Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 8

  ВОСЕМЬ

   Примерно в середине 60-х Белл познакомился с неким Халимом, предпринимателем из Дамаска.
   Когда в Иерихоне появлялись незнакомцы, которым хотелось повидаться с Беллом, они обычно первым делом навещали человека, известного в округе как его визави - Абу Мусу. Мимо посредничества Абу Мусы отшельник оставался недосягаем; не для краткого общения, конечно, — здрасте-досвидання, — а для существенного по продолжительности визита. Абу Муса весьма серьёзно относился ко взятой на себя роли и энергично охранял уединение друга, отгоняя просто любопытных утомительными рассказами о взрывах турецких поездов. Поэтому Белл был удивлён, когда Абу Муса вдруг стал настаивать на встрече с человеком по имени Халим, которого Абу Муса лично толком и не знал.
   — Сначала я подумал, что он палестинец с сирийскими корнями, — сказал Абу Муса, — но потом решил, что он, должно быть, сириец с корнями палестинскими. Он имеет обыкновение менять акцент и манеры сообразно окружению. Оказывается, — по его словам, — он всё-таки сириец, но он ещё и нечто большее, своего рода Совесть арабского мира, провидец и человек идей, который выше национализма и сиюминутных — «с точки зрения вечности» — забот. А, раз он таков уже в молодые годы, то это — многообещающе. Мужчины инстинктивно прислушиваются к его словам, и, возможно, он уже тайный лидер? кто может сказать.

   Белл рассмеялся. Для него это не имело никакого смысла.
   — И откуда ты его знаешь?
   — Через двоюродного брата в Дамаске, — ответил Абу Муса, попыхивая дымом табака. — О, Халима очень рекомендуют за его ум, но дело не в этом. Главное — то, как он говорит, и его глаза, и его улыбка, и его понимание людей и событий. Такие люди, как Халим, встречаются редко, так же редко, как и такие как ты.
   — Зачем он приезжает в Иерихон? — спросил Белл.
   — Посетить лагеря беженцев за городом. Естественно, у него там связи. У такого человека, следует ожидать, везде должны быть связи.
   — Значит, он политик? — спросил Белл.
   — В каком-то смысле, наверно, хотя я не знаю, да мне и всё равно. Я бы скорее сказал, что он очень глубоко вник в дела мужчин; во всех смыслах.

   На этот раз Белл не засмеялся. Вместо этого он задумчиво кивнул, озадаченный энтузиазмом Абу Мусы. Абу Муса не интересовался политикой и обычно избегал людей, в политику вовлечённых.
   «Я поворачиваюсь спиной ко всем ним, — говорил на эту тему Абу Муса. — Они вызывают у меня отвращение, потому что не усвоили простейших истин. Прожив триста лет, я знаю, что усилия человека тщетны даже по сравнению с усилиями фруктового дерева, которое одно является поистине безграничным предметом для философа…»
    Однако, каким-то образом незнакомец из Сирии произвёл сильное впечатление на Абу Мусу. Почему старый философ так хотел, чтобы Белл познакомился с этим человеком? Потому ли, что сириец был провидцем, ищущим путь к святости? Какова цель планируемой встречи? Беллу нужно каким-то неведомым образом наставить этого человека в его призвании? таком, которое Абу Муса уже придумал Беллу и, возможно, придумал сирийцу.
   От этих мыслей Беллу стало не по себе, как всегда бывало не по себе при любом упоминании, кроме как в шутку, о вере Абу Мусы в то, что Белл на самом деле святой человек. Вера Абу Мусы ранила Белла, потому что он знал, что не достоин такого отношения. Но в то же время он не мог проигнорировать просьбу Абу Мусы, как бы она его ни смущала. Они были слишком близки для этого, и дружба старого араба была для Белла очень важна.

   — И почему я должен встретиться с этим Халимом? — спросил он.
   — Прежде всего потому, что он этого хочет, — ответил Абу Муса. — Он слышал о тебе и чувствует, что непременно должен с тобой встретиться. Он говорит: «Ему это нужно также, как мне». А ещё «почему»? Ах, но это знание не для меня, и, возможно, даже не для тебя. Святой человек имеет особые обязательства перед другими; даже большие, чем перед самим собой.

