Не выбрали

    Эх, Николай Иваныч, товарищ Рыжков, закатилась твоя звезда, осунулся, постарел, сдал. Раньше-то, в субботних телеинтервью, из премьерского кабинета: ясное, благородное, моложавое еще лицо, гладкие, чуть-чуть седеющие волосы, аккуратный пробор вбок, направо, и во всем облике, в осанке – что-то величаво-львиное, да ко всему еще ровный, спокойный голос...

    Всего полгода – с декабря по июнь, – но как же ты успел внешне измениться! Сильно поседел, даже брови на бледном лице едва видны, и причесан уже небрежно, длинные пряди волос на висках лежат неплотно, как-то немного растрепанно, и потом – эти частые морщины, складки кожи на подбородке и дряблой шее (особенно это), и потускневший взгляд. С трудом верится в прежнее твое обаяние, видя дрожащие пальцы, теребящие дужку очков; худые запястья из-под белых официальных манжет; какая-то ослабленность, усталость чувствуются в сутулящейся фигуре, в стремлении к застылой неподвижности позы. И голос тоже стал тусклее, глуше; речь, старающаяся выдержать пристойную плавность, округлость, но слишком уж тихая и замедленная; тебе никак не удается, досадно не удается уложить в отведенные минуты телеэфира ответ на монолог навязчивого своим чересчур гладким и нарочито правильным многословием телеведущего. Люди смотрят твое выступление, вспоминают тебя прежнего, разочаровываются тобой нынешним, и у всех возникает ясное предчувствие: нет, эта карта будет бита, будет бита!..

    После выборов (уже известно, объявили, торжествуя: второго тура не будет, всё определилось уже в первом) спускаюсь по лестнице в подъезде к почтовым ящикам за газетами. На грязных ступеньках и рядом, на лестничной площадке у мусоропровода, белеют клочки изодранных агитационных листовок. Нашлись же доброхоты: кто-то усердно разносил, а кто-то сердито рвал. На одном из лоскутков, оторванном довольно ровно, – как раз  половина листа, со смутной газетной фотографии – лицо Рыжкова, слабая печальная улыбка, и обрывок цитаты снизу, и начальные слова крупно набранного призыва голосовать. Тщета, тщета.

    А на дверях подъезда до сих пор, хоть и с полуободранными, отцарапанными краями, накрепко пришлепнут ксероксный листок с массивным, монументальным профилем набыченного Ельцина.

    13 июня 1991