Хобби

   В зал ожидания вокзала уверенно, как в свой дом, вошел высокий человек лет шестидесяти. На нем темные мятые штаны неопределенного цвета заправлены  в разбитые вдрызг, в угольной пыли, сапоги. Старенькая телогрейка, на груди чуть нараспашку, стянута в поясе куском телефонного провода, местами порвана и топорщится грязными клочьями ваты. Под телогрейкой видна чистая матросская тельняшка, а на шее ярко-желтый галстук с красными попугаями. На голове подвернутый треух повернут задом наперед, а его наушники торчат в стороны и при ходьбе трепещут, как у гончей, в погоне за дичью. В сухощавой фигуре чувствуется сила и напор хищника. Даже странная одежда не скрывает прирожденного лидера и некий аристократизм движений, внимательный взгляд умных, пронзительно синих глаз. Человек оглядел зал глазами рожденного повелевать, затем взгляд потух, и человек робко подошел к тетке с большим фанерным чемоданом и разложенной на нем едой. В двух шагах от тетки молоденький милиционер гордым орлом озирает толчею шумного зала, эдакий хозяин жизни и повелитель людских судеб. Повернувшись к нему спиной человек, глядя на белый хлеб и колбасу голодными глазами забитого жизнью, всхлипнул:

 - Гражданочка, ограбили меня мазурики вчистую. Третий день не жрамши, - и по его чуть впалой грязной щеке скатилась крупная слеза, оставив мутную полоску на трехдневной щетине.

Тетка от удивления икнула и машинально протянула кусок колбасы, который только что хотела укусить. Однако попрошайка явно не торопился принять подаяние. Вместо этого он повторил просьбу чуть погромче и пожалобнее, выдавил слезу из другого глаза, и шмыгнул носом. Удивление тетки сменилось досадой и негодованием на бестолковость оборванца. Она уже было собралась шугнуть его, и даже вздохнула полной грудью, как раздалось властное:

 - Гражданин, пройдемте,- стальные пальцы милиционера впились в крепкое плечо по-прошайки.

Сердце оборванца радостно екнуло. Через несколько минут он сидел в чистеньком кабинете у канцелярского стола, а напротив него молоденький Большой начальник, в звании сержанта, прилаживал настольную лампу, чтобы ее свет бил в глаза нарушителя общественного порядка, а может и опасного рецидивиста. Оборванцу, на мгновение, стало жаль этого еще почти мальчика, но он сказал себе: «Крепись, Художник»,- и вздохнул с сожалением, что сегодня «дичь» мелкая.

Большой начальник приготовил бланк протокола и с видом проницательного детектива задал первый вопрос:
- Ваша фамилия, имя, отчество?
- Меня здесь все знают,- пожал плечами Художник.
- Это ни чего не значит, будьте добры отвечать,- наслаждался своей корректностью и выдержкой Большой начальник,- фамилия, имя, отчество, адрес. Прошу отвечать.
- Здесь живу, в городе.  В основном, при вокзале.
- Адрес, пожалуйста.

 - Зачем вам? Вы знаете, где вокзал,- недоуменно ответил Художник.
- «Крепкий орешек» - подумал Большой начальник и спросил: «Ваша профессия?».
- Бродяга,- недоуменно ответил Художник,- неужели не видно? Даже обидно как-то.
- Ну, это вы бросьте,- покровительственно и, вместе с тем поучительно, молвил Большой начальник,- вы советский гражданин, во всяком случае, хочется так думать, и живете в советской стране, а у нас, как известно даже в детском саду, бродяг, как пережитка капитализма, нет и быть не может. Так-то, гражданин.
 
- А карманники, убийцы, насильники и прочие пережитки, есть?- съязвил Художник. – А если нет, то зачем тогда вы?
- Мы затем, гражданин, что «…кое-кто и кое-где у нас порой честно жить не хочет». И еще: кто не работает, тот не ест. Вам понятно?- глаза Большого начальника полыхнули гордостью.

- Не совсем. Я насчет «…не ест». Иной раз глянешь на какого чиновника, а то и на целую контору в несколько этажей, где они штаны протирают, и видишь: «Кто не работает, тот и ест то, что заработал тот, кто работает».