   Белл кивнул. «Значит, всё так, как я и подозревал», — подумал он. Абу Муса настаивал на встрече с Халимом действительно потому, что, — убеждая других, — убедил сам себя в святости Белла.
   Внезапно Абу Муса наклонился вперёд и серьёзно посмотрел на Белла:
   — Мой друг, — пробормотал он, выплёвывая дым. — Мы оставляем в мире только одну существенную вещь — любовь. Этот Халим — деловой человек, и если он говорит, что ему нужно встретиться с тобой, то тебе нужно просто встреться с ним; хотя бы ради меня. Один разик-то? Если не понравится… ну, больше и не обязан. Халим редкий человек, как и ты.



   «Возможно, тайный лидер», — сказал Абу Муса. Внешне Халим выглядел на поколение моложе Белла. Абу Муса, очевидно, ничего не знал об этом, но Белл сразу заподозрил, что сириец замешан в шпионаже. Обоснованное предположение, учитывая самоуверенность Халима и его частые поездки из Дамаска в лагеря палестинских беженцев в Иордании. Чего Белл не мог понять, так это зачем сирийский агент разыскал его. Какая от него польза Халиму? Что могло понадобиться «деловому человеку» от затворника, который почти никого не видел?

   А в итоге Белл наслаждался обществом Халима не меньше, чем обещал Абу Муса. Когда Халим бывал в Иерихоне, он присоединялся к Беллу в долгих прогулках по пустыне; на рассвете или в сумерках. На рассвете они шли на восток, вниз через пустоши к реке Иордан и обратно. С наступлением сумерек они, как правило, шли в другом направлении, к западным предгорьям, где вади начинали петлять через Иудейскую пустыню к высотам Иерусалима. (Неподалёку находились руины Зимнего дворца Ирода, и Белл часто ходил туда, чтобы посмотреть, как последние лучи дневного света задерживаются на Моавитских холмах по ту сторону долины.) Или ходили к развалинам другого Зимнего дворца, на окраине Иерихона; дворца, построенного Омейядскими халифами Дамаска примерно через семь столетий после Ирода. Белл уже давно приобрёл привычку бродить среди этих развалин на закате и наблюдать, как тьма опускается на равнины Иерихона и Мёртвое море вдалеке.
   — Почему именно здесь? — спросил Халим.
   — Потому что созерцание разрушенного предполагает смирение, — ответил Белл в ответ на вопрос о своих чувствах.
   И большую часть времени, когда они бывали вместе, Халим задавал вопросы о том, почему Белл делает то, что он делает. Спрашивал даже о самых простых вещах, — типа сорта туалетной бумаги, — как будто ученик у наставника.
   Ученик у наставника. Именно такое впечатление сложилось у Белла, и оно было близко к истине, как обнаружил Белл однажды вечером, когда они сидели вдвоём в развалинах дворца Омейядов. Халим курил, а Белл потягивал арак из маленькой фляжки, которую всегда носил с собой. Халим будто случайно заметил, что старый Абу Муса действительно считает Белла святым человеком. Белл хрипло рассмеялся и, издеваясь над собой, жестом отчаяния поднял фляжку к серпу луны.
   — О, я знаю, что всё не так просто, — сказал Халим. — Я знаю, потому что однажды встретил в Дамаске человека, — примерно твоего возраста, ныне, как говорят, покойного, — который во время мировой войны был в монастыре в Египте.
   — И что же? — пробормотал Белл, насторожившись при упоминании давно похороненной секретной информации.
   — Да и всё, собственно, — ответил Халим. — Мне просто интересно, что происходит с человеком после того, как он выходит за ворота монастыря в мир. Куда он отправится дальше, если отправится.
   — А, понятно, — сказал Белл. — Ну, я полагаю, что такой человек просто добавляет больше обетов к тем, которые уже дал.

   Халим улыбнулся, и они оба замолчали, как будто многое уже было сказано; что, конечно, и произошло. Монастырь в Египте во время мировой войны и колокол, — белл, — как его часть? Как Халим мог узнать об этом?
   Белл был заинтригован, и даже более. Он убрал фляжку и поднялся на ноги. Пора было возвращаться. Когда-нибудь, со временем, он узнает об этом провидце — с таинственно-притягательными манерами — гораздо больше.