплыми штанами. Илья больше Кенклена, и его одежда вполне сгодится на носку. Неизвестно, сколько ещё придётся скитаться во льдах, а одежда имеет плохое свойство рваться в самый ответственный момент.
    Одинокий полярник захватил умершего друга за ноги и потащил наружу. Мёртвым не место средь живых.

  Усилиями снежного строителя Кенклена берлога его постепенно принимала ухоженный вид с претензиями на уют. Правда, входную дверь из ледяной глыбы после каждого выхода приходилось конопатить снегом, да любое действие на таком морозе складывается только во благо к жизни.
   Законченное дело во все времена принято отмечать праздником, приятным душе. Кенклен пожертвовал сломанным веслом и разжёг костёр в своей новоиспечённой иглу. В костерок пошла сухая рыбёшка, которой в багаже арктических странников оставался ещё целый мешок. Расточительно сжигать пищу, да что не сделаешь ради душевной радости.
   Костерок только напомнил мёрзлому полярнику о тепле, грел больше душу, нежели тело; грел весёлыми язычками пламени, наполнял радостью, что никогда не иссякнет в живом теле.
   Небольшой туесок с замороженной клюквой скрасил праздник. Эту ягоду собирали женщины санганки, и она услаждала не только чрево, но и глаз едока. Кенклен бережливо отложил половину вкусностей, оставил на потом драгоценный набор растительной пищи. Если мяса в багаже ещё хватало, и его запасы можно было возобновить, ягоду стоило экономить. Витаминные запасы в Арктике не пополнить.
   Иглу была достроена, как нельзя вовремя, в Арктике начинались настоящие морозы. Поблажки для упрямого покорителя вечных льдов закончились, начинались настоящие испытания его вере в жизнь.

   Илья каким-то внутренним чутьём выбрал средь пустынного ледяного разнообразия место для стоянки необычное, предрасполагающее к высоким рассуждениям. Таких мест на Земле много, и всякое из них открывает человеку сокровенные тайны бытия, наделяет пытливого адепта своего великой мудростью познания.
   Кенклен осознал, куда ему вышло попасть, не сразу. Понял он, как становятся шаманами: уходят в запретные места. К познанию он был готов, шаманы Йам и Таас долгими беседами наделили Кенклена интересом к природным тайнам. Приземлённая мудрость была приобретена им по жизни, осталось познать высшую; на то необходимо одиночество, Кенклен его получил.
   В сытой полудрёме Кенклен зафилософствовался о смысле жизни: почему случается так, что кто-то оленеводом становится, а кто-то морским охотником? Почему люди разными рождаются: одни заводные, не остановить их, другие – спокойные, не растормошить?
   Ном спускает на Землю разных людей, чтобы жизнь земная не стала однообразной. Каждому выдаётся изначальное предназначение, вот только не каждому удаётся исполнить его в отведённые к существованию сроки. Кто-то умирает раньше времени, а кто-то не справляется со своей миссией. Не всем удаётся разгадать смысл собственной жизни.
   Так зачем же мы живём? Чтобы оставить после себя толику новых знаний, чтобы жизнь потомков наших лучшей стала.
   Кенклен вдруг понял, что получает ответы на самые сложные вопросы, и принял это как должное. Это место здесь такое, священное – преддверие царства небесных духов. Здесь он проходит проверку на право лицезреть создателей жизни. Сможет ли он понять высшую мудрость? В противном случае его посещение владений Нома окажется бессмысленным.

   На вершине Мира невозможно было проследить за временем. Сколько Кенклен просидел в иглу в ожидании аудиенции у Нома, он просчитать не мог. Солнце, которое отсчитывает дни по всей Земле, здесь считает полугодия, поэтому биологические ритмы арктических животных сбиты, и живут они в свободных режимах: спят, когда захотят, и едят, когда проголодаются. Человек в виду сего фактора не является исключением, потому срок жизни северных народностей менее продолжителен, чем у прочих людей.
   Размышляя о времени, Кенклен задумался о будущем. Как правильно разгадать его? Почему шаманы знают всё наперёд?
   Ответа на вопросы о событиях дней грядущих не последовало. Нет в будущем ещё ничего, не создали его, не пришли. Звёзды туда ещё не прилетели, и будущее пустое, словно небо ночное, беззвёздное, тёмное до глубины бесконечной. Заполняй его чем вздумается.
   Люди строят своё будущее сами, никто им не указчик. Какие люди, такое и грядущее.
   А шаманы предсказывают будущее, лукавя во многом. Люди прислушиваются к пророчествам шаманов, верят им, следуют их указаниям, почему и выходит всё так, как шаманы камланят.

   Кенклен не сидел в своём ледяном доме часы напролёт. Беспрерывные раздумья о бренности бытия не могут принести ничего здорового для нашей хрупкой жизни. Мозгу необходима разгрузка.
   Мыслитель гулял частенько на запредельных морозах, разглядывал причудливые творения изо льда, созданные дыханием неподражаемого художника Анука (ветра). Небо никогда не надоест пытливому ценителю, разговорит, подмигнёт звёздами, порадует разборчивый взгляд чудесными росписями северных сияний.
   Кенклен решил не скрываться больше подолгу в берлоге, постоянно быть в курсе небесных событий, дабы не пропустить знака, призывающего к Ному. Он приглядел плоский кусок льда и затащил его на крышу иглы. Укрепил его и отшлифовал дыханьем и ладонями. Звёзды проглядывали сквозь своеобразное окошечко размытыми пятнами, что придавало небесной картине особую чудесность.

   А в небе начиналась схватка шаманов. Йама Кенклен узнал сразу. Соперник шамана-одноплеменника зрителю был не знаком. Необычное одеяние его блестело смолью, из чьих шкур оно было сшито, Кенклен догадаться не смог. Одёжка на незнакомом шамане была лёгкой, в холодной тундре в таких одеяниях не выжить. Бедные люди живут в стране семи солнц.
   Шаманы стреляли друг в друга взглядами, сыпали искрами, готовились к схватке. Будто по команде, противники протянули руки и начали метать огненные шары, удивительным образом появляющиеся из ладоней. Шары сталкивались, взрываясь, и исчезали в снопе шипящих искр, которые огненной дугой сыпались на землю, прямо на иглу Кенклена. Кенклен поёживался с опаской, но искры до ледяного окна не долетали, сгорали в воздухе без следа.
   Огненная какофония в небе закончилась скоро, не хватает у людей энергии, чтобы гореть вечно. Люди не Солнце. Шаманы сели напротив друг друга и начали тихую беседу на незнакомом языке; заклинали противника, судя по всему: их образы искажались до неузнаваемости, расплылись на фоне холодных, безучастных звёзд.
  Противники расходились за горизонты. Не удалось ни тому, ни другому одолеть соперника колдовскими чарами. И колдунам необходим перерыв на отдых. Небо освободилось ненадолго от огня, очищаясь от жестокости вечным мерцанием звёзд. Напряжение в воздухе не смягчилось всё же. Всё затаилось в ожидании продолжения схватки, бой должен закончиться победой.
   Шаман Йам появился на своём небосклоне одетым в шкуру белого волка. Кенклен явно признал в маске, прикрывающей шаманское лицо, волчий взгляд Войкана. Йам вскрыл своё тайное имя – Войкан, Белый шаман.
   Незнакомый шаман переоделся медведем. Странный был окрас его шкуры – чёрный. Кенклен не слышал за свою жизнь о чёрных медведях. Модник медведь носил на своей смоляной груди белую татуировку чайки. Или то была не чайка, а другой какой тайный символ? Кенклену во всём виделись чайки, поиск его Кайи не прекращался.
   Два непобедимых хищника начали сближение, наэлектризованное до крайних пределов. Самые страшные на всей земле машины-убийцы решили определиться, кто из них сильнейший.
   Сближаясь, противники преобразились полностью. Медведь встал на задние лапы и замахал угрожающе передними. Волк закружил вокруг противника, рыча угрожающе. Уверенный в своём превосходстве, огромный медведь не утруждал себя излишними движениями, вертел головой, наблюдая за быстрым противником. Войкан изловчился и в прыжке уцепил медведя зубами за хвост, разодрал штанину и оголил зад соперника, рвал вырванный клок шерсти, рыча в исступлении от своей удавшейся проделки. Опозоренный медведь не поддался на провокацию волка, позор ещё не победа. Полумедведь гордо держался на голых человеческих ногах и рёвом призывал соперника к продолжению схватки.
   Волк не откликался на призывы к бою и продолжал с остервенением рвать выдранный клок шерсти. Тогда медведь взял на себя инициативу и с необычной для увальня резвостью напал на противника, попытался в прыжке придавить всей своей тяжёлой тушей малорослого соперника.
   Войкан увернулся, но поздно: медведь зацепил его зад и прижал хвост когтистой лапой. Волк извернулся и вонзил клыки в медвежий бок, глубоко и надёжно.
   Медведь взвыл от боли, поднялся на ноги, утянув за собой волка, который болтался навесу, как прилипчивая ветка репейника. Медведь выдрал собачью занозу за шкирку вместе со своей шкурой. Тело шамана оголилось полностью, открыв всем на обозрение мощный человечий торс, только голова на нём оставалась медвежьей.
   Оголённый шаман завернул волчью тушу, словно выкрутил мокрую тряпку, и сбросил противника на землю.
   Войкан вошёл в атмосферу и вспыхнул метеоритом, полетел к земле с пронзительным воем. Упал, взорвавшись мощным снарядом и по касательной протаранил многокилометровый ледовый путь, вскрыл ледовый арктический панцирь с противным шипением.

   Извечный путь планет не бывает безоблачным. Вселенские законы далеко не святы, нарушителей их в безбрежном космосе встречается множество. Правит Вселенной хаос, а разбойничьи метеориты, что оторвались от своих законопослушных праматерей-планет, бороздят космические просторы, кому как вздумается.
   Оторвыши собираются в банды и бродят меж звёзд в поисках приключений, выискивают, где что взорвать возможно, оторвать от размеренного курса плоти кусок, жизнь зачинающуюся порушить.
   Земле не избежать рисков вселенского хаоса, планете необходимо придерживаться выверенного курса, свернуть от испытаний судьбы не выйдет. Ежегодно извечный земной путь пересекается со сворой космических убийц-метеоров, пыльных ям космических дорог. Живородящая планета-кормилица научилась защищать себя от космических хулиганов. А люди любуются изрешечённым небом и со всей своей недальновидностью загадывают желания на звездопад.

   Кенклен очнулся от дрёмы, разбуженный взрывом и ужасным сновидением. Он вышел из иглы и сразу же увидел указующий перст духов: дымный след, прочерченный на небе упавшим метеоритом. Деяние божье так же было не сокрыто в тайне, бурлило и клокотало вдалеке, озвученное скрежетом сталкивающихся льдов.
   Кенклен не стал себя сдерживать страхами, а прошёл к месту падения метеорита без всяких сомнений.
   Широкая прогалина во льдах растянулась на многие километры, прикрываясь плотным парным покрывалом, исходящим от разогретой воды. Лёд продолжал таять и откалывался большими кусками от берегов, плавал на поверхности и сталкивался, руша извечную морозную тишь.
   Илья в который раз доказал свою правоту, когда указал Кенклену не останавливаться лагерем на этом месте, следовать дальше. Если бы не совет Ильи, иглу Кенклена плавала бы сейчас в этом ледовым месиве вместе с хозяином. И это в лучшем случае, если бы метеорит не врезался в лёд в убийственной близости к иглу.
   Явление то природное было указанием Кенклену, сомневаться в том не приходилось. Преграду вполне было возможно преодолеть и возвратиться домой, средства на то у полярника были.
   Указки духов рассуждениям не подлежат, тем более, они совпадали с устремлениями Кенклена, в котором пропали последние сомнения, и он направился к игле готовиться к дальнейшему пути. Благо, сборы были недолги, необходимо было лишь немного закрепить в лодке-нартах изрядно поредевшую поклажу.
   Кенклен вытащил лодку из иглу и отошёл в сторонку, где навечно бросил своего друга охранять священное место. Илья стал первым хранителем тайн Магнитного полюса Земли.
   Тело Ильи успело полностью скрыться ледяным панцирем, только лицо проглядывало из-под снежных заносов. Остекленевшие открытые глаза друга подбадривали Кенклена: «Всё в порядке. Я прослежу. Иди. Одиночество мне больше не навредит».
   Кенклен простоял подле усопшего друга традиционную минуту, попрощался и тронулся в путь, запрягшись в нарты.
   Путник вышел на доминирующую над местностью ледяную высотку и оглянулся на убежище дней своих недавних. Иглу стояла в далеке, угадывалась рукотворной своей статью, непривычной для этих диких мест. Дальше, за одиноким домом парила рана Арктики, нанесённая ей маленьким, но зловредным космическим камнем.
  А ещё дальше занимался рассвет. Первый рассвет за полгода. Солнце не помогало полярникам с начала трудного похода. Теперь светило будет подсвечивать дорогу одинокому путнику, заменит Кенклену его умершего верного напарника. Сей факт придал путешественнику ещё больше уверенности, и Кенклен бодро зашагал вперёд, отдохнувший и сытый. Он шёл в места неизведанные с верными мыслями: «Так надо, там Кайа. Я непременно найду её»!

                Глава XII. Перевёрнутый мир.



   В странный мир попал Кенклен, выходя с последнего лагеря на полюсе, где оставил Илью охранять спокойствие Арктики. Указующая звезда всё дальше падала ему за спину по мере продвижения вперёд, показывала, что он направляется к дому. Но всё существо его говорило об обратном: Кенклен удаляется от родных берегов. Притяжение родины заложено в каждом путешественнике. В какой бы стороне не находились странники, увлечённые далёкими чудесными странами, их всегда тянет к родному причалу.
   Сбивало с намеченного пути первопроходца Солнце. Светило редко берётся за несвойственную ему функцию проводника, его призвание светить и греть. Но в этих местах Солнце будто обезумело, забегало  вкруг по всему горизонту, и ориентироваться по нему стало совсем невозможно.
   Кенклена вначале сильно беспокоило несоответствие в ориентирах, сдерживало в пути одно указание духов, перечить которым нельзя ни в коем случае. Полярник пытался настроиться на последнее пристанище Ильи, чтоб как-то спрямить свой путь. Память о друге оказалась слабым целеуказателем, но действовала первое время, грея спину воспоминаниями о святом месте.
   Сомнения губительны в Арктике. Кенклен понимал это со всей своей тягой к жизни. С сомнениями покоритель ледяных пустынь разделался скоро, шёл напрямик, уверенно.
   Перед тем, как устраиваться на отдых, путник ставил вешку, указующую, куда ему следует направляться поутру. Спросонья чаще всего сбиваются с пути.
   Кенклен всё больше осознавал, что попал в перевёрнутый мир, мир Нома. Мысли об этом успокаивали и придавали ему решимости: путь его был верен, и шёл он туда, куда задумал. А впоследствии ему удалось подключиться к проводнику всего живого на Земле – магнитным волнам, которые работали здесь в обратном направлении. Перевёрнутый Мир – доказывать его присутствие Кенклену больше не было необходимости.

   Это была первая прорубь, попавшаяся Кенклену на долгом пути через Магнитный Полюс. Такого случая к охоте пропускать никак было нельзя. Запасы продовольствия заставляли беспокоиться за дальнейшее сытное путешествие. К тому же путник не спал уже двое суток кряду, и ему просто необходим был отдых. Погода располагала к расслаблению, ветра не было, и воздух прогревался низким полярным солнцем до тёплых пределов.
   В ожидании добычи, которая хозяйничала у проруби и отогревала дыханием выход на льды, Кенклен решил порыбачить. Он был не уверен, водится ли в этих холодных водах рыба, и всё же попробовал выловить хоть что-то, время на то было. Он довольно долго рылся в лодке, прежде чем нашёл ловушку для рыб, которой попользоваться не пришлось с начала ледового похода. Новоявленный рыбак мелко нарезал мяса за неимением другой наживки и закинул ловушку в прорубь. Он не знал здешних глубин и утопил сетку для ловли рыбы на сколько хватило лесы из тюленьих жил, метров на пять.
   Закончив сомнительные рыбацкие приготовления, Кенклен забрался в лодку и проспал добрых десяток часов без просыпа. Солнце грело его сон круглосуточно, только вот пришлось прятаться от яркого света, под согретыми шкурами. Ночь пришлось делать самому.

   Кайа стояла на берегу знакомого заливчика, защищённого скалами: трепетная вся, беспокойная. Прячет взгляд от ласкающего взора Кенклена, звенит побрякушками, подвешенными к поясу на голове. Непостижимая, зазеркальная женщина! Казалось, дунет ветер, и улетит любимая в выси небесные, раскрасит голубизну белой чайкой облачной. Не влюбиться в такую невозможно.
   -Как живётся тебе, Кайа?
   -Хорошо. Здесь всё хорошо. Тихо, покойно. Не надо беспокоиться ни о чём. Мечтай только, да думай о прекрасном. А у нас с тобой мальчик будет, - потупила взор красавица, признавшись в сокровенном.
   -Как мальчик? А ты откуда знаешь? Нет, так не бывает. Другие женщины перед родами надуваются, словно пузыри на пойманных китах.
   Кайа рассмеялась переливчатыми трелями, заставив Кенклена взыграть душою.
   - У нас не растёт живот при беременности (отвернулась снова, устыдившись). Дети наши на свет появляются, а не родятся.
   -А как это? Мы же не виделись с тобой сколько, - засомневался Кенклен.
   -Больше трёх лет. Помнишь наше знакомство? Здесь же, на лодке. А зачем мне ребёнок, одной? Вот ты придёшь, и появится наш сын. Он мне без тебя ни к чему.

   Кенклен очнулся от счастливых сновидений в кромешной тьме. Противный холод, к которому он давно относился равнодушно, сковал его напрочь. Тела Кенклен не чувствовал, казалось, что он обрёл способность перемещаться в любом направлении, и земля его больше не держала.
   «Так вот он какой, этот мир потусторонний, - подумал Кенклен лениво. – Нет здесь ничего хорошего. Ничего нет. Как жить, куда стремиться? Буду болтаться здесь пузырём в кипятке. Не хочу»!
   Засоня передёрнулся в ознобе и почувствовал прикосновение шкур, скрывающих его от мира. Он рванул с себя покрывала и прищурился от яркого света. Выскочил резво из лодки и едва не упал, заскользив по льду на непослушных затёкших ногах, подрыгал ими, разгоняя кровь, и забегал кругами, просыпаясь окончательно. В памяти всплыли мысли о недавних его, полусонных представлениях о космическом холоде, и он усмехнулся над своими страхами.
   Рыбачок вспомнил о ловушке и поспешил к проруби. Леса оставалась нетронутой, натянутая на колышке. На кромке льда ясно виднелся след тюленьего пролежня. «Проспал»! Отчаиваться не стоило, однако. Раз выйдя погреться, тюлень обязательно вылезет вновь. Возможно не один. Есть смысл подождать дорогих гостей.
   Кенклен потянул лесу и вытащил ловушку с прыгающей в ней рыбкой. Для рыбака на безрыбье и одна рыбёшка в радость. Он очистил добычу от чешуи и вонзил зубы в сырую плоть, радуясь свежему аппетитному вкусу.
   Доесть, однако, не удалось. Насладиться свежатиной Кенклену помешал просящий позыв: «А-а-р-р». Едок оглянулся и увидел маленького тюленя, призывающего поделиться пищей. Не мудрено, что опытный охотник не приметил милое создание, маленькие тюлени умеют скрываться от хищников, их белоснежная шкурка полностью сливается с ледяным покровом Арктики.
   Детёныши умеют проситься к жизни, как ни одни другие существа на свете. Помощь от взрослых для неопытных неумёх крайне необходима. Выживают самые умелые попрошайки. Тюлени – одни из лучших приспособленцев, всё существо их детёнышей нацелено на притяжение к жизни, они очаровательны до неотразимости. Огромные чёрные глаза, полные наивности, нежная шкурка чистейшей белизны, угловатые движения, призывающие к жалости, тонкий требовательный голосок – всё в их облике нацелено на привязанность.
   Детёныши - лёгкая добыча. Охотнику, подверженному жалости, на охоте удачи не видать. Кенклен проглотил набежавшую слезу и решительно двинулся в сторону тюленя, вытаскивая нож из унт. Обрадованный детёныш смешно пополз навстречу, крича умильно в ожидании вкусного обеда.
   Охотника остановил жалобный крик от проруби: мать-тюлениха бултыхалась в тёмной воде, пытаясь вылезти на берег. «Не убивай»! – слышалась просьба в жалобных материнских стенаниях.
  Кенклен застыл в раздумье ненадолго: кого ему лучше брать. Мать, если учует опасность, быстро скроется в проруби, и в её родной стихии тюлениху больше не достать. Если первым взять малыша, мать, возможно, выберется из проруби ему на помощь. Два тюленя – это уже не один маленький, мяса хватит на неделю, а то и больше. Кенклен уверился в правильном выборе и решительно двинулся к детёнышу.
   Охотнику пришлось приложить немало усилий на то, чтобы запрятать свою совесть пока он свежевал беззащитного малыша. Мать всё кричала просительно, но из проруби не вылезала, сколько Кенклен не оборачивался к ней выжидаючи.
   Закончив своё мерзкое дело, Кенклен осторожно направился к проруби, не теряя надежды поймать тюлениху. Ничего не вышло у нагрешившего охотника. Мать взвыла последний раз, разнося по миру страдание, и скрылась в тёмных водах океана.

   Убийство тюленя сильно беспокоило Кенклена в походе, память о содеянном выедала всё его нутро, сковывала переходы усталостью. Никакие оправдания не помогали набедокурившему  искателю лёгкой жизни. Но ведь и правда, случай такой выдался: или человеку выжить, или тюленю. Побеждает сильнейший – основной закон природы. Другого не дано. Детёнышу просто не повезло, что он встретился на пути путешественника в тяжёлом походе.
   Кенклен решил съесть мясо молодого тюленя в первую очередь, чтобы он не докучал больше своим присутствием совести охотника.

   Поход одинокого странника продвигался по заведённому графику. Кенклену выдалось теперь не только идти, но и плыть по многочисленным оттаявшим прогалинам. Его модернизированная под нарты лодка наконец пригодилась. Смена видов перемещения по Арктике весьма способствовали походу полярника. Кенклену выдалась возможность разгружать натруженные ноги и подменять ходьбу ручной работой.
  Погода так же благоприятствовала завершению дальнего похода, Кенклен подгадал самое тёплое время года для этого.
   Открытая вода подарила путешественнику шансы на пополнение его оскудевших съестных припасов, выделив возможности для рыбалки, чем Кенклен воспользовался незамедлительно. Ловушка для рыб теперь всегда свисала с бортов его лодки и редко оказывалась пустой.

   На кромку вечных льдов Кенклен вышел, когда солнце начало скрываться за горизонтом. Трёхдневное плавание его закончилось удачно, без борьбы с морскими стихиями и столкновений с ледяными скалами, которые любит устраивать Кэрэткун, проверяя своих гостей на прочность. Ном в который раз показал своё расположение к любимцу и защитил его от злых шуток собрата по мироустройству.
   Кенклен вышел на остров, не успев отвыкнуть от тверди. Земля, которую путешественник не видел больше года, встречала его холодно, серыми безжизненными красками.
   Любые неприветливые скалы способны разбудить тепло в полярнике, который не видел земли столь длительное время. В Кенклене тепло встречи со средой человеческого обитания не всплывало. Возникновению радостных чувств мешала ломота в теле и боль в дёснах. Путешественнику трудно было есть, не до радостных встреч с новым живым миром.
   Кенклен вытащил лодку на берег, опустил на ней лыжи; закинул в рот маленький кусок мороженой рыбы и принялся сосать его, словно жвачку. Питаться как-то надо. Запрягся в нарты и пошёл вперёд, к людям.

                Глава XIII. Земля обетованная.



   В этом мире было множество островов. Кенклен сбился со счёта, сколько раз он переплывал с острова на остров. С одного берега часто можно было видеть соседний. На родине санганов такого островного изобилия не наблюдалось, и герой полярник в который раз уверился, что попал он в чуждый мир.
   Пропитание здесь умелому охотнику-рыболову найти было несложно. Кенклена мучил не голод – усталость. Ныло всё тело, болели дёсны. Кенклен знал об этой болезни, связанной с отсутствием растительной пищи. В каждом племени находились охотники, затерявшиеся в тундре в полярную ночь. Они приходили измученные, с посеревшими лицами. Больные люди восстанавливались со временем, согревались от человеческого тепла, отъедались, лечились настоями от шаманов. Переболевших этой заразой можно было отличить по загнившим зубам, по отсутствию оных.
   Чем дальше Кенклен продвигался к югу, тем чаще ему встречалась растительность. Свежей ягоды уже было не найти, и он рвал мороженную, сохранившуюся с короткого северного лета. Появилась возможность разводить костры, чем путник и занимался долгими предзимними вечерами. Костёр не радовал Кенклена, чувства его успели атрофироваться. Спасало его от полного пораженчества одно упорство. Он понимал, что ему необходимо двигаться, согреваться, питаться, и через силу призывал свой расстроенный организм к действию.
   Как пах отвар из замороженных ягод, листьев, не успевших пожелтеть с неожиданно ударивших морозов! Кенклен пил отвары машинально, без аппетита. Только тепло от кипятка несколько успокаивало его, согревая застывшие чувства и мысли.
   Рвать мясо зубами он так и не мог, сосал нарезанные куски постоянно, превозмогая зубную боль. Кенклен пробовал отбивать мясо меж камней, прожаривал его над костром, глотал мелко нарезанным, через силу. Поддерживать как-то жизнеспособность пока удавалось, и Кенклен упорно шёл вперёд, превозмогая не проходящую усталость.

   Задержал Кенклена на одном из островов ледостав. На лодке из кожи по шуге идти одному опасно. Если, случаем, какая незамеченная ледяная игла прорвёт борт, в открытом море без затопленной лодки не продержаться и пяти минут. Пришлось задержаться на этом лесистом острове до поры, когда мороз не скуёт море, не проложит пеший путь по беспокойной волне.
   «Все эти испытания для меня придумал Ном в уплату за мой грех – убийство детёныша тюленя на глазах матери, - понял вдруг Кенклен. – За все прегрешения в нашей жизни рано или поздно придётся оплатить».
   Сомнения с новой силой одолели Кенклена: прав ли был он, убивая малыша тюленя? Но, не убив его, он сам бы погиб в этой скупой Арктике с голоду! Настоящему охотнику чуждо чувство жалости. Почему же совесть мучает его теперь? Неужто в этой перевёрнутой стране изменились все законы? «Сильнейший всегда прав» - больше не действует?
   Кенклен на необитаемом острове был в сравнительной безопасности, и время на размышления и сомнения у него было. Страдала одна совесть, разрушая и без того больной организм до полного отчаяния. Он понимал, что дальше в таком упадничестве духа  долго не протянет, и вытаскивал себя из хандры, как только мог.

   Отшельник, скитаясь по своему острову, приглядел землянку с очагом и припасёнными дровами. Стало быть, люди посещали эти места. Охотники, скорее всего, бывали здесь наездами, во времена скопления дичи: как санганы на острове Расколотом. Находка обрадовала Кенклена: люди в этом мире есть. Найдутся люди, помогут ему выжить. Люди всегда помогают путникам, таков закон.
   Кенклен отчасти справился с хандрой с помощью уютного жилища, но болезнь его так и не проходила. Наверное, он что-то не так употреблял для излечения. А может, и не было здесь ничего целебного. Природа севера не несёт ответственности за жизнь людей, им здесь не место, и человек выживает в этих суровых краях сам, как может.
   Кенклен пробовал охотиться, добыл одного зайца и лемминга. Детская охота вышла для опытного зверопромышленника - забава. То ли зверь не очень почитал эти места, а скорее всего – виноват был в том сам Кенклен. Настоящая охота требует азарта, особого охотничьего нюха. А какой в Кенклене мог быть азарт с его болезнью и упадническим духом? Какой настрой, такая и охота. В назидание Кенклен заставил себя съесть лемминга, непригодного в пищу для селькупов.