Большой начальник понял, что услышал нечто очень умное, такое, что сразу и не запомнишь, а если и запомнишь, то не поймешь, это же не протокол где «Неизвестный труп покойника убитого мертвеца шестичасовой окоченелости не имея возможности сообщить свои паспортные данные по уверению аналогопотома был под конвоем доставлен в морг где и здравствует уже вторые сутки». Ну, что тут не понятного? Мысли в голове тяжело закрутились, заскрипели, как не смазанные шестерни, загрохотали, да так, что Художник вздрогнул и продолжил:

- Можете записать: Художник Епифан Афанасьевич, место жительства на сейчас – окрестности вокзала, профессия на данный момент – бродяга. Человек без паспорта.
В голове Большого начальника предостерегающе звякнул колокольчик, а сердце недобро кольнуло. Он как будто слышал это имя и с ним связано что-то опасное, и потому спросил настороженно:

- Простите: Художник – это что, кличка?
- Ну почему, просто фамилия. Чем она хуже Иванова, Петрова или Тпрутутунькина? А теперь объясните мне, за что я арестован, как злостный рецидивист, хотя ни чего противоправного не совершил. Всего лишь по воле обстоятельств попал в пиковую ситуацию.
- Вы не арестованы, а задержаны, как подозрительный субъект!- начал терять терпение Большой начальник,- а мне по служебной обязанности необходимо выяснить, кто есть кто, зачем и где… по минутам. Он задал еще несколько вопросов, записал ответы и протянул протокол Художнику:
- Ознакомьтесь и подпишите.
 
Художник глянул в исписанный аккуратным почерком листок и возмутился:
- Это же форменная клевета. Здесь написано: «…задержан гражданин Бомж…», а моя фамилия – Художник Епифан Афанасьевич, и с этим гражданином, по фамилии Бомж – и что за дурацкая фамилия – я не знаком и к нему не отношусь никак.
- Гражданин Художник, бомж – это аббревиатура: «гражданин без определенного места жительства»,- снисходительно пояснил Большой начальник,- а слово взято из прекрасного советского сериала «Следствие ведут знатоки». Но вы, конечно, телевизор не смотрите.
 
- Ну, почему? Видел я эту дурь, которую и сняли для того, чтобы хорошее, правильное русское слово «бродяга» …да будет вам известно, что оно происходит от русского «бродить»… заменить на вот эту мерзость: «бомж». В угоду чиновникам. Нет бы заменить на русское народное творчество - «бич»: Бывший интеллигентный человек. Здесь и сарказм, и тонкий юмор, и само слово давно укоренилось в народе. Вообще-то я тоже «бич», но в словаре нет этого слова, в моем значении, поэтому – бродяга.

- И все-таки вы бомж,- упрямо повторил Большой начальник.
- Пусть так. Но конкретно я живу в этом конкретном городе, в районе конкретного вокзала. Так причем здесь «без определенного места жительства»? Меня здесь все знают, а вот вас я вижу впервые. Я так понимаю – это ваше первое дежурство. Но это не значит, что вы человек без определенного места жительства. Вы тоже, как и я, живете в каком-то районе, где вас знают, как знают меня здесь. По вашей логике получается, что если человека знают, то он, как вы изволите выразиться – бомж. Так?- выпалил Художник.

Большой начальник несколько ошалел от такого поворота и пробормотал оправдываясь
- У меня в паспорте прописка и…
- Вот!- перебил Художник,- вот они оковы капитализма, тлетворное дыхание загнивающего буржуазного Запада, когда человека, как дворняжку, штампиком в паспорте сажают на цепь. И ее длинной ограничивают свободу граждан своей страны.  А я живу в самой свободной, самой демократической стране мира. И свободу эту мне дала Великая Октябрьская Социалистическая Революция и великий Ленин!- с пафосом забушевал Художник,- а вы товарищ сержант, как я вижу, не признаете завоеваний революции, идей нашего Великого вождя Великой революции, интересы которой вы клялись защищать с оружием в руках не щадя собственной жизни. И главная из идей вождя – Свобода всего человечества от оков капиталистического рабства!

