Жизнь на фукса

                или На смерть спортсменок, блогеров, Инстаграма, Диты фон Тиз               
     Изборожденные судьбами демократии в России Шушпан Верлиока из полномочий, Шиш Австрийский и кардинал Можайский в некий час неспешно прогуливались в неустановленном месте, жменькой малой измождая изгвазданность исторического пути и бороздя вялотекущими конечностями колючий на посторонний взор подлесок, приглушенными голосами переговариваясь меж собой.
    - Почему ты все время жуешь, Кокий Пармяныч ? - интересовался кардинал, щеголяя среди павших в неравной битве с бухим бульдозеристом осин и корчеватых дубов, возносящих опавшие кроны к юго - западным весям, где таилась сама Украина.
    - Имбирное печенье, - запивая отрывистые слоги картофельным пивом из алюминиевой банки отвечал ловко Шиш, подложно меня австрийскость на гуцульское уложение в тайности, бравируя нервным подергиванием голени.
    - Я вопросил о причинах, - весомо тряся твердым аргументом, наспех вытянутым из мешковатых штанов, усмиряя похоть Шушпана, алчно вперившегося в округлый зад приятеля глазами тоже, кричал кардинал, рассчитывая на дальнейшую заинтересованность в выяснении именно твердости, что и воспоследовало, разумеется, стоило им выйти на полянку, усеянную красношапочными мухоморами в горошек и ползающими туда и сюда слизнями.
    Шиш Австрийский уселся на пень и подозвал жестом кардинала, дабы рассмотреть его аргумент, но обнаружив старинный даггеротип какого - то опухшерылого ублюдка, красующегося в моряцкой форменке подводных направлений, требующего результату от левой руки, не ведающий коррупицонных поползновений правой при общем отсутствии ног, ощутил Можайский зарождение остиомиелита в середине головы Шушпана, даже не присутствующего при дискуссии, молча стоявшего поодаль, разглядывая поползня, снующего вниз башкой по искривленному заботой о родине туловищу сумеречного ясеня, многократно отмалчивавшегося об именах прежних возлюбленных Верлиоки, как тот не и ни пытал дерево, думая уже о керосиновой горелке или бензопиле  " Дружба ".
   На этом, моя милая фуфельная инстаграм - няшка, история самоприкончилась по поводу острейшего приступа омерзения автора сказочек, ведь если его любимка и муза жрет говно из рук шершавого жида или хранит на долгую память фотографические изделия властного подонка, то разговаривать нам больше не о чем и незачем, я же один такой, а у тебя - целая шобла истерических поклонников верного курса в Изабеллу Кларк. Вот и продолжайте в том же роде, выдрачивая на мерзость и слюнявую погань приозерного кооперативца, продающего за гараж родину.
    - Факт продажи родины попрошу занести в протокол, - требовал мертвый Симеон Фарада из кулугурских деятелей культуры, обвисшим в унынии усом нащупывая труху словесности, скопившуюся за двадцать лет в жилетном кармане собственного сына, мордатого Полицеймаки, чье наименование стоило бы выдумать Вольтером, если б не народился такой бастард мира искусств в межкухонном пространстве между речкой и Ашшурбанипалом.
   - Да запросто, - либерально мыслил сын отца, запахивая банный халат с пуговицами, зная эмпирически, что внутри хранится по телу маечка с загадочной надписью рыжей Ландер об отцах и детях, к моему величайшему сожалению избежавших газовой камеры. Этот эпизод очень хорошо изобразил приспешник международной буржуазии Спилберг в самом конце поганой саги о спасающих двуногих крыс бизнесменах, переходит из чорно - белого варианта развития событий в цветность нечисть, размножается на погибель людям, даже не задумываясь, что для автора они одинаковы, проживая Киевом или стихослагая чепуху в Москве, споря по редакциям или орудуя в Голливуде, так как свои идеологические воззрения добрый и милый сказочник никогда не скрывал, совершенно равноценны в своей кромешной опричности от рода людского соотечественные хромосомностью нелюди, скопившиеся в конце времен на благословенном пятачке землицы, некогда очищенном Титом Флавием Веспасианом, да святится имя его в веках.
   - Бар - Коххба из йоков долины, экселенц, - почтительно прикрывая набрякшим веком яростный глаз докладывал Августу Агриппа, по существу поясняя суть просьбицы аудиентящего в атриуме ходока от Ленина, - просит восприять родовой преном фактом существования в веках.
   - Пущай, - зевал от скуки Август, небрежно лаская Ливию штурмовой эскадрой фон Рихтгофена прямо с неба.
   Это странное слово осталось в хрониках, пока его не заметил Платонов, усмехнулся и вставил в речь матроса Шарикова, накладывающего резолюцию на утопшем судне Каспийской флотилии, с чего все и начиналось. Просто все забыли за недосугом Лени Якубовича, а Офелии так и плывут по течению, не подозревая о зарождении теннисисток Ютландии и окрестностей.