   После Кенклен удивлялся сам себе: как удалось выжить более десяти дней на этом проклятом острове? Без участия доброго Нома тут точно не обошлось. Он смутно помнил, как бродил меж куцых северных деревьев в поиске замороженной ягоды и сохранившейся листвы. Пища у него ещё оставалась, но обедал он через силу, заставлял себя проглотить кусочек мороженого мяса для поддержки энергии жизни.
   И ещё одна напасть бередила душу отчаявшегося путешественника: изодрались последние его унты. Он латал их долгими вечерами под прыгающим светом костра. Руки не слушались, выходило плохо, неправильно. Кенклен злился, и иголка протыкала шкуры не там, где надо.  Решение неумелого скорняка «сойдёт и так» свело до полного убожества всю его работу. Заплаты держались – ну и ладно. На Севере подобное пренебрежение к делам даром не проходит, да ему уже было всё равно.
   Кенклен понимал, что ему просто необходимо выйти к людям, без участия человеческого болезнь не победить. Люди были недалеко, всё говорило об их присутствии, и Кенклен торопил зиму, которая откроет ему ледовый путь через море. Торопил морозы впервые в жизни, ждал ухода тепла, как первого появления Солнца.
   В заполярье не бывает долгих межсезоний. Как только Солнце начало скрываться и не выказывало больше всю свою сиятельную стать над горизонтом, море полностью скрылось под ледовым покровом. Долгая ночь в двадцать часов впервые за год опробовала силу морозной свежести. Лёд был ещё довольно хрупок, но Кенклен решил рискнуть. Риск стоил того – выбора между жизнью и смертью. Кенклен возложил большие надежды на свою лодку и по первому свету выдвинулся в путь, к далёким обитаемым берегам.

   Предательский лёд трещал пугающе, где-то вдалеке громыхало ледоставом, страшные звуки разносило эхом, и они гуляли по искристой ледяной глади, отражаясь от скалистых берегов и огромных, вмёрзших осколков-айсбергов.
   Ледяные страхи только подбадривали покорителя белых пустынь. Кенклен улыбнулся впервые за долгое время: «Прорвёмся»! Ожидаемый конец его долгого пути способствовал оптимизму героя. Больше всего на его настрой повлиял отдых и витаминное восполнение организма, хоть и скупое. Болезнь отступила на время. Огонёк жизни вспыхнул в Кенклене – маленький, ненадёжный, недолговременный.

   Кенклен предусмотрительно толкал лодку впереди себя: таким способом передвижения снижаются шансы провалиться под лёд, и появится гораздо больше возможностей влезть на спасительный плот, когда он под рукой. Правда, существенно снижалась скорость перехода таким способом, но безопасность стоила того.
   Ещё одно неприятное обстоятельство отмечалось в позе ходока: он не видел куда идёт, смотрел под ноги, и желаемая земля обетованная открылась для него довольно поздно – всего-то в ста кабельтовых отличной видимости под звёздным светом.
   Новый берег встречал гостя неприветливо, холодными, неприступными скалами. Кенклену пришлось пройти вдоль берега ни одну сотню метров, прежде чем он отыскал проходимую тропу меж камней.


   Кенклен поднялся на скалистый берег и замер в благоговении, увидев оттенки родимой тундры: новая земля представилась ему во всей красе, не успев укрыться снегом. Красно-жёлтые тона замороженной растительности проступали в снежных проталинах, ложились на сердце успокоительным бальзамом. Даже серые камни, обдутые от снега ветрами, радовали взгляд причастностью к знакомой жизни, состоящей не только из рисков, жизни, в коей присутствовала безмятежность.
   Кенклен вспомнил вдруг, что отвар из еловых иголок способен помочь исцелить его болезнь. Надежда, покинувшая больного путника, объявилась в нём скромным напоминанием о себе и наполнила душу тихой радостью. Деревьев не аблюдалось, грела одна надежда о возможном их присутствии. Да и подмороженная зелень вполне могла помочь в беде истомившемуся по теплу полярнику.
   Мечтать и удивляться было некогда. Кенклен впрягся в нарты и бодро зашагал по тропинке. Есть тропа – есть люди. Тропа непременно выведет к жилью. Разочарованный было путник приобрёл уверенность и зашагал твёрже.
   Кенклен представлялся себе уверенным, стойким путешественником. Стороннему наблюдателю он бы показался полным развалюхой, петляющим по снежному насту, словно былинка на ветру.
   Снег ещё не успел укрыть землю целиком,  то там, то здесь были видны проталины. Тропа чернела змейкой на снежной, неустоявшейся свежести. По этой ледяной тропе шагать было не совсем вольготно. К тому же бесчувственные от продолжительной ходьбы ноги Кенклена заявили о себе холодным покалыванием. Он присел на камень у дороги и с огорчением разглядывал свои изодранные унты. Проще было идти босиком, чем латать дыры на обуви.
   Кенклен разобрал оставшиеся шкуры и нарезал из них портянки, привязал их к ногам жилами, запасы которых казались неиссякаемы. Жил санганы не пожалели, и ноша та не особо отягощала лодку.
   Путник смотрел на ноги, ставшие похожими на медвежьи, и улыбался себе. К первой встрече с незнакомыми людьми не помешало бы приодеться, да в его положении было не до представительских этикетов. Кенклен поднялся, вдохнул целебного воздуха тайги, скрипнул костями и поплёлся дальше.
   Обувка, спонтанно сооружённая Кенкленом, для ходьбы пришлась крайне неудобной. Зато согрелись ноги, и хлынувшая в них кровь придала движению свежие силы. Кенклен закинул в рот кусок рыбы и резво пошёл вперёд, шатаясь от кочки к кочке.

   Тропа вывела путника к озеру. Он встал, оторопев от открывшихся ему красот, и вперил взор во владения духов. Это место было создано не для земной жизни. Рай – никак не меньше. Люди не должны жить лучше обладателей высшего разума, и земли обетованные превосходят земной приют очарованием и возвышенностью духа.
   Озеро успело застыть, и его идеальная гладь блестела всеми цветами радуги, расцвеченная северным сиянием. Миллионы звёзд отражались от зеркала озера, утверждая в этом мире незыблемую радость.
   Полная Луна сияла во всю мощь, подсвечивая идеал совершенной природной красоты. Звёзды не отставали от Луны, главенствующей на небе, и искрили до упаду, старались, как могли.
   Берега обозревались все, подчёркнутые голубыми скалами, расцвеченные снежным серебром. Примёрзшая по берегам зелень утверждала торжество жизни над застывшей в полусне природой.
   А на том берегу, вдалеке, угадывался и сам главный символ жизни: вихрастый дымок, возвысившийся над прикрывающим очаг утёсом.

   Тропинка сворачивала к правому берегу. Кенклен решил пренебречь целеуказаниями путеводной тропы, двинулся напрямик, по ровному пути. Глупо петлять, когда проложена надёжная и верная дорога.
   Цель была видна, отмеченная столбом дыма. Дым – принадлежность человека, только ему подвластен огонь. Сейчас дым для Кенклена стал залогом будущего. Он без всяких сомнений толкнул лодку к озеру и ступил на прочный лёд.

   Первые шаги дались нелегко, Кенклен скользил постоянно и успел упасть пару раз.
   Наученный горьким опытом толкания лодки по льду, когда обзор сокращается до десятка метров в округе, Кенклен не замедлил отметить для себя новые ориентиры.  Дым – естество неустойчивое, он может в любой момент раствориться в воздухе, как только перестанут поддерживать огонь в костре.
   Кенклен приметил для себя сторожевой утёс, сравним его с другом - волком Войканом. Ориентир был выбран как нельзя вовремя, у Кенклена разом потемнело в глазах: сказались долгие часы ходьбы без отдыха и не отпускающая его болезнь.
   Кенклен упал в очередной раз, поскользнувшись на холодном льду, упустил лодку в свободное плавание, раскрасил лёд красными брызгами из носа. Он поднялся с колена, с досадой почёсывая ушибленные места, и засеменил по предательской глади к своей убегающей поклаже. Решил действовать по-другому.
   Он забрался в лодку, взял весло и попробовал оттолкнуться им ото льда. Весло не подошло, копьё для перемещения сгодилось лучше. Лодка запетляла, задёргалась, заскользила тихонько к цели. Скорость желала быть намного большей, да ничего не получалось из несуразных усилий неопытного «скользуна».
   Темнота в глазах не проходила. Надо было передохнуть, и Кенклен разрешил себе расслабиться после того, как доберётся до середины. Лодка петляла, каякер перекидывал копьё с левого борта на правый. Со стороны подобное перемещение выглядело неумелым и смешным, да по-другому не получалось.

   А на озере показался Дух. Это был не человек – несомненно. Только высшим существам дана способность парить над землёй. Людям такие скорости не подвластны. Даже быстрые олени не способны бегать так быстро.
   Дух летел надо льдом, перебирая ногами в разные стороны, петлял змейкой, кружил, подпрыгивал, поджав ноги. Нет, это был не человек, люди не могут бегать так скоро по льду.
   Кенклен смотрел на представление сквозь муть во взгляде, удивлялся слегка и успокаивался. Он дошёл. Здесь ему помогут.
   Ослабленный вконец полярник прикрыл усталые глаза и потерял сознание.

                Глава XIV. Дорсеты.




   Шаман Нанук (белый медведь) был сильно недоволен тем, что ему приходится лечить инородца. В племени дел невпроворот, люди всё меньше богов вспоминают, а этот, Дывыхак (морж), притащил с охоты оборванца умирающего.  Лечи его, воспитывай, человека делай из этого дикаря! Так он духов совсем не знает! Говорит неправильно, не как дорсеты.
   Нанук получил своё имя в зрелом возрасте, когда успел поседеть. Раньше его звали Умынак (медвежонок). Дорсеты – народ прозорливый, мало кто из них меняет своё имя, полученное с рождения. Имена в точности отображают характер, и менять их не обязательно.
   Нанук вырос копией хозяина Арктики: такой же тучный и неспешный в делах, как и сам медведь. Властитель своего племени Нагуя (чайки) – всеми почитаемый шаман Нанук.
   Имя несуразное у этого пришельца – Кенклен. Ничего не означает! Инородцы – что с них взять? Родное племя избавилось от этого недоумка, дорсетам приходится возвращать его к жизни. И не поделать ничего с этим, не отбросить. Таков закон – помогать странникам. Высшие законы к обсуждениям не подлежат. Следовать традициям надо беспрекословно, иначе народ одичает и по тайге разбредётся. В одиночку в этом мире человеку не выжить.

  Язык дорсетов был прост и схож с языком селькупов. Кенклен сносно научился общаться со своими спасителями уже через неделю. Простоту языка дорсеты  с лихвой возмещали жестами, что помогло Кенклену быстро освоиться в иноязычном племени. Тотем их, «Чайки», обнадёжил Кенклена высшим знамением – встреча с его Кайей состоится.

   Нанук всё пытал Кенклена, откуда тот пришёл. Кенклен показывал в сторону Путеводной звезды, Нанук ему не верил: «Оттуда не возвращаются»!
   «Как схожи наши миры! – удивлялся Кенклен. – Дома тоже предупреждали, что оттуда не возвращаются». Кенклен уверился в правоте своего путешествия через владения Кэрэткуна и поведал Нануку свою историю:
   -Мою Кайу забрал к себе Ном. Я не вправе был бросать любимую и пошёл её вызволять. Ном добр и справедлив, высший дух неба вернёт мою Чайку, мне надо было только пройти испытания, я их прошёл. Все!
   -Какой такой Кэрэткун?! Нет никакого Кэрэткуна! – уличал Нанук Кенклена в сумасбродстве. – Хозяйка морских животных Седна. Нет на море властелина, там правит хозяйка, женщина со многими именами: Нерривик, Нулиаюк… Тебе всё равно не запомнить! Называй Седна.
   А кто тебе показал духа неба? Ты видел когда, чтобы люди летали? Не могут животные на небе держаться, только птицы. Самый сильный дух – Туурнгаит. Это у людей. У животных – Анирниит. Запомнил? Ну и ладно, потом выучишь.
   -Духи не руководят людьми, - продолжал наставления Нанук. – У них своя жизнь. Духи – бывшие люди. Они превратились в чудовища по наветам или со зла. Потеряв человеческий облик, духи приобретают взамен сверхвозможности. Мы встречаемся с ними иногда. Они выходят к нам, чтобы испугать нас, увериться в своей неповторимой силе. Не могут духи указывать нам, как жить. Правду жизни люди постигают сами.
    Понял меня Кенклен? Уяснил, как мир устроен? Ну, думай, думай. Если что, задавай вопросы. Я всегда отвечу, если что непонятно. На то я и шаман.
   Кенклен понял всё. Что не понять? Он не ребёнок давно, которому всё разжёвывать надо, не олень какой, которому в год простых вещей не разъяснить.
   В племени Нагуя живут высшие люди, некоторые из них станут по смерти злыми духами. С высшими людьми не спорят, их слушать надо.  За своё короткое пребывание на Земле человек обязан узнать о жизни как можно больше и полниться мудростью её. Не дано дорсетам знать о добрых духах, дабы они не разочаровались в своём предназначении. Добра без зла не народить.

   Нанук так и не поверил рассказам Кенклена о его странствиях по Арктике и заявил однажды:
   -Завтра пойдём в тундру, пока Негафук располагает к походам (дух непогоды). Покажешь, откуда ты пришёл. Заодно поохотимся. Проверим, какой из тебя добытчик. Никто из дорсетов не позволяет себе пролёживать бока в иглу, все делом заняты.
   Кенклен ещё не выздоровел окончательно, за месяц цингу не осилить. Да раз целитель рекомендует прогулки на свежем воздухе, надо идти гулять.
    Охотники экипировались с избытком, на месяц пути, хотя планировали отсутствовать в племени Нагуя не больше недели. Набрали поклажи полные нарты: что необходимо полярникам в походах, и что, возможно, останется незадействованным – на всякий непредвиденный случай. Собрались скоро, Нануку не впервой было выходить на охоту, и всё снаряжение его всегда находилось под рукой. Вышли уже на следующий день, к обеду, и… встали сразу же на берегу волшебного озера – того озера, что Кенклену не удалось перейти, хотя его пропустил сам Великий Океан.
   Шаман камланил на берегу чудесного озера. Странные были его разговоры с духами: без бубна, с неразборчивым бормотанием, сидя. Он даже не изволил встать и исполнить традиционный танец, очерчивая круг. Сидел и рылся в вещах, достал какие-то непонятные деревянные колодки и привязал их на ноги.
   -Толкай нарты к озеру! – приказал Нанук Кенклену, и сам вышел на лёд враскоряку, кое-как удерживая равновесие. Как он собирается ходить на этих несуразных подпорках? Да ещё охотиться! Кенклен не понимал действий странного шамана, но решил подчиниться. Пока он в гостях, спорить с хозяином неприлично.
   Нанук просеменил на лёд и впрягся в нарты, приказал Кенклену:
   -Залазь и отталкивайся остолом! Плавно толкай, не дёргай!
   Нарты заскользили по идеальному льду под натугой Кенклена. Нанук наклонился немного и зашаркал ногами в разные стороны, удивительным образом ускоряя ход. Линь, связующий лодку с бурлаком-шаманом, натянулся, и нарты ускорились, будто полетели надо льдом.
   Нанук обернулся к застывшему в нартах пассажиру и крикнул ему на ходу:
   -Помогай! Не сиди застывшим леммингом!
   Озеро пролетели мигом, Кенклен не успел отойти от изумления. Нанук лихо развернулся у заснеженного берега и свернул в сторону. Линь ослабел, и нарты, пролетев по инерции последние метры, затормозили мягко в податливом сугробе. Кенклен дёрнулся в лодке и застыл на нартах с расширившимися глазами, насколько позволили ему узкие веки.
   -Ну и что ты сидишь, будто медведь спросонья? – услышал он насмешливый голос Нанука с потустороннего мира. – Вылезай! Впрягайся! Пошли дальше! Нечего здесь рассиживать!
   -Ты настоящий шаман! – восхитился Кенклен Нануком, который снимал свои магические колодки, усевшись на заваленном бревне. – Ты умеешь летать. Никогда не видел, чтобы люди летали. Только во сне.
   -Животные не умеют летать! Люди тоже. Только птицы. Я уже говорил тебе об этом. Плохой из тебя ученик, ничего не запоминаешь. Вот, смотри, - протянул Нанук колодки, на которых снизу были прикреплены костяшки. – А ты говоришь – «летать»! Скользить! Я тебя научу бегу на льду, потом как-нибудь. Впрягайся в нарты, давай! Потянули!

   Охотники проскочили гладь тундры в скоростном режиме и заночевали на берегу океана, у костра «нодья», под покровом северного сияния и на виду безжизненных ледяных пустынь.
   Не найдётся в природе для человека явления желанней костра. Тепло костра легко снимет усталость, обласкает теплом и сытостью уставшего путника. Северянам с кострами повезло больше, южане лишены приятной возможности греться у огня, им и без этого тепло. А как обнадёживает это притягательное свойство гостеприимного пламени! Костёр всегда согреет, только разожги.
   Костёр располагает к беседам, и путники перед сном не оставили возможности поговорить по душам. Сытный ужин из скворчащей на костре оленины только возбуждал это желание благодушной беседы.
   -Так почему ты считаешь, что твою женщину надо искать на небе? – завёл Нанук разговор, приятный Кенклену.
   -А где же ещё? У неё была душа чайки, чайкой она и покинула наш мир.
   -Так не бывает, - возразил Нанук на умозаключения Кенклена. – Души умерших отдыхают от жизни десять лет, спят в другом, спокойном мире. После отдыха они возрождаются в новых людях. Не могут животные и люди на небо подняться! Сколько можно объяснять тебе такие простые вещи! Лемминг ты глупый, а никак не человек! Что взять с тебя?
   -Вы – люди-чайки, - возразил шаману Кенклен. – Стало быть, вся жизнь ваша связана с небом, с полётами. И души умерших должны возвращаться туда, откуда они пришли: к чайкам, в небо.
   -И почему все иноземцы такие непонятливые? – начинал злиться Нанук. – Всё вам по нескольку раз разъяснять приходится. – Мы произошли от чаек, но души наши обратно в них не вселяются. Душа человека передаётся только человеку. Или же иногда обращается в злого духа. От высшего к низшему душа никогда не переходит, только вверх, к возвышенному. Осмыслил вконец?
   Кенклен не видел никакой связности в рассуждениях шамана о жизни. Не должно быть так, что-то недостаёт в их мудрости. Дорсеты обращаются в демонов, и Ному нет смысла посвящать их во все таинства мира. Мировоззрение дорсетов ущербно во многом. В принципе, люди они неплохие, и если принять их такими, как они есть, с народом этим вполне можно ужиться. Река жизни протекает по земле, в небо от неё только пар поднимается: в высокие смысловые премудрости.
   Нанук всё не мог успокоиться и всё корил про себя этого неуча: «Не понял он ничего! Иноземец, что с них взять? Им не одно поколение надо пережить, чтобы дорасти до наших знаний».
   -Не там ты ищешь свою Кайу, - заключил Нанук беседу. Старшим дано последнее слово, таков закон. – Свою женщину не ищут на небе, любовь на земле обитает. Присмотри её среди нас, может, сыщется? Приглядись повнимательней к нашим женщинам.
   -Наверно, ты прав, шаман, - согласился на этот раз Кенклен.
   -Раз так, давай спать, - спустился шаман на землю. – Завтра трудный день, долгий путь.

   Кенклен проснулся раньше Нанука, почувствовав ветер дальних странствий. В походах долго не спят. Шаману зов дальних дорог был неведом, и он отсыпался в своё удовольствие, ублажая природную лень колдунов: за них работают чудеса.
   Кенклен подкинул дрова на тлеющие угли «ниньи», подвесил на разгорающийся костёр глиняный кувшин со снегом и поспешил в тайгу поохотиться наудачу, дабы не сидеть сложа руки в ожидании пробуждения напарника.
   Охота выдалась скорой и удачной. Кенклен приметил чёрный нос куропатки, умело скрывающейся в чистом снегу. Выстрел бывалого охотника был точен, по другому и быть не могло.
   Нанук проснулся от запаха горелого мяса и потянулся к костру без утреннего променада:
    -Постой, не ломай, - остановил шаман Кенклена, который собрался оторвать птичью ногу на завтрак напарнику. – Хороший выстрел, - оглядел шаман голую птичью тушку с ранкой под зобом. – Повезло.
   Кенклен усмехнулся с иронией на похвалу старшего товарища: такое везение случается с ним на каждой охоте.
   Аппетитно жующие, едоки замолкли сосредоточенно. Нанук отвлёкся только на закипевшую в кувшине воду: достал из заветного мешочка травяной сбор и закинул щепоточку целительной панацеи в воду. Вторая щепотка пошла в костёр, полыхнула искрами и дымным ароматом ублажила духов. Травяной чай станет полезным даже шаману, защищённому от всех бед духами. Больному Кенклену то лекарство было жизненно необходимо.
   Насытившиеся друзья присыпали костёр снегом и собрались в дорогу.
   -Ну что, пошли? – спросил Нанук о готовности.
   -Вперёд! – указал Кенклен рукой на ледовый путь и взялся за постромки нарт.

   До острова, на котором стояла землянка дорсетов, путники добрались без особых задержек, скованный первыми морозами лёд проторил им надёжную дорогу.
   Знакомый остров встречал Кенклена заснеженным уютом, надеждой к жизни и теплу. Обжитые места, как люди: они не бросают друзей. Раз посетив благодатный край, где можно отдохнуть без забот бесконечных дорог, можно возвращаться сюда вновь и вновь. Знакомое место никогда не подведёт, не подстроит каверз, чем любит почудить дальняя дорога: неожиданными приключениями и рисками.
   Нанук уверенно вёл Кенклена к землянке, что говорило о принадлежности карамо племени Нагуя.
   -Мы приходим сюда в сезон охоты, когда морские звери устраивают лежбища на этом берегу. Бывал здесь? (Кенклен кивнул утвердительно). Так веди, показывай дорогу, - Нанук повёл рукой, приглашая Кенклена вперёд.
   Домик успел спрятаться под снежными заносами, и тропу к нему пришлось протаптывать по проваливающимся сугробам. Тепло и уют в карамо стоили того.
   Нанук первым прошёл в промёрзший дом и огляделся в поисках порядка:
   -А где дрова? – грозно спросил у ввалившегося следом Кенклена. – Тебя, тебя спрашиваю! Ты здесь последним был.
   -В нартах, - пожал плечами изумлённый Кенклен.
   -Я сам знаю про дрова в нартах. Где те, которые в доме храниться должны? Запасом.
   -Мы же с собой привезли, какая проблема?
    -Вот иди и собери, узнаешь какая проблема. Пока запас не восстановишь, отдыха тебе не видать.

   Кенклен зло бродил по пустынному острову в поисках несуществующих дров. Какие здесь могут быть дрова, когда деревья не растут? Хворост один! Он тащил мелкие ветки из сугробов, промок до колен, влетев в затаившийся под снегом ручеёк. Вязанка из хвороста почти не прибавлялась. Такие дрова сгорят в минуту, и тепла от того костра никакого не будет. Бесполезная работа!
   Пустые мытарства Кенклена возместились неожиданной удачей. Ему повстречался песец, и охотник не упустил такой случай, добыл зверя, что для бывалого охотника не составило труда. К карамо он возвращался с куцей вязаночкой и шикарной меховой подпояской из тушки серебристого зверька.
   Раздражение Нанука на Кенклена сменилось благодушием. Шаман навёл порядок в карамо, развёл костёр и встречал напарника приветливой улыбкой:
   -Что принёс? Показывай, не стесняйся! Хороший зверь! И выстрел удачный. Шкурку не повредил. Везёт же! Духи и впрямь тебе покровительствуют.
   -Это не везенье - опыт! – в отличие от наставника, раздражение Кенклена не прошло.  – Если мужчина не может попасть в глаз песцу, то он не охотник, а оленевод.
   -Ну, ну, - усмехнулся Нанук. – с такими претензиями мы всех охотников растеряем. Ладно, хочешь быть самым метким, будь. Этого тебе никто не запретит. Только стрелы экономь, не бей живность направо и налево. Тебе этот песец нужен был? Зачем убил его?
    -Мы же на охоте, - удивился Кенклен. – Как это – «зачем»? Попался зверь – стреляй! Потом разберёмся зачем.
    -Нельзя так, - попрекнул Нанук. – От природы надо брать только необходимое. Пошёл на медведя, бей медведя, остальных не тронь. Мы не волки какие – люди. И стрелы зря не теряй. Не тобой они сделали, ни тебе их ломать попусту.
   -Да разве я стрелы терял? – возмутился Кенклен. – Вот они все – в колчане. Только одна сломалась за весь мой поход от племени Моржей.
   -Как одна? – удивился на этот раз Нанук. – Ты хочешь сказать, что за столь долгий срок всего один раз лук натягивал? Только при мне ты двоих загубил. Лукавишь ты зачем-то. Непонятный. И имя у тебя непонятное.
   -А ну-ка дай мне свою стрелу, -  дошли, наконец, до Кенклена претензии Нанука. – Ну вот, понятно (вертел в руках хрупкую стрелу с костяным наконечником). Эта стрела точно только на один выстрел и пригодна. Да и ветром её сносит, лёгкую такую. Как целиться ей? Вот, мою посмотри.
   Нанук с интересом вертел в руках селькупскую стрелу и цыкал одобрительно: «Хороша»!
   -А что за камень ты обработал для наконечника? – ощупывал шаман незнакомый ему материал для убийств.
   -Это не камень. Бронза, - похвастал Кенклен. – Её выплавляют из камней, которые собирают наши женщины.
   -Научишь наших, - приказным тоном отметил шаман.
   -А я не умею, - сознался Кенклен. - Я же сказал: камни женщины собирают. А бронзу выплавляют мастера. Таас может. Я не могу, не обучен.
   -Не может он! – недовольно пробурчал Нанук. – Пойдём пробовать.
   -Мой лук возьми, - предложил Кенклен. Нанук с неудовольствием вырвал лук с рук Кенклен и вышел вслед за шаманом из Карамо.
   Шаман со знанием дела пригладил новое для себя оружие, пристроил его умело, прицелился в белый снег и выстрелил по звёздам.
   -Ну вот, - огорчился Кенклен. – Ещё одну стрелу потеряли.
   -Ты же говорил, они не теряются и не ломаются, - выдал Нанук. – Иди и ищи!
   Стрелу так и не нашли. С острова вышли с небольшой потерей, зато сытые и отдохнувшие.

   За два дня путники посетили пять островов. На отдых останавливались редко, что весьма понравилось Кенклену, который не привык к бесцельному времяпровождению в тундре за пустыми разговорами. Он смутно помнил дорогу, по которой пришёл, часто вёл за собой напарника по интуиции, скрывая от него свои сомнения. Знакомые ориентиры, примеченные им, хранили его уверенность, в которой он сейчас особо нуждался.
   На краю последнего острова шаман Нанук остановился:
   -Всё, пришли. Это остров Граничный, дальше идти нельзя. Табу! Оттуда не возвращаются.
   -Но я же пришёл оттуда!
   -Хватит врать! Меня не обманешь! Мой отец был шаманом, дед шаманил, прадед! Кого ты собираешься ввести в заблуждение? Меня? Зачем? Если надо тебе это, иди!
   -Вот и пойду – разгорячился Кенклен.
   -Вот и иди!

                Глава XV. Тотем Нагуя.


   Нанук не находил себе места: как он мог выгнать странника? Соплеменники не простят ему этого! Законы тундры строги к тем, кто не помогает затерявшимся в пути. Выгнать нуждающегося в помощи гостя не позволительно ни в коем случае! Кем бы он ни был!
   Шаман зачем-то разжёг костёр, грел незамёрзшие руки, пытался успокоиться. Мысли его всё возвращались к ушедшему на запретную территорию Кенклену, заклинания не помогали настроить душу на вечное спокойствие. Нанук вскакивал, бежал к берегу и выкрикивал потерянного напарника. Так и бегал туда-сюда.
   -Кенклен! Кенклен! – клацал Нанук в Ледовитый Океан. – Выходи оттудова! Хватит попусту бродить по запретным местам! Уходим!
   Мягкий шлепок под зад прервал крики шамана. Нанук покачнулся от неожиданности и обернулся: Кенклен стоял в двух шагах, противно смеялся во весь открытый рот, чёрный после цинги. В руках у него болталась тушка тюленя.
   -У-у Кигателик (демон)! – передёрнулся Нанук от испуга. – Оборотень! Уйди от меня!
   Кенклен обернулся: «О! Огонёк!» и побежал к костру. Стал над ним, широко раздвинув ноги, и зажмурился от удовольствия: «Хорошо»!
   -Хватит дурачиться! – приказал Нанук. – Туши костёр! Уходим.
  Кенклен пустил в костёр струю из подручных средств. Напрягу не хватило. Тогда он нагнулся и стал по-волчьи забрасывать огонь снегом, всеми четырьмя отростками.
   Нанук покачал головой, не в силах сдерживать улыбки: «Оборотень. Повредился паренёк в запретной зоне».