- Ну что вы, Епифан Афанасьевич,- вконец растерялся Большой начальник, орлиный взор скукожился и потух, под пронзительным взглядом Художника превратил «хозяина жизни и вершителя судеб» в простого сержанта,- я и в армии отличник…

- Я вам верю, товарищ сержант,- перебил Художник,- как верю и в то, что вы станете генералом, а для этого надо учиться, учиться, и еще раз учиться, как завещал великий Ленин. Ну, я, пожалуй, пойду, приятно было познакомиться,- и Художник поднялся.
Едва он сделал пару шагов к двери, у сержанта как пелена с глаз упала, будто удав отвел взор и кролик очнулся от гипноза.

- Стоять!- рявкнул сержант.
- В чем дело, командир?- повернулся на окрик Художник, а в глазах такое удивление, будто увидел порхающего легкой бабочкой слона.
- Мы не закончили гражданин Художник, или как вас там,- уже спокойнее сказал сержант,- пока я не установлю вашу личность, вы задержаны. И скорее всего, я так думаю, пойдете под суд.

- За что?- искренне удивился Художник, в глазах мелькнул страх.
- За бродяжничество,- с ядовитой улыбкой ответил сержант.
- Фу-у, аж от сердца отлегло,- тяжело выдохнул Художник и приложил ладонь с тонкими пальцами аристократа к сердцу,- нельзя же так пугать, так инфаркт получить можно.

 - Вы сомневаетесь насчет суда?- победно спросил сержант.
- Абсолютно,- спокойно ответил Художник.
- Это почему?- удивился сержант.
- Во-первых: бродяг у нас, по вашему уверению, нету, совсем нетути, а во-вторых, этого слова нет в вашем протоколе,- спокойно, как неразумному дитяти, пояснил Художник.

- Перепишем,- неуверенно сказал сержант.
- Та-а-к,- задумчиво протянул Художник,- подтасовка фактов. Сперва эта глупость с арестом, затем припишут мелкую карманную кражу, следом кражу большого чемодана, а в нем непременно окажется расчлененный труп убитого мертвого покойника, которого, конечно же, убил я. Вот и готова высшая мера социальной защиты. Расстрел.

Сержант чтил Закон и Устав, и потому «подтасовка фактов» испугала, как и прочие мысли вслух, и он попытался оправдаться, даже голос стал заискивающем, а в глазах мольба:

- Но ведь вы действительно не имеете паспорта и прописки, и профессия ваша, мягко говоря, странная и вообще…
- Ну, хорошо, хорошо,- сжалился Художник,- передавайте дело в суд, ни чего не имею против и готов ко всему. Только не понятно: за что меня будут судить?
- Ну-у, за это самое, за… за «бомж»,- неуверенно ответил сержант.
- Если меня будут судить за «бомж», то, скажем, карманника надо судить за «краж». Или «уворование»?- задумчиво сказал Художник. – Признайтесь честно: у вас в школе по русскому языку была двойка или единица? Лично я вам больше нуля с минусом не поставил бы.

- Не учите меня! Я знаю…!- взвизгнул сержант.
- Так за что я получу срок?- потребовал Художник.
- За «бомжомство»!- выпалил сержант, и покраснел.
- А может за «бомжествование»,- серьезно сказал Художник, изо всех сил делая вид, что хочет помочь.
- За то, что «бомжатник»,- не сдавался сержант.

- Ну, это все равно, что «воровщик»,- спокойно ответил Художник. – Да, с синтаксисом у вас дело дрянь. Надо бы вам снова за парту.
- Ну, нету, нету у нас бродяг,- застонал сержант.
- А как же я?- невозмутимо спросил Художник?
- И тебя нету, простите, Вас нету. Совсем.
- Прошу не оскорблять. Я – бродяга, и я – есть. Прошу занести в протокол,- потребовал Художник.

- Не могу, никак не могу,- застонал сержант. - Как я напишу то, чего нет? Мне не поверят, да еще обвинят, что пишу фантастические детективы в служебное время,- и в глазах появилась вселенская тоска всех чиновников, которые чтут Его Величество  Параграф.

- Понимаю и сочувствую, рад бы помочь, да нечем,- развел руками Художник,- но согласитесь, что за «бомж» меня судить нельзя, нет такой статьи в «УК». За бродяжничество…
- Слушай, друг…,- встрепенулся сержант. Он вспомнил, что связано с этим именем, и его осенило.