   Шаман привёл Кенклена к тотему племени, сложенному из камней на другом берегу острова. Сколотые камни были уложены аркой.  В середине конструкции лежал длинный плоский камень, изображающий крылья. «Крылья» сверху были прижаты пирамидкой. Казалось, дунь ветерок, и рассыплется всё это хлипкое нагромождение. Тотем, однако, простоял не один уже век.
   К каменному знаку пришлось подниматься на взгорок, обдуваемый ветрами со всех сторон. Тотем никогда не скрывался под снегом и был виден издалека, предупреждая путников о запрете дальнейшего перехода. Священное место требовало трепетных чувств от посетителей. Тут и впрямь дрожало всё, душа сжималась в ничтожное зёрнышко.
   С высоты ледяная пустыня расширилась до зловещих пределов, неоспоримо доказывая преимущества неживого перед живым: «Кто вы, люди? Шевельнулись, прокричали – вот и нет вас. Вечность вам не подвластна». И люди сжимались в комочек перед холодным величием, не смея боле выказывать свою природную дерзость.
   Шаман запричитал что-то усыпляюще на непонятном языке, толкнул Кенклена в спину, и сам упал навзничь, призывая напарника следовать его примеру. Ожидаемого горлового пения от шамана не слышалось. Должно быть, местные шаманы не обладали этим священным внутренним звуком. А и прямой его голос заставлял трепетать: нечеловеческий голос запредельных тональностей. Пение становилось всё громче и неразборчивее, входило в унисон с ветром, пыталось поймать атмосферные завывания, разогнать их в смерчи. И ветер подчинялся, завывал всё громче, тревожнее, пытался скинуть соперника-человека с недозволенных высот, куда он осмелился забраться.
   Кенклен лежал носом в землю, прикрыв голову руками, и не решался взглянуть в выси, по которым парадом проплывали немыслимые чудища: скалились, пугая кровавыми зевами, сверкали глазами, искажались в неустойчивом воздухе.
   Духи устали пугать, ветер стих, затихли речитативы шамана. Сцена на небосводе была отдана жизни, по небу поплыли образы знакомые: отец Анук, женщина, родная до боли. Наверное, мать. Представились селькупы лимбо чуп, санганы. Шаманы Йам и Таас. Каждый побуждал в Кенклене щемящие ностальгические чувства, каждый – отличные, по образу своему. Кайи не было. Кенклен всё выискивал свою Чайку средь нескончаемого парада знакомых людей и не находил.
   Все проходили строем и исчезали за краем неба. Не исчезал только тюлень, белый, ласковый детёныш. Зверёк улыбался Кенклену большими чёрными глазами, притягивал нежной молодостью своею. Тюлень простил всё своему убийце, он был благодарен Кенклену, что тот приобщил его к великому делу, позволил постоять рядышком с героем Арктики.
   Прощение не принесло Кеклену облегчения, мучила совесть. Навязчивая совесть опутала его всего укорами, не давала продохнуть. Спасением от этой надоедливой заразы могут быть только слёзы. Мужчины не плачут. Кенклен не в силах был больше бороться и залился слезой, затрясся в безудержном рёве, навзрыд. Заплакал впервые с незапамятного детства.

   -Теперь ты понял, что туда ходить нельзя? – спросил Нанук, когда они спустились к подножию священного холма.
   Кенклен кивнул, согласный со всем и разучившийся говорить разом.
    -Туда нельзя! – продолжил наставления шаман. – Граница нашей жизни проходит вон там (очертил рукой дугу к востоку). Там, где всходит солнце, ещё много места для жизни, но земля прерывается там, залитая бескрайними морями. Оттуда тоже не возвращаются.
   Хотя, с той стороны к нам приходили люди Солнца. Жестокие и безрассудные люди! Они убивают людей! Вот ты бы смог человека убить?
   -Зачем? – Кенклен представил, как человек убивает человека, и содрогнулся: к чему это бессмысленное действо? Что даёт оно? Люди не едят людей. Убийство человека – ужасное, бессмысленно преступление, прощения которому быть не может.
   -Злые люди, эти пришельцы, - продолжил свой рассказ шаман. – Лица их полностью закрыты рыжим волосом, будто у зверя какого. Они не могут жить в наших краях, умирают здесь по какой-то таинственной причине. Для них наша земля – табу. Как и их земля для нас. Зло с добром перемешиваться не должно. Хотя…
   Там, далеко, есть Земля Семи Солнц…

   Кенклен вздрогнул, услышав знакомое название. На него повеяло давно забытым чувством родины, и он поспешил прервать урок шамана:
   -Вы пришли оттуда, со страны Семи Солнц?
   Нанук взглянул с ироничной улыбкой на непонятливого ученика:
   -Туда ушли наши предки, заселяли новые земли, отведённые нам духами. Мы пришли оттуда (запад). Там земля тоже кончается, прерывается морем, которое можно переплыть. А дальше начинается новая земля, земля наших предков. Та земля большая, в жизнь её не обойти. На прародине нашей живёт очень много людей. Да и эта земля, где мы живём сегодня, обширна. Духи добры, они подарили нам много места, где можно жить привольно. Зачем нам чужие земли, запретные?
   Кенклен слушал шамана, и его не покидало тёплое чувство домашнего очага. Что-то подсказывало ему, что Нанук рассказывал о его родине.

   -Там, в Стране Семи Солнц, - продолжил рассказ Нанук, - живут родственные нам люди. Они строят большие каменные дома для себя и для своих духов. Там не бывает снега, много лесов и зверья. У людей остаётся много времени на строительство, не только на поиски пропитания, как у нас.
   В ту страну приплыли в гости люди Солнца. Они жили там долго и научили наших родственников жестокости, научили убивать себе подобных. Сами они не выжили в нашем мире. Некоторые уплыли, остальные вымерли. Люди ушли, а после них осталось зло.
    Мы не ходим в Страну Семи Солнц, не хотим убивать, не хотим быть убитыми от руки человеческой. Страшно это, грешно. Кара за убийство – самая страшная из тех, что спустили нам духи за прегрешения.
   Кенклену представлялся большой мир, который хотелось посмотреть. Хотелось познакомиться со всеми людьми, узнать, как они живут. Вспомнился Илья, он ведь был тоже потомком солнечных людей – такой же бородатый и рыжий, как Солнце. Беззаветный напарник по ледовому переходу -  Илья, готовый на самоотречение ради друга. А больше всего Кенклену хотелось домой.
   Как он устал от душевных мук! Учения Нанука не прошли для Кенклена бесследно. Физическую усталость преодолеть легче, чем душевную, и обратная дорога Кенклену далась непросто.
   Дорога лечит, и в лес Кенклен входил уже бодрым шагом. А чудесное озеро вовсе развеселило неспокойную душу Кенклена, готовую в любое время сняться с насиженного места и уйти за неизведанные горизонты.

   Кенклен осваивался в племени Чаек, завоёвывал признание своим опытом и мастерством. Он знал многое, чего не знали дорсеты. Дорсеты делились с пришельцем своим опытом. Обмен знаниями сближает.
   Полному сближению Кенклена с дорсетами мешали последствия его болезни. Его считали порченым, выходцем с другого мира, в котором обитают злые духи и оборотни. Все беды, которыми не обделена жизнь севера, перекладывались на голову «подпорченного» пришельца. Иметь в племени «козла отпущения» для дорсетов оказалось удобным.
   Со временем Кенклен свыкся со своей незавидной участью, и отсутствие должного уважения от окружающих не особо мешало его сытной жизни. Его слушали, обучали местным премудростям – чего же боле.
   Особо заинтересовала Кенклена местная лодка, каноэ. Она выдалбливалась из цельного ствола дерева, была прочна и долговечна. Каяк санганов - обтянутый шкурами костяной каркас, не шёл ни в какое сравнение с каноэ, хоть и был намного легче.
   Умельцы лодочники из дорсетов без всяких утаек обучили Кенклена своему долбёжному ремеслу. Увлечённый ученик схватывал быстро, работал умело, чем радовал своих учителей. Общее дело сплачивает, и признание Кенклена за «своего» постепенно накапливалось.

   Кенклен не забыл о совете Нанука: искать свою женщину средь живых, а не на небе. Он приглядел среди дорсеток весёлую девушку и потянулся к ней. Она смеялась так звонко, заразительно! Не обращать внимания на неё было невозможно.
   Иклы – девушка-улыбка. Она и вправду была схожа с улыбающейся луной, такая же круглая лицом и светлая. Иклы ответила ухажёру на его внимание, несмотря на его щербатый рот. С двумя передними зубами Кенклену пришлось расстаться.
   Иклы, патологическая жизнелюбка, брала от жизни всё, старалась понравиться, а мужчины всё сторонились её. Наверное, побаивались такого напора, или же девушка просто не подходила под каноны дорсетской красоты, была очаровательна по своему.
   Что бы там ни было, час девушки настал, и она ответила долгожданному поклоннику, не раздумывая особо, влекомая одними чувствами. Кенклен ответил ей приглашением на охоту. Такая традиция была у дорсетов: приглашать понравившуюся девушку к мужскому делу. Других таких случаев у дорсеток не случалось. Женщина не должна выполнять работы совместно с мужчинами. У женщин свои дела, у мужчин – свои.

   Иклы во все свои очаровательные глазки принимала советы опытного охотника: как правильно держать лук, как зажимать стрелу, как плавно выпускать её под выстрел. Сама же первая замечала зверька, ловко орудовала луком, шагала неслышно, как настоящий охотник – веточкой не хрустнет. Ох уж эти женщины! Пойдут на всё, лишь бы только понравиться мужчине.
   На охоте свершилось всё, что необходимо. Бесконечная тундра скрыла то, что не следует знать посторонним о таинствах любви. Дорсеты увидели главное – в племени будет пополнение, что надёжно закрепит будущую жизнь северян. Жизнь продолжится. Какие ещё доказательства нужны для появления надежды и радости.

   С развитием беременности Иклы становилась всё более раздражительной, сторонилась Кенклена. Мужчины ей больше были не нужны, всё необходимое для будущей матери делали женщины. А еда удивительным образом сама появлялась над очагом. Ягоду Иклы могла собирать и сама, девушка любила побродить по лесу в одиночестве. Зачем ей теперь мужчины, когда решено всё?
   Такие традиции были у дорсетов: сыновей они воспитывали всем племенем, начиная с 2-3-летнего возраста. К грудничкам мужчины не касались, первое знакомство с жизнью для детей проводили женщины. О дочерях охотники вообще знали понаслышке. Чему может мужчина научить молодую девушку? И не надо заниматься ненужными делами, пустые беседы вести с неокрепшей девичьей душой. Придёт время, найдётся парень, который в полной мере оценит воспитание, полученное от сердобольных тётушек.

   Кенклен всё больше чувствовал свою ненужность в племени. Он отдал ему все свои знания, пополнил племя Чаек новой кровью. Больше от него ничего не требовалось, он оставался гостем, чужаком. В таком расположении к нему большую роль сыграл Нанук. Слово шамана многое значит. Нанук всегда называл Кенклена «порченным», а покровителя для Кенкленав племени не нашлось.
   Жизнь без признания не жизнь. Кенклен решил искать новые племена, приемлемые для его отверженного статуса. Его не гнали, но и не удерживали. Свобода решений и передвижений – главенствующий закон в неписаных правилах бытия северных народов.
   Собравшийся в путь Кенклен долго выбирал маршрут для себя. Его не прельщал тёплый юг с его каннибальскими нравами. Ограниченный запретом ближний восток притягивал слабо. Кенклен засобирался к западу, оттуда пахло домом.

                Глава XVI. Алеуты.



   Уходя от дорсетов, Кенклен экипировал свой кожаный каяк. Уж больно тяжёлой оказалась долблёная каноэ дорсетов, не утащить её ни по земле, ни по снегу. Менять же лодку на нарты Кенклен посчитал делом непредусмотрительным: сколько ещё переправ уготовит для него дорога – не сосчитать. Без лодки на том пути не обойтись. Комбинированная лодка-нарты в этом случае подошла бы как нельзя лучше.
    Лодка Кенклена требовала капитального ремонта после сложного перехода через Арктику. Наличие материала под рукой и неплохого инструмента, хоть и каменного, ускорили ремонт. Кенклен поднаторел в столярном ремесле у мастеров племени Чаек, и ремонтные работы не встали для него камнем преткновения, работал новоиспечённый мастер с огоньком. Местные мастеровые немного огорчались по поводу ухода такого умельца, да особо отговаривать Кенклена никто не стал. Где и как жить – свободное решение каждого настоящего мужчины.
   Проводили Кенклена со всеми почестями, как-никак, а он оставил в племени свою кровь. Развитие жизни – в разнообразии потомства: сея мудрость неоспорима и подтверждена временем. Кенклена снабдили всем необходимым, заполнили его каяк по самые борта.
   На проводах появилась Икла. Подошла к Кенклену, поддерживая разбухший живот, улыбнулась натянуто, обняла прилюдно, по традиции. Кенклен не огорчился особо, что не узнает о поле своего ребёнка. Отцовских чувств в нём не проснулось. И откуда было им взяться у вечного скитальца. Материнство пробуждается в женщине гораздо раньше, при беременности. Отцами становятся лишь тогда, когда сын берёт в руки лук или гарпун.

   Начало пути для Кенклена оказалось несложным. Дорсеты указали ему лучший путь к соседнему племени, который он преодолел в три с небольшим дня. Так и шёл, от стойбища к стойбищу. Удивлял новых людей своим непривычным видом и историями, которым не верили. Удивлялся сам необычным людям и их нравам. Везде его встречали приветливо, как и всегда на Севере. Таковые были северные традиции гостеприимства, таковыми они остаются и по сей день.
   Для Кенклена открылся большой выбор дорог. Он руководствовался советами, сам принимал решения, в какую сторону ему идти сегодня. Его потянуло в тепло, в страну Семи Солнц. С неделю он бродил по тайге, знакомой ему с зимовок с родным племенем лимбо чуп. Всё одинаково в этом мире и в том: те же деревья, тот же снег. Только звери немногим разнятся, и люди чуточку другие. Так и должно быть, живое пытается выделиться из общей массы, обрести себя.
   Тянуть нарты по тайге оказалось несколько сложнее, и Кенклен свернул в родную тундру. Со всеми на земле не перезнакомиться, это он уже понял и решил представиться в первую очередь людям своим, близким по духу, по морозостойкости.
   Он понял, почему Чайки отнеслись к нему с пренебрежением: их не влекли дальние странствия. Хоть и были они охотниками, родные угодья вполне удовлетворяли их потребностям. Кочевники-оленеводы Кенклену были ближе, и общаться с ними было легче, хотя налёт недоверия к чужаку наблюдался во всех племенах.
   А ещё Кенклен заметил, что женщины стали его сторониться. Женщине важна оценка внешнего вида мужчины – таковым может стать их потомство. Для Кенклена его северный переход не прошёл даром: лицо покрыли чёрные крапины обморожений, исказили морщины. Отсутствие зубов нисколько не улучшило его привлекательности. Если для мужчины шрамы являются доказательством храбрости и надёжности друга, женщинам внешние изъяны выступают явным признаком  безрассудства. «Зато легче будет найти Кайю, - подумал Кенклен. – Для Кайи любовь важнее безупречной улыбки».

   С приходом солнца с каяком пришлось расстаться: невозможно стало тащить лодку по обнажившимся после снежного покрова скалам, которые мешали продвижению, навязчиво приглашали остаться на своих гибельных склонах, обделённых жизнью.
   У первых встречных аборигенов Кенклен обменял лодку на рюкзак и свежую провизию. Выгодный обмен порадовал хозяев, и люди, называющие себя эскимосами, засыпали необычно щедрого путника предложениями остаться и завести семью в их самом лучшем племени с правильными богами и справедливыми законами.
   У эскимосов Кенклен прожил незабываемую неделю. Приветливый народ из медвежьего племени откликался на все прихоти дорого гостя: затягивали пиры до переполненных желудков и мозгов, забитых сказочными историями; веселились под звуки варгана и танцы женщин; ходили на охоту, на которой Кенклену приходилось только стрелять, хвастая меткостью: эскимосы сами загоняли под важного охотника дичь.
   Со всем приятным рано или поздно приходится расставаться. Вольготная жизнь приедается скоро. Человека действия непреодолимой силой заманивает дорога.

   С рюкзаком за спиной дорога показалась легче, и Кенклен отклонился к югу, полез в горы, украшенные тенистыми лесами и величественными ледниками. Щедрый край, переполненный дичью, встретил гостя сытостью и надеждами к безбедному существованию. Красота – первая подсказка к привольной жизни. Кенклену оставалось только помнить завет дорсетов: не убивай без необходимости.
   Вдоволь надышавшись высокогорным воздухом, Кенклен спустился по южным склонам к равнинам Аляски и пошёл к океану ввиду гор Аляскинского хребта. Он не знал, куда идёт. Спрашивал у людей, где находится большая вода, которая разделяет две большие земли. Ему объясняли подробно, но чувство потери пути не оставляло гуляку. Небольшое волнение не особо досаждало Кенклену. Здесь было хорошо, а отдохнуть душой человеку никогда не помешает.

   Много удивительных зверей встречал на своём пути Кенклен. Они были узнаваемы, но разнились с теми, с которыми он рос: олени в этих краях больше, волки меньше ростом. Медведи были всё те же, которых Кенклен знал по сибирской тайге – самодовольные хозяева, которым никто не указ.
   Он всё хотел увидеть лошадок, коих встречал ещё мальцом, когда они с отцом Ануком ходили в гости к дальним родственникам, куда-то в далёкий улус. Дорогу туда Кенклен уже не помнил, а вот лошадки всё стояли у него перед глазами: добрые, беззащитные какие-то. Его тогда подсадили на хребтину животине – покататься. Кленчик упал под страшные беспокойные копытца и заплакал с испугу: как бы не зашибли. Осторожная лошадка не тронула неумелого седока, перебирала ногами в стороне от малыша.
   В этой тайге лошадок не встречалось. Встретилось другое чудо: однажды с горки Кенклен увидел на поляне… себя.

   Человек в парке ехал вдалеке, верхом на олене. Олень был малого роста, такой, каких Кенклен встречал у дорсетов, каких помнил с детства по родной сибирской тундре. Олень бежал рысцой, красуясь своими роскошными рогами. А между оленьих ног мелькал серым комочком… волк. Волк не нападал, бежал рядом, в команде. Такая знакомая картина!
   Кенклен застыл поражённый, встрепенулся погодя и закричал призывно.
   Чудеса в дороге встречаются часто. Не пристало человеку любопытному поддаваться природному испугу при виде необычного. Любое неординарное явление стоит обследовать прежде. Интерес, заложенный в людях, гораздо продуктивнее страхов. Страх порождает мракобесие и отторжение от природы.
   Верховой оглянулся и остановил оленя; спешился, поджидая незнакомца, мчавшегося к нему с пригорка. Куда спешит? Вся жизнь впереди. Лето ещё в самом разгаре. Живи и радуйся.
   -Батук, - представился незнакомец Кенклену и тут же принялся сооружать костерок. Такая традиция была у этого племени – знакомиться у костра. Благо, в сухую погоду для того тёплого действа нашлось под ногами много хвороста. Огонь сближает, вокруг костра незнакомые люди чувствуют себя защищёнными и не боятся предстать перед собеседником глупцом.
   -У меня тоже был волк, - похвастал Кенклен. – Он погиб, защищая нас от медведя. Хороший был олений пастух.
   -Волки не могут охранять оленей, это их еда, - опроверг Батук сказки Кенклена. – Волк – хороший охотник. Они быстро бегают в упряжке, лучше оленей. Но никак не могут охранять тех, на кого охотятся. Вот тебя поставь охранять чужую невесту, справишься (улыбнулся игриво)?
  Кенклен не стал спорить с человеком чуждых нравов, наученный опытом пребывания в гостях у дорсетов. Ответил с тоской по погибшему другу:
   -А я никак не мог приучить Войнака к охоте, - сказал и привстал, скрывая скорбь на лице. Направился к волку, привязанному отдельно от оленя: - Как зовут?
   -Р-рэй! Ты там не подходи к нему близко. Он чужих не признаёт.
   Кенклен не услышал предупреждений. Уж не ему волков бояться. Волки Кенклену друзья. Он их понимает.
   Рэй метался на верёвке, рвался навстречу чужаку. Лаял зло, предупреждая. Скалил зубы, оправдывая рыком своё имя. Кенклен успокаивал зверюгу мягким голосом, пытался приучить своим запахом. Протянул руку в знак добрых намерений и тут же отдёрнул, избежав счастливо волчьих зубов. Волк не остывал всё, изловчился и на предельном рывке достал ногу неуёмного приставалы. Унт Кенклена был потерян безвозвратно. Кровь на ноге его особо не смутила. Раны после острых волчьих клыков зарастают быстро.
   Батук смеялся над самонадеянным знакомцем:
   -А ведь я предупреждал. Придётся тебе на олене к стойбищу ехать, сменной обуви у меня с собою нет. Ладно, собирайся. Не то до темна до наших не добраться.

   Племя алеутов, с которым роднился Батук, приняло Кенклена с должным гостеприимством. Накормили досыта уставшего странника, уселись кругом и станцевали ритуальный сидячий танец, славя своего бога Агума за свежие новости, принесённые пришельцем. В улягамах (землянка) не пригласили, однако. Уставшему с дальней дороги Кенклену хотелось спать после сытного обеда, хотелось помять мягкое ложе истомлённым телом своим. Да раз нет приглашения, настаивать на желаемом не принято. Кенклен с удовольствием прильнул к мятной траве, засопел счастливо под звуки родного бубна, уносящего сновидения в небо. Благо, ночи ещё стояли тёплые. Сон на свежем воздухе особо сладок и привычен для вечного скитальца по северным тропам.

   Северные ночи короткие. Утренний заморозок прервал крепкий сон Кенклена. Да он не привык спать подолгу в дороге, выспался и на этот раз.
   В стойбище было безлюдно, алеуты не просыпались, смакуя последние сновидения под тёплыми шкурами.
   Кенклен поёжился и побежал к чуму, одиноко стоящему в сторонке: сам знал, зачем. «Странные люди, эти алеуты, - думалось ему в одиночестве. – Косы себе заплетают все подряд. Будто делать им больше нечего. Плетениями кос только женщины могут себя занять, им на роду прописано нравится. Шаманы ещё – у них всё равно руки свободны, пока они с духами беседы ведут. Мужчине такие глупости не ко времени, нам шевелиться надо, чтоб самим выжить, чтоб потомство наше живым оставалось, женщины те же… Отрезал лишний волос, а остаток на макушке пучком завязал – тепло и строго.
   Эти же перья себе в волосы вплетают, лица раскрашивают. Деревянные шапки строгают все зимы напролёт, обручи на голову. Красуются птичьими остроконечными шапками, не снимают их даже на охоте. Больно, ведь, голове!
    Очень странные люди. Не различить их. Батука я ещё запомнил, потому что первого его встретил. Остальные все на одно лицо, хоть и рисунки на них разные нанесены. Почему так»?

   Надо было как-то скоротать время, пока племя проснётся. Кенклен огляделся и решил поговорить с волками, спавшими вповалку за границей стойбища. Он подходил к стае осторожно, но без опаски: знал, что волки привязаны. Границы сближения с хищником Кенклен чувствовал, как опытный охотник, не преступал дозволенной черты.
   Крайний волк почуял Кенклена и зарычал, щеря клыки: «Не подходи! Загрызу»! Почуяв опасность, зашевелились другие волки, повскакали в ожидании продолжения событий: что дальше? Драться будем, или можно спать ложиться?
    Кенклена удивили голубые глаза волков, раньше он встречал у них только жёлтые. Злые, холодные глаза, они особенно яростно блестели на первом дневном свету. Испугаться таких легко, и ничем не перебить ту злость, никакими смертельными страхами. Видать, алеуты были большими ценителями волчьих повадок, что умели отбирать из того дикого племени помощников для себя.
   Кенклен вспомнил рассказы шамана Йама о южных племенах Сибири, которым тоже удалось приучить волков. «И почему не все племена используют помощь этих смелых животных? Волки признают одного вожака, всегда остаются верны своему хозяину и не побоятся смерти, защищая его».
   Он не стал подходить ближе, пожалев новые унты, подаренные гостеприимными алеутами. Себя ему было не жалко. Сколько раз он вступал в стычки с волками на своём долгом пути. Иногда было достаточно убить одного, а порой очумелая стая преследовала одинокого путника до последнего бойца. Это ещё сильно везло Кенклену, что отделывался он от диких волчьих набегов лёгкими царапинами. Ном всегда помогал своему непоседливому любимцу, не забывая придумывать для него новые испытания.
   «Подождём, - решил Кенклен. – Привыкнут к моему запаху, поймут, что я свой, после и поговорим. Не будем спешить».
   Запах – понял вдруг потенциальный волчий друг. Вот что не хватает в алеутах для полного их отличия. В них не чувствуется того резкого запаха, что присущ всем остальным северянам. Отсутствует одна отличительная черта, и уже сложно запомнить человека. Пока ещё изучишь его характер! Ни одного оленя надо вместе съесть, прежде чем научишься за версту чувствовать человека без запаха.

   Из улягамах появились первые люди, заспешили к отхожему чуму. Кенклен прошёл к своему отведённому ночлегу, не желая слышать излишних расспросов и попрёков: «зачем к чужим волкам подходишь»? Появился и Батук. Подошёл к Кенклену и предложил ему на правах опекуна:
   -Тебе бы искупаться не мешало. Не желаешь поплавать? У нас тут рядом озеро тёплое, круглый год не замерзает. Поплавать в нём – одно удовольствие.
   -Зачем плавать? – испугался Кенклен, припомнив свою первую позорную охоту на китов.
   -Я понимаю, вы, северяне, не моетесь, - призвал Батук Кенклена к чистоте тела. – Но и ты пойми меня – надо! Надо, друг. Завтракай по скорому. Тебе сейчас женщины завтрак принесут. Завтракай, и пошли. Озеро у нас тёплое, не замёрзнешь. Солнце согреет.

   Озёрная красота нисколько не взбодрила панический настрой Кенклена. И зачем он согласился на купание? Живописный водопад на дальнем берегу вызывал в нём единственно озноб. Он замочил в прибойной волне унт и содрогнулся. Нет, в воду он не войдёт! Одно дело провалится под лёд, другое – самому зайти в эту мокроту, добровольно.
   -Ну и что ты мнёшься, словно сурок замёрзший? Раздевайся! Мужчина ты, или лемминг трусливый? Смотри, я первый! Делай, как я!
    И ещё раздеваться? Ну уж нет! Всё естество Кенкленовское противилось этому действу, и он снимал с себя прогнившее насквозь исподнее по приказам извне.
   Батук плескался радостно, отфыркивался, зазывая друга в воду, брызгая на него с распушенных волос. Кенклен не решался, мочил голые ступни, уворачивался от брызг и отскакивал от набегающей волны. Тогда Батук вылез на берег, взвалил трусливого хлюпика на плечо и бросил его в воду.
   Тяжёлая солёная вода ласково объяла тело Кенклена и вытолкнула его на поверхность, к привычной жизни. Ничего страшного в своём новом обиталище пловец-перволёток не увидел, скорее наоборот: ощутил приятную невесомость, неведомую им доселе, расслабился в тёплой податливой воде, взявшей на себя все заботы о жизнеобеспечении. Свобода от ответственности перед жизнью, открыла в нём все границы для радости.
   Наплававшись вволю, друзья вышли на берег и залегли на тёплый песок. Солнце быстро просушило их мокрые тела, и проступившая соль стянула кожу – ощущение не из приятных.
   -Побежали к водопаду, - скомандовал всезнающий Батук. – Там вода чистая, разом соль смоет. Не убоишься холодной воды? Какой из тебя житель ледяных пустынь?  Сейчас проверим.
   Отбеленные солью, пловцы в пять минут обогнули озеро и по скалам спустились к подножью водопада, который разносил свою сырую свежесть далеко по окрестным берегам. Разгорячённые бегом друзья бесстрашно влезли под хлёсткие водяные струи и с непристойным визгом приняли на себя весёлую игру падающей воды.
   Переполненный запасник жизненной энергии в Кенклене с удвоенной силой гнал тепло по его телу, и он вмиг согрелся под солнечными лучами после холодного душа, взбодрённый и готовый к полноценному существованию.
   Теперь он понял, почему рыбы ушли с суши в сказочное царство Кэрэткуна: за новыми впечатлениями, в размеренный мир, лишённый суеты. Там, под водой, подводный царь решает за морскими животными все проблемы, и им остаётся только жить да радоваться.

   Кенклен взялся за своё тряпьё, разбросанное по прибрежному песку. «Выбрось его»! – остановил друга Батук и подал ему свёрток с новой паркой. Свежая одежда приятно нежила чистое тело Кенклена, разгоняла по телу жизненные соки, подвигая к новизне и очищению. Двигаться в чистоте было легко и свободно. Вот так и надо жить!
   -А штаны? – раззадорился Кенклен подарками и запросил новые.
   -Зачем тебе штаны? - улыбнулся Батук на странную просьбу гостя. – Что бы снимать их каждый раз? Мы не носим штанов.
   Кенклен пожал плечами на необычные предпочтения к одежде у инородцев и натянул свои старые, грязные штаны: «Самое дорогое беречь надо. Потом простираем».
   -Наши люди живут на островах, - тем временем знакомил Батук своего подопечного с нравами алеутов. – Промышляют рыбной ловлей и охотой на моржей и китов. Мы разводим оленей. Каждый должен заниматься своим делом и не забывать о родных. У людей разные возможности и способности. Кого силой наделил Агугум, кого выносливостью, а кого умом. Морские охотники не сравняться с нами в беге за оленями, им сила нужна, чтобы справляться с огромными китами, вытаскивать на сушу горы мяса.
   «Всё как у нас», - радовался совпадениям Кенклен и верил, что в племени алеутов всё для него сложится удачно.

                Глава XVII. Ошибки природы.



   Кенклен осваивался в племени алеутов, изучал их нравы и традиции, запоминал имена духов и шаманов, простых соплеменников. Он прилагал немало усилий к тому, чтобы его восприняли как человека, поверили рассказам о его необычном путешествии. Усилия Кенклена не пропадали даром, и всё же принимали его как и везде – чужаком. Испорченный болезнями вид, отсутствие традиционных татуировок и неполный комплект зубов нисколько не поднимали его авторитета. Алеуты считали себя самыми цивилизованными людьми на земле, обласканными богами. Чужаки для них были людьми низшего сорта. Даже соседи эскимосы, многократно превосходящие алеутов по численности, не являлись исключением – дикие люди, не следящие за своим внешним видом. Что взять с них?
   Кенклен пристрастился к купаниям в озере. Чистота ему всё больше нравилась. Он даже пробовал заплетать косы со своей разросшейся шевелюры, да вскоре забросил это бесперспективное занятие – терпения не хватило.

   Однажды Кенклен попал на озеро в неурочный час. Его не осведомили о женском дне, в который мужчинам по солёным берегам бродить не следовало.
   Под водопадом неосведомлённый зевака увидел девушку, которую он приметил ещё  в улусе. Кенклен приучил себя выбирать в каждом племени женщину. Свободные нравы северян не сдерживали любовные позывы, и пришлый повеса на своём долгом пути наследил во многих местах, оставил о себе память с селькупскими чертами.
   Кенклен позорно спрятался за камнем и наблюдал со своего укрытия за движениями точёного тела, украшенного солнечными бликами и водяными струями. Тут было на что смотреть!
   Увлечённый женскими прелестями волокита не замечал уже больше ничего вокруг, кроме захватывающего вида, прикрытого прозрачной кисеёй из падающей воды. Отвлёк его громкий всплеск за спиной, и Кенклен обернулся резко, вздрогнув от неожиданности.
   В озеро плюхнулся медведь, и плыл он к цели запретной: к водопаду, к женщине. «Вот дурень! - содрогнулся Кенклен, - Спутал медведицу с человеком. Случится же такое! Как можно перепутать секреты разных видов? На солнце, видать, перегрелся, увалень»!
   Гадать и рассуждать времени не оставалось, на девушку надвигалась смертельная опасность в лице любвеобильного медведя. Кенклен схватил здоровый камень и забросил его в мохнатую тушу. Медведь скрылся под водой, которая тут же перекрасилась в кровь. Орудие Кенклена достигло цели, камень угодил в медвежью голову.
   Одним ударом булыжника косолапого не завалить. Оклемался он скоро и выскочил из-под воды, жадно хватая воздух – злой и очумелый, брызгал во все стороны, вертясь и силясь сориентироваться: кто это посмел прервать его стремления к блаженствам? И хоть были его движения запутаны, хоть не прошёл для мишки даром пролом черепа, и наглотался он воды по самую трахею, хозяин здешних мест принял вызов. Вечный зов многократно умножил жизненные силы медведя, и он ринулся на противника, посмевшего оспорить его права на самку.
   Голыми руками человеку с медведем не справиться. Кенклен проверил наличие ножа за поясом и поднял с земли подвернувшийся под руку обломок весла – длинный и крепкий, как раз по жилистым мужским рукам. Он вошёл в озеро, чтоб встретить медведя на воде, не на его территории.
   Зверюга с трудом встал на задние лапы, в агрессивную стойку, зарычал с острасткой, предупреждая о нападении. Кенклену было не до ритуалов, он нацелился и ткнул палкой в глаз зверю, надавил, заваливая противника на спину.
   Медведь не стал отлёживаться под водой, боль его не остановила, и он напал на противника в прыжке, подняв волну и гору брызг. Кенклен оттолкнулся шестом от летящей на него торпеды и завалился на спину; подняться успел, пока раненый противник его разворачивался для нового броска.
   Раненый зверь был уже не так резок, Кенклен вполне успевал изворачиваться от его бросков, наносил противнику новые раны. В конце концов, ему удалось прижать веслом голову ослабевшего противника ко дну. Медведь подёргался недолго и затих, поддался колышущей его тело волне.

   Кенклен вышел на берег героем: гордая осанка победителя битвы за самку, кровь, заливающая грудь из разодранного плеча. Герой, достойный любви, полный достоинства и самоуверенности. Теперь ему ни одна женщина не откажет.
   Женщина спешила к своему спасителю, не успев одеться, кинула свою парку через плечо. Женщина-совершенство: стремительная, грациозная, с одной открытой грудью, другая прикрыта расписной меховой шкурой. От такой красоты притягательной невозможно глаз отвести, хочется живописать её.
   -Ты зачем медведицу убил? – затрепетал воздух от хрустальных женских ноток, раскрашенных строгими оттенками. Ласкающий уши Кенклена, звук эхом отразился от скал и не оставил ему выбора: это был именно тот голос, о котором он мечтал всю жизнь, не услышанный голос матери.
   Женщина остановилась и стала одеваться, накидывала парку через голову, вытянувшись во весь рост. Всё происходило естественно так, будто и не было рядом с женщиной мужчины. От такого зрелища невозможно отвести глаза, и Кенклен слышал только голос без слов, как музыку,  потонул в мечтах безвозвратно.
   -Ты человек, или волк какой? – пыталась женщина вывести чужака на свет земной. – Только волки нападают на кормящих матерей. Ты зачем медведицу убил?
   -Медведицу? – прозрел наконец Кенклен. – Какая медведица? Это медведь, - указал на тушу, которая легко поднималась над волной, и полез вытаскивать её на берег.
   -А это что по-твоему? – указала женщина на скалы, по которым к берегу спускался медвежонок. – Ты хочешь сказать, что он к медведю спешит? Хочешь сказать, что этот медведь взял на себя материнскую ответственность за него?
   -Но ведь это медведь! – настоял на своём Кенклен. – Он мог убить тебя.
   -Да хоть медведь! Не унималась женщина. – Какая разница? Медведи на людей не нападают. Человек нападает на медведя.
   Сказала, как обрезала. Махнула головой, разбрасывая косы по плечам, и прижала волос деревянным резным обручем. Развернулась и пошла, будто не спасали её только что.
   -Стой! – окликнул женщину Кенклен. – Ты скажи хоть, как зовут тебя.
   -Ойна, - женщина оглянулась, одарив Кенклена улыбкой напоследок. Первой лучезарной улыбкой, сиюминутно ускользающей.
   -А на охоту со мной пойдёшь?
   Женщина оглянулась опять, строгая уже и недоступная. Не ответила ничего и ушла прочь.

   Кенклен тщетно пыжился вытащить медвежью тушу на берег и корил себя за неумелое обращение с женщиной. В разных племенах мужчина приглашал женщину к сожительству по-разному: кто на оленях прокатиться приглашал, кто в чум - испробовать заготовленных яств. Признания в чувствах у суровых северян не встречалось. Кенклену пришлось больше всего по душе приглашение на охоту. Что в этом плохого?
   «Медведя надо будет закрепить чем-то, - перевёл Кенклен свои мысли на действительность. - Без помощи мне не обойтись. И что я опять сделал неправильно? Племя сегодня будет сыто, не каждый день удаётся медвежатиной себя побаловать, Жаль, шкура испорчена. Ничего толкового с неё сшить уже не удастся».
   Он попятился к берегу и наткнулся на мягкое что-то, знакомое до боли. Кенклен застыл, вспомнив свою первую встречу с волчонком, и щемящее чувство захватило его нежной оторопью. Просящее мычание подсказало ему сущность ластящегося комочка. А кому же здесь ещё быть? Кенклен поднял медвежонка на руки и прижал его ласково. Это Ном подарил ему возможность расплатиться за все неправильные убийства животных. Он вырастит медведя и смоет с себя грехи бессмысленного охотника. Доброта, проснувшаяся в нём, поможет сближению с Ойной. Женщины чувствуют добро особо тонко и тянутся к оному, как олени к солончаку.

   Женские визги с дальнего берега отвлекли внимание Кенклена. Он прислушался и угадал причину суматохи охотничьим чутьём: женщин испугала медведица, жирующая ягоду в кустах малинника. Вот к кому стремился медведь! Вот где сокрыта ошибка природы. Или Кенклена? А как же решать с медвежонком? Чей он? Медведь без всяких угрызений совести убьёт медвежат, лишь бы покрыть медведицу, освободившуюся от материнства. Как удалось этому мальцу пристроиться к матёрому зверюге? Медвежонок точно шёл за медведем, тут не было никаких сомнений.
   Медвежья неразбериха так и осталась для Кенклена тайной. Ясно стало главное – теперь опеку над медвежонком придётся нести ему самому.

                Глава XVIII. Унаганы.


   Алеуты определили Кенклену место под жительство за пределами стойбища. Причиной отчуждения его явился медведь, которого хозяин назвал Умка, не мудрствуя долго.
   Люди везде приветствуют друг друга по своему, духов называют разными именами, даже названия народов всюду звучат по разному. Где только не бывал Кенклен, разные люди называли медвежат одинаково – «умка». Наверное, медведи несут в себе объединяющие начала для разноязыких народов.
   Медвежонок оказался не воспитаем, в чём алеуты и не сомневались. Зверёныш перегрызал верёвки, бегал по стойбищу, разорял кладовые. Повадился знакомиться с волками, которые не принимали инородца, облаивали назойливого мишку на чём свет стоит. Суматоха в лагере от проделок Умки поднималась нешуточная, и отношение людей к его проказам было заведомо неприемлемым.
   Кенклен поставил себе небольшой чум, а для Умки соорудил вольер, и теперь медвежонок был лишён возможности проказничать. Нарекания на медведя от алеутов Кенклену перестали поступать, хотя Батук сообщил ему мнение сородичей по поводу Умки, которые считали, что дикому зверю средь людей не место.
   -Но ведь вы держите подле себя волков, - попытался Кенклен оспорить присутствие медведя подле себя.
   -Это уже не волки, - ответил Батук на сомнения своего подопечного. – Собаки - приученные наши помощники.
   Кенклен не понял алеутского слова «куви» (собака), но принял его, как принадлежащее к прирученному волку. Кстати он узнал, что алеутское племя называет себя «унанган». С этим народом у Кенклена особенно тяжело складывалось взаимопонимание, а некоторые традиции алеутов для него оказались и вовсе неприемлемы. Многие алеуты не утруждали себя работой, не ходили на промысел. Они сидели бесцельно в уягамах и беседовали часами, лишь изредка выходили побродить по берегам целительного озера. Эти люди были полезны лишь тем, что направляли соплеменников на дела общественные, будто работящие алеуты сами не знали, чем им заняться в день грядущий.

   Неработающих алеутов в племени было очень много, почти половина, и все остальные вынуждены были их одевать в лучшие одежды и готовить им еду. Сырую пищу избранники лени не потребляли.
   Странными для Кенклена казались эти бездеятельные люди, ущербные в чём-то. В других племенах от общественных работ освобождался единственно шаман, да и тот не сидел долго сиднем, то на охоту спешил, то к оленеводам убегал от говорливых женщин, которые далеко от стойбища редко отходили.
    Если шаману безвылазно сидеть в своём колдовском чуме, не о чем ему станет беседовать с духами. Шаману необходимо знать, чем пахнет ягель, какими облаками скрывается первый восход, какой цвет у северного сияния. Шаман должен следить, чтобы звери не нарушали своих статусов, и докладывать наверх об отклонениях от нормы в диком мире со всеми мельчайшими подробностями. А как узнать, что чумной лемминг напал на росомаху, если на метр не отходить от согревающего костра?
   Унанганы сторонились пришельца, хотя и откликались на все его просьбы. На охоту его не приглашали, и бродить по лесу ему приходилось в одиночку, дабы не растерялись охотничьи навыки за сытым бездельем. Кенклен ни в чём не нуждался, всегда был сыт и одет в чистые одежды, ставшие привычным для него. Он всё горел понять, чем живут эти трутни. Ему был открыт вход в любое помещение, и Кенклену довелось присутствовать несколько раз при беседах высокопоставленных особ.
   Алеуты обсуждали дела текущие, подбирали соплеменников для особо ответственных поручений. Собрания те проходили мучительно долго, и Кенклен не понимал, о чём тут нужно столь много спорить: берись и делай! Всяк оленевод с измальства знает, куда вести стадо, а охотник осведомлён, в каких краях обитает нужная ему на сегодня дичь. И тот и другой умеют разжечь костёр, построить карамо, установить чум. Если надо то, сделают без всяких указаний
   Нескончаемые беседы велись об одежде: часами спорили о покрое парки и камлеи, фасонах и узорах. И тут Кенклен не мог понять пристрастий алеутов: парка должна быть тёплой, камлея – не пропускать ветер. Одежда не должна болтаться балахоном, мешая движению. Прорехи должны быть вовремя заштопаны и на прожжённые места поставлены заплаты. О чём здесь нужно ещё спорить, говорить? Всё давно определено суровыми северными условиями.
   Нет, не понимал Кенклен этих трутней, хотя всей душой стремиться проникнуться смыслами их жизни. Раз пришлось повстречаться ему с этими людьми, непременно следовало разобраться в их традициях. Лучшее из этой жизни в будущем сгодится для селькупов. Взаимопроникновение культур ведёт к улучшению жизни всего человечества. Недаром даже звери копируют голоса и поведение животных, живущих рядом.

   Кенклена беспокоила холодность Ойны. Он ради неё рисковал жизнью, и теперь непременно должен был добиться её признательности. Однако Ойна не отвечала на его притязания.
   -Зайди ко мне, - приглашал он избранницу. – Я зажарил зайца. Жирный такой попался! Вкусный!
   -Я только поела, - отказывалась Ойна от приглашений. – Неужто я сама себя накормить не в силах, без угощений?
   Чего только не предпринимал Кенклен для овладения неприступной красавицей: то на ягоду её пригласит, то предложит прослушать его сказки у костра. Зазывал к озеру искупаться – безответно!
   Неудачный любовник справлялся у местной молодёжи, как они знакомятся с женщинами, каким словом завораживают своих красавиц. Его вопросов не понимали. О чём можно говорить с женщиной? Всё происходит само собой. Приходит время, и мужчину тянет к ней, к единственной. Избранница тут же оттолкнёт неприятного ей мужчину. Сближение проходит естественно, и никаких слов к этому не требуется.
   Шаман заранее предупреждает юношей, каких женщин им не следует добиваться. Запрет тот не преступают никогда. Шаман всегда оказывается прав.
   Ойна сама подошла к Кенклену:
   -Я пойду с тобой на охоту. Как только выпадет первый снег, так и соберёмся. До снега заговаривать со мной даже не вздумай!
   Кенклен возликовал: есть в жизни справедливость! Вынужденная отсрочка их близости вполне объяснима: таковы традиции унанганов. А какой мужчина возьмётся разгадывать причуды женщин? Гораздо мудрее согласиться с ней и сделать всё по-своему.

   Кенклен воспрял духом после согласия Ойны. Он задался целью показать себя лучшим мужчиной, и это у него вполне получалось почти во всех делах, за которые он брался: на охоте, в благоустройстве своего чума, в воспитании Умки. Любовь творит чудеса. А как он научился плавать! Быстрее всех! Проделывал неподражаемые кульбиты на озёрной глади! (Алеуты тайком подсмеивались над его проделками на воде).
   Ему удалось наладить контакт с несколькими куви (собаками), и теперь Кенклен осваивал профессию каюра, не безрезультатно. Правда, своих собак у него не было, хозяин приглянувшейся Кенклену упряжки предупредительно одалживал свою свору начинающему каюру. Щенков в племени было предостаточно, куви подрастали быстро, и дело за личной упряжью для Кенклена стопорилось небольшим временным сроком. Сколотить свои нарты для умельца-плотника не составило труда.

   Шаман Амагук (волк) следил за пришельцем через Батука: кто привёл незнакомца в племя, тот и отвечает за его неправильное поведение. Духи подсказали шаману, что Кенклен их избранник, и предначертание для него особое, осуждению не подлежит. Шаман довёл до соплеменников откровения духов о необычном Кенклене, поэтому и сторонились люди пришельца, хотя у всех унаганов к этому жизнелюбивому незнакомцу поддерживался неподдельный интерес.
   Ойна приняла ухаживания Кенклена с женским высокомерием: избранница избранника. Не первого ухажёра она отталкивала от себя, женское чутьё подсказывало ей, какой отец не подойдёт для её потомства. У неё был желанный мужчина – зверобой с островов, поэтому женщина была так разборчива в выборе партнёров. Был у Ойны ребёнок от того зверобоя. Хотелось бы ещё детей-островитян, да не сходилось всё: зверобой заходил к унаганам редко, не всякий год, а Ойна в его приезд всегда была беременна. Видать, не по нраву было духам их взаимное влечение.
   Ойна не сторонилась мужчин. Мужчина – сильный, смелый, защитник и добытчик. Как можно ненавидеть близких людей, желающих только добра? Мужчин следует уважать. Ойна ценила мужские качества, но вполне могла дать отпор любому недостойному приставале - качество, свойственное не каждой алеутке.
   К Кенклену Ойна относилась с некоторым предубеждением: кто он? Чужак, отмеченный болезнью, исковерканный непростой жизнью. Как можно разглядеть в таком красоту, которая может перейти потомству? Надёжным он казался мужчиной, тем не менее, обладатель свежей крови – гарантии здоровому новому поколению племени. Жаль, что не удастся зачать от зверобоя ещё два года, да наказ шамана непререкаем. Шаман всегда прав. А зверобой поймёт. Он понимал беременную Ойну и радовался за любимую женщину, не обделённую мужским вниманием.

   Умка рос удивительно быстро под неусыпным человеческим вниманием. На нескончаемом корму мишка перегнал в весе своего хозяина.
   Кенклен брал медведя с собой на охоту, да помощник из него вышел никакой, скорее – пакостник. Хозяин стал оставлять своего подопечного в малиннике, пусть порадуется жизни. Не всё же ему в клетке сидеть. Правда, после Умку приходилось искать подолгу, да время у Кенклена было немеряно: для него представлялось лучшим по лесу бродить, чем сидеть в чуме без дела и разговаривать с безответными алеутами. Добычи с Кенклена никто не спрашивал, так что он отсутствовал в улусе столько, сколько душа требует.
   Кенклен придумал для Умки развлечение – борьбу. Мишка предупредительно прятал когти, не царапался и не пускал в ход клыки, толкался только мягко, да обнимался, довольно чувствительно разминая хозяина – до хруста. Риск быть задушенным в медвежьих объятиях стоил того: на представление стали подтягиваться унаганы, медвежья борьба им понравилась.
   На борцов делали ставки, и Кенклен начал хитрить. Умка удивительным образом понимал нашёптывания хозяина: поддавался, когда надо, когда надо, придавливал щуплого человечка к земле. Пища в медвежьей клетке не переводилась, Умка не успевал её переработать. Толстел и наслаждался жизнью на радость доброму попечителю.
   Умке не сиделось взаперти, несмотря на обильную пищу, предлагаемую ему в клетке. Молодому медведю надо было побродить, жизнь понюхать. Прогулок с хозяином ему не хватало, и он сам приловчился выходить ночами. А может, и помогал кто из доброжелателей, открывал клетку тайком. Мир не без добрых людей.
   Ночами Умка тайком повадился знакомиться со спящими собаками. Приняли его настороженно, как-никак, а медведи для собак враги. В собаках волчьи повадки не вымрут никогда.
   Собачий лай будил всё племя, унаганы бегали за Умкой, тормошили заспанного Кенклена, пока тот не загонял непоседу в клеть. Ночная суматоха медведю ничего хорошего не сулила, впрочем как и Кенклену.
   Со временем собаки приняли медведя за своего, и однажды его застали спящим в своре.
   Медвежьи проделки не ограничивались знакомством с собаками, за мишкой числились и другие подвиги: то он кладовую разворотит, то отхожий чум перевернёт. Любому терпению всегда приходит конец.
   Последней каплей для выдержанных алеутов стала очередная Умкина проделка: медведь затеял драку с любимым щенком знатного каюра. Дрались весело, бегали друг за другом, щенок катался на куцем хвосте, вцепившись в него зубами. Умка неосторожно прижал лапой собачку к земле, и та потеряла все дальнейшие права на жизнь, когда задние ноги её омертвели. Хозяину самому пришлось добивать щенка, бесполезных животных в племени не держат.
   -Собирайся! – заявил Батук Кенклену после последней медвежьей проказы. Завтра выходим к Алхуту. Умка идёт с нами. Здесь недалеко, всего три дня пути.

                Глава XIX. Неразделённая любовь.


   Шаман Амагук не решался самостоятельно пресечь присутствие дикого зверя в племени. Хоть и не было принято средь алеутов таскать за собой любимых зверушек, неземному Кенклену сея слабость была позволена. Людям не пристало обсуждать блажь небесных жителей.
   А может, хитрый шаман сам выпускал медведя из вольера по ночам, что бы ускорить его конец? Бороться напрямую с посланцем духов, Кенкленом, Амагук не решался. Он искал себе помощника в этом сокровенном деле и вспомнил об отшельнике, одиноком шамане Ахуту.
   Ахут жил в горной тайге, у подножия ледника, который очищал колдовской уягамах морозным дыханием и вылизывал окрестности белоснежным языком до кристального блеска. Шаман слыл проводником в дикий мир, умел разговаривать с животными и испрашивать у них разрешения на охоту: где и когда, какое животное ему дозволено будет убить в поддержание своей жизни. Животные уважали этого человека и никогда не сторонились, как это принято в отношении других людей, отверженных от дикого мира.
   С шаманом жила женщина, которой он ни с кем не делился. Детей у них не было. Духи ценят своих избранников и не дозволяют им оставлять потомства, которое присвоит себе святые права на связь высшего мира с наземным. Мудрость духов всеобъемлюща, посредников они создают сами.

   В походах не бывает скучно, смена видов накаляет интерес путешественника до предела. Матушка природа позаботилась о своих отпрысках и подготовила землю для их здорового существования: свежий воздух, чистую воду, целебные травы. На лоне природы захочешь, не заболеешь.
   «И почему люди сторонятся друг друга? – размышлял Кенклен в пути. – Доказывают свою неповторимую незаменимость противопоставлениями. Люди сближаются в походах, в пути стирается всё наносное, ненужное человеку высокомерие. В лесу люди становятся простыми и естественными, потому что здесь – правда жизни. Правда проста и понятна, она не терпит разбирательств и доказательств. Правда работает и имеет в окончании своём результат».

   Умка не шёл в связке с людьми, свободный зверь бродил где хотел, и ел что найдёт. Отставал, убегал вперёд и всегда возвращался. Чутьё подсказывало мишке, куда идут люди, и он не терялся в родном лесу.
   Режим медведям не прописан, и Умка спал когда ему вздумается. Лишь однажды людям удалось поспать вместе с медведем, насладиться чужими снами и дружеским теплом. Спать на медведе оказалось намного удобней, чем на промёрзшей за ночь траве. Правда, сон медвежий был недостаточно долог. Средь ночи мягкая, тёплая кровать зашевелилась под сонями, Умка сбросил с себя сопящих приживал и, не просясь, не попрощавшись, отправился в тайгу по своим делам.

   Трёхдневный переход закончился в срок. Батук остановил Кенклена на границе запретной зоны: «Дальше идти нельзя». Друзья расположились лагерем, развели костёр и стали ждать. Умка не ждал, для медведей людские табу не указ.
   Умка ушёл недалеко, заявил о себе воинственным рёвом. В ответ ему вторил второй медвежий рык, такой же агрессивный. Кенклен забеспокоился о друге, но помочь ему ничем не мог.
   -Слышишь? – закрепил своё запретное слово Батук. – Тут люди без спроса не ходят. Табу!
   Медвежья перепалка стихала понемногу, в голосах драчунов появились доброжелательные нотки. Умка не вернулся, однако, а вскоре у лагеря появилась женщина, зазвала гостей за собой, жестами одними, молча.

   Ахут ожидал гостей. Слухи по тайге разносятся деревьями. Шаманы узнают о новостях раньше всех, знать обо всём им на роду прописано. Охрану свою, медведя Бала, Ахут о гостях предупреждать не стал. Люди должны знать, к кому спешат, проникнуться таинством, прежде чем удостоятся встречи с избранником высшего мира.
   Гости почтительно следовали за молчаливой женщиной, имя которой так и осталось для них тайной. Тайга здесь, казалось, была такая же, как и везде, но деревья давили к земле, склоняли к святости. Пробежки и прыжки тут были неуместны, двигались размеренно и переговаривались шёпотом, строго.
   Умку повстречали у клетки Бала, медведя в гостях шаман закрывать не стал. Бал хозяйственно разлёгся в клети – спокойный и уверенный. Умка потявкивал приниженно, стлался по земле, стараясь заручиться вниманием старшего медведя. Кенклен успокоился, наконец, за здоровье своего питомца.
  Женщина открыла дверь в карамо шамана и жестом пригласила гостей войти, сама удалилась за углом землянки. Кенклен вошёл первым и встал увальнем в полутёмном помещении, моргая подстраивал зрение под слабое освещение. Батук вошёл следом и толкнул друга в спину, сам поклонился, сложив руки ладошками, и призвал Кенклена следовать его примеру.
   Шаман на гостей не обращал внимания, бормотал неразборчиво в своём колдовском углу. Гости стояли склонившись в дверях, и продолжалось это уже довольно долго. Наконец Ахут отвлёкся от мира духов и обратился к людям:
   -Это не мой медведь. Его, - указал на Кенклена и снова отвернулся к высшим собеседникам, невидимым простым людям.
   Гости выслушали шаманскую мудрость с почтением и прошли в гостевой угол, где предупредительно была постелена циновка. Вошла женщина и подала мужчинам по пиале травяного настоя; вышла тут же, без улыбки кивнув на благодарности гостей.
   Кенклен отпил глоток живительной жидкости и тут же заполнился памятью детства. Сколько он пил уже этих настоев на своём веку! У каждого травника выходил свой вкус настоя, всякий отвар будит свои, неподражаемые чувства и пьётся с отличительным удовольствием.  Кенклен зажмурился, уносясь по реке времени в безмятежное и  сделал ещё глоток наслаждения. Ещё один, ещё…
   Кенклен цеплялся за медвежью холку и нёсся верхом на звере по небесной реке. Медведь был надёжным проводником по небу: большим, такой не подведёт, не уронит, примчит куда надо. Тёплая мягкая шкура приятно грела обнажённое тело, и холодное небо не было властно над ездоком, защищённом хозяином здешних безмерностей.
   Звёзды неслись вслед небесным путешественникам, открывали свои лица, старались понравиться. Но это были всё не те звёзды, что искал Кенклен. Звёзд было много, как средь них найти свою, единственную?
   Медведь силён, добр. Хозяин может многое, что не доступно человеку. Медведь не может найти звезду, ему не доступно распознавать красоту и чувства. Свою звезду дано найти лишь человеку.
   Кенклен  не сразу приметил Умку. Медвежонок бежал сзади. Маленький, он объявился только тогда, когда споткнулся о завалявшуюся на молочной дороге звезду. Умка кувыркнулся и выкатился вперёд. Показался несмышлёныш неловко, как  всегда.
   А впереди сияла Путеводная Звезда. Это был конец пути, туда и нёс медведь Кенклена. Если до устья реки Кенклен не найдёт свою звезду, то не найдёт её больше никогда…

   Пока Кенклен спал, Ахут просвещал Батука откровениями духов:
   -Кенклен – посланец духов. Мы не вправе влезать в его жизнь. Духи одарили его свободой, какая нам не дадена. Кенклен сам решает, как строить свою жизнь. Нам не следует мешать его устремлениям. Поможем ему – задобрим духов.
   Ахут не привечал гостей особо: получили то, зачем пришли – могут уходить. Не положено непосвящённым людям бродить по запретным местам.