- Мы по разную сторону баррикады,- гордо вскинул голову Художник,- и я попрошу…
- Хорошо-хорошо,- замахал руками сержант,-Епифан Афанасьевич, дорогой, я вам устрою билет в любой конец Союза, скажем, во Владивосток через Москву. И денег на дорогу дам. Соглашайтесь,- сержант ухватил ладонь Художника, и нежно поглаживал тонкие пальцы своей широкой, как весло.
- Это что – взятка? Оскорбляют, как хотят…
- Ну, что вы!- испугался сержант.

 …впрочем, я верю, что вы хотите помочь от чистого сердца: что-то в вас есть такое… э-э-э… доброе во взгляде, чистое, как лесной родник, и широкое, как степь. Только не понятно: почему Владивосток, а не, скажем, Ялта или Сочи?
- Все просто: это как туризм из окна поезда через всю страну, а Крым почти рядом, ни какого удовольствия от короткой поездки. А во Владивостоке у меня есть хороший знакомый, Свириденко фамилия, дежурит на вокзале, так он возьмет вас под свое покровительство. Потому, что добрый к таким, как вы. Я ему и письмо напишу. Соглашайтесь, и я сейчас же пойду покупать вам билет,- сержант нежно, как ему показалось, сжал тонкую ладонь так, что Художник ойкнул, и выдернул свою.

- Ой, простите пожалуйста, я нечаянно,- забеспокоился сержант.
- Пустяки,- успокоил Художник и пошевелил пальцами, разгоняя кровь,- если вы лично купите мне билет, то вас заподозрят в сговоре с преступным элементом, хотя какой из меня преступник, так, недоразумение, попавшее в цейтнот. Вы всего лишь дадите деньги на билет туда и обратно, а куплю я сам, чтобы у вас не было неприятностей. И, конечно, командировочные в оба конца,- и Художник вопросительно посмотрел на сержанта.

- Нет, билет в один конец, в мягком вагоне, а командировочные – да, двойные,- поспешно сказал сержант.

Когда Художник вышел, сержант откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул:
- «Ну что, Свириденко, думаешь, если увел у меня невесту и спрятался на другом конце страны, то я тебя не достану? Шалишь, брат! Художника сам городской прокурор побаивается, а все городские чиновники, как огня боятся, да еще друг на друга натравливают. Наслышан… Этот жучара понял, что ты всякую мразь «крышуешь». Придет к тебе, и всю кровь выпьет, и душу вынет.  Так повернет любой пустяк, что сам напишешь явку с повинной, кровавыми слезами умоешься. Не успокоится, пока не прикончит, Он, конечно, странный все-таки: другой с таким талантом, как сыр в масле катался бы, деньгами стены оклеивал, а этот на общественных началах кровь пьет. Ну, почти на общественных. Ну да ладно…,- и сержант радостно похлопал в ладони, со звуком, будто хлопали два весла.
 
Художник, выйдя от сержанта, обогнул здание и спустился в привокзальную котельную.
- Доброго здоровьишка, Епифан Афанасьевич,- изогнулся навстречу пьяненький истопник. – Как прошло кровопитие…?
- Спасибо Гриша, все прекрасно, вот тебе гонорар за спецодежду и хлопоты,- ответил Художник и протянул червонец.
- Премного благодарен,- изогнулся еще круче истопник, и червонец исчез под фартуком. - Одежка ваша в чистоте и порядке под замочком, душ готов. Вы домой опосля…?

- Нет, Григорий, есть одно дело…, начну с мелочи, а там развернусь…, ох и развернусь!- и Художник радостно потер ладони. - А здесь скучновато стало: дичь осталась только мелкая.
- Ох, загремите вы под фанфары,- сокрушенно сказал Гриша.

- Что делать, Григорий,- развел руками Художник,- такое вот у меня странное хобби.

Через час Художник подошел к билетной кассе. Теперь на его ногах сверкают дорогие теплые ботинки, под новенькой финской дубленкой черный итальянский костюм, на голове пыжиковая шапка, холеное лицо выбрито до блеска и выглядит едва за сорок.
- До Владивостока один мягкий,- вежливо сказал Художник и протянул деньги в окошечко кассы.
   
Актюбинск. 1985 год.