   Умка успокоился под заговоры Ахута и больше не тревожил унаганов своими хулиганскими выходками. А может, это Амагук смирился с присутствием в племени дикого зверя, и перестал по ночам выпускать медведя из клетки? Но скорее всего в том повинна была приближающаяся зима. На мишку напал жор, он раздобрел и обленился.
   Кенклен всё удивлялся здешнему солнцу: светило грело эти края дольше, чем там, где ему приходилось быть до этого. По его расчётам уже должна была наступить зимняя ночь, а солнце каждый день краснелось над горизонтом, растапливало снег, едва нападавший за ночь. Дожди смывали лёгкие снежные покровы и оттягивали обещанное Ойной свидание.
   Кенклен крепко держал слово, данное Ойне, не заговаривал с женщиной до первого покрова, любовался избранницей издали. Вот уже и снег лёг, а Ойна так и не подходила. Кенклен не выдержал и заговорил первым:
   -Пойдём на охоту? Ты же обещала.
   -Раз обещала, значит пойдём. Собирайся.
   Так просто? Кенклен сбегал до своего чума и накинул на себя охотничий рюкзачок, готовый всегда к переходам: «Идём»? «Пошли уж».
   На радостях состоявшийся любовник взял с собой на свидание Умку, свидетелем своего счастья. Полусонный медведь не выполнил возложенных на него обязательств, и как только гулящая троица покинула стойбище, покинул влюблённых и скрылся в тайге. У медведей в эту пору свои неотложные дела. Им не до людей, и не до любви, тем более.

    Ойна отказалась от услуг Кенклена, который предлагал ей научиться стрельбе из лука. Не женское это дело, живое убивать. Женщина призвана дарить жизнь, а не отнимать её. Её не радовали ни морозный воздух чистейшей тайги, ни деревья, украшенные серебристыми нарядами. Она просто расстелила на снег припасённое одеяло и подложила под голову снятую парку.
   Ойна возлегла на своё ложе: открытая и готовая ко всему, что с ней ни сделает мужчина.
   Зачатие требует высшего вдохновения, это главное действо в жизни людей. Да и не только людей, всё живое рождено, чтобы, прежде всего, продолжить жизнь. Зачатие  – важнейшая обязанность каждого живчика, а за создание новой жизни он получает высшую благодарность непередаваемым наслаждением. Даже скрытная на чувства Ойна, не раз пережившая это, не смогла утаить своих чувств и первобытным криком поведала о них всему лесу.

   Ойна поспешно накинула парку, боясь замёрзнуть, и увернулась от согревающих объятий Кенклена: «Пойду я».
   Разочарованный холодностью девушки, Кенклен ещё долго бродил по тайге в поисках Умки. Он решил продолжать добиваться взаимности Ойны. Настоящий мужчина должен уметь завоёвывать женские сердца.
    Своего Умку Кенклен нашёл под деревом, спящим. Неопытный медведь нашёл для себя неподходящую берлогу, пристроился меж оголённых корней, выставив ветрам спину. «Снегом занесёт», - предположил Кенклен. В этом деле помочь другу он уже не мог.

   Ойна нажаловалась Амагуку на приставания Кенклена. Она понесла от него, чего ещё надо назойливому мужчине? Зовёт за собой невесть куда, незнамо зачем! Не нужны женщинам никакие приключения, им необходимо заботиться о продолжении рода, здоровье потомства.
   Решение шамана Кенклену без всяких предисловий и объяснений передал Батук:
   -Тайгу сковало морозами, самое время отправляться в путь. Завтра выходим в Ном.
   «Неужто алеутам доступна дорога в страну духов? – удивился Кенклен. – Не ведая имя высшего духа, они вхожи во владения Нома! Поразительно! Наконец-то моя цель будет достигнута».
   Удивление его было недолгим. Намёк Батука был более чем прозрачным: «грязного» пришельца изгоняют. Кенклен и сам понимал, что засиделся в этих краях. В путь, так в путь. Он порядком устал добиваться расположения самомнительных алеутов, да и к неприступной Ойне отверженный любовник успел приостыть. В этих краях Кенклена уже ничего не сдерживало.

   Умка пришёл к стойбищу унаганов после зимней спячки. Изголодавшийся за зиму медведь знал, что его тут покормят. Привечать медведя, однако, не стали, не место диким животным среди людей.
   Умка досаждал людям с неделю: потрошил яму с отходами, опрокидывал отхожий чум – его привычная с детства затея; пугал детей по ночам. Его пришлось убить.
   Назойливого медведя есть не стали. Приобщённое к святости, обласканное духовным вниманием, есть нельзя. Медвежьи останки разбросали по всем частям света, ублажили всех духов. После той жертвы унаганы прожили безбедный год, что не всегда выдаётся в северном суровом быту.
  Унаганы не посчитали нужным оставить в своей истории посещение Кенклена. Их хвалёное гостеприимство страдало с той истории. На сей счёт шаман Амагук придумал легенду:

   Духи наслали на племя унаганов испытания в лице оборотня-медведя. Оборотень склонял женщин к соитию. Оборотень желал превратить таким образом всех людей в медведей – через своё потомство.
   Шаман Амагук изгнал оборотня, а после него осталась живая медвежья шкура. Шкуру ту изловили, изрезали и разбросали по всем горизонтам.
   Женщинам следует ответственно относиться к выбору партнёров для зачатия. Мужчины встречаются всякие, случаются средь них и оборотни. Не пристало в роду людей приваживать Амароков (дух-волк), Ишагаков (гномы) и Ахлутов (косатки).

                Глава XX. Меж двух миров.

   Батук не спешил в Ном, не пропускал ни одного встречного стойбища по пути, отвечал на приглашения, в полной мере наслаждался северным гостеприимством.
    Путникам рады всюду, они передают новости. Путник – самый желанный в племени человек, ему оказывают величайшие почести и подают изысканную пищу. В родном племени такого отношения, как в гостях, не получить. Среди своих человек навсегда остаётся на том возвышении, какое заслужил. Родина притягивает надёжностью, свои никогда не бросят, не придадут. Чужбина тянет сиюминутными радостями и новыми впечатлениями.
   Кенклен поначалу не разделял свободный настрой напарника, спешил попасть в загадочный Ном. Постепенно он втянулся в увлекательное путешествие, и жизнь показалась ему во всём своём разнообразии: такой она и должна быть, не однотонной.

   Друзья поначалу загрузили свой дорожный скарб на нарты и выходили в дорогу на одной собачьей упряжке. Отдыхали по очереди. Батук уставал намного раньше Кенклена, ему надоело считаться со своей беспомощностью, надоело бегать, и путники решили сдать собак в ближайшем стойбище. Дальше пошли пешком, свободно. Люди встречались друзьям раз в неделю, везде их кормили и возобновляли припасы. Это была воистину щедрая страна, в коей человеку жилось вольготно.
   Так друзья и бродяжничали всю зиму: по гостям и праздникам, с песнями и сказками. К эскимосам вышли, когда солнце показало краешек своего высочайшего сиятельства.
   Это был чудесный край, царство медведей. Здесь собрались все хозяева тайги и тундры - и бурые, и белые. Главенствовали же в медвежьем племени странные особи, которых Кенклен ещё не встречал. Эти медведи были похожи на бурых, таких же окрасов, но крупнее. До белых эти мишки лишь немногим не доросли, но были намного проворнее их. «Адырба» - называли их эскимосы.
   Адырба отличались  удлинённой правой лапой, «загребущей», как определил её смешливый Батук. В большинстве же случаев медведей сложно было выделять по виду, так всё здесь перемешалось: бурый с мордой белого, белый с «загребущей» лапой (гролар). Медведи показывали людям, как нужно жить и развиваться: на взаимоуважении и взаимопонимании между смежными видами. Это был путь к здоровому потомству, преумножению опыта и инстинктов.

   Кенклен вспомнил своё видение на Полюсе, в котором дядюшка Йам сражался с неизвестным шаманом, одетым в шкуру чёрного медведя. Таковых, чёрных, в медвежьем царстве не встречалось. Кенклен загорелся узнать, что это за медведи такие – с белой чайкой на груди, и обратился с вопросом к знатоку здешних мест, Игниртоку:
   -Я видел медведя с чёрным мехом, украшенным белой чайкой на груди. Что это за медведи? Где живут?
   -Чёрные медведи (барибалы) живут в тёплых краях, где солнце светит круглый год, - ответил Игнирток с явным пренебрежением к недалёкому Кенклену. – Эти медведи ленивы и не желают приобщаться к общему медвежьему пристрастию - лососёвым рыбам. Не желают они каждый год переходить из тепла к холоду, живут оседло на своих кордонах и питаются, что им Нанук (хозяин медведей) положит. Поэтому не вышли они ростом. И где ты видел, чтобы медведи делали себе татуировки?
    Игнирток в ехидной улыбке растянул волну линий тату на лице и заклацал жёлтыми зубами. Какие же глупые эти пришельцы. Не доросли инородцы жизненным опытом до эскимосов. Надо помогать дикарям, учить их жизни. Он по-дружески положил руку на плечо Кенклена и наставил его уже по-доброму:
    -Как ты охотишься, если не знаешь повадки зверей? Надо учиться понимать их, а не рассказывать сказки о говорящих зверятах. Одной меткостью охотничьей славы не добыть. Ну не наносят себе звери татуировок! Не может быть медведя с белой чайкой на груди!
   Кенклен принял насмешки Игниртока за дружеские и продолжил расспросы:
   -А где живёт Ном? Я смогу увидеть его?
   -Какой Ном? – не понял Игнирток. А когда понял, рассмеялся до ужимок, и косточки, вживлённые в мочки его ушей, смешно затрепыхались на ветру. Кенклен не удержался и рассмеялся в ответ. Даже серьёзный Батук не смог сдержать улыбки.
   -Ном, Ном, - выплёскивал Кенклен слова между взрывами хохота. – Верховный дух. Дух неба. Раз место это носит его имя, здесь должен быть Ном.
   -Нет духа с таким именем, - Игнирток не мог унять смех, выслушивая новые глупости пришельца. – Ном – это земля. Там – озеро (указал пальцем), там река, там горы. У всех свои имена. Место не может называться именем животного, как волк не может назваться человеческим именем.
   Игнирток справился со смехом и уже серьёзно продолжил просвещать пришельца, незнакомого с простыми вещами:
   -Дух – это дыхание. Земля не имеет души, поэтому не дышит. Дышат животные, люди. Душа бессмертна, и она может вселиться в любое, вновь появившееся существо.

   -Он нормальный? – поинтересовался Игнирток у Батука, оставшись с ним наедине, и указал в сторону Кенклена, который задумался, присев под одиноко стоящую берёзку.
   -Нормальный, - заверил Батук и показал глазами на небо: - Он оттуда.
    -А-а, - с пониманием согласился Игнирток и уважительно посмотрел на Кенклена, который прикорнул в тени обвисающих ветвей, уставший от нелёгких раздумий о сущном.

   Кенклен чувствовал запах родины с другого берега. Давно он уже не ощущал притяжения знакомых с детства мест. Ожидание истомило его, и никакое эскимосское гостеприимство не успокаивало неистовость Кенклена к дороге.
   Батук напротив не торопился покидать этот чудесный край с реками из рыб. К тому же он приглядел для себя прелестную эскимосочку с большими надеждами на близость.
   Игнирток взялся переправить Кенклена на тот берег, да поджидал погоды, непонятной для беспокойного пассажира: уж который день светило солнце, а день отплытия этим тягомотиной-перевозчиком всё не назначался. Уж больно сварлива была местная морская хозяйка – Седна.
   Всё долгожданное случается однажды. Благоприятный день для отплытия был назначен, и долблённый двухместный каяк был загружен припасами к плаванию.
   Только с прощанием Кенклен понял, как много потерял, не познакомившись ближе с этим суровым народом – эскимосами. Они были близки и понятны, несмотря на их устрашающие лица, исписанные татуировками и исколотые вживлёнными костями. Эскимосы были узнаваемы по запаху – привычное для Кенклена различие немытых людей. Добрые, радушные эскимосы. Но Родина милей.

   Только в море Кенклен в должной мере оценил предусмотрительность Игниртока. Таких волн, как в этих водах, покоритель Ледовитого Океана ещё не встречал. А ведь это были благоприятные волны, по которым можно было пройти! Какими же предстают волны-убийцы?
    Игнирток грёб уверенно и вполне справлялся с волной, нависающей над утлой лодчонкой. Волны ярились, наседали одна за одной, проигравшие удалялись пристыжено, освобождая место для новых, уверенных и алчных. Кэрэткун на эти воды был особо зол по какой-то неведомой причине. Каяк легко поднимался по водяному хребту и соскальзывал к подошве волны, плыл дальше, не забрызгавшись.
   К вечеру отважные мореходы причалили к острову, и Кенклен с удовлетворением узнал, что здесь тоже живут люди, те же эскимосы, с которыми он желал пообщаться подольше. Эскимосы – жители двух миров, проводники и связующая нить двух реалий. Кенклен по глупости сравнил Игниртока с Ангутой – духом, который перевозит души в царство мёртвых. Игниртоку то сравнение не понравилось, с потусторонним миром не шутят. Неудачная шутка забылась скоро, друзья должны уметь прощать нелепые ошибки.
    Здесь было два острова, один ввиду другого, и прозывали эти скалистые, схожие земли созвучно: Имаклик и Ингалик. Посёлок зверобоев стоял на большем из островов, Имаклике, ютился на узкой береговой полоске между труднодоступной скалой и суровым морем.
   Люди не жили здесь постоянно, приплывали охотиться. Женщин в этих суровых местах отродясь не было. В посёлке стояло большое карамо и склады. Кенклену рассказали, что в зиму на острова возможно добраться пешком, по замёрзшему морю. Сложное и опасное это путешествие: через острые торосы, по предательскому льду, способному сдвинуться каждую минуту. Но пройти этот зыбкий путь необходимо. Необходимо перевезти мясо, добытое летом, необходимо доказать свою мужскую принадлежность.

   Друзья гостили у зверобоев неделю. Игнирток опять затеял поджидать у моря погоды, привольное времяпровождение средь весёлых зверобоев его вполне устраивало.
   Кенклен на сей раз не особо переживал за вынужденную задержку, у него появилось время удовлетворить свой неуёмный интерес к бесстрашным морским охотникам, которым штормы нипочём и духи не указ. Гостю удалось доказать за вынужденное ожидание своё охотничье мастерство, когда его пригласили на моржовую охоту. За умело исколотого моржа его не хвалили, да и не упрекал никто. К чему распинаться, когда делается общее дело, и никто из напарников не подводит? В слаженной бригаде дружба без слов понятна.
   Долгими вечерами охотники набивали животы легко прожаренным мясом, шутили, смеялись, рассказывали сказки. Кенклена тоже выслушивали с интересом, но никто не верил рассказам о его путешествиях. Любой уважающий себя рассказчик горазд приврать, и вымыслы средь охотничьих баек не возбраняются.
   -Как ты можешь любить чайку? – насмехались охотники над Кенкленом. – Чайки сопровождают умершие души на небо. Грязные птицы. Кричат противно, рыбу воруют.
   Кенклен помалкивал. Он научился за долгие годы странствий с пониманием воспринимать чужие нравы, различные в каждом встреченном им племени.

    Весёлая жизнь кончается рано или поздно. После праздников всегда наступают однотонные будни, заполненные заботами и рутиной.
   Друзья без проблем преодолели оставшиеся 36 километров до большой земли и устроились лагерем на ночёвку.
   Чукотка встретила друзей голыми скалами со скудной растительностью. Всё как везде на этой земле, управляемой Номом. Кенклену взгрустнулось вдруг, что случалось с ним довольно редко. Он понял, что больше никогда не увидит тот мир, в котором ему привелось побывать. Не поговорит с друзьями, оставшимися в своём перевёрнутом мире. Как он теперь будет жить без них, таких разных и таких надёжных. С ними любые дела по плечу - Нанук, Батук. Илья... Не увидит больше женщин, подаривших ему минуты высшего наслаждения. Прав ли он был, что ушёл от них навсегда, что никогда ему не придётся увидеть своё потомство? Вот поэтому и не допускают духи вечных странников к любви - не постоянны они.
   Костёр унимает тоску тёплом пламени. Кенклен успокоился понемногу и задумался о родном племени Лимбо Чуп. Опасные дороги остались позади, родная земля не оставит в беде, непременно приведёт к дому.

   -Куда пойдёшь теперь? – зачал беседу у костра Игнирток.
   -Туда, - ткнул Кенклен пальцем в тундру. – Там мой дом, - он знал теперь об этом точно. Тундра подсказывала ему родное, принадлежность этого мира духам, создавшим его народ. Сама земля эта давала ему направление и указывала дорогу домой, безошибочно.
   -Я вот что подумал…, - произнёс Игнирток и умолк на минуту. – Не совсем по-мужски встанет тебе возвращаться без того, зачем ты ушёл. Не знаю, мне так кажется… Тебе надо идти туда, в страну огнедышащих гор. Там живут духи, которые смогут помочь в твоём необычном деле. И почему я так подумал? Не знаю, как взбрело мне это в голову. Не знаю… Сам решай.
   Игнирток уснул скоро. Кенклену не спалось. Он смотрел на костёр и всеми фибрами души ощущал зов родной тундры. Большой, открытой тундры, позволяющей идти, куда захочешь. Тундра не станет препятствовать путнику в его путешествии: беги, куда вздумается, куда стопы развернуться.
   Там, куда предлагал идти Игнирток, раскинулась тайга. Тайга скрытная, запутанная.. Лес задержит его возвращение на неопределённый срок. И что предлагал ему друг? Какие такие огнедышащие горы? Горы не горят! Они же каменные. Что за сказки взбрели в голову Игниртоку?

   -Решил, куда идти? – спросил Игнирток Кенклена поутру.
   -В страну огнедышащих гор.
   -Вот и правильно! Я провожу тебя. Мне рассказывали, как туда пройти. Вдвоём быстро дойдём.
   -Не стоит, - отказался от дружеской помощи Кенклен. – Я сам. Ты же показал, где это. Люди подскажут, если что.
   «Не дойдём мы вдвоём быстрей! - не поверил другу Кенклен, памятуя о его заторможенности в пути. – Как бы ни так. Зависнем в стойбище у твоих родственников, и не будет конца нашей дороге».
   -Ну, как знаешь, - принял отказ Игнирток. Не без вздоха облегчения принял. – В том случае я пройду вон туда. Там стойбище юпигытов. Родственники мои среди них: дяди, братья, племянники. Погощу, может, и тебя ещё дождусь. Встретимся ещё.
   -Встретимся, - согласился Кенклен и засобирался в дорогу.
   -Ты иди вдоль берега, - напутствовал его Игнирток. – Хоть и дольше протянется этот путь, зато не ошибёшься. Да и людей ты чаще встретишь этой дорогой. Удач тебе!

   «Почему людям приходится так часто расставаться? – рассуждал Кенклен, вышагивая километры вдоль береговой линии. – Люди тянутся друг к другу, знакомятся, хотят быть рядом. Что разъединяет нас? Какие злые духи? Наверное, надо так. Друзей не может быть слишком много. Одних потеряешь, новых найдёшь. Тяжелы эти расставания»!
   Кенклен припустился бегом, разгоняя грусть. Мысли ушли все, развеялись ветром.
   Бегун устал уже через пять часов. Такого с ним раньше не случалось. Молодой  Кенклен мог бежать целый день по тундре без каких бы то ни было сбоев.  Да что там день – двое суток к ряду при хорошем настрое. Что же случилось?
   Кенклен присел на валун отдышаться и задумался над неприятным разладом в организме:
   «Должно быть, иду я ни туда. Не подчиняюсь вечному зову тундры, вот и не помогают мне духи. Зря я Игниртока послушал! Куда иду?
   А может, старею просто? Шесть солнц в пути – немалый срок. Шесть солнц без родных людей – такая жизнь любого человека подломит».
   Он встал, кряхтя, вздохнул обречённо, и побрёл в неизвестность, ускоряя шаг – вперёд, к непонятным огнедышащим горам.

                Глава XXI. Огненные горы.


   Кенклен пришёл в Страну Огнедышащих гор с первым снегом, под молодые щемящие морозы. О том, что он достиг цели, ему поведали коряки-нымыланы, у которых он гостил неделю.
   Это был народ, близкий Кенклену. Он понимал язык коряков, схожий с его родным, и Кенклен освоил его за эту сытную неделю вполне сносно.
    Племя, приютившее странника, было оседлым. Люди ютились в одном большом карамо, остальные хозяйственные постройки были задействованы под склады и мастерские. Только шаман обитал в своей колдовской обители, да ещё одна яранга стояла для приёма гостей, празднично убранная. В этой гостевой яранге и разместили дорогого гостя, здесь выслушивали его удивительные истории и делились рассказами о своей замечательной стране – стране огнедышащих гор.
   Кенклен с нескрываемым удивлением выслушивал сказки о дымящихся горах, периодически извергающих раскалённые камни и отравляющих прилегающие земли серным дыханием. Камень не может гореть! Что бы разжечь гору, понадобиться сжечь всю тайгу, не меньше! Он слабо верил корякам. Впрочем, и коряки мало верили россказням необыкновенного гостя, прошедшего через запретный мир духов.
   Сказки, они тем и интересны, что предлагают поверить в невозможное. Люди собирались вокруг Кенклена с любопытства, им нравилось витать в мечтах, путешествовать вместе с этим удивительным человеком по запредельным местам, приобщаться вместе с рассказчиком к жизни потустороннего мира, к миру духов.
   Красота здешних мест завораживала Кенклена. Таких высоких гор он ещё не встречал. Облака, цепляющиеся за снежные вершины, подсказывали, почему эта страна называлась именем огнедышащих гор: представлялось,  будто горы те дымились сами, а не укрывались парными покрывалами, привнесёнными с моря. А камчатские вулканы спали до поры, не выказывали высокому гостю свою грозную разрушительную суть.
   Кенклен не пропускал ни одной охоты, напрашивался порыбачить на  речку чистейшей воды. Удивительные звери и птицы встречались ему в этом краю. Белохвостые орланы своим строгим видом символизировали горы со снежными воротничками, а медведи и рыси держали в строгости свою мелкую челядь: все подтянуты сытостью и чисты, омытые влажным воздухом. Всё вокруг блестело, вычищенное нескончаемым морским бризом. Удивительное царство чистой красоты!
   Кенклен подмечал схожесть традиций коряков с нравами своего далёкого народа, и похожесть эта грела его душу проснувшимися воспоминаниями детства. А вскоре в поселение нымыланов потянулись коряки-чувчуванцы со своими оленями – точная копия людей лимбо чуп, родом с которых был сам Кенклен.
   Кенклен сдружился с оленеводом Камаком (мамонт) и рассказал ему о своих сомнениях в том, что горы могут изрыгать пламя.
   -Я покажу тебе свою страну, - предложил Камак, и Кенклен не нашёл причин отказываться от проводника.

   Коряки не пользуются оленьими упряжками в лето, берегут  олешек и пускают нарты только по слежавшемуся снежному насту. По этой причине Камак знакомил своего нового товарища с родным краем пешим ходом. Кенклен не уставал восхищаться камчатскими красотами, красота отодвигает усталость на задний план.
    Путники обгоняли зиму. Кенклен впервые в жизни видел такую долгую осень – сезон, которого был лишён в детстве. В тундре не бывает межсезоний, только зима и короткое лето.
   Горы раскрасились в невероятные тёплые цвета: от бледно-жёлтого до жгуче-бордового. Кровь и тлен – символы жизни и смерти, расцвета и увядания. Осень – главная хранительница жизни, сытная и щедрая осень.
   Путники мяли под ногами ягоду, не успевшую подмёрзнуть. Для Кенклена это действо стало недопустимым. В его родной тундре ягоду приходилось поискать, здесь же, в редколесье, ягодные стланцы невозможно было обойти, приходилось шагать прямо по ним.

    Камак привёл Кенклена к затухающему вулкану, развеял его сомнения в невозможности возгорания камня. Гора дымилась последним издыханием. Уставшие путники присели на склоне вулкана, и Камак рассказывал Кенклену о сути горящей горы:
   -Вулкан – это кузница жизни. Этот вулкан израсходовал накопленную маны (составляющая души) и теперь набирает новую силу, чтобы снова взорваться. Там, дальше, ещё много вулканов. Одни извергаются, другие отдыхают.
   Вулкан работает убийственно для жизни: плюётся раскалёнными камнями, жжёт землю огненными реками, отравляет всё вокруг себя ядовитыми парами. Духи вулканов добры, они всегда предупреждают о начале своей ужасной работы: с горы, готовой взорваться, прежде спускается страх, который гонит прочь всех животных со своих склонов.
   Первые взрывы не так страшны. Вулкан заявляет о себе гулом, трясением. Потом начинает изрыгать камни, от которых ещё можно убежать. От ядовитого облака, которое спускается по всем склонам серой тенью, уже не уйти. Оно обволакивает всё, что встречается ему на пути, и умертвляет. Предупреждения не вечны, непробиваемое упрямство должно быть наказуемо.

   Кенклен смотрел на огромную огнедышащую гору и чувствовал себя маленьким Ишигак (карлик), за которым неотступно следит дух Исситок (следящий с неба глаз, который наказывает ослушников табу).
   «Как сложно сотворить душу, какие немыслимые силы надобны для создания наивысшей разумной субстанции, и как бездарно используют люди этот ценнейший подарок», - роились приниженные мысли в голове неуслышанного философа, придавленного видом вселенских ваяний.

   -Я покажу тебе долину кипящей воды, - предложил Камак продолжение экскурсии. – Там работают низшие духи, создают души для мелкой жизни, гнуса всякого. Учатся азам жизни. Их работа безопасна для людей. Там варится первичный бульон бытия: показательно и понятно. Пойдём, приобщимся к созиданию жизни?
   -Пойдём, пойдём, - согласился Кенклен, отходя от раздумий. Он поднялся нехотя и побрёл не спеша в неизвестном направлении, забыв прихватить с собою рюкзак с поклажей.
   -Эй, стой! Ты куда? – прокричал ему в спину Камак. – До той долины два дня пути. Ещё успеем набегаться. Сядь, отдохни пока.

   В долину гейзеров туристы попали к полудню. Камак специально не спешил накануне, остановился на ночёвку раньше обычного, чтобы представить отдохнувшему другу священное место во всей красе.
   Друзья вошли в ущелье, по дну которого бежала небольшая речка, и тут же скрылись в высокой траве. Осень здесь отступила, не в силах справиться с прогретым воздухом.
   Еле приметная тропинка запетляла вверх, и Камак подчинился целеуказаниям дороги беспрекословно. Звери, торившую эту тропу, знают: впереди препятствие, которое лучше обойти, вольготное путешествие по низине придётся прервать на время.
   Друзья поднялись из травы к скалам, и им открылась вся панорама живописного ущелья, по склонам которого дымились десятки парных столбов, которые распылялись ветрами по ребристым вершинам.
   -Сколько здесь людей собралось! Костры жгут? – спросил прозорливый Кенклен.
   Смешливый Камак рассмеялся на домыслы неразумного друга:
   -Ага! Костры под каменными котлами. Только не люди, а духи. Я же тебе рассказывал уже, сколько можно?! Здесь варятся души для гнуса. Видишь ту яму? Вон там, ниже по склону. Сейчас спустимся, и тебе сразу всё станет понятно.
   Друзья спустились к грязевому вулкану и присели поодаль в ожидании. В яме пузырилась влажная глина, булькала неприятными хлопками. А Камак рассказывал смешные сказки:
 
   -Встал я как-то под дерево. В лесу разрешения спрашивать не у кого. Приспичило, и встал вот – поливаю. И невдомёк мне, что дерево то уже помечено хозяином: царапин от медвежьих когтей не приметил сразу, спешил очень. Обратил внимание на метки потом уже, когда освободился, и нужные мысли во мне появились. Ну, разлитого назад не вернуть. Хозяина нет, на том и ладно. Главное, дереву хорошо. Подвязался я, значит, пояском и дальше пошёл.
    Через часок в пути развёл костерок, сижу, чай грею, птичек слушаю. А хозяин тем временем нашёл мою метку и заинтересовался.
   Другому какому медведю осерчать бы пристало на того, кто его знаковое дерево попортил, наорать на тайгу, дерево распутное завалить. Этому запах мой по нраву пришёлся, и пустился косолапый нетопырь по моему следу. Нашёл меня, а костра боится. Из-за деревьев приглашает познакомиться, пообниматься. Ревёт, подзывает. Я ему: «Пошёл вон»! Обиделся, осерчал, дерево завалил и ветки испражнением испачкал, чтоб запах погуще разносился. Ушёл, значит.

   -Ха, ха, ха! – разносились эхом по ущелью человеческие голоса. Звери знали, что люди пришли сюда развлекаться, и не мешали им, обходили стороной их бивак.
   -Медведи сюда заходят только летом, на нерест лосося, - рассказывал очередную историю разговорчивый Камак. – Их пугает разбуженный гейзер. Трусы они. А голод любой страх перебьёт.
   -Ха, ха! – ухахатывались развеселившиеся друзья. – Медведь – трус! Хозяин! Ага!
   Друзья закатывались со смеху, валились на землю, что не позволительно вблизи работающих духов. Гейзеры – явление серьёзное, не терпящее шуток подле себя.
   Грязевая яма набухла большим пузырём, лопнула гулким эхом и прорвалась брызгами. Кенклен вздрогнул, Камак же рассмеялся, предусмотрительно спрятавшись за другом. Насмешки Камака взорвались хохотом, когда Кенклен развернулся к проказнику-вулкану и показал другу спину, забрызганную грязной жижей.

   На экскурсии не принято рассиживать подолгу, отвлекаясь на пустые удовольствия. Тут принято ходить и смотреть. Посмотреть в ущелье гейзеров есть на ччто. Камак рассчитался с позывами смеха, поднялся и потянул за собой Кенклена дальше, вглубь ущелья.
   Туристы прошли по тропе, заросшей можжевельником и шиповником, и вышли на голые скалы, сквозь которые прорывался просыпающийся гейзер. Источник гудел трубным звоном, перекрывая шум реки, и неожиданно прорвался высоким столбом, окутанным паром. Столб осел ненадолго и вырвался с ещё большим гулом на тридцатиметровую высоту, осыпая всё вокруг себя градом искристых брызг.
   -Пойдём, что покажу, - встряхнул Камак оторопевшего Кенклена и потянул его к речке, куда впадал ручеёк с гейзера.
   Они подошли к небольшой заводи, и Камак сунул в воду руку:
   -Смотри, какая тёплая! Там (на парящий ручей) – вообще кипяток. Враз ошпаришься.
   -Лезем купаться? – загорелся Кенклен, бултыхая воду обеими руками.
   -Ни к чему мочиться, - заартачился Камак. – Если летом подмылся к празднику, в зиму так часто лезть в воду не обязательно. Ветер холодный какой, не чуешь? Как сушиться собираешься после заплыва?
   -Как знаешь, - не стал настаивать Кенклен на нерешительности напарника и начал раздеваться. Камак взял кувшин и, отворачиваясь от брызг, заполнил его горячей минеральной водой из гейзера; заправил напиток травяным сбором и поставил настаиваться на угли кострища.

   Кенклен мычал от удовольствия, ублажая тело теплом целительного гейзерового озера. Набултыхавшись вволю, он полез на берег, отфыркиваясь. Подойдя к одежде, застыл в нерешительности: не хотелось одевать сухую одежду на мокрое тело. Он дёрнулся телом, отряхивая брызги, и запрыгал в поисках согревающего солнца. Солнца не было, был ветер, пронизывающий насквозь, осенний ветер.
   Кенклен с детства не знал, что значит мёрзнуть, а тут вдруг затрясся всем телом в ознобе почему-то, зубами заклацал. Состояние ему не понравилось, и продрогший насквозь мерзляка засеменил задом к спасительному тёплому ручью, чтобы в его мягких водах согреться и обрести способность думать, решить спокойно, как дальше быть с этой неожиданной каверзой.
   Пловец скоро разомлел в смягчающей воде, перевернулся на спину и тут только увидел причину своего нежданного озноба. А кому же ещё здесь колдовать, как не ей, девчушке, прятавшейся за камнем?! Она заметила удивлённый мужской взгляд, рассекретивший её утайку, и бесстрашно вышла со своего укрытия, засмеялась, засветилась вся в веселье и изогнулась в танце. Девчушка запрыгала, красуясь, и запела, разбавляя свою непонятную песню искристым смехом.
   Девушка то была, или молодая женщина – не понять. Лицо её было густо окрашено, губы скрывались под искусственно нанесённой улыбкой (ягодной краской по всему). Красоту, тем не менее, макияж не скрыл, и девушка светилась молодостью сквозь нанесённые секреты.
   Кенклен выскочил из воды к одежде, а девушка не испугалась его обнажённого вида, продолжала свою песню, приплясывая как ни в чём не бывало, и бросила смешному мужчине сухую тряпку для обтирания. Кенклен поймал мягкую ткань, обтёрся, не скрываясь, и обратился к соблазнительнице:
   -Ты кто будешь, красавица?
   -Чайка, - представилась девушка, улыбаясь.
   Кенклен застыл в изумлении: как Чайка? Быть того не может! Переспросил, не веря услышанному:
   -Звать тебя как, спрашиваю?
   -Чайка, - подтвердила девушка с мягким акцентом. – По-вашему – «Чайка», по-нашему – Камоме.
   Кенклен захлебнулся счастьем и бросился одеваться запоздало, устыдившись вдруг своей наготы.
    -А пойдёшь со мною, Чайка? Камоме, - растянул, смакуя светлое имя.
    -Пойду, - согласилась девушка, будто её к столу приглашают.
   -Далеко пойдём, навсегда, - уточнил Кенклен. – Не испугаешься близких терять? Пойдёшь?
   -Пойду, - смутилась вдруг и убежала. Обернулась издалека, прокричала прощаясь: - Найдёшь меня, и пойдём!

   Как трудно искать любовь! Порой весь мир надо пройти в этом поиске, сил душевных немеряно потратить. И как легко она приходит, главное, разглядеть её вовремя. И ничего завоёвывать не надо – ни дружбы, ни любви. Всё просто и ясно, потому что притяжение это свыше даётся.
   Кенклен очнулся разом, вскочил, выпрыгнув из грёз: чего это он расселся? Бежать надо! Искать, пока его Чайка не улетела. Он завертел головой в поисках затерявшегося друга. Камак угадывался по трепыхающимся кустам – ягоду собирал.
   -Я с тобой не пойду, - заявил друг, выслушав сумбурное словоизлияние взволнованного Кенклена. – Это айны, плохой народ.
    Кенклен непонимающе смотрел на Камака: как может народ быть плохим? Бывает человек плохой, духи плохими бывают. Волки – те ещё изверги! Не все. Но народ, и плохой? Так не бывает!
   -Не пойду! – заупрямился Камак. – Сам сходи, здесь недалеко. Выйдешь из ущелья и – по солнцу. Два часа пути всего. Ничего плохого они с тобой не сделают. Я тебя здесь подожду… пускай два дня. Больше ты там не выдержишь, у айнов этих.

                Глава XXII. Знакомство с айнами.

   
    Одинокое скитание по незнакомой тайге закончилось для Кенклена довольно скоро, он повстречался с айном уже на выходе с ущелья гейзеров. Это точно был айн, таких необычных людей Кенклен ещё не встречал за всю свою долгую бродячую жизнь.
   Мужчина был несколько схож с погибшим другом Ильёй. Густой волос, зачёсанный на прямой пробор, вскрывал широкий лоб. Ухоженная борода, какой не вырастить ни одному северянину, волнами спускалась на грудь. Все остальные черты, однако, выдавали в мужчине человека другой расы: карие глаза, широкие скулы, не такие стройные ноги, какие Кенклен помнил у быстроногого Ильи.
   Незнакомец был неприветлив – редкое качество, не свойственное северянам. Кенклену приходилось завладевать его вниманием. Мужчина смотрел на привязавшегося встречного непонимающими глазами и отвечал что-то невнятное на смешном наречии. Жесты – язык международного общения, но и они плохо помогали во взаимопонимании. Айн только мотал головой на все вопросы Кенклена: «не понимай». Тогда Кенклен пошёл другим путём: «Айны. Шаман. Там»? – указал рукой. Слово «шаман» на всех языках звучит одинаково, как и «медведь». Незнакомец замахал руками:
   -Шаман – табу! Нельзя!
   -Я пойду! – настоял Кенклен. – Туда?
   Айн вздохнул обречённо и поплёлся за настырным гостем – проводить, раз такая необходимость случилась.

   Шаман Микио (три сплетённых дерева) принял Кенклена крайне неприветливо. Привечать гостя, не уважающего законов гостеприимства, не сделает чести блюстителю нравов. Незнакомец бесцеремонно ввалился в сакральное чисе (жилище), не выстоял перед входом положенный срок, заявляя о себе покашливанием, без предисловий начал требовать для себя невесту. Подобную наглость необходимо пресекать, дабы другим не было повадно нарушать устои и традиции.
   Микио проигнорировал приветствие гостя пятиминутным молчанием, не откликнулся на просьбу потенциального жениха и начал свой разговор с разъяснений традиций своего племени:
   -Люди портят землю, когда долго живут на одном месте, поэтому мы часто переезжаем на новые, чистые места. Люди должны жить в чистоте.
   Когда в одном месте собирается много людей, они топчут землю, и земля умирает. Мы бережём нашу землю и живём  в малых утари (поселение). Земля не должна умирать, она даёт людям жизнь, даёт жизнь лесам и животным. Земля – всему мать.
   Земля наша большая. Айнумосири - называем мы свои земли: острова и бескрайнюю тайгу. Наши земли захватывают злые люди, портят их, уничтожают наш народ. Мы мирные люди, мы не мешаем никому существовать, идём дальше, осваиваем для нашей жизни новые земли. Так велит Камуи – верховный бог.
   Камуи – это всё: жизнь, растения, земля, вода и воздух. Всё сущее на Земле – частички божьи. Насколько велик Камуи, настолько тщетна частичка смертной жизни.

   Кенклен битых два часа выслушивал нравоучения шамана. Что не сделаешь ради любви! Ему хотелось домой, к родным лимбо чуп, к мудрости понятной жизни, к добрым шаманам; туда, где правит справедливый Ном, а каверзы злых духов – Кэрэткуна и Кызы, назидательны и предсказуемы.
   Измученный  ненужными знаниями, Кенклен вышел от Микио полностью опустошённым и жадно задышал, пробуждая мозг свежим воздухом, несущим в себе простоту и естественность мысли. Полностью пробудили его к жизни собаки. Псы набежали скопом к незнакомцу и с интересом обнюхивали его, изучая.
   Кенклен заметил собак ещё на подходе к племени айнов, но не обратил тогда на них внимания, занимали его в тот час совсем другие устремления. Теперь же  он с удивлением отмечал, что собаки айнов свободны в передвижениях, не привязаны, как это практикуют другие племена, освоившие собаководство. Да и собаки эти необычны: совсем не похожи на волков, разномастные, толстомордые, с закрученными хвостами. Удивительные собаки! Не облаивают чужаков, не защищают свою территорию.

   Псы зазывали Кенклена к себе в логово, понравился он им. Собаки могут показать человеку свои пожелания, хоть и не просто им это даётся. Кенклен понял собак и пошёл за ними к хозяйственному дворику утари, где стояло несколько клеток… с медведями (?).
   Айны разводят медведей? К чему? Чем медведь может помочь в хозяйстве? Неразрешимые вопросы захватили Кенклена, и он недоумённо уставился на медвежьи казематы, разглядывая мычащее самодовольное племя хозяев тайги, коих в клетках наблюдалось аж семь особей. Прокорми такую свору! С какой целью такие траты? Медведь и сам себя прекрасно прокормит в родной тайге. Если он вдруг понадобится человеку, его проще убить, чем прокормить.
   А дальше, в крайней клетке, Кенклену объявился и вовсе удивительный вид: на голых досках, закованный в цепь, лежал без видимых признаков жизни… человек. Исхудавший до костей, обессиливший человек. Такие выходили из долгих блужданий по зимней безжизненной тундре, таким выглядел и сам Кенклен перед тем, как выйти к людям со своего перехода через Арктику.
   -Ты кто? – удивлённо спросил Кенклен. Человек слабо шевельнулся, немного приоткрыл глаза, и без того узкие, прошептал в ответ пересохшими губами непонятное что-то. «Он хочет пить», - догадался Кенклен и поспешил к ручью, угадываемому невдалеке по мягкому журчанию.
   Кенклен поднял голову больного и смочил ему губы. Человек прильнул к чаше с водой и начал жадно глотать живительную жидкость, шевеля острым кадыком на худой шее. Напившись вдоволь и весь измокший, человек с благодарностью взглянул на своего спасителя и прошептал непонятное «аригато» (спасибо). Упал снова на промокшие доски и прикрыл глаза.

   -Кто это там? – спрашивал Кенклен встречных айнов, указывая на клетки. Люди пожимали недоумённо плечами, не понимая вопроса чужеземца, и спешили покинуть непонятного человека. Наконец ему указали на айна, который тесал доски ввиду строящегося чисе.  «Тэкумо», - подсказали Кенклену имя человека, к которому следовало обратиться.
   Тэкумо (ремесленник) оказался одним из немногих айнов, знающих корякский язык. Он-то и объяснил Кенклену причину заточения человека из клетки:
   -Это ниходзин, наш враг. Он ловил рыбу в наших водах, его поймали и заковали, чтобы не смог рассказать своим соплеменникам, где мы живём.
    Большего о пленнике Тэкумо рассказать не мог, зато  объяснил Кенклену о медведях:
   -Мы забираем маленьких медвежат после убийства их матерей и откармливаем их к празднику. Медведи не умирают, их души после смерти вселяются в новые особи.
   Кенклен не понял толком разъяснений Тэкумо, но они показались ему дикарскими. И всё же он решился задать самый важный для себя вопрос – о Камоме.
   -Наши женщины живут отдельно от мужчин. Незнакомым мужчинам на их территорию вход запрещён. Чужим – тем более!

    Неудовлетворённый ответами, Кенклен поплёлся за объяснениями к шаману, как не хотелось ему этого. Наученный горьким опытом первого знакомства, он встал на сей раз перед входом сакрального чисе, покашливая периодически, ждал довольно долго, пока не вышел Микио.
   -Наши предки жили на островах, -  начал свой рассказ шаман, не приглашая нежданного гостя в дом. - В Стране Восходящего Солнца.
   Кенклен вздрогнул от созвучного названия, слышанного им с детства: Страна Семи Солнц. Нет, это была не та страна. Здесь Солнце одно, и земля та островная. Страна, откуда пришли предки Кенклена, берегов не имеет. Связывает эти страны одно – там всегда светит солнце, не уходит на долгую зимнюю ночь.
   -Жили, не мешали никому, - продолжил шаман после недолгого раздумья. – Любили землю свою, берегли, хранили. Хранили свой род, традиции, передавали сказания и заветы предков.
    А потом пришли эти – ниходзи, - Микио презрительно глянул в сторону клеток. -  Убивали мужчин, забирали с собой женщин и детей. Гнали нас в холодные края с наших исконных земель.
   Кенклен слушал шамана и не понимал, как можно делить меж собой земли. Духи создали много земли, её на всех людей с лихвой хватает. Уж это он точно знает: не один год бродит, а конца его путешествию не видно всё. И как можно людей убивать? Не человек дарит людям жизнь, и не нам отнимать её у единородцев. Люди разные, многие живут неправильно, неправильно представляют себе смыслы жизни. Но так надо, наверное. В спорах человек познаёт мир. Если замкнуться во всезнании, не принимать чужого мнения, перестаёшь думать. Человек создан мыслящим, чтоб не прекращался поиск лучшего.
   -Мы мирные люди, - оправдывался шаман, услышав настроения Кенклена своим колдовским чутьём. – Мы людей не убиваем. Тот сам умрёт. Ты можешь взять его с собой, но знай: ты взваливаешь на себя все его будущие грехи.

   Услышав шамана, Кенклен сразу прошёл на хозяйский двор. О медведях и невесте он выспрашивать не стал, ему хватило новости о жестокости ниходзи и тех же айнов. Кенклен был взбешён, и решительность его перешла все границы разумного.
   Пищи с собой он не взял, надеясь на северное гостеприимство, сопутствующее ему ранее всюду. Выпрашивать чего-либо он приучен не был. Настоящие мужчины всегда могут прокормить себя сами. Идти на охоту ради голодного ниходзи Кенклен посчитал неуместным в то время, когда пищи вокруг было с избытком. Айны кормили собак и медведей не скупясь, и на настилах клеток всегда валялись остатки после медвежьих трапез. Отнять кусок у медведя – поступок для настоящего мужчины.

    Нет на земле зверя, агрессивней человека. Когда люди заканчивают свои споры драками и войнами, звери не вмешиваются, ждут. Кенклен не знал об этом, массовых убийств человека человеком ему видеть ещё не приходилось. Он шёл к медведям самоотречённо, зло, уверенный в своей правоте.
   Намерения человека первыми поняли собаки. Свора ретировалась, забилась  в дальний угол, псы поскуливали испуганно, издалека наблюдали за происходящим. Медведи ещё пробовали защитить своё достоинство, то один, то другой рвались сквозь прутья навстречу самонадеянному человечку, огрызались, бились носами о непреодолимую преграду.
   Кенклен рявкнул на ближайшего разбушевавшегося самца и решительно вскрыл клетку. Медведь осёкся и ретировался вглубь своего убежища, под тёплый бочок своего товарища, давно уже струсившего. Медведи в неволе знают, кто их хозяин, и сами себя хозяевами уже не представляют.
   Кенклен подобрал с пола грязную обгрызенную рыбину, крупную когда-то, зачерпнул с поилки лосиного молока, коим медведей снабжали немерено, и поспешил покинуть  гиблое место.
   Спаситель напоил грязным молоком оголодавшего ниходзи. Рыбу тот есть не стал, прошептал своё непонятное «аригато» и рухнул на пол, обессиленный. «Потом съест», - заключил Кенклен, знающий, как осторожно надо откармливать изголодавшихся путников.

   Кенклен примостился на взгорке, с которого хорошо была видна женская половина утари. Женщины появлялись со своего чисе, делали свои неотложные дела и снова скрывались; Камоме средь них не было. Кенклен продолжал ждать, н теряя надежды.
   Странные это были женщины, разукрашенные все, будто мужчины-охотники, которым страшными выглядеть необходимо. Рисунки на женских лицах выглядели привлекательно. И зачем это надо было делать? Девушки и без того красивы, женщины милы, а материнская доброта не нуждается в подтверждении.
   Камоме вышла. Пробежала в одинокий чум, не обращая внимания на окрики Кенклена, и плотно зашторила за собой вход. Вышла так же скоро и увидела на сей раз окликающего её мужчину. Девушка узнала Кенклена, смутилась было, но быстро взяла себя в руки и махнула воздыхателю рукой: «Всё будет хорошо».
   «Его ли это Чайка»? – размышлял Кенклен. Почему он так решил? Черты потерянных близких людей теряются со временем, в памяти остаётся только их образ.
   Приглашать на ночлег непрошенного гостя никто не спешил. Кормить его так же никто не собирался. Кенклен не особо расстроился от того неприветливого отношения, хоть и не привык голодать в щедрой тайге. Устроился тут же, на пригорке, и уснул на пустой желудок.


   Поутру Тэкумо встречал пришельца с явным уважением. В племени остался лишь один смотритель за медведями. Его помощник уже не мог выполнять свои обязанности по причине многочисленных травм. Тяжела  и опасна работа медвежьих попечителей. Пришелец с медведями сладил, для племени мог бы оказаться нужным работником.
   -Микио не может решить твоего вопроса, - просветил Тэкумо Кенклена. – Дайсё (священник) прибудет через три дня. Без него такие вопросы не решаются.
   Кенклен был несказанно удивлён с того священноначалия. Кто ещё может указывать шаману, который напрямую ведёт беседу с духами? Он привык уже к разного рода иноплеменным заморочкам и давно перестал спорить по многовековым их устоям. Придётся подождать, три дня – не срок. Надо будет только на охоту сходить, голод давно уже давал о себе знать.
   -Я приду через два дня, передай Микио, - заявил Кенклен. – Не буду беспокоить вашего служителя веры по мелочам. (Не стал говорить «не хочу», хоть и рвалось у него это наружу). Аригато я забираю с собой.
   -Кого? – не понял Тэкумо.
   -Этого, из клетки, - указал Кенклен взглядом на хоздвор.
   Тэкумо расхохотался, поняв ошибку Кенклена:
   -«Аригато» - спасибо по-ихнему. У ниходзи нет имени. Имён они не достойны.

   Ниходзи уже мог сидеть. Он доглодал рыбину, не побрезговал после медведя. Голод – не женщина, которую можно уговорить. Кенклен сунул пленнику в руки чашку с ягодой и куском рыбы, отвязал и указал на выход.
   Пленник поднялся обречённо. Он знал, что приговорённых к смерти кормят. В последний раз.

                Глава XXIII. Чуждые нравы.

   Камак дождался Кенклена. Он нисколько не удивился, встретив друга с напарником, ослабевшим и голодавшим явно, в лёгкой одежонке, хотя повсюду уже лежал устоявшийся снежный наст. Босиком по холодному снегу не много находишь. Камак прищёлкнул языком критически и подал руку оборвышу, представляясь. Ниходзин ответил на приветствие пожатием и назвал себя: «Керо».
   Так просто? А Кенклен два дня уже, как возится с этим дикарём, и не может выяснить его имени! Что значит набираться опыта средь людей! Одиночкам и зазнайкам никогда не научиться достойному общению.

   Камак выслушал новости от Кенклена и заключил высокомерно:
   -А ведь я предупреждал! Айны – ещё тот народец! Не отдадут они тебе твою Чайку! Они блюдут чистоту рода пуще неволи. Пошли со мной. Я подыщу тебе девушку среди своего племени. Ты ещё не видел корякских красавиц. Тебе перед нашими невестами не устоять.
   -Это моя Чайка! – настоял на своём Кенклен. – Я узнал её. Сколько искал, сколько земель прошёл! Камоме мне сам Ном отдал! Теперь я это точно знаю. Как теперь отказаться от подарка с небес? Нет, уйти я не могу. Прости, Камак.
   -Ну, как знаешь. А мне идти пора. В этом деле я тебе всё равно ничем помочь не смогу. Разве только детей наплодить вместо тебя. Или ты сам справишься?
   Кенклен замахнулся на непристойности друга и ткнул его другой рукой шутейно. Камак завалился на спину и рассмеялся озорно:
   -Ну, давай прощаться. Рыбы я вам заготовил на первое время. Не отощаете (зыркнул с улыбкой на худющего ниходзи). Ты на обратном пути обязательно зайди к нам. Расскажешь, как вышло всё.

   Кенклен остался в гейзеровом ущелье вдвоём с Керо, молчаливым и медлительным после голодания. За больным приходилось следить и ухаживать, что Кенклену по нраву не пришлось. И зачем он только взвалил на себя эту заботу, будто других проблем у него не было?!
   Разборчивый Керо отказывался есть сырую рыбу. Сидел у костра на снегу, грелся, что-то просил постоянно, непонятное. Надоел Кенклену до смерти, и нечаемый радетель решил покинуть больного, оправдывая себя необходимостью рыбной ловли. В принципе, и ему сырая рыба была не по его поредевшим после цинги зубам.
   Кенклен отсутствовал чуть больше часа и, возвращаясь, увидел Керо на реке: тот сидел на корточках на камне средь стремнины и безотрывно смотрел на бурлящий поток. Молился? Молитвы воде Кенклен не встречал ни в одном из племён, в которых ему пришлось побывать.
   Молитвы Керо дошли до духов: из реки выскочила рыба, блеснула на солнце, перелетела через голову чудо-рыбака и затрепыхалась в обледенелой траве. Кенклен продолжил свой путь машинально, завороженный волшебством ниходзи. Сколько он слушал, переслушал сказок о чудесных превращениях и явлениях, колдовство наяву представилось ему впервые. Он увидел пять рыбёшек, трепещущих на берегу, и завистливо покосился на свой скромный улов из трёх хвостов, воззрился на застывшего Керо: что он колдует там?
   Тем временем удачливый рыбачок схватил рукой ещё одну проплывающую рыбёшку и перебросил её через себя на сушу. Такой молниеносной реакции Кенклен ещё не встречал на своём веку и поразился навыкам ниходзи ничуть не меньше, чем колдовству.
   Керо оглянулся на Кенклена и улыбнулся высокомерно. Эта была первая улыбка, подаренная незнакомцем, принята та улыбка была благодушно, Керо заслужил право гордиться собой. Восхищённый Кенклен замахал руками: «Научишь»? Жесты на сей раз были поняты и приняты, Керо кивнул головой в знак согласия.

   Кенклен занялся костром, как проигравший в ловле рыбы. Керо удалился: молился своим богам в одиночестве, как понял Кенклен его действия. Вернулся он вскоре, молитвы чужеземца оказались не столь велики. Керо принёс с собой травы, сунул под нос Кенклену пахучий пучок. Кенклен отпрянул: пахнет, ну и что? В чём здесь радость? Все травы пахнут, такая у них черта отличительная – зазывать оленей, а не людей.
   Керо взял в руки рыбину, заготовленную Кенкленом для копчения над костром, и начал втирать под чешую мелко нарезанную траву. Кенклен усмехнулся на бестолковые действия чужеземца: бесполезное занятие, трава сгорит над пламенем. Если уж решил использовать целебные травяные качества, надо готовить отвары, как то практикуют все разумные племена.
   Пряный запах, потянувшийся от томящейся на прутке рыбины, разжёг в Кенклене нетерпение сильнее ожидания рыбацкого счастья. Он знал, как хорошо притупляется голод за разговорами, но как вести беседу с человеком, с которым не понять ни слова, ни жеста? Странным образом взаимопонимание между нетерпеливыми едоками было достигнуто, аппетит до крайних пределов раззадорил чувства, и угрюмый Керо разулыбался весь, разговорился на своём птичьем языке.
   Рыба вышла на славу. Керо заставил Кенклена прожёвывать вприкуску траву. «Как олени, - подсмеивался над собой Кенклен, раздирая щербатым ртом пучок травы. Тут же оправдывал себя: - Готовят вкусно, чтобы дольше съесть».
   За сытным обедом Кенклену вспомнились сердобольные тётушки, что вечно поучали его наговорами: «Будешь много кушать, станешь сильным, как медведь». Да если бы была у него в детстве такая еда, что приготовил Керо, Кенклен непременно вырос бы с Илью ростом и статью!
   Илья… Такого друга Кенклену в жизни не сыскать. Насколько он был прав, потянув Илью за своими неземными мечтами? Стоит ли жизнь Кенклена такой дорогой жертвы – жизни друга?
   «Была бы у меня борода, был бы я умён, - посетили Кенклена глупые мысли. – Мудрость везде уважаема. Я бы мог предсказывать будущее, приходить к верным решениям. Не надо было бы мне скитаться всю жизнь в поисках счастья. Шаманам далеко не приходится ходить, счастье само летит к ним в руки».
   В полудрёме людей всегда посещают глупости. Откуда они? Кто потешается над нами?

   Кенклен проснулся от гула, разбудила его земля. Он присел спросонья у догорающего костра и воззрился на притихший мир недоумённо. Всё вокруг и впрямь застыло в белом безмолвии, не слышно было даже журчания ручья, не прекращающего свой бег. Так кто разбудил его?
   Соня оглянулся в поисках Керо, того не было. Рюкзака с припасами и охотничьей оснасткой тоже не наблюдалось. «Ушёл? Не простившись? А вещи чужие зачем взял? Люди так не поступают, не бросают напарников в тайге ни с чем! Люди не звери, которые тащат всё, что плохо лежит. Человек всегда подумает, как будет выживать товарищ, оставшийся в одиночестве».
   Кенклен разозлился не на шутку, такого отношения к людям, как у ниходзи, ему ещё не встречалось. Гнев Кенклена был поддержан духами, за спиной его громыхнуло, и земля вздрогнула испуганно от устрашающего гула. Он обернулся и увидел облака пара, поднимающиеся из-за сопок.
   «Вулкан проснулся, - определил Кенклен. Он знал о вулканах только по рассказам, и убийственная сила огнедышащих гор его ещё не пугала. – Думай, не думай, а надо идти на охоту. Злостью голод не задавить, припасы пополняются действием».

   Охота оказалась на редкость удачной, очумелый зверь сам шёл в руки охотника. Зверь шёл кучно, хищник бежал рядом с жертвой, не обращая на неё внимания. Кенклен несколько сомневался в правильности своих действий: а стоит ли употреблять в пищу мясо животных неправильного поведения?
   Сомнения на охоте неуместны, и Кенклен метнул копьё, выструганное из подвернувшейся ветки, в первого же попавшегося ему евражку (суслик).
   Непревзойдённый охотник вытащил своё копьё из поверженного зверька и достал нож – единственное, что у него осталось после вороватого Керо. Хранить нож его учили с детства. Нож – принадлежность человека настоящего, без этого режущего инструмента мужчина не может считаться полноценным. Кенклен заострил своё одноразовое копьё и присел разделать тушку, передохнуть, успокоиться.
   Замечательную штуку придумали духи – охоту. На охоте обретаешь уверенность в своей силе, в завтрашнем дне. Охота – гарант продолжения жизни. Это и есть сама жизнь – кто-то убегает, а кто-то ловит, как это предначертано. Так устроено всё на земле, здесь человек обретает связь со всем миром, от которого он отошёл по своей ключевой предрасположенности. Охота всегда принесёт успокоение и равновесие душе, потому что она правильная; необходимо только соблюдать законы и не переступать запретные грани.
   Сложная штука – эта жизнь, у каждого существа те грани – свои, свои запреты. Кому-то дано убивать только противников своего вида, волки грызут всех без разбора, а медведи убивают чужих детёнышей с целью продолжения своего, особенного рода. Те же лютые волки – замечательные отцы и верные семьянины примером людям.
   Сложно понять законы природы, ещё сложнее соблюсти их. Неукоснительное следование тем законам сохраняет гармонию и чистоту души. Сполна ли Кенклен очистился после убийства детёныша тюленя? До сей поры лежит у него на душе тяжёлым грузом раскаяния смерть его друзей – Ильи и волка Войкана. Вправе ли он был выставить их жертвами ради своей надуманной блажи?
   А как живут люди с грязной душой, народы со стран вечного солнца? Ведь они убивают друг друга немеряно! Живут без уважения к человеческой жизни, в презрении к чужеродцам, чем грязнят самих себя. У этих свои духи, духи – воспитатели. Если человек не может сам очищать свою душу, за него это делают духи. Доброта небожителей не знает границ.
   Если же душу не удаётся очистить, она вселяется в оборотней – злых и страшных существ, живущих в мире тьмы. Не жизнь там – мучения одни. За всё приходится платить. Тот морж, что убил Илью, непременно был оборотнем. Он был отлучён от своих сородичей с детства, и не знал законов своего племени. Морж с грязной душой.

   Кенклен очнулся от раздумий. Не вовремя он затеял осмыслять мироустройство, на охоту пошёл, а не на прогулку. Зверь идёт, а охотник мечтает – вот где заложена неправда. Он выбрал жертвой из мигрирующего зверья дикого северного оленя и легко покончил с ним одним ударом. Уж кого-кого, а про оленей знатный оленевод знал всё, все их слабые места.
   Теперь, когда мяса у него было вдоволь, Кенклен не будет голодать в племени скупых айнов. К ним он обещался прийти через два дня, а пошли уже третьи сутки его отсутствия. А всё равно там его не ждут, и небольшая задержка не сочтётся непрошеному гостю в укор.
   Пока Кенклен разделывал оленя и укладывал мясо, основная масса убегающего зверья прошла. В пути ему повстречался последний, зазевавшийся высокогорный баран. «Его бы взять, - размечтался Кенклен. – Олень для меня одного слишком велик». Желание охотника было запоздалым, охота кончилась. Кенклен вздохнул разочарованно и пропустил толсторогого к продолжению жизни.

   Вокруг воцарилась уже знакомая мёртвая тишина, даже воздух стал напряжён в ожидании трагических событий. Деревьям не уйти от катаклизма, и они трепетали молча, стараясь не нарушать благоговейную тишь. Трава прижималась к земле испугано.
   Кенклен не понимал, что он идёт наперекор смерти. Страха он был лишён за ненадобностью ещё на переходе меж мирами. Познавшим запредельную жизнь страх указующий не нужен.
   Одинокий путь Кенклена оказался недолгим, он вскоре повстречался с айнами. Люди, отлучённые от естества, всегда узнают обо всём последними. Пока осмыслят свои страхи, пока соберутся в дорогу, укладывая нажитое имущество, проходит время. Животным мысли не нужны, и сборы их недолги – поднялся, пошёл, влекомый инстинктом. Только из-за своей нерасторопности человеческий род теряет свою численность в природных катаклизмах. Послушные животные всегда успевают избегать убийственных перестановок в природе. Благо, вулканы самые предупредительные, оставляют время на раздумья, в отличие от внезапных ураганов и цунами.
   Шествие айнов возглавлял незнакомец в широкополой деревянной шляпе, выделяющийся из основной людской массы яркими одеждами и ухоженной бородой. «Это и есть Дайсё, - угадал Кенклен. – Священник, который решает всё».
   Кенклен прокашлялся и поздоровался почтительно, как учили. Дайсё не ответил на приветствие, даже не посмотрел в сторону незнакомца. Принял Кенклена шаман Микио, который сопровождал старшего святого наставника:
   -Ты можешь пойти с нами, - услышал Кенклен скупое приглашение от Микио, поклонился почтительно, а в душе рассудил по-своему: «Я сам знаю, где я могу идти. Уж вы-то, высокомерные святоши, в пути мне точно не указ».

   Мужчины айнов все были заняты делом: кто ездовыми оленями правил, кто следил за перегоняемым скотом. Угрюмых медведей тащили за цепи по шесть человек. Медведи не смотрели в родной лес, упирались от передвижения, им хотелось в родные клетки, где хорошо кормят. Звериные инстинкты в хозяевах тайги были заглушены напрочь, даже страх смерти, который гнал всякую малую зверюшку от разбуженного вулкана, отсутствовал у косолапых. Как разрушительно неволя воздействует на  склад всего сущего!
   Кенклен издали приветствовал Тэкумо, погоняющего оленью упряжку. Нарты под завязку были загружены колготящимися детьми под присмотром женщины. Тэкумо кивнул в ответ на приветствие – единственное, на что мог отвлечься.
   Свободными в дороге оставались собаки, которые разбрелись по лесу и увлечённо изучали дикую жизнь по запахам. Без особых обязанностей шли немногие женщины, кто освободился уже от материнского бремени по старости и кто не успел познать его. К женщинам и примкнул Кенклен, они привлекали его пуще других, средь этой стайки брела к новым местам обитания его Камоме. В походе стираются многие запреты, что было недозволительно в стойбище, по пути стало вполне приемлемо: Кенклену разрешено было пообщаться с избранницей.

   Минутки для влюблённых сокращаются до мгновений, время у них распирается чувствами и легко взрывается, превращаясь в вечность.
   -Я пойду за тобой хоть за край света, - заверяла Камоме любимого скитальца. – Шаманы не могут остановить любовь, они меряют силу любви проверками, соблюдают традиции. В любви всё решает женщина, а я сказала Микио, что согласна. Тебе осталось подождать недолго и выполнить несложные поручения. Они проверят тебя, так нужно. Традиции надо соблюдать.

   Переход был недолгим. Вулканы не распространяют свою силу далеко, подобно вездесущим ветрам. Айны остановились в приглянувшейся им ложбине в виду заснеженного спящего вулкана, и без перерыва на отдых начали разбивать лагерь. Яранги ставить недолго, зато после последних усилий уставший путник сможет отдохнуть в тепле.
   Яранги ставить недолго, над сооружением чисе придётся потрудиться ни один день. Яранга плохо поможет на открытой всем ветрам Камчатке, тут понадобиться жилище понадёжней, потеплей. А впереди ожидалась долгая зима, которая отвоевала уже свои права у осени устоявшимся снежным покровом.
   Кенклен активно помогал в благоустройстве нового стойбища айнов, проявлял весь свой накопленный в дальних странствиях опыт, доказывал своё право на Камоме. Он учил сложный, неудобный язык айнов, скрепя сердцем принимал их неправильные во многом традиции. Что не сделаешь ради любви?! Его уважали всё больше, выслушивали: странник, посланец чуждых богов – такого нельзя не уважить.
   -Ты обязан доказать своё право на Камоме, - заявил Кенклену Микио. – Мы не отдадим свою лучшую девушку первому встречному. Ты убьёшь кита! Убьёшь в одиночку. Пройдёшь проверку, потом решим, как быть с вами. Пока я могу заверить, что к Камоме, как к твоей невесте, не подойдёт ни один мужчина.
   Кенклен злился поначалу: как возможно в одиночку убить кита? В путину выходит ватага зверобоев не менее десяти человек численностью. Что сможет сделать с такой громадиной один человек? Да хоть удастся убить левиафана, как вытащить его в одиночку на берег? Как перетащить до стойбища, которое отстоит от океана на расстоянии в один день пути?
   Злость в Кенклене прошла постепенно. Время лечит, оно терпеливо. В зиму киты к берегам Камчатки заглядывают редко, только самые отчаянные особи, встретить которых – большая удача.
   Злиться на чужие нравы никак нельзя. Кенклен только недавно пришёл к выводу, что люди, далёкие от взаимопонимания, не самодостаточны. Прежде чем корить кого в неправильном понимании жизнеустройства, стоит изучить их образ жизни до самых мелочей. В каждом племени найдётся зерно истины, которое не грех перенять. Полюбить людей гораздо важнее, чем враждовать с ними.
   Пройдёт зима, придёт кит для Кенклена.


                Глава XXIV. Невыполнимое испытание.


   Эта зима для Кенклена выдалась тяжёлой, в сомнениях и переживаниях. Переход через Арктику дался ему проще, с верой и надеждой. Физические нагрузки переносятся легче мук душевных.
   Не отпускало его омерзение к Керо. На что только не идёт человек ради сохранения своей мелочной жизни! Предательство – гнуснейшее человеческое качество, вкупе с жестокостью.  Как скажется на Кенклене предзнаменование  шамана в том, что он примет на себя все грехи спасённого ниходзи? Благо, не вспоминал его никто, и Кенклена не мучили расспросами о сбежавшем Керо.
  Непривычный для Кенклена уклад жизни айнов, сложенный на многочисленных запретах, весьма томил его. Топил он свою тоску о былой свободе нравов в работе, помогал всем, кому его помощь пришлась своевременной.  Не забывал ограниченный в чувствоизлияниях жених и о своём экзамене на права семьянина. Неразрешимый вопрос, как убить кита в одиночку, не покидал его. Одно он знал точно – ему для этой рискованной охоты понадобится хорошая лодка, строительством которой и занялся умелый судостроитель. В постройке лодки Кенклену неоценимую помощь оказал непревзойдённый мастер Тэкумо, с которым он сдружился. Совместная работа всегда способствует зарождению дружбы.

   Больше всего выводила из себя Кенклена необходимость сторониться любимой. Вот она, его Чайка, рядом, а дотронуться до неё всё нельзя. Словно не спустилась она ещё с небес на землю, продолжает свой извечный полёт в призрачной синеве.
   Редкие встречи с Камоме случались всё же, не за тридевять земель обитали влюблённые. Влюблённым непреодолимых преград не выстроить.
   -Ты не передумала ещё уйти со мной? – спрашивал у любимой Кенклен каждый раз, когда ему удавалось тайком выследить заточённую девушку. Для него важно было слышать подтверждение ответных чувств от Камоме.
   -Камоме, дорогая, - осмелился Кенклен обратиться с просьбой к девушке в одну из встреч. – Ты не могла бы приходить ко мне без маски? Я хочу знать о твоих настроениях по твоему естественному лицу и не угадывать их под нарисованной улыбкой.
   Камоме отвернулась в смятении: Кенклен разочаровался в ней из-за татуировки, не по нраву пришлись ему айны. «Нет, не могу», - выдавила она из себя смущённо. Кенклен понял свою бестактность и поспешил вернуть девушке уверенность:
    -Красоту не стереть. Буду стараться угадывать тебя. Женщина с тайной привлекательна вдвойне. Перестань, Камоме, не хмурься.
   Он протянул руку и захватил прядь мягких волнистых волос девушки, приласкал ладонью дозволенное, успокаивая. Камоме обернулась резко и отстранилась от мужской ласки:
   -Ты что делаешь? Разве можно? До свадьбы чужому мужчине нельзя прикасаться к девушке!
   Кенклен отодвинулся на приличествующее расстояние и улыбнулся: «Я с тобой, Камоме». Ему было неприятно, что не удаётся сблизиться с девушкой даже тогда, когда между ними было уже всё сказано. Он чувствовал, что с запретами притяжение любви только усиливается, и Кенклен принял традицию рождения семьи у айнов, как правильную.
   «Вот убью кита, тогда и узнаю все её тайны, - ублажал себя Кенклен мечтами. – Мне ли не справиться с таким простым делом! Ном мне благоволит, да и сам Кэрэткун поможет, как не строг этот дух. Помогал ведь не раз уже. Кэрэткун в меня верит. Как только тащить такую тушу до утари айнов? Через лес, буераки, по сопкам»!

   Строительство лодки успешно продвигалось под руководством знатного мастера Тэкумо. Строили долблёнку из цельного ствола дерева. Хоть и сложнее было выделывать ту лодку, чем наращивать борта из досок, долблёнки надёжнее и долговечнее сборных каяков.
   Кенклен пристрастился к кузнечному делу, в ходе судостроительных работ инструмент приходилось часто править. Работа по металлу была в новинку для вечного странника. В детстве Кенклену не привелось ознакомиться с тайнами плавки и ковки. Зрелые годы он провёл в Северной Америке, где об обработке металла знали только понаслышке.
   Никогда не поздно наверстать упущенное учение. Человеку дано учиться всю жизнь, за что мы благодарны богам и духам. Хоть и сложно было высоковозрастному ученику понять инородные разъяснения кузнецов-айнов, умелые руки его брались за дело с толком, а глаза схватывали ловкие действия наставников. Кенклена хвалили согласными кивками, и признание удесятеряло его рвение в обучении новым ремёслам.

   Как-то Кенклен решил похвастать Тэкумо своими знаниями о различных лодках и нарисовал на снегу каяк под парусом. Тэкумо улыбнулся хитро и зазвал за собою зазнавшегося ученика в мастерскую. Мастер открыл сундук и осторожно достал оттуда свиток, которым удивил напарника не меньше, чем амулетом: бумаги Кенклен ещё не видел.
   Тэкумо бережно стал раскручивать свиток, и Кенклену открылись рисунки удивительных кораблей с одним большим, двумя, тремя (!) парусами различных конфигураций. Век живи, век удивляйся! Рисунки китайских и японских джонок и впрямь зачаровывали своей летучей красой. На тех огромных судах вполне могли комфортно разместиться десятки человек. Целое племя способен перевезти через океан такой большой корабль, и не надо будет беспокоиться за жизнь женщин и детей. Не понадобиться флотилия каяков, на каждом из которых требуется опытный мореход, способный справиться с убийственной волной.
   -Не переживай, - улыбнулся Тэкумо Кенклену. – Мы не будем строить такие большие корабли, они нам без надобности. На этих судах невозможно нормально охотиться, они неповоротливы. Каяк в охоте на китов ничем не заменить. И парус на лодке для зверобоя, что циновка для медведя. Весло – лучшее правило на море, вторая рука рыбака.

   Сон земли всегда проходит предсказуемо. Будит землю потеплевшее солнце. Весной обновляется природа, зарождается новая жизнь. Просыпается всё – растения и животные, застоявшиеся за долгую, неторопливую зиму. Оживает и человек, в нас проявляются новые силы и влечения, душа стремится в неведомые дали, за духмяными весенними ветрами.
   Тэкумо увязался за Кенкленом, вызвался помочь другу в заведомо невыполнимом испытании. Шаман Микио одобрил решение Тэкумо выдвинуться вместе с инородцем в качестве проверяющего, надзором жениховского поручения.
  Друзья спустили самодельную лодку в речку с неблагозвучным названием Карага и без назойливых проводов отправились в путь. До моря добрались за солнечный день, а наутро следующего, в пару-тройку часов, добрались до острова Карагачинского.
   Зверобои провели четыре дня на голом острове, который венчался спящим вулканом. Дежурили по горизонту поочерёдно, киты должны были пройти в этих местах со дня на день, Тэкумо утверждал это на правах знатока.
   Кенклен тяготился в сомнениях: сколько планов они нагородили по поводу охоты, но ни один из них не стал приоритетным. Весна не давала ему отчаяться окончательно, такой продолжительной весны Кенклену переживать ещё не случалось, так далеко на юг он ещё не забирался.
   В тундре не бывает весны, растения там спешат жить, и расцветают все разом с первого признака тепла. Сегодня снег стаял, а через день всё зелено вокруг – лето. Не успеваешь порадоваться зарождению нового.
   Остров напоминал тундру открытостью, отсутствием вековых таёжных исполинов, низкорослый кустарник не загораживал горизонты тайнами. Зелёные лужайки заманивали путников в болотца, не желали отпускать. Родное всё, забытое за давностью: и голые скалы, и стойкая растительность, и холодный прибой.
    Ветра с материка заносили на остров весенние запахи, которые восстанавливались скудным островным цветением. Остров, обделённый жизнью, зазывал её со всей своей неумелостью: журчанием ручьёв, гулом перекатываемых камней, птичьим гвалтом. Дыханье океана сопровождало музыку жизни.
   Малая островная жизнь стремилась быть похожей на большую, материковую.

   Кенклен обходил дальние кордоны острова, пока Тэкумо дежурил по южному горизонту – отслеживал появление китового стада. Кенклен тягомотно шевелил приевшимися мыслями, неразрешимыми проблемами:
   «На одной лодке кита не забить, не бывало такого. Даже на моржа в одиночку не ходят. Для подстраховки поблизости всегда находится вторая лодка. К чему зря рисковать в одиночку, если рядом найдётся дружеское плечо?
   Друг всегда появится в сложный момент. В Арктике я бы не выжил с тоски, если бы не Илья. Нанук, Батук, Игнирток, теперь – Тэкумо. Друзья находились везде на моём долгом, тяжёлом пути. Дружба придумана Номом в помощь людям. Дружба возвышает нас над животными, делает нас сильнее, хоть и слабее мы многих исполинов с виду.
   И как мы только дотащим эту громадину – кита, до утари? – в который раз захватил Кенклена неразрешимый вопрос. – Даже если убьём, хотя бы китёнка, на берег его вдвоём не втащить. Поднять по реке? По камням и перекатам мелководной Караги кит не пройдёт. Вся надежда на Тэкумо. Тэкумо – мастер. Он должен что-то придумать».

   Кенклен обратил внимание на стаю огромных орланов, которые накручивали спирали над берегом скрытом горой. Птица не будет без причин собираться в стаю, что-то там её несомненно привлекло. Любопытство погнало Кенклена на скрытый берег.
   С высоты ему открылся удивительный вид: на берегу лежал кит, омываемый волнами, живой ещё – слабо шевелил ластами. Эта пятидесятитонная туша и заинтересовала непревзойдённых хищников неба – белоплечих орланов.
   Сердце Кенклена выпрыгивало из груди от избытка чувств, он в который раз прочувствовал себя в ином мире. Восхваления духа моря дошли до Кэрэткуна, бог оделил своего любимца неоценимой помощью. Кит у него был, осталось только доставить его до места. Ждать и раздумывать было неразумно, и Кенклен побежал за помощью, к другу Тэкумо, который точно подскажет, как им быть дальше.
   Кенклен бежал, а голову его опять забивали ненужные вопросы. И откуда они берутся только! «Что заставляет китов выбрасываться на берег? Почему они покидают свой обжитой мир и идут на явную погибель в непригодный для них мир? Что ищут они здесь? Неужто, как люди, стремятся за горизонты, пытают неизведанное»?

   Друзья опоздали к киту. Нерасторопные люди всегда приходят последними. Первыми пришли лисы, за ними волки. И те, и другие теперь поджидали в сторонке. Вакантные места в природной столовой заняли хозяева острова, медведи.
   Малая островная популяция косолапых насчитывала семь особей, большее количество крупных хищников малый остров не мог прокормить. Все семеро, от мала до велика, собрались за пиршественным столом. Таких подарков от природы не пропускают.
   Люди застыли в раздумье на высотке. Они сами вышли из пищевой цепочки, определённой дикими законами, и теперь лишились всякой очерёдности в пиршествах от природы-кормилицы.
   Самый крупный медведь, вожак группы, насытился первым. Крепкие зубы и мощь позволили ему эффективнее остальных едоков рвать хорошо защищённую плоть морского гиганта. Он выдрал изрядный кусок китового филе и попёр его наверх, припрятать запасом. На гребне горы хозяин остановился, прилёг отдохнуть в раздумье: куда бы лучше засунуть свою добычу, чтоб не нашёл никто?

   Для Кенклена закончилось время раздумий, пришла пора проявить решительность. Он поднял копьё и без лишних сомнений зашагал к медведю, развалившемуся на ярко розовом куске мяса. Медведю неведомы были враги, зарычал он на Кенклена чисто интуитивно, положено так. Да кто осмелится отнять у него мясо? На острове такого не бывало ещё. Что значит человек, медведь тоже не знал.
   Охотник поднял копьё и точным броском покончил с хозяином здешних мест. Медведь не успел понять действий врага, не удостоил его чести своего величайшего внимания, умер сразу.
   Кенклен с удовлетворением оглядел дело рук своих: всё он сделал правильно, но что-то не хватало в этой картине: развалившийся на мясе медведь ухватил зубами конец своей вкусной подстилки, будто не поместилось в него всё. Он срезал медвежий хвост – самую пахучую часть туши, и уверенно шагнул к китовой туше, невзирая на смертельную опасность присутствия рядом с обедающим хищником. Опыт общения с диким зверем у Кенклена был. Он знал уже, что в диком мире, в спорно-сорных вопросах побеждает не только сила, но и наглость
   Медведи зарычали предупредительно на приближающегося человека, он рыкнул зло в ответ и кинул отрезанный куцый хвост в крупную медведицу: пусть знает, кто у них теперь хозяин. Кенклен бесстрашно прошёл к концу китовой туши и начал надсекать хвостовой стебель – самую узкую часть китового тела, хрящевую, бескостную. Мышцы хвоста самые упругие, для пищи медвежьей неудобоваримы. Кенклену же хвост необходим. Справедливость в этом вопросе была достигнута.
   Охотник подцепил китовый хвост крюком, рыкнул на прощание жирующим медведям, которые ответили ему ответным злым мычанием, и потащил свою добычу к поджидающему на гребне скалы Тэкумо. За хвостом тут же увязались волки. Кенклен подобрал увесистую палку и запулил ею в нос самому настырному приставале. Волки отстали, для них хватит мяса не на один день, надо только подождать.

   -Отплываем в утари, - заявил Тэкумо Кенклен, приблизившись.
   Тэкумо посмотрел на Кенклена с нескрываемым разочарованием: спёкся напарник, никто ему за китовый хвост невесты не отдаст.
   Друзья распяли медвежью тушу на двух жердях и потащили её к лодке. Будет хоть какое оправдание за их бесславный поход: добытая медвежатина и два куска китового мяса в придачу.
   На этом испытания Кенклена не кончились. Тэкумо едва разместился в перегруженной лодке за вёслами. Кенклену пришлось плыть до материкового берега, держась за корму, более двух часов в ледяной воде далеко не Тихого Океана. Больно уж охоч Кэрэткун подсмеяться над своими любимчиками.



                Глава XXV. Свадьба.

   Кенклен представил айнам свою добычу, медведя, с китовым хвостом в зубах:
   -Моего кита съел медведь.
   Жениховская проверка была признана выполненной. Опровергать выдумщика никто не стал. Главное слово остаётся за женщиной, а Камоме была согласна разделить нелёгкий путь своего суженного. 
   Тэкумо рассказал шаману Микио о приключениях на острове Карагачинском. Действия Кенклена были признаны правильными. Необязательно выполнить задание в точности, необходимо показать свои навыки и смекалку. Сказки Кенклена были приняты достойными стать легендой.
    Жениха вызвал сам Дайсё, снизошёл до необычного инородца:
   -Ты достоин взять в жёны нашу девушку. На днях у нас намечается праздник айнов, потому свадьбу вашу придётся задержать ненадолго. С Камоме ты можешь встретиться. Один раз, под присмотром.
   Кенклен злился на Дайсё, не принимал его величия. Какие ещё могут быть задержки? Что значит «свадьба», он не понимал. Встретились двое влекомых людей, рассказали всем о своих чувствах, к чему их сдерживать надуманными условностями? И никакой Дайсё Кенклену не указ! Он сам знает, когда и с кем ему встречаться!

   -Свадьба – это открытие семейного счастья, – успокаивала Камоме невоздержанного жениха. – Чем веселее будет народ на свадьбе, тем больше счастья подарят нам духи, тем крепче будет наш союз.
   «Что попало, - злился Кенклен. Мысли свои вслух он озвучивать не стал, улыбался тупо любимой. – Счастье – оно есть. Его не бывает ни много, ни мало. Человек сам делает себя счастливым, если злом не запачкает свою душу».
   -А праздник айнов – это наши общие именины, - разъясняла тем временем Камоме праздничные традиции своего народа. – Айну – жила такая девушка, наша прародительница.

   Давно это было, - начала свою сказку Камоме. – В утари пришёл странник. На повозке его стояла клетка с медвежонком. Медвежонок был голоден и грустен с неволи. Все люди жалели его, а особо медвежьим горем прониклась девочка Айну – до слёз.
   Девочка подошла к страннику и попросила освободить медвежонка. Странник ответил согласием, но предупредил, что после освобождения медвежонка защитник его ослепнет тут же. Айну согласилась принять на себя все предзнаменования, только бы помочь малышу.
   Люди радовались освобождённому медвежонку и не обращали внимания на ослепшую девочку, которая стояла в сторонке. После Айну часто видели идущей за медведем. Зверь водил слепую  Айну по Айнумосири (страна айнов). А однажды эту парочку увидели уходящими в небо.

   Кенклен даже не пытался вникнуть в легкомысленную легенду айнов. Что она несёт в себе? Жалость одну. Ни героики в ней не заложено, ни сил душевных, указующих народу их путь единый. Чем воспитала та легенда народ айнов, которые до сей поры продолжают закрывать свободных медведей в клетках?

   Праздник айнов начинался, как и у всех людей, с камлания шамана. Мужчины разжигали костры под большими казанами, от которых пошли аппетитные запахи, предвещавшие скорое ублажение сытостью. Запах пошёл и от отдельных мужчин – кислый, отвратительный смрад. Кенклен знал уже, что айны потребляют ядовитый веселящий настой, после которого дуреют до омерзения, совершают безрассудные поступки и смеются гнусным ржанием. Ему предлагали испробовать эту едкую жидкость, но Кенклен не решился принять внутрь прозрачное содержание чайной чашки. «Не мужик», - презрели его тогда добрые завлекатели.
   Народ тем временем потянулся за границу утари, на близлежащий холм. Туда восемь мужчин во главе с шаманом тянули медведя, безвольного и угрюмого, который ступал дальше только после того, когда его дёргали за ноздри. Медведя привязали меж двух столбов и кинули под нос любимое лакомство из рыбы и овощей. Микио затянул свою песню-молитву, ублажая медвежью трапезу высокими мотивами. Медведь съел всё поданое ему без видимого участия и завалился на траву без благодарностей.
   Айны раздвинулись и пропустили к поющему шаману почтенного Дайсё. Микио закончил свою песню и передал голос высшему светоносцу. Дайсё принял почтительный поклон Микио и запел. У Кенклена тут же пропало всё его былое отвращение к зазнавшемуся святоше, как только он услышал его голос. Пустые лица праздных гуляк вдохновились разом и просветлели мыслью.
   Недостаточно освоивший язык айнов, Кенклен силился вникнуть в смысл песни Дайсё. Бархатные переливы чарующего голоса сливали и коверкали слова. Кенклен забросил свои лингвистические мучения и проникся мелодией.
   Обленившийся напрочь медведь лежал на животе, смешно раскинув лапы во все стороны, и лишь изредка помаргивал глазами. К привязи подошёл человек с копьём и по приказу шамана вонзил своё орудие в тушу. Медведь шевельнулся вяло и затих. Удар не убил зверя, что можно было угадать по дыханию и вздымающимся бокам обездвиженной туши. Ему было просто лень защищать свою жизнь, как показалось это Кенклену. Смерть неизбежна.
   Медвежье племя запятнало себя позорной трусостью, и лени им не занимать. Резвостью, однако, они не обделены и догонят любого оленя, если им вдруг приспичит откушать здорового мясца. Агрессия этого хищника расписана в рассказах охотников со всего мира, и жизнь они свою защищают с особым напором, до самого конца. До какой же степени айны исковеркали нрав этих животных, что затворники их без всякого сожаления готовы распрощаться с жизнью, подобно безропотным жертвенным оленям! А ведь подобными изуверствами и человека можно лишить всех его качеств, даденных свыше!
   Наблюдая за грязным убийством хозяина тайги, Кенклен опять вознегодовал против циничных традиций айнов; и голос Дайсё, сопровождающий медвежью душу в новое животное убежище, уже не ласкал струны его души.

   Медведя разделали с поразительной ловкостью. Шкура скрылась в потаённых айнских закромах. Вездесущие псы передрались за брошенные им кости. Мясо заскворчало в необъятных казанах. Духам-покровителям достались запахи и восхваления. Духи бестелесны, и им претит земная пища, для них - только духовное.
   Праздник подходил к пику, это ощущалось по возбуждённым лицам людей, по накалу страстей, подогреваемых атмосферой, насыщенной спиртовыми парами. В круг выходили шутники, подражали всему, что в голову взбрело: и зверью, и людям отдельным. Шуткам Кенклен был рад, посмеяться любил. Удивительно, что айны готовили свои представления заранее, специально шили костюмы, одевали гротескные маски. До того Кенклену представляли только спонтанную шутку.
   Показались женщины в праздничных одеждах, начали танцы. Мужчины повставали со зрительских мест и присоединились к пляскам, уподобились женщинам. «Мужчинам не повадно танцевать! Свою стать и умения мужчина доказывает на охоте, в деле», - в который раз не понравились Кенклену мужские выкрутасы чужого племени.
   Кенклен всё ждал, когда начнутся состязания, где бы он смог проявить себя. Состязаний не намечалось. Люди и без доказательств своего превосходства были веселы с ублажения своего естества.
   Нет на празднике ничего хуже стороннего наблюдателя. На празднике люди расслабляются и позволяют себе отступить от общепринятых правил поведения. Тут приемлема снисходительность и приобщение к общему веселью, критический взгляд на празднике неуместен. Кенклен так и не нашёл в себе связи с нравами айнов, ему в который раз уже захотелось домой, на праздник Кита, к дорогим ему людям Моржам, к доброму дядюшке Таасу.

   К Кенклену прилип подвыпивший Тэкумо.
   -Кленчик, дружище, - лепетал осоловевший друг и тянулся обнять упирающегося Кенклена. – Ты такой…, хороший. Медведь! Нет – тигр!
   -А кто такой тигр?
   -Тигр? Ты не знаешь тигры? Тигр сильнее медведя. Или медведь сильнее тигра? Тигры не знает! Ну, ты даёшь, Кленчик! Пойдём танцевать!
   -Я не умею.
   -Танцевать не умеешь? А что ты умеешь? Китов убивать? Кенклен убил медведя, Кенклен убил кита! – запел Тэкумо и поскакал в круг танцующих.
   Как это ни странно, но Кенклену было приятно пообщаться с пьяным другом. Он уже знал Тэкумо по общим делам, по путешествию на остров Карагачинский. Как бывает просто подружиться с человеком чужого племени, и как сложно принимать традиции его народа. Люди на всей земле одинаковы, разъединяют нас чуждые нравы, неправильные боги и духи.

   Праздник хорош тем, что в нём теряются запреты. У Кенклена появились неограниченные возможности находиться рядом с любимой. Они гуляли с Камоме по утари средь гостей, зашли в ближайший лесок подышать целительным хвойным воздухом; свернули к речному берегу послушать журчание воды.
   Кенклен рассказывал Камоме о необъятной тундре с её нескончаемыми днями в цветастых далях и зимними искристыми ночами, подсвеченными северным сиянием; об удивительных животных, умеющих общаться с людьми, и о самих людях, добрых и гостеприимных, чьи чумы всегда открыты для уставших путников.
   -Мы пойдём туда уже скоро, - соглашалась Камоме. – Свадьбу решено править уже завтра. Праздник к празднику.
   -Вам бы только праздновать, - не сдержался Кенклен. – Не было бы этой свадьбы, мы бы с тобой давно уже были в пути.
   -Зря ты так, - огорчилась Камоме. – Как можно без свадьбы? Люди радуются за нас, учат правильно любить, а мы сбежим от их добра?
   -Учат любить? – рассмеялся Кенклен. -  А медведя они не пробовали учить этому? Или оленя, к примеру? Вы же научили их правильно жить, почему бы любить не научить? Или вам это пока не по силам, на людях практикуете уроки любви?
  -Любви необходимо учиться, - настояла на своём Камоме. – Мудрая любовь крепче, на всю жизнь.
   -Любви не учатся, - возразил Кенклен. Он чувствовал, как опасен этот затеянный спор, но сдержаться от высказывания своих мировоззрений не мог. – Любовь даётся нам свыше, она или есть, или нету её. Любовь – это зов. За долгую жизнь он не раз может прозвучать в сердце, надо уметь услышать его,  быть готовым всегда откликнуться. Зов этот – главный движитель жизни, зов продолжения рода. За исполнение долга любви нам даётся приз – приз взросления души, приз счастьем.
   -На то, чтобы любить людей, надо приложить некоторые усилия, - высказала своё мнение Камоме. – Прощать человеку мелкие ошибки, уметь принять чужие взгляды, разглядеть душу близкого человека – всему этому приходится учиться, природой нам этого не дано. Без добра не сохранить вечной любви, она тускнеет со временем, и её необходимо поддерживать. Любовь на всю жизнь – как у волков. Это же прекрасно!
   -Ты хочешь походить на волков? Человек – венец природы! Мы ни с кого не обязаны брать примеры. А жить и любить должны по зову сердца. Встречаются средь людей однолюбы, знаком с таковыми. Но это исключение. Люди – не волки.
   -Я выбрала тебя, дорогой Кенклен, за верность твоей мечте. Я верю, что наша любовь – навсегда.
   Кенклен чувствовал правоту Камоме, возвышенность её желаний и чувств, но позволить себе согласиться с женщиной в споре не мог. Мужчина всегда прав, и последнее слово всегда должно оставаться за ним.
   -Я люблю тебя Камоме, - заключил Кенклен. – Верь мне. Я всегда огражу тебя от бед и напастей. И давай закончим на этом выяснять отношения. Ночь какая звёздная! Предвестница счастья. А мы спорим с тобой ни о чём.

   Кенклен выбрал себе дружка на свадьбе – Тэкумо. Другого выбора и не ожидалось, все уже были наслышаны об их товарищеских отношениях. Тэкумо провёл разнаряженного жениха к свадебному столу и усадил его на почётное место. Сам присел рядом, подсказчиком свадебных традиций, о которых Кенклен был совершенно не осведомлён.
   Торжество началось с восхваления жениха. Один за другим ораторы выходили к столу и вели высокопарные речи про его непревзойдённые мужские достоинства. Многих из выступавших Кенклен при этом видел впервые. Он сидел в напряжении непонимающим болванчиком и глядел тупо в одну точку. Изысканная пища его не прельщала, да и Тэкумо не рекомендовал жениху до поры набрасываться на парящие блюда, дабы не замарать жениховского достоинства.
    В непривычном для себя центральном положении Кенклен и часу не выдержал. Первопроходец запретных для жизни арктических широт капитулировал перед славой и запросился в арьергард, передохнуть от напыщенной скованности. Тяжела стезя знаменитости! Тэкумо улыбнулся на просьбы друга с пониманием и поделился с ним советом:
   -А ты выпей саке. Немного. На первый раз с огненным напитком надо быть осторожным. Не бойся, не загнёшься с него. Люди пьют, и ничего с ними не делается. Поднимай, поднимай чашку. Как раз под тост. Вот и молодец!

   Кенклен легко справился с отвращением к ядовитой жидкости. Мужчина должен справляться с каверзными уколами природы, жалящими как снаружи, так и внутри. Отторгаемый всем естеством спирт улёгся скоро в щелочной желудочной среде и распарился приятным теплом по организму. Кенклен расслабился, наконец, и обрёл себя в непривычной для него обстановке.
   Захмелевший женишок хихикнул в кулак на артистов, которые представляли влюблённых на импровизированной сцене. Мужчина тянулся к женщине, клялся ей в любви, размахивал руками и всё не осмеливался дотронуться до неё. Она же стеснялась в сторонке и стреляла в поклонника робкими взглядами, подпевала пискляво на зазывные сонеты явно мужскими оттенками в голосе. Мужчина в образе женщины – это было самое смешное в представлении.
   Кенклен продолжал хихикать глупо в то время, когда до него пытались довести высокие смыслы большой и чистой любви. Тэкумо взглянул с укоризной на своего подопечного и потянул его из-за стола:
   -Пойдём, пройдёмся. Проветримся немного.
   Они прошли на безлюдный берег утаённой речки и присели рядышком подышать-послушать. Прохладная вода и монотонное журчание довольно скоро помогли Кенклену справиться пьяными всплесками чувств.
   -Не пей больше, - посоветовал ему Тэкумо. – На первый раз тебе хватит. Отдохнул? Так пойдём. Там нас ждут. Свадьба без жениха, что рыбалка на безрыбье.

   На сцене артисты обыгрывали самого Кенклена, довольно узнаваемо. В круг притащили живого медведя, покалывали его пиками, чтоб зверь стоял на задних лапах и шевелился. «Кенклен» прыгал перед медведем в парадных охотничьих доспехах и боевито размахивал деревянным мечом – герой, охотник на медведей.
   Сцена пришлась по нраву Кенклену настоящему. Он от души посмеялся над косолапым увальнем и самонадеянным воякой. На сей раз веселье жениха пришлось к месту. Посмеяться над собой никогда не грешно. Кенклен подпал под общие праздничные настроения, и праздник для него состоялся.
   Смущало жениха одно – отсутствие невесты. Но и Камоме появилась вскоре в окружении тётушек: нарядная, лучше всех, с прикрытым под чадрой лицом. С Камоме нельзя было заговорить, нельзя дотронуться, но то, что она сидела рядом, уже возносило Кенклена до небес: «Она моя».
   Душевный подъём никак не смягчил нетерпения Кенклена, он еле дождался окончания пиршества, того момента, когда гостям не понадобятся больше молодожёны. Момент этот настал, всё долго ожидаемое случается рано или поздно. Молодых подняли с их престижных мест и повели в красиво убранный чисе.

   В просторном чисе влюблённых снова развели по разным комнатам. «Сколько можно»! – вновь разнервничался неугомонный Кенклен. Сердобольные тётушки раздели его до исподнего и начали умасливать благовониями, читать назидания. Особо рьяно в поучениях расщедрилась одна пожилая дама, крайне неприятная Кенклену. У женщины той на верхней губе угадывалась растительность, скрытая татуировкой, растянутой в улыбку.
   -Не бросайся на неё зверем, - поучала женщина неопытного любовника. – Не спеши. Поговори о приятном, приласкай.
   Надоедливые тётушки повели, наконец, Кенклена в комнату молодой жены. Камоме возлежала на деревянном настиле, устланном мягкими перинами, скрывала своё смущение под свежайшми покрывалами цвета морской волны. В углу комнаты был накрыт небольшой обеденный столик, к которому и направились тётушки, оставив Кенклена наедине с его ответственным мужским делом.
   -Так вы тоже собрались присутствовать?! – взъярился Кенклен на любопытных тётушек. – А ну марш отсюда!
   Не все традиции подлежат неукоснительному исполнению. Попечительская традиция в первой брачной ночи довольно спорная. Кенклен всё сделал правильно без ненужных советов. Камоме доверилась ему и смогла побороть смущение. Высшее блаженство зачатия не затмить посторонними чувствами.
   Влюблённые проговорили всю ночь. Кенклен уверился, что обрёл мечту всей жизни, нашёл свою Чайку. Воплотившаяся мечта делает человека счастливым, как ничто другое, душа счастливца полнится уверенностью, целительной праведностью жизни.

   Наутро Кенклен был готов отправиться домой, уверенный в своём состоявшемся будущем. Притяжение родины снова открылось ему.
   -Ты собираешься погубить в пути нашу самую лучшую девушку? – упрекнул прыткого молодожёна Тэкумо. – В лето отсюда на большую землю посуху не пройти, только морем.
   Кенклен смотрел непонимающе на Тэкумо: он прошёл.
   -Ты когда к нам пришёл? – разъяснил Тэкумо. – Ранней весной, когда ещё снега не сошли. Так ты прошёл берегом, по скалам. Я правильно мыслю?
   Кенклен вспомнил свой последний переход на Камчатку, двухдневное плутание по непролазным скалам, без путей-дорог, и согласно кивнул обеспокоенному за его судьбу другу.
   -Так вот, - продолжил сердобольный айн увещевать непоседливого гостя. – Теперь ты пойдёшь не один. Камоме понадобиться в пути намного больше вещей, чем охотнику, привыкшему довольствоваться малым природным уютом. Придётся брать с собой чум, посуду с излишком. С таким багажом в пути без повозки не обойтись. Ты проведёшь оленей той дорогой, которой пришёл? Вот и я думаю, что нет. А ровная дорога летом заболочена на три дня пути. Проход открыт только по зимнику, так что придётся ждать.
   Не веришь, Кенклен? Так пройдём, посмотрим. Ради тебя я готов потерять неделю, только бы ты меня пустословом не запомнил.
   Дайсё поручил Тэкумо задержать Кенклена. Священнику надо было полностью увериться, что он отдаёт женщину своего племени в надёжные руки. Ему надо было знать, что слава айнов не будет замарана по миру пустословием разочарованного мужа, а потомство его разнесёт по весям гордость принадлежности к легендарному народу.
   А вдруг удастся оставить пришельца в племени? Мужик он неплохой, с работой дружен. Такие люди в племени всегда сгодятся.

   На Камчатском перешейке Тэкумо с Кенкленом задержались на целый месяц. Здесь, в Парапольском доле, друзей затянула отличная охота. Мягкий климат и повышенная влажность создали здесь привольные угодья для жизни тундровых животных и птиц. По этим безбрежным озёрам и болотам и впрямь было не пройти, в чём Кенклен убедился по самый пояс своих, постоянно мокрых штанов. Помимо добычи охотники пригнали в утари с Парапольского дола десяток диких оленей, и у Кенклена появилась возможность подобрать для себя оленью упряжку.
   За полгода проживания у айнов Кенклену удалось принять их непростые нравы. Люди по всему миру разные – добрые и злые отчасти. Если бы все были одинаково чисты душой, жизнь на земле стала бы скучной. Главное, что он понял – нельзя выносить в себе злую память о народе, с которым пришлось столкнуться по жизни. С того зла рождается междоусобная ненависть, зачинаются войны, об ужасах которых Кенклен был во многом наслышан.
   Провожали Кенклена с молодой женой с великими почестями. Нарты его в оленьей упряжи были загруженными доверху всем необходимым в нелёгком пути.

                Глава XXVI. Тепло родного дома.



   Олени летели по заснеженной тундре. Извечный их путь миграций по Парапольскому Долу был прерван человеком, и теперь, возвращаясь в свою стихию, неустанные животные навёрстывали упущенное время, тянули нарты, не замечая их тормозящей тяжести за собой.
   С оленями бежал Кенклен с остолом наперевес. Бег его был уже не тот, что в юности, хотелось сплутовать и запрыгнуть на перегруженные нарты, да нельзя: молодая жена верила в его силы, и веру эту необходимо поддерживать, скрывать свою слабость. Бегуну по жизни способствовала сила духа, окрепшая до невероятности со сбывшейся мечты, мечты, к которой он шёл столько лет  через нехоженые льды. Вот она – мечта, его Чайка! Сидит на нартах рядышком и не улетит никуда больше.
   Сопутствовала Кенклену дорога. Знакомая с детских лет, снежная дорога, прибитая ветрами и открытая во все стороны. Беги, куда душа велит! Прямые, широкие дороги зимней тундры, без преград и расстояний. Дороги домой самые желанные из всех земных путей. Указателем в них служит зов родины, по нему не заблудишься.

   Дорога, известная Кенклену с похода на Камчатку, закончилась в стойбище юпигытов. Здесь его поджидал приятный сюрприз – Игнирток, в очередной раз посетивший родственников с другой земли. У коряков такой удачи Кенклену не сопутствовало, с Камаком встретиться не удалось, и обещанные ему новости пришлось передавать через вторые уши.
   Кенклену хотелось увидеться со всеми людьми, с которыми ему свелось подружиться за долгую дорогу, рассказать им о своей сбывшейся мечте, жене Камоме. Да так устроен мир, что бродяге по жизни друг выдаётся временный, разъединяют людей расстояния. Всемогущий дух Ном нашёл возможность лишь отчасти выполнить просьбу своего подопечного и подготовил только одну встречу друзей. Ном нашептал Игниртоку вести о запоздалом возращении Кенклена, и тот сломя голову рванул через бушующий пролив, не успевший замёрзнуть для безопасных переходов.
   -Оставайся! – увещевал Кенклена Игнирток. – Женщины любят таких мужчин, как ты. Будет у тебя три жены, будешь ты жить в сытости и довольстве.
   От многожёнства Кенклен с улыбкой отмахнулся, а вот отнекиваться от гостеприимства радушных юпыгиров воли ему не хватило. Пришлось задержаться на перевалочной Чукотке.
   Непредвиденную задержку оправдывало нездоровое состояние Камоме, которую укачало на нартах, и она никак не могла освободиться от мучившей её тошноты. Сердобольные женщины лечили Камоме, чем только могли, и, наконец, диагностировали у больной беременность – естественное и совсем не смертельное состояние зрелой женщины.
   Юпигыты советовали Кенклену остаться, не следует мужчинам тянуть за собой в тундру нежных женщин. Кенклен благодарил за предоставленный кров и отказывался от гостеприимства: самые стойкие мужчины выходят с необжитых мест, младенцы селькупы появляются на свет на холоде, за дверью тёплой карамо. Согласная на всё Камоме соглашалась с мужем: «Выдержим! Все звери рождаются на природе, чем человек хуже животного»?

   Каким образом удалось молодожёнам выдержать все трудности северной дороги, одному Ному известно. Кенклен надеялся, что в пути всегда помогут люди. Раз в неделю семья приходила в гостеприимное стойбище, где им непременно предлагался кров и подсказывали дальнейший путь, места зимовки ближайших соседей.
    Девочка родилась в пути. Кенклен познал все родовые женские тяготы, не известные мужчинам, отцовские чувства в которых просыпаются только через год, когда малыш уже умеет признавать окружающих и выучивает десятое слово – «папа».
   Измученные борьбой за тепло, родители довезли-таки своё новорождённое чадо до людей в целости. В стойбище индигииров, на берегу родовой речки этого улыбчивого народа, семья Кенклена перезимовала долгие три месяца, до самого устоявшегося лета. Отец был не вправе рисковать здоровьем своего младенца, а Камоме и слышать не хотела о продолжении похода по северным морозам.
   Путь домой, так энергично стартовавший, завяз на середине до нескончаемых времён. Три года добирался Кенклен до родной речки Бинюда. Сына ему Камоме рожала в стойбище ураанхайцев, куда зрелый отец заранее привёл свою отяжелевшую жёнушку.

   Третий день кочевая семья стояла лагерем на родной речке главы семейства. Кенклен гадал, в которой стороне расположились его родные лимбо чуп. Спешить к ним не хотелось, былая молодая прыткость его скрылась за заснеженной сединой. Ожидаемые чествования героического первопроходца от родни напрягали Кенклена, и он оттягивал своё триумфальное появление, наслаждаясь встречей со знакомыми с детства местами.
    Прав ли он был, покидая родную тундру? Кенклена обуяли сомнения в бесцельной трате отпущенной ему жизни. Что вынес он с безжизненных ледяных пустынь? Жизнь даётся, чтоб прожить её среди близких людей, сохранить свой род и продлить его будущее новой жизнью. Ном создаёт для людей благодатные места, чтобы жилось им привольно на родине, чтобы чужбина казалась им горше дома отчего.
   Кенклен вздохнул огорчённо на журчание Бинюды и оглянулся на свой чум, подле которого девочка выгуливала его годовалого сына. Мальчик уже мог ходить, держась за руку. Вышагивал гордо, топая что есть сил, словно сам дух небесный. Это ещё поглядеть стоило, кто кого выгуливает: старшая девочка братика, или же ровно наоборот.
   Мать требовала от отца дать имена детям. Кенклен отказывался – ни к чему. Люди увидят детей и дадут им имена свои, присмотренные. Зачем лишний раз утруждать неокрепший детский разум, подзывая их разными именами? Пока дети живут в малом семейном окружении, пусть побудут без имён. Девочка и мальчик – какие ещё различия нужны родителям? Дети любимы одинаково, за то, что они есть.
   Нет, не зря он скитался по чужбине, выполнил своё предназначение, не подвёл Нома, духа-покровителя. Небывалый душевный подъём, который посетил Кенклена с этой мысли – свидетельством тому.
   Кенклен отдыхал здесь душой, только сейчас он почувствовал, как устал от неизвестности и новизны, с постоянного выбора пути из ста дорог. К родине не привыкают, она понятна с рождения. Чуждые земли и нравы приходится изучать и принимать, учить язык, подстраиваться к образу жизни инородцев. Родные люди всегда примут своего скитальца.

   Зверя в тундре повстречать легче, чем человека, но если специально разрешать своё одиночество, встреча непременно сбудется. Не странник найдёт человека, так человек отыщет странника, влекомый любопытством к оригинальным проявлениям человеческой деятельности: дыму и шуму от работающего инструмента и членораздельной речи.
   Не больше часа отсутствовал Кенклен на охоте. Он вышел к своему чуму со скромной добычей – куропаткой и горностаем, притороченным у пояса. Вышел и вскипел от непристойного вида: его дети игрались с волчонком! «Где мать?! А если волчица выйдет из леса в поиске своего детёныша? Волчица не станет разбираться кто сильнее, раздерёт любого, защищая своё потомство».
    Камоме вышла из чума с нестираемой улыбкой, радость её была напоказ, искренняя – только для любимого мужа:
   -У нас гость.
   -Секлен, - представился юноша, привеченный Камоме. Имя гостя бальзамом легло на душу Кенклена – такое созвучное: Кенклен-Секлен, непременно дано в его честь! Имя Кенклену давал отец, необычное, не в унисон селькупскому языку. Так пожелал Анука.
    -Я иду к Лимбо чуп, - заявил Кенклен. – Я сам лимбо чуп.
   -Кенклен? Не знаю такого. Я знаю всех из племени Орла. Как ты можешь быть лимбо чуп, если я тебя не знаю?
   -Анука, шаман Йам, - вспоминал Кенклен одноплеменцев. Секлен качал головой огорчённо: «Они умерли». Имена мальчишек поменялись с их взрослением, и уже невозможно было определить кто из них кто, пока не увидишь и не познакомишься сызнова. Совпали только два имени братьев Кенклена, да и то хорошо.
   -А как волчонка зовут? – поинтересовался Кенклен.
   -Войкан. Многие хозяева называют своих волков Войкан. Крикнешь своего, вся стая набежит.

   Орлы приняли Кенклена радушно. А по-другому на севере просто быть не может. Вспоминали единородца с трудом, давно уже причислили его к племени мёртвых. Оттуда, куда ушёл Кенклен, не возвращаются. Самые удачливые, которых успели найти, висят на деревьях по всей безграничной тундре. Висят и раскачиваются всеми ветрами, пока дерево их не устанет держать непомерный груз мумии и не треснет от старости.
   Кенклен возвратился сам. Такого просто не может быть! Он ли это на самом деле? Что за сказки дивные он рассказывает? Неполноценный мужчина, привязался к семье и детям, словно женщина. Ни поохотиться с ним по настоящему, ни дела мужские, серьёзные порешать.
   Недоверие стирается со временем. Люди вспомнили, что Кенклен не такой как все – избранник Нома. Кенклен со своей стороны доказывал свои приобретённые навыки, собранные со странствий по миру, зарабатывал уважение соплеменников трудом и удачной охотой.
   А сказкам его всё равно не верили, хотя слушали о его похождениях с интересом, особенно дети. Сказки нельзя не слушать, но как возможно увериться в том, что человеку удалось пройти через запретные края богов и вернуться домой живым и здоровым?

   Прознав о необычном госте, в улус Лимбо чуп потянулись оленеводы, временно оставив свои стада на напарников. Прикатил на своих нартах Табак в окружении аж пяти инуче (пристяжной олень). Улыбается хитро, пристаёт к Кенклену:
   -Не узнаёшь меня? Пельтык (помощник), братишка твой. Пойдём, что покажу, - потянул Кенклена за рукав.
   Табак привёл Кенклена к своим оленям и оставил его в недоумении перед рогами. И на что тут смотреть? Будто Кенклен в своей жизни ни разу оленя не встречал.
   Самый старый самец с одним рогом "закарлыкал" вдруг и потянулся к Кенклену. Облезлый весь, некрасивый, ткнулся в грудь волосатыми губами, обслюнявил и заурчал утробно: «Кры, кры, кры».
   -Улы Мулы! – признал оленя Кенклен и обнял друга за шею.

                Послесловие. Открытия свершаются хожеными тропами.

   Куда бы ни завела романтика дальних странствий отважных первопроходцев, повсюду они встречали человеческий след. Даже на необитаемых островах авантюристов нехоженых дорог поджидали любопытные туземцы, прибывшие поглазеть на удивительную человеческую расу с белой кожей.
    Заслуга «Колумбов» и «Магелланов» в том, что им удалось рассказать о своих открытиях, заразить обывателя тягой к путешествиям, оставить навечно свои имена в истории.
   Нисколько не принижая достоинств самоотверженных исследователей Севера, следует признать, что вели их на покорение нулевых широт люди, более приспособленные к ледяным морозам – народы севера. Нельзя списывать со счетов и русских поморов, оставшихся безымянными. По их рассказам прокладывали Северный морской путь Беринг и Литке.
   Так может, покорители Северного Полюса тоже шли по чьим-то следам? И Фредерику Куку, и Роберту Пири в их северном путешествии служили проводниками эскимосы. Это их и другие близкие им северные народы по достоинству надо бы признать первыми покорителями Севера.